Танцуя с целым миром в руках 9 глава

 

* * *

 

Когда в мае 1814 года Наполеон прибыл на Эльбу, на этом опаленном солнцем острове проживало около двенадцати тысяч аборигенов. В столице Портоферрайо, приютившейся на южном берегу уединенной бухты, насчитывалось не более трех тысяч человек. Дороги больше напоминали тропы, протоптанные козами и мулами, а улицы представляли собой узкие проходы с пыльными каменистыми ступенями, круто поднимавшимися вверх по горным склонам. В городе было всего два общественных заведения — церковь и таверна, кафе «Буоно густо», где подавали местное вино альчато. В общем, Наполеон попал в знакомую с корсиканского детства обстановку типичного захолустного средиземноморского порта.

Со стороны моря весь город был виден как на ладони: неровные горы, испещренные побеленными домами с красными черепичными крышами. Среди них выделялся древний замок, забравшийся на утес высотой в тысячу двести футов: в нем, по легенде, когда-то обитали страшные великаны. И не только об этом могут рассказать местные старцы. Например, они охотно заверят вас в том, что сюда приставал Ясон с аргонавтами, искавшими золотое руно, приплывал Эней набирать ратников для Троянской войны.

Этот крохотный остров, всего восемьдесят шесть квадратных миль, немало повидал на своем веку Его завоевывали этруски, римляне, вестготы, остготы, ломбардийцы. В Средние века здесь хозяйничали города Пиза и Генуя. Затем сюда пришли испанцы, передавшие остров флорентийской династии Медичи, владевшей Эльбой два столетия. Одно время на острове властвовали то немцы, то турки, а совсем недавно — англичане и французы.

Эльба никогда не была богата. Каменистая почва, засухи, перемежающиеся почти тропическими ливнями, не благоприятствовали земледелию, и немногочисленные обитатели острова нередко голодали. Две трети зерна Эльба завозила с материка, в основном из Италии. Сносное существование островитянам обеспечивали главным образом горные разработки, садоводство и рыболовство.

В Рио-Марине на восточной стороне острова мужчины, вооружившись киркомотыгами и лопатами, собирали железную руду, служившую основным источником доходов и давшую название столице: Портоферрайо означает «порт железа». На юге в каменоломнях добывались гранит и мрамор, из которых в Италии возведено немало сооружений, в том числе и собор в Пизе. На Эльбе промышляли и солью, складируя ее на Пьяцца делла Грангуардиа у гавани. На острове в изобилии росли апельсины, оливки, гранаты, виноград, а рыбаки редко возвращались домой без хорошего улова — тунца или анчоуса.

После тревожных двадцати лет, перехода от французов к англичанам и снова к французам, остров был на грани восстания. Береговая охрана даже обстреляла фрегат его величества «Неустрашимый», когда он приближался к острову с императором на борту.

В любом случае портовый городишко не был готов к приему незваного повелителя. Надо было срочно оборудовать что-то похожее на императорскую резиденцию. Подобие «дворца» пришлось создавать на бесхозном верхнем этаже городской ратуши, где раньше помещался кондитерский склад. По всему городу собиралась мебель для импровизированной тронной комнаты. Самого трона не нашлось. «Что такое трон? — говорил Наполеон. — Куски дерева, обтянутые бархатом». На Эльбе так и сделали. Троном Бонапарту служила софа, украшенная бумажными цветами.

Пока Наполеон привыкал, как острил принц де Линь, к роли Робинзона Крузо, Вена предавалась слухам и сплетням. Судачили о романе графа Франсиса Пальфи со знаменитой балериной Биготтини, и все видели, что она уже беременна. Граф выделил ей на пожизненное содержание шесть тысяч франков. Князя Евгения де Богарне видели, когда он украдкой заходил в ювелирную лавку и потратил сказочную сумму на свою очередную возлюбленную. Согласно анонимному рапорту, представленному барону Хагеру в конце октября, счет составил 32 000 дукатов, и князю пришлось продать саблю, подаренную отчимом Наполеоном.

Главным объектом сплетен была русская делегация. Поскольку царь взял на себя основной груз дипломатических решений, у его подданных оказалась масса свободного времени, и они тратили его в кварталах красных фонарей. Говорили, будто один из его дипломатов имел поручение обходить бордели и подыскивать государю девочек. Это, безусловно, навет — царь не нуждался в помощи такого рода.

Русских офицеров часто видели в театре в квартале Леопольдштадт с известными всему городу куртизанками, которых они потом забирали с собой в апартаменты дворца Хофбург. Девятнадцатилетняя гетера Жозефина Вольтере почти каждую ночь проникала во дворец, переодеваясь мужчиной. Соседи жаловались на поздние увеселения, но полиция не вмешивалась — куртизанки снабжали барона Хагера ценной информацией.

Австрийская полиция прекрасно знала о недовольстве русских тем, как развиваются события на Венском конгрессе, и не только интригами Меттерниха. Их раздражал лорд Каслри, который «ничего не делал, а только мешал» переговорам по Польше. Досаждала им Франция, сеющая страхи среди малых государств и пытающаяся перессорить союзников. Делегаты царя возмущались и антирусскими настроениями в городе. Им явно не нравилось то, что в двух мастерских — возле собора Святого Стефана и на Швертгассе — для демонстрации новых париков использовались бюсты императора России Александра.

Полиция Хагера брала на карандаш все, что казалось ей достойным внимания, даже курьезы. Кронпринцы конкурирующих королевств — Баварии и Вюртемберга — играли в «жмурки» в салоне княгини Турн-и-Таксис, и эта детская забава чуть не закончилась дуэлью, когда один из них обвинил другого в жульничестве. Дуэль не состоялась только потому, что ее запретил король Баварии.

Странно, но полиции почти не пришлось отвлекаться на преступления, особенно если учесть, как много съехалось в Вену людей, не стеснявшихся выставлять напоказ свою состоятельность. Кто-то украл у княгини Лихтенштейн редкий драгоценный камень. Кто-то пробрался в посольство Испании и умыкнул бумаги Лабрадора. А в целом криминальная обстановка в столице была на удивление спокойной.

В международной сфере лишь два эпизода можно было считать заслуживавшими внимания полицейского департамента. Князь Белио, делегат из Валахии, входившей в Румынию, отвечал за переписку своего сюзерена с Фридрихом фон Генцем. Очевидно, он вскрывал конфиденциальные письма, копировал их и ставил на конверты поддельную печать. Это выяснилось, когда Белио в середине октября попытался договориться с княгиней Екатериной Багратион о продаже или передаче секретов русскому царю. Полиция сорвала сделку, устроив обыск в его комнатах на третьем этаже особняка на шумной площади Шток-им-Айзен-Плац. Бумаги были конфискованы, а князя выдворили за границу.

Другой случай относится больше к разряду сплетен, а не реальных фактов. Горничная раздобыла во французской миссии клочок бумаги, из которого не очень определенно, но можно было предположить, что французский консул в Ливорно шевалье Мариотти планирует похищение Наполеона. Все это выглядело малоубедительно, но барон Хагер решил на всякий случай доложить информацию австрийскому императору.

 

Листья покрывались малиновым и золотистым румянцем, небо все чаще затягивалось облаками, становилось по-осеннему холодно, и Меттерних сам ходил мрачный как туча. Он томился в ожидании ответа герцогини на свое послание и наконец 23 октября получил его. Герцогиня писала, что она хотела бы порвать с князем Альфредом фон Виндишгрёцем, он ей не подходит, но она так привязалась к нему, что не может без него обойтись. А дальше герцогиня совершенно откровенно заявляла, что она не считает Меттерниха своим возлюбленным. «Между нами может быть только дружба и ничего более», — добавляла герцогиня.

Такой ответ вряд ли мог успокоить Меттерниха. Он совсем сник. «Считайте, что вы меня убили, — написал ей князь той же ночью. — Я говорил, что это случится». Ему действительно казалось, что его уже нет. Последние двадцать четыре часа он прожил в агонии:

 

«Я уже не тот, кем был вчера... Я сгорел, и вы раскидали мой пепел по ветру».

 

Меттерниха мучили и странные отношения герцогини с царем. Что она обещала ему? Александр, конечно, постарался испортить репутацию князя. Но мог ли он на самом деле заставить герцогиню пойти на полный разрыв с ним, как утверждают сплетники? Царь привык распоряжаться личной жизнью своих подданных. Он же принудил младшую сестру герцогини Доротею выйти замуж за племянника Талейрана. Осведомители барона Хагера сообщали: Александр угрожал лишить ее поместий, если она не порвет с Меттернихом.

Не исключено, что царь надавил на герцогиню, используя совсем другой повод — проблему возвращения ее дочери из Финляндии, подвластной России. Слухи слухами, но Меттерних допускал, что Александр мог сделать из Вавы пешку в дипломатической игре. «Этот человек способен на все», — писал князь. И это неприязненное мнение о русском государе во многом определяло его поведение на конгрессе.

В конце октября император, царь и король вернулись из Венгрии. Они посетили жемчужину Дуная Буду и новый, торговый Пешт, образовавшие впоследствии Будапешт, пособирали виноград и побывали на могиле Александры, сестры царя Александра, вышедшей замуж за эрцгерцога Иосифа, пфальцграфа Венгрии, и умершей тринадцать лет назад.

Можно было ожидать, что смена обстановки снимет напряженность. Но проблема просто переместилась на сто пятьдесят миль вниз по течению Дуная. Царь продолжал вести себя агрессивно, нарушая не только дипломатический этикет. Он взрывался без всякого повода, говорил грубости, дерзил. По сообщениям агентов Хагера, двери чуть не слетали с петель во дворце, где останавливались монархи. Коллег-венценосцев оскорбляло и то, что русский государь большую часть времени проводил не с ними, а с «хорошенькими дамочками».

Как докладывали агенты, царь непрестанно охаивал Меттерниха и заодно с ним всех дипломатов. Александр подговаривал австрийского императора вступить в согласие с ним и королем Пруссии, создать нечто вроде альянса монархов и втроем решать все проблемы Европы. Для этого в первую очередь надо убрать Меттерниха.

Этого не могло случиться, по крайней мере пока. Австрийский император вовсе не собирался лишаться способного министра иностранных дел. Он доверял ему, невзирая на мнения легиона его недоброжелателей. Да и сам царь своим стремлением доминировать не располагал к взаимопониманию.

В Венгрии Франц сказал царю, что целесообразнее предоставить министрам иностранных дел заниматься переговорами. Дипломатам хорошо известно, как трудно идти на уступки и компромиссы, когда в процесс переговоров вмешиваются сюзерены.

Итак, несмотря на интриги Александра, Меттерних остался на своем месте. Император Франц вернулся в Вену, испытывая еще большую неприязнь к царю, а король Пруссии заработал новое прозвище — «камердинера» русского царя.

 

 

Глава 14

ОБЕД С ЦАРЕМ

 

Трудно найти человека более мыслящего, чем царь Александр. Но ему чего-то недостает. Я так и не понял, чего именно.

Наполеон

 

Конгресс явно не задавался. «Мы топчемся на месте, — ворчал баварский делегат. — Ни решений, ни соглашений». Паралич объяснялся просто: «Делом никто не занимается, сплошь одни увеселения». Даже король Пруссии, не выдержав, сетовал: «Похоже, мы приехали сюда только для того, чтобы потешать себя и других».

Некоторые винили Меттерниха, мол, он хитер, лжив и к тому же обезумел от любви. Как он может быть министром иностранных дел Австрии, да еще президентом конгресса? Ходили слухи, будто он подаст в отставку, либо его уволят, либо с ним случится нервный срыв. Другие обвиняли царя, его грубость и заносчивость. Третьи находили причину в салонных интригах герцогини де Саган и княгини Багратион, игравших властелинами мира как пешками.

Новая дата созыва конференции, 1 ноября, близилась, но никаких признаков ее открытия не замечалось. Многие серьезно опасались, что конгресс вообще не состоится. Миротворцы еще никогда не были так далеки друг от друга во мнениях.

Делегатов, оказавшихся вне «Большой четверки», пустая трата времени раздражала и выводила из себя. По иронии судьбы за немедленное начало работы конгресса ратовал представитель побежденной страны Талейран.

Каслри, Меттерних и Гарденберг втайне договорились столкнуть по проблеме Польши царя со всем сообществом европейских государств. Это была инициатива лорда Каслри, и он проявлял заинтересованность в скорейшем открытии мирной конференции. Талейран знал о позиции британца и видел в нем потенциального союзника.

Каслри и Талейран легко находили общий язык и как джентльмены-космополиты, и как профессионалы-дипломаты. Оба философски относились к тому факту, что две нации не только воевали последние двадцать лет, но и враждовали на протяжении полутора веков. Британия и Франция были заклятыми врагами, и по крайней мере Талейран надеялся исправить эту историческую несправедливость.

Однако в Вене их приоритеты не совпадали. Лорд Каслри считал главным для себя не допустить усиления России, управляемой царем с «задатками Наполеона». Талейран больше опасался не болезненно-раздражительного Александра, а свирепых и воинственных пруссаков, действительно способных развязать новое кровопролитие. Он считал позицию Каслри наивной, даже примитивной, обусловленной выигрышным положением Британских островов, защищенных военно-морским флотом и штормовым Ла-Маншем.

Лорд Каслри, в свою очередь, полагал, что Талейран сгущает краски, гиперболизирует германскую угрозу. «У Франции нет оснований для того, чтобы бояться германского союза, — говорил британец. — Он по своей природе не агрессивен».

Талейран поставил целью вразумить британского министра и доказать, насколько опасной станет Пруссия, завладев Саксонией. Во время встречи в британской миссии на Миноритенплац он разложил карты на столе и преподал лорду Каслри урок географии: «Я показал — если Саксония и Силезия попадут в одни руки (Пруссии), то скоро там же окажется и Богемия». Такое уже случалось прежде — при Фридрихе Великом (и случится позже — при Отто фон Бисмарке). «Если Богемия обнажится, то подвергнется угрозе сердцевина Австрийской империи». По словам Талейрана, длинное лицо Каслри еще больше вытянулось от изумления.

Как британцы могут согласиться на то, чтобы отдать Саксонию и богатейший город Лейпциг, где торговля процветала еще в Средние века, государству, в надежности которого совершенно нельзя быть уверенным? Преступно губить страну ради прихоти другой державы, чья политика по меньшей мере малопонятна.

Талейран пытался внушить британцу, что его стратегия основывается на ложной предпосылке, будто Пруссия является независимым, суверенным государством, не подверженным внешнему воздействию. Это далеко не так. Пруссия зависима от царя, и политика Каслри в результате поощряет то, чего он больше всего боится, — усиление могущества России.

Лорд Каслри оставался при своем мнении, и Талейран начал подозревать, что у британца есть и другие резоны поддерживать Пруссию. Он опасался не только России, но и Франции. Талейран заверил Каслри, что Франция теперь никому не угрожает, для нее было бы безумием развязать новую войну.

Каслри не поддавался, и Талейран прибег к последнему аргументу: дабы раз и навсегда покончить с экспансионистскими амбициями России, надо без промедления открыть конгресс. Пусть царь выступит со своими возмутительными, наглыми притязаниями перед мировым сообществом. Вряд ли Александр посмеет это сделать — он ведь считает себя героем войны, освободителем народов, просвещенным государем.

Каслри сослался на некие трудности, мешающие созыву конгресса. Когда Талейран припер его к стенке, британец сказал, что ему следовало бы встретиться с Меттернихом. «Я заключил, — писал потом Талейран, — что они о чем-то договорились и держали это в тайне от меня, зная, что я буду возражать».

 

* * *

 

30 октября, словно услышав пожелание Каслри, князь Меттерних прислал Талейрану приглашение приехать на конфиденциальную встречу в восемь часов вечера того же дня. Она предваряла совещание «комитета восьми», посвящавшегося открытию конгресса, которое должно было состояться уже через два дня. Меттерних склонялся к тому, чтобы не медлить с началом работы мирной конференции. Только на конгрессе можно воспрепятствовать планам царя создать вассальное королевство Польское и распространить влияние Российской империи на Центральную Европу. Его коллеги, испытывавшие аналогичные тревожные чувства, попросили князя представить свои соображения по организации конференции.

Талейран предвидел, что к нему обратятся с такой просьбой, и приехал не с пустыми руками. Он предложил создать управляющий комитет, который руководил бы всем переговорным процессом, и комиссии для решения отдельных проблем: по Саксонии, Италии и Швейцарии. Удостоверять правомочность участия в конференции того или иного делегата будет специальная «верификационная комиссия». Конгресс должен открыться незамедлительно.

Лорд Каслри был солидарен с Талейраном. Теперь его поддержал и Меттерних. Граф Нессельроде отказался, сославшись на то, что у него нет на этот счет никаких инструкций. Отвергли план пруссаки. Особенно горячился и возражал канцлер Гарденберг. В результате накануне предполагавшегося начала работы конгресса решение об его открытии так и не было принято. Позднее сроки снова переносились, по сути, конгресс так и не открылся, действовали лишь управляющий комитет и комиссии, предложенные Талейраном. Венский конгресс, собственно говоря, проводился в узком кругу лиц за закрытыми дверями.

Видимо, именно тогда, во время этого международного мини-кризиса, Меттерних получил от анонима странную и настораживающую записку. Вечером того же дня, 30 октября, на балу во дворце Хофбург к нему подошел человек в маске, вручил сложенный лист бумаги и исчез в толпе. Аноним, назвавшийся «очень важной персоной», с кем Меттерних недавно поссорился, обещал «кругленькую сумму», если князь проявит готовность к сотрудничеству в «определенной сфере». Неизвестный отправитель послания сообщал, что он в состоянии помочь Меттерниху разрешить проблему с «женщиной высокого положения», в которой министр чрезвычайно заинтересован. Записка была составлена туманно, но автор заверял Меттерниха: «Ваше высочество все поймет».

Меттерних действительно все прекрасно понял. «Очень важной персоной», с которой он недавно ссорился, почти наверняка был царь, а «женщиной высокого положения», которой интересовался князь, могла быть тогда только герцогиня де Саган. По свидетельству одного из помощников, Меттерних повертел бумажку в руках и вышвырнул, сделав недоуменный вид. Позднее ему пришлось сожалеть о том, что он не воспользовался ею для подтверждения нечистоплотности царя.

Талейран тоже в это время получил информацию, которая могла оказаться полезной в переговорах. Она касалась лорда Каслри, уступчивого в вопросах организации конгресса, но несговорчивого в отношении Пруссии. Его позиция, возможно, скоро изменится. Талейран на это надеялся, и у него для этого появились основания.

Как стало известно Талейрану, пропрусская политика Каслри не была санкционирована британским правительством. Похоже, он действовал по своему усмотрению, нарушая официальные директивы.

Талейран узнал о тайне Каслри от саксонского представителя, только что приехавшего в Вену из Лондона и встречавшегося с принцем-регентом, разделявшим взгляды французского министра. Информацию подтверждали и другие источники. Такие же сведения поступили от одного из министров Людовика в Париже, беседовавшего с британским послом во Франции герцогом Веллингтоном. Получалось, что Каслри в любой момент могли отозвать из Вены за неподчинение.

Пока Талейран раздумывал над тем, как использовать полученную информацию для «перевоспитания» Каслри, сам лорд активно вел переговоры с прусскими дипломатами, с тем чтобы отвадить их короля от русского царя.

Но вся его кропотливая работа пошла насмарку за обедом двух государей в личных апартаментах царя Александра во дворце Хофбург в начале ноября. Монархи мирно беседовали, пока Александр не перевел разговор на внешнюю политику, напомнив союзнику об исключительной важности возрождения Польского королевства. Поклявшись, что он ни на йоту не отступит от своей позиции, царь выразил сожаление, разочарование и возмущение по поводу того, что его «лучший друг» строит против него козни.

Удивленный король запротестовал и заверил русского государя в своей полнейшей невиновности. Он несколько раз сказал, что поддерживал и поддерживает царя по всем вопросам, в том числе и в отношении Польши. Монархи еще раз дали друг другу клятву в верности и вечной дружбе.

— Но этого недостаточно, — заявил вдруг царь. — Меня должны поддерживать и ваши посланники.

— Они всегда поддержат то, что поддерживаю я, — ответил прусский король.

Тогда пригласили к столу канцлера Гарденберга. Умудренный и почтенный государственный муж, знавший, как вести себя в подобных ситуациях, тем не менее чувствовал себя неуютно. Царь обрушил на него град фактов и вопросов. Пруссия и Россия достигли полного и взаимного согласия относительно Польши. «Следуете вы или не следуете указаниям вашего короля?» — требовал ответа царь. Прусский монарх не вмешивался.

Гарденберг попытался апеллировать к необходимости добиваться международного консенсуса по проблеме Польши, и тогда царь твердо заявил:

— Это аргументы месье Меттерниха.

Затем Александр без всяких на то оснований сообщил, будто Меттерних собирается предать Пруссию. Гарденберг усомнился в этом. Меттерних непредсказуем, но это уж слишком. Канцлеру было известно о вражде между Меттернихом и царем, и он предполагал, что Александр мог пойти на любые уловки, чтобы получить свое.

Но кто давал царю право так третировать министра другого монарха? По свидетельству Генца, прусский канцлер был настолько шокирован несносным обхождением Александра, что друзья опасались за его здоровье. Британские и австрийские дипломаты, прослышав об инциденте, думали, что Гарденберг в знак протеста подаст в отставку.

Гарденберг получил указания прекратить «шашни» с Британией и Австрией. Отныне он обязан проводить политику, соответствующую директивам короля, а не своим собственным убеждениям и предпочтениям, — такая политика угрожает безопасности его страны и стабильности на всем континенте.

Выволочка, устроенная царем, возмутила Гарденберга, назвавшего впоследствии Александра «необычайно каверзной, вероломной и деспотичной личностью, бесконечно более опасной, чем Бонапарт». Он не знал, как ему поступать дальше. Гарденберг пометил в дневнике: «Россия, поддерживаемая королем (Пруссии), не права по всем пунктам. Но что делать?»

Меттерних, прознав об обвинениях Александра, сразу же написал Гарденбергу, отвергая поклеп: «Я не только отрицаю сам факт, но готов утверждать обратное в присутствии самого царя».

Инцидент с царем непосредственно затрагивал и интересы Каслри. Лорд несколько месяцев пытался создать вместе с Гарденбергом некий союз, оба они фактически действовали вразрез с официальной политикой своих правительств, и их партнерство сорвалось. Монархи России и Пруссии стали еще дружнее.

7 ноября Гарденберг формально и безо всякого энтузиазма информировал коллег о том, что Пруссия выступает в поддержку России. Каслри, прочитав сообщение, тяжело вздохнул: «Если не образумить императора России, то мир, давшийся столь дорогой ценой, будет недолгим».

 

 

Глава 15

ГЕНЕРАЛ-ИСКУСИТЕЛЬ

 

Победоносная колесница конгресса увязла в грязи.

Барон Франц фон Гёртнер.

Из письма графу Эрбаху от 16 мая 1815 года, перехваченного полицией

 

Наполеон, заброшенный на остров в семи милях от берега Северной Италии, пытался приспособиться к новой роли императора Эльбы. Уже на второй день он понял, что «жилье» в городской ратуше ему не подходит. Голоса и звуки гитар на центральной площади доносились в окно до глубокой ночи. Горожане маленького Портоферрайо производили слишком много шума.

Гам дополнялся смрадом, исходившим от отбросов, которые жители по давней скверной привычке просто выбрасывали на улицу. Подобный обычай в те времена существовал во многих городах, но на Эльбе, в отличие от других мест, дожди случались нечасто, и отходы скапливались и гнили в сточных канавах. Зловоние было невыносимым, и уже в мае остро встал вопрос поиска нового пристанища.

На острове, естественно, не имелось ничего похожего на Тюильри, Фонтенбло, Версаль или Сен-Клу, к которым привык Наполеон. Отвергнув несколько сомнительных вариантов в столице, Бонапарт решил поселиться за городом.

Это был скромный одноэтажный дом из восьми комнат, четыре из которых добавились пятьдесят лет назад во время реконструкции. Здание называлось «Каса иль мулини», то есть «Дом у мельниц», поскольку здесь еще в 1808 году махали крыльями две ветряные мельницы. Дому исполнилось девяносто лет. Вначале он принадлежал садовнику Медичи. Фасад у него был ярко-розовый, а окна украшали изумрудно-зеленые ставни.

Но Наполеону больше всего нравилось расположение дома. С крутого обрыва высотой около ста футов он мог, сидя в прохладе сада, любоваться синим горизонтом и наблюдать за идущими в порт кораблями. Отсюда хорошо были видны залив, форт, рифы, и ни одно судно не могло скрыться от зоркого ока подзорной трубы.

Наполеон интересовался морской далью не из праздного любопытства. Он беспокоился о своей личной безопасности, для чего имелись веские причины. За двадцать лет непосильных поборов, насильственной конскрипции, обязательных реформ и неприкрытого грабежа он нажил множество врагов как во Франции, так и по всей оккупированной Европе. Роялисты, радикалы, патриоты разных мастей, даже монахи с кинжалами в плащах — немало людей затаили злобу и жаждали мести. Угроза исходила не только от добровольных и наемных убийц, но и от пиратов, хозяйничавших в Средиземном море. Им ничего не стоило захватить императора и потребовать выкуп сокровищами, которые якобы хранятся на острове. Иными словами, Наполеона повсюду поджидала опасность.

Бонапарт расставил стражников наблюдать за кораблями и приступил к совершенствованию оборонительной системы острова. Ему предстояло заново отстроить разрушенные сторожевые башни, укрепить стены, защищавшие гавань, усилить огневые позиции на крепостных валах. Порт, куда может войти достаточно крупный корабль, должен располагать надежной обороной.

Наполеон обрадовался, когда к нему в начале лета прибыли его императорские гвардейцы. Поначалу было решено послать на Эльбу четыреста человек, но вскоре его войско увеличилось до тысячи штыков. Солдаты были из его прославленной Великой армии. Теперь они составили ядро наполеоновской армии на Эльбе. Правда, многим из них пришлось переменить специализацию согласно обстоятельствам. Польские уланы, лишенные возможности идти в лихие кавалерийские атаки, осваивали пушечное дело.

Наполеон окружил себя преданными людьми. Антуана Друо, сына пекаря, возведенного в ранг генерала, он назначил министром обороны и губернатором Эльбы. Прозванный «мудрецом» Великой армии, Друо по-прежнему увлекался науками. Он изучал итальянский язык, каждый день штудировал Библию и играл с Наполеоном в шахматы.

В меньшей мере довольствовался своей судьбой генерал Пьер Жак Камбронн, командир гвардейцев. «Безумно отважный, весь в шрамах, как в татуировке», но малообразованный Камбронн был истинным воином и скучал по настоящему делу. Томился от скуки и генерал граф Анри Бертран. Он стал великим камергером наполеоновского двора на Эльбе и должен был следить за тем, чтобы островной этикет соблюдался так же, как в имперской Франции. На Эльбе его карьера зашла в тупик, и супруга Фанни считала, что они совершили большую ошибку.

Флотилия Наполеона состояла из 16-пушечного брига «Непостоянный» (он же был и флагманским кораблем), трехмачтовой «Этуаль» и 26-тонной «Каролины». Наполеон создал и свою полицию. Ее возглавил компатриот-корсиканец Погги ди Талаво, ему вменялось в обязанность контролировать выезд и въезд на Эльбу. На поездки выдавались пропуска, и все прибывавшие на остров проходили регистрацию в форте Стар у гавани. Полицейские регулярно объезжали на фелюках все дальние пляжи, подозрительные и незнакомые личности допрашивались. Эльба, маленький и уединенный островок, превращался в крепость.

Но Наполеону крайне недоставало двух человек: жены Марии Луизы и трехлетнего сына, экс-короля Рима. Она обещала приехать на Эльбу, и он ждал их приезда каждый день. Наполеон подготовил для жены и сына отдельное крыло в доме, перекрасив и заново обставив комнаты. На острове Бонапарт создал маленькое царство, в котором обеспечил себя всем необходимым, сообщал он супруге. «Только нет тебя, моя дорогая Луиза, — писал он жене, — тебя и сына».

 

Мария Луиза, возвратившись в Вену, старалась избегать публичных увеселений. «Праздники каждый день. Так мне говорят», — писала она Наполеону. Мария Луиза узнавала о них от знакомых, поскольку сама не проявляла к ним интереса.

В самом деле, все эти пирушки, устраиваемые ниспровергателями мужа, наверное, казались ей отвратительными. Портили настроение и двусмысленность положения, в котором она оказалась, и проволочки с передачей обещанного герцогства. Ей сообщали, что за владения идет настоящая война и кое-кто из подписантов может отказаться от своих слов. «Что ни день, то новая история, — писал ее секретарь барон Клод Франсуа Меневаль. — Сегодня Парму отдают ей, назавтра — кому-нибудь еще». Душевное состояние Марии Луизы было неспокойным, ее все чаще посещали смутные тревоги, и она тянулась к отцу.

Предыдущая123456789101112Следующая

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: