 |
Обзор церковного устройства в Европе с начала шестнадцатого столетия
|
|
|
|
ПИСЬМО I.
Шантлу в Турени,
Ноября 1735 г.
Милорд! Я уже обдумывал в свое время весьма серьезно тот предмет, относительно которого Вы пожелали узнать мое мнение, и, насколько дела и досуг мне позволяли, следовал на практике правилам, которые, как мне казалось, необходимо соблюдать при изучении истории. Они очень отличались от тех, что рекомендуются знатоками этого предмета и применяются обычно. Но признаюсь Вашей светлости: это обстоятельство ни тогда, ни позже не вызвало у меня сомнения в них. При этом я не стремлюсь к оригинальности; напротив, я полагаю, что общепринятые взгляды заслуживают должного уважения и что следует подчиняться установленным в обществе обычаям, даже если те и другие (как это часто бывает) бессмысленны или смешны. Но речь идет лишь о внешнем подчинении, никоим образом не умаляющем свободу собственного суждения. Более того, наша обязанность подчиняться, хотя бы внешне, распространяется только на те взгляды и обычаи, которым нельзя противостоять или от которых нельзя отклониться, не причинив вреда или не нанеся оскорбления обществу. В подобных случаях наши умозаключения должны быть свободны, во всех же других свободной может быть и наша практическая деятельность.
Поэтому, оставив пока в стороне взгляды и практику ученого мира, я весьма охотно сообщу Вам о своих собственных взглядах. Но так как трудно восстановить нить мысли, давно уже оставленной, и невозможно одно доказать, а другое объяснить, не прибегая к помощи многих книг, которых я здесь лишен, Вашей светлости придется удовлетвориться тем несовершенным наброском, который я в состоянии послать Вам с этим письмом.
Мотивы, по которым люди обращаются к изучению истории, различны. Одни, если только к таким, как они, применимо слово "изучение", заботятся лишь о развлечении и читают жизнеописания Аристида или Фокиона, Эпаминонда или Сципиона, Александра или Цезаря также, как они разыгрывают карточную партию или как они когда-то читали сказку о семи храбрых рыцарях.
|
|
|
У других мотивы ничуть не лучше, но им свойствен еще один недостаток, делающий их зачастую самым настоящим бичом общества - в прямой зависимости от их успехов в знакомстве с предметом.
Первые не используют чтения, чтобы достичь какой-нибудь достойной цели; вторые же злоупотребляют им ради цели весьма недостойной; и дерзость их возрастает вместе с ростом их знаний. Людей первого рода я встречал больше всего в Англии, второго - во Франции. Лица, которых я имею в виду, - это те, кто читает, чтобы поболтать, блеснуть в разговоре и произвести впечатление в обществе; кто, ощущая нехватку собственных мыслей, набивает себе голову голыми фактами и сентенциями и надеется восполнить за счет одной лишь памяти недостаток воображения и способности к суждению.
Эти лица относятся к двум наихудшим разновидностям. Следующие, о ком идет речь, принадлежат к несколько более высокому классу: это те, кто не становится от занятий историей ни мудрее, ни лучше, облегчает изучение ее другим и направляет их к целям более полезным; это те, кто снимает хорошие копии с плохих рукописей, объясняет смысл непонятных слов и берет на себя великое множество других грамматических трудов. Мы чувствовали бы себя весьма обязанными подобным лицам, если бы они, кроме того, умели бы еще делать что-то лучшее и брались бы за эту нудную работу лишь ради общественного блага. Правда, некоторые из них так и поступали, но думаю, что не позднее эпохи возрождения наук. В чрезвычайных обстоятельствах генералы сами могут взяться за кирку и лопату, но когда неотложная необходимость миновала и жизнь вернулась в привычные рамки, эти орудия передаются в руки тех, кому они предназначены, - в руки рядовых солдат и земледельцев. Я поэтому весьма одобряю набожность одного ученого мужа из Крайст-черча, который, как говорят, обращаясь к господу богу в своей проповеди, стал вдаваться в подробности (что свойственно людям благочестивым) и среди других благодарственных молитв вознес, в частности, хвалу господу за то, что он обеспечил мир составителями словарей. Последние добиваются славы, как и люди более значительные, теми средствами, какие дал им для этого господь. Литтлтон, составляя словарь, щедро расходовал весь свой талант, Стивенс же - нет; тем не менее они заслуживают поощрения, когда занимаются компиляцией, не проявляя остроты ума и не беря на себя смелость рассуждать.
|
|
|
Существует четвертый класс, куда менее полезный, чем предыдущие, но удостоенный гораздо большей чести, - люди в высшей степени образованные, те, кому все племя ученых отвешивает почтительные поклоны.
Нужно обладать моим равнодушием к похвалам или порицаниям, чтобы открыто заявить о полном презрении к занятиям этих ученых мужей, ко всем исследованиям древности, ко всем системам хронологии и истории, которыми мы обязаны великим трудам таких деятелей, как Скалигер, Бошар, Петавий, Ашер и даже Маршем. В их распоряжении одни и те же материалы, которые, однако, немногочисленны, и почти невероятно, чтобы их когда-нибудь стало больше. Эти ученые использовали их в каких угодно комбинациях. Они высказывали предположения, догадки, соединяли разрозненные отрывки разных авторов и фрагменты преданий неясного происхождения, различных народов и веков, отстоящих так же далеко друг от друга, как и от нашего времени. Словом, они испробовали абсолютно все возможности - даже совершенно фантастическое звуковое сходство служило им основой для создания целой теории. Исторические же источники, которыми они располагают, не только скудны, но и нередко (даже те, что считаются лучшими и наиболее достоверными) весьма сомнительны, что некоторые из этих ученых сами признают.
Юлий Африкан, Евсевий и Георгий Монах открыли основные источники науки, но загрязнили ее воды. Они поставили своей целью согласовать светскую историю и хронологию со священной историей, хотя хронология последней очень далека от ясности и определенности, чтобы можно было руководствоваться ею. Древние исторические памятники, которые названные писатели передали потомству, были ими обработаны в соответствии с теми принципами, которых они придерживались, и ни один из памятников не дошел до нас в первозданной чистоте и форме. Так, "Династии Манефона"7 Евсевий превратил в груду фрагментов, из которых вставлял в свою работу те, которые соответствовали его замыслу. Вот все, чем мы располагаем. Георгию Монаху мы обязаны Codex Alexandrinus*, и для нас это - единственный источник. Поэтому не может не вызывать изумления, что такой ученый, как сэр Джон Маршем, подвергает его сомнению на одной странице, а на следующей - строит на нем целую систему. Судя по легкости суждения (если мне не изменяет память, так как я давно уже не заглядывал в его труды), он даже не слишком озабочен тем, каков фундамент под его системой, раз уж он продемонстрировал искусство ее создавать и включил глубокую египетскую древность в рамки древнееврейского летосчисления. Короче говоря, милорд, все эти научные системы - не что иное, как заколдованные замки: они кажутся чем-то реальным, а в действительности - лишь видимость, и, подобно этим замкам, они исчезают без следа, как только снято заклятие. Чтобы разрушить чары, нужно вернуться к началу. Это выражение может показаться странным, но в нем есть свой смысл.
|
|
|
Мы должны тщательно и беспристрастно исследовать основания, и когда обнаружим, что они маловероятны или вовсе невероятны, будет нелепо ожидать чего-либо лучшего в воздвигнутом на таком фундаменте сооружении. Эта наука - одна из тех, которым a limine salutandae**.
Осуществить такое исследование необходимо, чтобы мы из-за своей неосведомленности безоговорочно не приняли на веру мнение авторитетов; предпринимать что-либо большее - значит помочь этим самым авторитетам навязать нам ложные знания. Я предпочитаю принять Дария, которого победил Александр, за сына Гистаспа и допустить столько же анахронизмов, что и древнееврейский хронолог, чем принести в жертву полжизни ради собирания всего того ученого хлама, которым заполнена голова антиквара.
|
|
|
*"Александрийский кодекс" (лат.).
** "следует только поклониться с порога" (лат.).
ПИСЬМО VI
Период, с начала которого новая история особенно ценна для служения нашей стране: с конца пятнадцатого века до нашей эпохи. Деление его на три отдельных периода для обозрения истории и современного положения Европы начиная с этого времени.
Так как Вы, милорд, по своему рождению, по природе нашей формы правления, по способностям, данным Вам богом, предназначены находиться в течение всей жизни на службе у своей страны; так как одного таланта недостаточно, чтобы Вы несли эту службу с честью для себя и с пользой для своей страны, независимо от того, оказываете Вы поддержку или находитесь в оппозиции к правительствам, которые приходят к власти; так как для этой цели требуется запас знаний, вовремя приобретенный и постоянно обновляемый; и так как одну часть этого запаса следует приобретать путем изучения истории, а другую — путем наблюдения и опыта, то я сейчас буду говорить Вашей светлости о тех разделах истории, которые имеют непосредственное отношение к великому долгу и делу Вашей жизни, и о методе, которого следует придерживаться в процессе этого изучения. Заметки, которые я имею при себе и которые до сих пор служили мне некоторым подспорьем, теперь для меня бесполезны, и я не располагаю необходимыми книгами для справок. Не беда — я смогу изложить свои мысли и без их помощи и в меньшей мере подвергнусь опасности быть скучным. Я надеюсь, что, полагаясь лишь на память, я сумею осветить предмет столь полно и точно, как этого требует избранный мной стиль.
Итак, я полагаю, что как бы тесно ни были связаны между собой проблемы в истории правлений, как бы ни зависели последующие события от предшествовавших, общая связь между ними представляется все более слабой по мере удлинения цепи, пока, наконец, не создастся впечатление, что она исчезла вовсе и что начиная с этой точки очередные звенья не имеют ни соответствия, ни сходства с предыдущими. Я не хотел бы быть понятым так, будто я говорю только о таких крупных переменах, которые вызываются совпадением исключительных событий: например, изгнание ка-кого-либо народа, падение одного строя и установление другого; я говорю даже о тех, которые происходят при одном и том же строе и внутри одного и того же народа медленно и почти незаметно, под неотвратимым воздействием времени и изменчивости дел человеческих. Когда перемены, подобные этим, происходят в ряде государств приблизительно в одно время и оказывают влияние на другие страны, благодаря соседству и множеству разнообразных отношений, которыми они зачастую взаимосвязаны, тогда наступает один из тех периодов, на рубеже которых упомянутая выше цепь рвется так, что предшествующее имеет весьма небольшое либо вовсе не имеет реального или заметного отношения к тому, что происходит далее.
|
|
|
Новая ситуация, отличная от прежней, порождает новые интересы — в зависимости от того, насколько велико это отличие,— не в том или ином государстве, а во всех, связанных друг с другом, как я только что говорил, благодаря соседству или другим отношениям в общую политическую систему. Новые интересы порождают новые принципы управления и новые методы руководства. Те в свою очередь порождают новые нравы, новые привычки, новые обычаи. Чем дольше существует это новое положение вещей, тем больше усиливается различие; и хотя известное сходство между тем, что предшествовало такому периоду, и тем, что явилось его результатом, может долго сохраняться, все же это сходство вскоре становится предметом простого любопытства, но не полезного исследования.
Такой период является поэтому в подлинном смысле слова эпохой или эрой, точкой во времени, у которой вы останавливаетесь или от которой начинаете отсчет вперед! Я говорю «вперед», потому что в данном случае наше изучение не должно идти вспять, подобно тому, как поступают хронологи. Если бы нам вздумалось углублять наши исследования и дальше и перенести их в какой-нибудь другой предшествующий период такого же типа, мы бы тратили время понапрасну: причины, заложенные в то время, прекратили свое действие, следствия, вытекающие из них, исчерпаны, а значит — иссяк и наш интерес к тем и другим. Но так как новая система причин и следствий, которая существует в наше время и определяет наши действия, возникла в последний исторический период и все, что происходит теперь, зависит от того, что произошло с начала этого периода или непосредственно связано с ним, мы крайне заинтересованы в том, чтобы быть хорошо осведомленными обо всем происходившем. Не знать ничего о веках, которые предшествуют этой эре, было бы постыдно. Более того, следует поощрить умеренное стремление получить о них представление в общем виде. Но быть их знатоком было бы смешной аффектацией для любого человека, желающего приносить пользу нашему веку. Вплоть до этой эры будем читать историю, начиная с нее и вплоть до нашего времени — будем ее изучать.
Конец пятнадцатого столетия представляется мне как раз таким периодом, охарактеризованным выше, для тех, кто живет в восемнадцатом и населяет западные части Европы. Немного раньше или немного позже этого хронологического рубежа произошли все те события и начались все те перевороты, которые привели к столь обширным переменам в нравах, обычаях и интересах отдельных народов и во всей политике, церковной и гражданской, в этих частях света. Я должен здесь коснуться некоторых подробностей, не относящихся к выбору исторических сочинений, собраний документов или исторических памятников, ибо все они достаточно хорошо известны; и хотя содержание их — в головах у немногих людей, сами книги — в руках у многих. Но вместо того, чтобы указывать Вашей светлости, какие книги следует искать, я смогу лучше развлечь и просветить Вас, указав, насколько мне позволит это сделать моя память, что следует в них выискивать, снабдив Вас чем-то вроде ключа к Вашим занятиям. По обыкновению первое место я отведу религии.
ОБЗОР ЦЕРКОВНОГО УСТРОЙСТВА В ЕВРОПЕ С НАЧАЛА ШЕСТНАДЦАТОГО СТОЛЕТИЯ
Обратите внимание на то, милорд, что попытки уничтожения папского престола увенчались успехом не ранее начала шестнадцатого столетия. Если Вам любопытно бросить взгляд в прошлое, то в одиннадцатом веке Вы увидите Беренгария, которого вскоре вынудили замолчать; в том же столетии — Арнольда, который вскоре был повешен; Вальда — в двенадцатом и нашего Уиклифа — в четырнадцатом, равно как и других, которых я, возможно, не помню. Иногда критике подвергались лишь церковные доктрины, а иногда — и доктрина, и церковный порядок, и узурпации со стороны пап. Но слабые огоньки, зажженные в разных уголках мира, погруженного в темноту, быстро гасились этим великим вдохновителем христианского единства, вешателем. Когда они распространялись и начинали гореть ярким пламенем, как было с альбигойцами и гуситами, собирались целые армии, чтобы потушить их потоками крови, и такие святые, как Доминик, с распятием в руках подстрекали войска к крайнему варварству.
Ваша светлость увидит, что Римская церковь поддерживала себя, наряду с прочим, с помощью подобных милосердных и благотворных мер вплоть до начала указанного периода; и Вам, я уверен, будет интересно узнать, почему этот период оказался для нее более зловещим, чем любой предыдущий. Множество обстоятельств, которые Вы легко проследите в истории пятнадцатого и шестнадцатого столетий, чтобы не углубляться дальше, совпали, чтобы произошло это великое событие; и множество других, столь же легко обнаруживаемых, совпали, чтобы помешать довести разрушение до конца, и поддержали шатающееся сооружение. Среди этих обстоятельств есть одно, менее запутанное и более очевидное, чем другие, которое имело и первостепенное, и универсальное значение.
Искусство книгопечатания было изобретено приблизительно за сорок или пятьдесят лет до начала установленного нами периода; с того времени возрождение наук и искусств весьма ускорило свои темпы, и в этот период они достигли больших успехов и культивировались весьма рьяно. Мехмед Второй изгнал их с востока на запад, а папы оказались в этом отношении худшими политиками, чем муфтии. Николай Пятый поощрял ученость и ученых людей. Сикст Четвертый, если не ошибаюсь, был, по крайней мере, крупным коллекционером книг, а Лев Десятый — покровителем искусств и наук. Чародеи сами сняли заклятие, с помощью которого они удерживали под своей властью человечество в течение стольких веков; и приключение того странствующего рыцаря, который, считая, что вкушает блаженство в объятиях небесной нимфы, обнаружил, что находится в жалком рабстве у старой ведьмы, в известном смысле повторилось. Неудивительно, что как только средства получения и распространения сведений стали общим достоянием, была распутана сеть, которая могла быть успешно сплетена лишь во времена грубого невежества и наивного суеверия.
Я мог бы указать Вашей светлости много других непосредственных причин, либо общих, подобных той, о которой я говорил, либо частных. Великая схизма, например, которая закончилась в начале пятнадцатого столетия на Констанцском соборе, произвела грандиозный скандал. Два или три наместника Христа, два или три непогрешимых главы церкви, одновременно странствуя по свету, предоставляли материал как для насмешек, так и для скандала; апеллируя к мирянам — а именно так они и поступали — и отлучая друг друга, они учили мир тому, как надо думать о самом папстве и о характере папской власти. Тот же урок был преподан Пизанским собором, который предшествовал, и Базельским, который последовал за Констанцским собором. Ужасающие преступления Александра Шестого, дерзкое честолюбие Юлия Второго, неимоверная расточительность и постыдное вымогательство Льва Десятого — все эти события и лица, непрерывно следуя друг за другом в течение одного века, расчистили путь для переворота, который произошел в начале следующего. Ситуация в Германии, ситуация в Англии и Северной Европе явились частными причинами переворота в этих странах.
Таковы были многочисленные важные события, которые случились почти в одно и то же время и незадолго до того у этих народов. Сходны были характеры государей того времени, одни из которых поддерживали реформацию, подобно курфюрсту Саксонии, исходя из моральных убеждений, тогда как большинство поддерживало ее, так же как другие выступали против нее, исходя из материальных интересов. Таково, как Ваша светлость убедится в этом со всей очевидностью, было положение дел; и единственная разница, которую Вы обнаружите между Генрихом Восьмым и Франциском Первым, один из которых отделился от папы, а другой — примкнул к нему, состоит в следующем: Генрих Восьмой разделил с белым духовенством и своим народом имущество, награбленное папой и его приспешниками — монахами; Франциск Первый разделил с папой имущество своего духовенства, белого и черного, и имущество своего народа.
Тем же беспристрастным взглядом, каким Ваша светлость рассматривает искажения религии и испорченность церкви, равно как и Римской курии,которые послужили причиной реформации в этот период, Вы станете наблюдать за характером и поведением тех, кто начал, кто распространил и кто поддерживал реформацию; и Ваши наблюдения над ними, а также над беспорядочностью, с которой она проводилась в одно и то же время в разных местах, над отсутствием должного согласия, более того, даже доброжелательности между реформаторами научат Вас, как относиться к нескольким религиозным направлениям, которые едины в своей вражде к католичеству и тем не менее ненавидят друг друга от всей души, как относиться к нескольким сектам, которые проросли, как боковые побеги на корнях больших деревьев, и понимать, каковы подлинные принципы протестантской церковной политики.
Эта политика появилась на свет с того момента, как Лютер создал свою церковь в Германии, а другую основал в Швейцарии Цвингли, чье дело продолжил Кальвин, отнявший, подобно Америго Веспуччи, который шел вслед за Христофором Колумбом, у первооткрывателя его заслуги, вплоть до того времени, когда в нашей стране реформация была завершена Эдуардом VI и Елизаветой. После этого даже папская церковная политика стала иной. Его святейшество уже не возглавляет всю западную церковь, и для того, чтобы удержать ту часть, которая ему верна, он вынужден ослабить ее оковы и облегчить ярмо.
Дух и претензии его двора все те же, но власть стала иной. Он управляет больше с помощью уловок и хитростей, чем с помощью силы. Его декреталии и бреве подвергаются риску быть отвергнутыми, сведенными на нет отговорками и увертками. Если он предварительно не получит согласия повиноваться, т. е. он управляет вкупе со своим стадом и пасет своих овец, сообразуясь с их нравом и потребностями. Короче говоря, папские отлучения, приводившие в трепет великих императоров, ставятся ни во что самыми последними членами его собственной церковной общины. И то, что осталось от преданности ему, теперь является скорее политической уловкой для сохранения видимости единства, чем делом совести, что бы ни думали некоторые фанатично настроенные государи, что бы ни проповедовали честолюбивые прелаты и наемные писаки и какие бы действия ни совершал народ, доведенный до исступления фанатиками-проповедниками. Доказательства этому легко найти не только в поведении таких государей, как Фердинанд Первый и Максимилиан Второй, которых едва ли можно считать папистами, хотя они и остались в лоне католичества, но даже в действиях тех государей, которые преследовали своих подданных-протестантов весьма жестоко.
Я полагаю, сказано достаточно, чтобы показать Вашей светлости, как мало надобности при изучении истории заходить дальше начала шестнадцатого века, чтобы получить все необходимые сейчас знания в области церковной или гражданской политики в той мере, в какой последняя связана с первой. Исторические памятники этого рода доступны каждому, факты установлены достаточно точно, и все место действия открыто нашему взору — даже сцена торжественного и утонченного розыгрыша, демонстрировавшегося на Тредентском соборе, не введет в заблуждение того, кто прочтет Паоло, а также Паллавичини и письма Варгаса.
|
|
|
