Морские победы Федора Ушакова

Поспешно созданный в Херсоне и Николаеве Черноморский флот начал морскую войну с турками неудачно. В октябре 1787 года он понес сильный ущерб в открытом море от шторма, однако позже под командованием Ф. Ф. Ушакова одержал несколько блестящих побед.

Вначале капитан‑бригадир Ушаков на линейном корабле «Святой Павел», командовавший в 1788 году русским авангардом, разбил турок в Фидонисском сражении у одноименного мыса (ныне мыс Змеиный). При этом он применил редкий тактический прием – на своем корабле вышел из боевой колонны и атаковал турецкий флагман адмирала Хасан‑паши. Не выдержав смелой атаки, турецкий флагман вышел из боя, следом бежала и вся его эскадра.

В 1790 году в Тендровском сражении, уже командуя всем флотом, Ушаков разгромил турецкий флот, используя свое преимущество в движении, в умении создавать резервы, сосредоточить атаки на флагмане противника.

Еще более впечатляющей стала победа Ушакова при мысе Калиакрия в июле 1791 года. Он обнаружил турецкий флот (18 линейных кораблей и 17 фрегатов), стоявший у берега, под защитой бе реговых батарей. Воспользовавшись тем, что часть экипажей в мусульманский праздничный день находилась на берегу, Ушаков прошел с кораблями между берегом и стоящей на рейде эскадрой, отрезав экипажи от их судов.

Как и при Калиакрии, Ушаков атаковал флагмана и обратил турок в бегство.

«Все чины флота, – писал Ушаков императрице, – с крайним рвением и беспримерной храбростью выполнили свой долг».

Черное море оказалось под полным контролем России. Это побудило султана искать мира. Подписанный в 1791 году в Яссах мир был крайне выгоден России. Он закреплял все ее завоевания в Причерноморье и на Кавказе. Границей двух империй стал Днестр. Правда, о «Греческом проекте» пришлось забыть, потому что война была тяжелой и до разгрома Турции было далеко. К этому времени умер и самый активный сторонник авантюр на Босфоре Г. А. Потемкин.

Станислав‑Август Понятовский, король Польский.

Действующие лица

Станислав‑Август Понятовский

Польский король Станислав‑Август, видевший, как гибнет польская государственность, пытался добиться одобрения реформ политического строя Речи Посполитой у Екатерины II. Как известно, Станислав‑Август стал королем исключительно по личному желанию императрицы Екатерины II. В конце 1750‑х годов у нее был бурный, горячий роман с красавцем‑поляком, но после того, как его, польского дипломата, уличили в связи с женой наследника престола, он, к горю Екатерины, был навсегда выслан из России. Все месяцы разлуки он хотел вернуться, но обстоятельства изменились; у Екатерины II появился новый фаворит – Григорий Орлов, и она уже не хотела возвращения Поня‑товского, особенно после переворота 1762 года, когда она стала государыней и опасалась, как бы подданные не обвинили ее в близких отношениях с иностранцем. Но все же она чувствовала некоторую вину перед Понятовским за невольное предательство их любви. Казалось, Екатерина ждала момента, чтобы отблагодарить Понятовского, загладить свою вину. И этот подарок‑отступное, которое она вручила Понятовскому, оказался не только ослепительно великолепен, но и чрезвычайно опасен для обоих: отступным стал польский трон. Это произошло после смерти короля Августа III в октябре 1763 года. через год при помощи угроз, насилия и кровопролития Станислав‑Август был втащен русскими дипломатами и генералами на престол Польши.

Все сановники Екатерины II были против этого шага, все считали, что государыня сошла с ума, предаваясь воспоминаниям старой любви. Но никто не знал, что кроме воспоминаний о романе у Екатерины II были политические цели в начатой «польской партии». Зато это сразу же понял Понятовский. Узнав о своем жребии, он впал в отчаяние. «Не делайте меня королем, призовите меня к себе», – писал он Екатерине II. Тщетно. Все было уже решено – благодаря Понятовскому Польша должна стать подвластна России… Екатерина II хорошо знала своего бывшего возлюбленного и сознательно делала его марионеткой. Красивый, мужественный любовник Понятовский по своей натуре был слабым, безвольным, легко управляемым человеком. 2 ноября 1763 года он писал Екатерине: «Вы часто мне повторяли, что человек без честолюбия не мог бы нравиться вам. Вы вскормили его во мне… Мои стремления, впрочем, всегда ограничивались обязанностями подданного… Я точно не знаю, что вы хотите сделать из меня при настоящих обстоятельствах, но вы достаточно знаете меня, чтобы понять – такой престол с теми пределами власти, которыми вы хотите его ограничить, с тою моею посредственностью (если не сказать хуже) не есть положение, в котором бы я приобрел славу».

Екатерина знала, что он всегда боится совершить решительный поступок, никогда не рискнет его сделать. Вместе с тем она понимала, что как человек гордый, честолюбивый и тщеславный, Понятовский никогда не откажется от престола. В этом‑то и состоял золотой капкан, расставленный Екатериной II. Императрица цинично и расчетливо думала и писала о нем: «Из всех искателей престола он имел меньше всех прав и, следовательно, больше других должен был чувствовать благодарность к России». Так король Станислав‑Август стал «своим» королем для России.

Отныне защита короля от его внутренних и внешних врагов была объявлена долгом России. Все это открыло печальную страницу в истории Польши. Недаром Станислава‑Августа называли «соломенным королем». Всеми делами в государстве заправлял русский посол Репнин. В 1771 году началось восстание; шляхта объединилась в Барскую конфедерацию, которая свергла короля. Следом идет привычный для русско‑польских отношений XVIII века сюжет: ультиматум Петербурга, подкуп членов сейма, русский карательный корпус, кровь, смерть или Сибирь для поляков‑конфедератов. Во всем, что происходило в Польше, Понятовский играл самую жалкую роль. Так, в ноябре 1771 года с ним случилось постыднейшее происшествие. На одной из варшавских улиц на его карету напали конфедераты и похитили короля, но потом они один за другим разошлись по каким‑то своим неотложным делам. Последний из похитителей вообще бросил короля на произвол судьбы, как ненужную трость…

Прошли годы. Король царствовал, но не правил, приближалась эпоха разделов Польши. Они проходили на глазах короля, и он ничем не мог помочь ни Польше, ни себе – словом, слабый, безвольный человек.

«Государыня, сестра моя! – писал он тогда Екатерине II. – Невзирая на то, что меня огорчает молчание, которое Вашему императорскому величеству угодно хранить по поводу моих последних писем, невзирая также на то, как поражен я был, когда ваш посол, во время нашего последнего с ним разговора, заявил мне в резких выражениях, что судьба четверых моих министров, двое из которых являются моими близкими родственниками, может стать судьбой преступников… Но ведь не для того же, чтобы меня ненавидели, пожелали вы сделать меня королем? Не для того же, чтобы Польша была расчленена при моем правлении, угодно было вам, чтобы я носил корону?»

Но как раз Понятовского и сделали королем, чтобы он не мешал делить Польшу. Горячие же его слова ничего уже не значили для Екатерины… К тому же она знала, что Понятовский, страдая от своего бессилия, унижения, живет отнюдь не жизнью страдальца, а на широкую ногу, делает миллионные долги, которые приходится платить ей, российской императрице. Скорбя о судьбе Польши, он не отказывал себе ни в безумной роскоши, ни в изысканных утехах, ни в любовницах и дорогостоящих развлечениях. Его знаменитые «четверги» собирали во дворце всех выдающихся интеллектуалов, ярче всех на них блистал король. Знаменитый ловелас Казанова, посетивший двор Станислава‑Августа, писал:

Король, пребывавший, как и всегда в присутствии гостей, в прекрасном настроении и знавший итальянских классиков лучше, чем какой‑либо другой король, завел речь о римских поэтах и прозаиках. Я вытаращил глаза от восхищения, услышав, как его величество цитирует их… Мы болтали о чем угодно с ним, и каждый раз, как я вспоминаю поистине достойные уважения качества, коими обладал этот великолепный государь, я не могу понять, каким образом мог он совершить столь грандиозные промахи – то, что он пережил свою родину, быть может, наименьший из них.