 |
Архитектура времен Екатерины II
|
|
|
|
Те, кто помнил елизаветинский Петербург, сразу же заметили бы произошедшие с городом перемены. На его просторах воцарился иной, чем при Елизавете Петровне, архитектурный стиль: на смену вычурному барокко пришел строгий и величественный классицизм. Произошло это почти в конфликтной ситуации, когда в начале 1760‑х годов гений барокко Ф. Б. Растрелли спланировал в свойственной ему манере новый Гостиный двор на углу Садовой и Невского проспекта. Пришедшей к власти летом 1762 года Екатерине II проект Растрелли не понравился, в чем ее горячо поддержали купцы – ведь им предстояло платить немалые деньги за все барочные завитушки! И тогда проектирование Гостиного двора поручили Ж. Б. М. Валлен‑Деламоту – французу, ставшему с 1759 года академиком Академии художеств. Обиженный великий Растрелли отошел от дел, его время прошло. Валлен‑Деламот работал в стиле классицизма, который отвечал вкусам императрицы и соответствовал мировоззрению эпохи Просвещения. Так случилось, что приход Екатерины II на престол совпал со сменой барокко на новый художественный стиль – классицизм.
Ф. Дюрфельдт. Здание Академии наук со стороны Невы. 1792.
Если барокко с его завитушками, капризными изгибами, аллегориями, пышной декоративной отделкой шло капризнице‑императрице Елизавете Петровне, оставившей после себя роскошные Зимний, Царскосельский, Петергофский дворцы и Смольный собор работы Растрелли, то эстетике Екатерины II более соответствовал ясный, гармоничный, соразмерный и благородный стиль классицизма. Смыслом построек, сооружений становится рациональность, простота и естественность. Не случайно Екатерина II зло высмеивала столь характерные для предшествовавшей эпохи символические храмы «невесть какого дьявола, все дурацкие несносные аллегории и притом в громадных размерах, с необычайным усилием произвести что‑нибудь бессмысленное». Она же писала, что ненавидит фонтаны, которые «мучают воду», делают ее неестественной. Это не означало, что здания елизаветинского барокко стали разрушать или перестраивать. Нет! Особенность той эпохи состояла в умении архитекторов сочетать новую и старую архитектуру.
|
|
|
Считается, что классицизм в России в своем развитии прошел определенную эволюцию. Сначала в нем было сильно влияние идей французского классицизма. В этом стиле работал Валлен‑Деламот. С начала 1760‑х годов он строил не только Гостиный двор, но и Малый Эрмитаж, Академию художеств (вместе с А. Ф. Кокориновым), Новую Голландию (вместе с С. И. Чевакинским). Затем, примерно с 1780‑х годов, на место возвышенной и несколько суровой архитектуры французской школы пришли ясные, изящные формы, уходящие корнями к гению итальянской архитектуры XVI века Антонио Палладио. Признанным старшиной архитектурного цеха был Александр Филиппович Кокоринов. Он построил здание Академии художеств на Неве. Ему помогал Жан Батист Мишель Валлен‑Деламот. Необычайно талантливы были другие архитекторы Екатерины: Антонио Ринальди с его Китайским дворцом и Катальной горкой в Ораниенбауме, а также Гатчинским и Мраморным дворцами в Петербурге, Иван Старов с его Таврическим дворцом (1783–1789) и Троицким собором Александро‑Невской лавры.
Л. Тюмлинг. Здание Почтамта.
В Петербурге стали популярны многочисленные постройки Джакомо Кваренги: здание Академии наук, Эрмитажный театр, Александровский дворец в Царском Селе. Позже Кваренги построил Конногвардейский манеж и Смольный институт. С Кваренги соперничал Чарлз Камерон – создатель знаменитой Галереи в Царском Селе, а также Павловского дворца, строительство которого началось в 1780 году.
|
|
|
В том же ряду архитекторов находился Н. А. Львов – создатель Главного почтамта. Конечно, было немало ярких мастеров с собственной манерой, которая не укладывается в схему классицизма. Они пытались совместить в своих творениях принципы барокко и классицизма. Таков был Антонио Ринальди – создатель Мраморного дворца, в котором чудесным образом достигнута гармония этих стилей. Тем не менее классицизм победил и стал определять внешний вид города. Нельзя не упомянуть и Юрия Фельтена с его изящной Чесменской церковью и всемирно известной решеткой Летнего сада (1773–1784). Фельтену принадлежит и грандиозный проект оформления гранитных набережных Невы, рек и каналов в Петербурге. В итоге топкие берега Глухой речки превратились в изящные изгибы набережных Екатерининского канала, засверкала в пышном кружеве чугунных решеток широкая Фонтанка. В тон и стиль этому начали сооружаться через реки каменные мосты, была облицована гранитом Петропавловская крепость.
Два блестящих архитектора – В. И. Баженов и М. Ф. Казаков – представляли московское направление в архитектурном классицизме. Баженовские Царицынский дворец и знаменитый Пашков дом на Моховой – несомненные архитектурные шедевры. Казаков упражнялся в перестройке Кремля (здание Сената), воздвиг Главное здание Московского университета и Петровский дворец, а также столь популярное среди обитателей нашей страны здание Благородного собрания, более известное как Дом союзов с великолепным Колонным залом. Если московские постройки классицизма не определяли архитектуры всей Москвы, то сооружения петербургских коллег Баженова и Казакова принципиально изменили вид северной столицы, и к концу XVIII века она выглядела как новый город, который с гениальными дополнениями К. И. Росси, А. Д. Захарова, О. Монферрана и других дошел до наших дней.
Екатерина II не любила Москву с ее, как она писала, утомительным многолюдьем и зловонием. То ли дело Петербург – «эта чопорница, моя столица!» (так писала Екатерина о Петербурге). Специальной Комиссии о каменном строении А. В. Квасова была дана полная воля и неограниченные средства. Комиссия разработала перспективный план реконструкции центра столицы, суть которого состояла в перестройке улиц так, «чтоб все дома в одной улице состоящие одной сплошною фасадою и вышиною построены были». Конечно, подобные идеи прямо вытекали из концепции «полицейского» государства, основанного еще Петром I и поддержанного Екатериной II. Но эта перестройка, благодаря гению мастеров, не превратила город в скучный плац среди рядов казарм.
|
|
|
В. И. Баженов. Панорама усадьбы Царицыно.
Империи не существует без монументов. Обелиски, львы во всевозможных видах, конная статуя героя – верный признак имперской столицы. Екатерининская эпоха создала монументы во множестве. На смену петровскому деревянному обелиску в память Гренгамской победы 1720 года, что стоял на Троицкой площади, а также непрочным триумфальным воротам Елизаветы Петровны из дерева во времена Екатерины приходят бронзовые и мраморные монументы, создаваемые по древнеримскому и французскому образцам. Так, К. Б. Растрелли более 30 лет (1716–1747) работал над конной статуей Петра Первого, повторяя стиль скульптуры Марка Аврелия в Риме. Но творение Растрелли, как и другой конный монумент скульптора А. Мартеллия, не были при Елизавете поставлены на площадях. К царствованию Екатерины II эти памятники в стиле барокко уже устарели, и растреллиевский Петр Великий так и простоял больше полувека в сарае, пока в 1801 году его не извлек на свет божий Павел I и не водрузил перед Михайловским замком, да и то назло матери. Екатерина II была весьма внимательна к монументальному увековечению своего царствования.
Вид реки Фонтанки.
В Царскосельском парке одна за другой появлялись памятные колонны: Морейская (1771), Чесменская (1771–1778), Кагульский обелиск (1771), в городе на Марсовом поле был поставлен обелиск «Румянцева победам» (1799), а спустя два года – памятник А. В. Суворову. И все же самым важным монументом екатерининской эпохи нужно признать знаменитый Медный всадник, ставший сразу же и на века символом имперского Петербурга.
|
|
|
Сооружение его стало подлинной эпопеей. Создатель его французский скульптор Этьен Морис Фальконе был приглашен Екатериной II в 1766 году для создания памятника Петру I. Здесь он даже получил звание академика Академии художеств. В 1770 году недалеко от Лахты была найдена огромная гранитная скала «Гром‑камень», ставшая пьедесталом конной статуи Петра Великого. Камень на баржах доставили из Карелии и сгрузили на берег. Для народа, столпившегося вокруг, это было грандиозное, фантастическое зрелище. Каменная гора «сама» сползла с судна и «покатилась» к указанному месту по желобам на десятках медных шаров. Но скоро начались проблемы: Фальконе хотел придать скале нужную форму, обработав ее, а все вокруг возражали – погубить такой красивый «дикий» утес! Но Фальконе был упрям: «Я делаю пьедестал для статуи, а не наоборот!»
Открытие монумента Петру I. Фрагмент. А. К. Мельников с рисунка А. П. Давыдова. 1782.
Необычный план монумента созрел у него еще в Париже: всадник должен не просто стоять на скале, а взлететь на нее как будто с разгона, в энергичном движении. Возле мастерской был построен специальный помост, на который сотни раз подряд на глазах скульптора влетали и застывали всадники на лошадях из дворцовой конюшни. Лучшими были два прекрасных коня – знаменитый Бриллиант, любимец Екатерины II, и Каприз. У Фальконе сложились тяжелые отношения с Иваном Бецким, близким императрице человеком, ставшим руководителем проекта. Ссоры у них начались сразу же по прибытии Фальконе. Бецкой пытался давать указания скульптору, а тот жаловался на своего куратора самой государыне. Бецкой советовал Фальконе подражать великолепной статуе Марка Аврелия, но тот упрямо шел своим путем. При этом француз был капризен, вечно всем недоволен, отказывался брать русских в ученики.
Еще в Париже он поразил своих русских нанимателей тем, что не согласился на предложенный гонорар в 300 тысяч ливров и сказал, что работа будет стоить 200 тысяч, а лишнего ему не нужно. Прибыв в Петербург, он изматывал Бецкого требованиями разного рода. Потом скульптор запросил 200 тысяч ливров прибавки, но их ему уже не дали… Удивительно, но за 12 лет жизни в Петербурге Фальконе встречался с императрицей всего лишь пару раз. По каким‑то неизвестным нам причинам Екатерина избрала письменную форму общения с ним, и до нас дошел почти целый томик этой пространной переписки. Осенью 1777 года памятник был почти закончен, оставались только штрихи… Но и силы мастера были на исходе. Денег из казны не платили, Екатерина прервала свою многолетнюю переписку с Фальконе и молчала в ответ на отчаянные жалобы скульптора на Бецкого, бездарных помощников, ленивых рабочих. В общем, Фальконе решил уехать… Он потянул еще год и с тяжелым сердцем покинул русскую столицу осенью 1778 года. Его главное творение, его душа осталась здесь, совсем близко от берега Невы. Не довелось Фаль коне увидеть открытие своего памятника в 1782 году – его не пригласили… Дело Фальконе завершил Ю. М. Фельтен.
|
|
|
Сотворение Эрмитажа
Празднества времен Екатерины II отличались грандиозностью и красотой. Как и во времена Елизаветы Петровны, при дворе устраивались балы и маскарады, на которых бывало сразу несколько тысяч гостей. Своей главной резиденцией императрица избрала Зимний дворец, законченный Б. Ф. Растрелли в 1762 году. Дворец представлял собой выдающееся произведение архитектуры. Невская анфилада залов (в том числе Тронный зал) тянулась на 160 метров вдоль Невы. От Парадной лестницы начиналась Большая анфилада парадных залов с церковью. Все залы были пышно украшены резьбой и росписями. Растрелли, из‑за его отставки, не удалось осуществить всех планов внутреннего убранства дворца в стиле барокко и рококо. И тем не менее дворцовые залы стали великолепной сценой для придворных торжеств. «Вся обстановка бала, – вспоминает знаменитый авантюрист Джакомо Казанова, попавший на бал в Зимнем в 1765 году, – представляла зрелище причудливой роскоши в убранстве комнат и нарядах гостей, общий вид был великолепный». Англичанин У. Кокс, посетивший бал в Зимнем в 1778 году, был того же мнения:
Богатство и пышность русского двора превосходят самые вычурные описания. Следы древнего азиатского великолепия смешиваются с европейской утонченностью… блеск придворных нарядов и обилие драгоценных камней оставляют за собой великолепие других европейских государств.
Заглянем в источник
Открытие памятника Петру Великому было обставлено как триумф империи и напоминало грандиозное театральное действо. Перед стоявшими в парадном строю войсками и бесчисленными зрителями, заполнившими площадь (потом ее назвали Петровской), предстала «дикая каменная гора», которая была не чем иным, как огромным футляром, декорацией из раскрашенной парусины. Когда на площадь прибыла государыня, в небо взвилась ракета, и «вдруг, – писали «Санкт‑Петербургские ведомости», – невиданным действием, к удивлению зрителей, изображенная каменная гора унижаясь… и, наконец, исчезнув со всех сторон без остатка, так что ни малаго следа не осталось (проще говоря, развалившись, как карточный домик. – Е. А.), показала изумленным очам зрителей Петра на коне, как будто бы из недр оной внезапно выехавшего на поверхность огромного камня с распростертою повелительною десницею».
В тот же момент небо раскололось от грохота пушек с Невы, раздался треск беглого ружейного огня всех стоявших на площади полков. «Ирой спокоен – конь яростен». Так писал современник об этой уникальной конной статуе. И до сих пор Медный всадник, как стали называть статую в XIX веке, поражает необычайной мощью, самодержавным величием, даже какой‑то магической силой, как будто исходящей от него. Почти сразу же творение Фальконе породило легенды. Кажется, что именно в этом месте находится сердце города, живет его гений места, и пока могучий всадник вздымается на скале – город будет стоять на этих берегах…
Действующие лица
Архитектор Николай Львов
Львов красиво прожил свои 52 года. Счастливая судьба провинциала, успех, достигнутый талантом и случаем, романтическая любовь, благосклонность небес и властей, достаток, творчество, прекрасные, верные друзья, построенные по проектам Львова дворцы и церкви, которые будут стоять века, слава – это так много для любого обитателя земли! Недоросль из тверской глубинки, он приехал в Петербург в Измайловский полк и попал не просто в солдаты, а в полковую школу, где существенно дополнил свое образование. И тут талант Львова стал раскрываться. Он был необыкновенно симпатичным, оригинальным, легким, веселым человеком, чем‑то похожим на Моцарта. На нем лежит отблеск гения, след, который оставляет на челе человека это неуловимое, виртуальное, капризное существо. А оно, как известно, опускается не на каждую голову. А еще Львова называли «русский Леонардо» – так широк был круг его увлечений, так открыта была его душа для творчества. Кроме стихов, музыка, живопись, от которой он переходил к скульптуре, но сильнее всего его привязала к себе архитектура. Львов недолго прослужил в гвардии, ушел в отставку капитаном и отправился за границу. Это путешествие заменило ему университет. Он впитывал шедевры Дрездена, Лувра, Эскориала, Рима, чья архитектура стала образцом для творчества Львова. Словом, он вернулся в Россию иным человеком – сформировавшимся художником, творцом.
Начало 1780‑х годов особенно счастливо для Львова. У него появился не только добрый гений – Маша, но и могущественный покровитель – статс‑секретарь Екатерины II и потом канцлер России Александр Безбородко. Он оценил выдающийся талант Львова и его человеческие свойства и познакомил с Екатериной II. Императрица была в восторге от проектов Львова и стала поручать ему строительство разных сооружений. В 1780 году он создает знаменитые Невские ворота Петропавловской крепости, затем начинает проектировать и строить Петербургский почтамт. Здесь же находилась казенная квартира Львова, в которой он с семьей прожил более десяти лет. В конце 1780‑х – начале 1790‑х годов квартира Львова в Почтамте слыла литературным салоном. Сюда регулярно приходили замечательные люди – литераторы и художники: Боровиковский, Капнист, Хемницер, Левицкий, Оленин. Львов был хорошим хозяином, он не надоедал гостям, но определял тон и уровень их общения. Все признавали его безусловный вкус, даже называли «гением вкуса». Особое место в жизни Львова занял «мой друг, радость» Гавриил Державин, ставший его приятелем и потом родственником (они были женаты на сестрах). Львов правил стихи Державина, был для него высшим судией, при этом Львов, человек легкий, независтливый и умный, никогда не пытался встать выше Державина.
Между тем сам Львов был наделен литературным талантом. В век высокопарности и манерности литературы он стоял за непривычную тогда в литературе простоту и естественность, он знал цену русскому языку, собирал русские народные песни.
Но все‑таки Россия благодарна Львову не за оперы и стихи, которые, в общем‑то, не выдержали испытания временем… а за русскую усадьбу, «отцом» которой он, в сущности, стал.
Благодаря Львову на смену большому неудобному дому, похожему на жилища крестьян, пришли дворянские особняки в стиле классицизма с изящными портиками, пилястрами, колоннами, так хорошо нам знакомые по русской литературе. Расположенные на возвышенности, они были искусно обрамлены садами и парками, разбитыми с учетом природы и общего пейзажа вокруг. Отражаясь в неподвижной глади прудов или тихих рек, дворянские особняки приветливо смотрели на мир, несли окрестностям гармонию, покой, демонстрируя, как человеческие сооружения могут быть продолжением природы. Неудивительно, что такие усадьбы становились любимыми гнездами тысяч дворян, которые спешили в своих экипажах по дороге, с нетерпением ожидая, когда вдали, на холме, сверкнут белизной колонны родного дома, появится ажурная изящная беседка в парке над прудом и всплывет из‑за крон деревьев купол церкви. Это и есть образ Родины.
Дворянские усадебные дома Львова были весьма удобны для жизни. Гостей в Никольском поражали необыкновенные изобретения архитектора вроде воздушного отопления. Камин в доме Львова одновременно служил и кондиционером. Нагреваемый в нем воздух попадал в трубы, шел по ним в особые вазы с розовой водой и, поднимаясь вверх через воду, становился ароматным и распространялся по комнатам. И все это (как, впрочем, и многое другое) в доме Львова было сделано ради главного – ради наслаждения жизнью:
Сберемся отдохнуть мы в летний вечерок
Под липу на лужок,
Домашним бытом окруженны,
Здоровой кучкою детей,
Веселой шайкою нас любящих людей
Он (Бог. – Е. А.) скажет: как они блаженны…
Львов «фонтанировал» идеями. Он постоянно что‑то изобретал. Так, он придумал «землебитие» – специальную технику строительства зданий из утрамбованной земли с прослойками извести. Земля – экономичный, доступный материал; уж земли у нас, как известно, немерено!.. В такой технике был построен Приоратский замок в Гатчине, который до сих пор прекрасно стоит! Потом Львов загорелся проектом переустройства и совершенствования русской бани, постоянно увлекался коммерческими проектами, чтобы разбогатеть. Но, увы! Известно, что коммерция русской интеллигенции обычно состоит в том, чтобы покупать дорого, а продавать дешево. Местом, где Львов пытался осуществить свои проекты, была его дача на берегу Невы. Вообще, отдых на даче всегда побуждает русского человека к прожектерству. Так было и со Львовым. Он решил построить рядом с дачей трактир «Торжок», но и кабак дохода ему не принес. Здесь же на даче хранился огромный груз каменного угля, обнаруженного Львовым около Боровичей. Он написал даже книгу «О пользе и употреблении русского земляного угля». Привез уголь в Петербург, хотел обогатиться – не удалось! Потом уголь случайно загорелся и, несмотря на усилия пожарных, горел… два года, досаждая дымом всему Петербургу.
К началу XIX века Львов стал много болеть, наступили новые времена, умерла Екатерина II, потом и его покровитель канцлер Безбородко. Мысли о заработке отравляли жизнь Львова. Но по‑прежнему он продолжал творить. Дома, церкви и почтовые станции, мосты, всем нам известные верстовые столбы на дороге из Петербурга в Москву, – все это сделал Львов. В 1803 году Львов умер…
И хотя во дворце собралось в тот день около 8 тыс. человек, вся эта толпа не смешивалась с высшей знатью, которая отплясывала под ту же музыку, но за низеньким барьером.
Известно, что императрица очень любила природу, деревню. Особенно ей нравилось Царское Село с его парком, тихими водами прудов, шелестом деревьев: «Вы не можете себе представить, как хорошо в Царском Селе в хорошую теплую погоду». Так писала она Гримму в июле 1791 года. К счастью, в отличие от Гримма, мы можем себе это представить – любимый ею парк еще жив и по‑прежнему прекрасен.
Но все же самым ярким явлением екатерининской эпохи стал Эрмитаж. Французская идея скрытого в тиши лесов здания – этакого храма размышлений, места дружественного, «без чинов» общения, обратилась в России в идею роскошного дворца по соседству с царским домом – Зимним. Стоило человеку только переступить порог Эрмитажа, как он попадал в иной, непривычный мир, в царство прекрасного: картин, книг, скульптуры, музыки и пения, дружества, равенства и доброты. Екатерина не жалела денег на украшение своего Эрмитажа. В 1790 году там было почти 4 тыс. картин, 38 тыс. книг и 20 тыс. гравюр и резных камней. Чтобы перечислить, какие знаменитые художники писали эти картины, потребуется не одна страница. Здесь среди произведений искусства посетитель должен был стать другим – раскрепощенным, веселым, естественным, как птицы, певшие на все голоса под стеклянным куполом Зимнего сада. В этом саду никогда не кончалось лето.
Эрмитажем называлось не только здание, но и собрание в нем. Было три вида эрмитажного собрания в зависимости от количества посетителей: большой, средний и малый. Мечтой всех было попасть на самый интимный – малый. Сюда попадала только избранная публика, и многие из петербургского света отдали бы все, чтобы поиграть в жмурки, веревочку или фанты с самой Екатериной или «испеть» с ней ее любимых русских песен, не говоря уже о счастье оказаться в хороводе рядом с императрицей, одетой в цветастый русский сарафан. Известно, что редкое назначение чиновника на важный пост проходило без приглашения его на смотрины в Эрмитаж. Уж здесь‑то, в простой, естественной обстановке человек, как он ни пыжился, был виден насквозь, и если он дурак, то это становилось ясно сразу же.
Развлечения в Петербурге
При Екатерине Петербург стал городом развлечений. Центром был, конечно, двор с его бесконечной вереницей праздников. Но пускали туда только избранных. Люди, не попавшие в число избранных, тоже не умирали со скуки.
Знать развлекалась за картами и в клубах, среди которых выделялся открытый в 1770 году на Галерной улице «Аглинский клуб» всего с полусотней членов. Некоторые «простаивали» кандидатами в члены клуба всю жизнь, хотя проиграться в карты в пух и прах можно было и во многих других местах. Галерная улица была вообще сколком с Лондона. На ней жили во множестве англичане, да не случайно и набережная поблизости называется Английской (или, как в XVIII веке писали, «Аглинская»)! Можно было взойти на корабль в Лондоне, а сойти с него на Английской набережной и не почувствовать разницы – тот же туман, те же пабы, та же английская речь.
Заглянем в источник
В составленных Екатериной правилах поведения гостей в Эрмитаже много шутливых статей, но умный человек понимал, что за шуткой скрываются вполне серьезные требования:
«1. Оставить все чины вне дверей примерно, как и шляпы, а наипаче шпаги.
2. Местничество и спесь оставить тоже у дверей.
3. Быть веселым, однако ж ничего не портить, не ломать и не грызть.
4. Садиться, стоять, ходить как заблагорассудится, несмотря ни на кого… 10. Сору из избы не выносить, а что войдет в одно ухо, то бы вышло в другое, прежде нежели выступит из дверей».
Правила поведения в Эрмитаже были не менее строгие, чем порядки суровых петровских ассамблей. Конечно, людей заставляли за провинность выпивать не чудовищный кубок «Большого орла», а лишь стакан воды или читать целую главу «Телемахиды» Василия Тредиаковского – наказание, конечно, страшное, но для здоровья несмертельное. Но главное, нужно было дорожить вниманием автора этих правил – императрицы. Таким образом, Эрмитаж был и волшебным чертогом, и музеем, и собранием людей, приглашенных разделить досуг с императрицей.
Любители музыки объединялись в музыкальные филармонические клубы, члены которых делали взносы на содержание оркестра и могли слушать его без ограничений. Праздники в домах вельмож не уступали в великолепии дворцовым. Регулярными стали так называемые «дворянские балы». Самые богатые дворяне держали «открытый стол». Это означало, что если человек получил от хозяина приглашение пообедать, то мог отныне появляться за столом хоть каждый день. «Причем, – пишет мемуарист, – чем чаще бывали мы за этими радушными обедами, тем становились более дорогими гостями и как будто сами делали одолжение, а не принимали его».
Казанова писал, что летом 1766 года Екатерина II поручила А. Ринальди построить на Дворцовой площади деревянный амфитеатр для карусели. Это был один из семи каруселей (в те времена слово «карусель» относили к мужскому роду), состоявшихся за два века истории империи. Естественно, карусель XVIII века – совсем не тот аттракцион, к которому привыкли наши читатели. Это был грандиозный праздник, пришедший на смену рыцарскому турниру. Он открывался на огромной арене ярким театральным действом, шествием герольдов, трубачей, парадом участников. Карусель состоял из нескольких туров, называемых кадрилью, – в 1766 году их было четыре: славянская, римская, турецкая и индийская. Участники его – мужчины и женщины высшего света, одетые в старинные наряды, должны были обладать совершенными навыками верховой езды, управления колесницами, иметь хорошо выдрессированных лошадей благородных кровей. Во время непрерывного движения по огромному кругу арены (отсюда и название действа, так как по‑итальянски carosello – круг) колесницы и всадники совершали самые сложные маневры, выполняли на полном скаку различные трюки с пиками, кольцами, шарами, и все это к восторгу тысяч зрителей на трибунах. В продолжение всего этого зрелища играли оркестры. На главной трибуне сидела императрица и судьи, называвшие победителей кадрилей. Их награждала драгоценными подарками сама государыня. Лучшими наездницами первой карусели 1766 года были признаны три дамы: графини Н. Чернышева, Е. Бутурлина, А. Лопухина. Во второй карусели триумфатором объявили Григория Орлова.
Для народа на Дворцовой площади устраивались представления попроще. В праздничные дни толпе отдавали на растерзание водруженного на помост зажаренного быка, которого набивали жареной же птицей и мясом. Неподалеку из специальных фонтанов в бассейны били струи вина. Такие дармовые раздачи всегда заканчивались безобразной свалкой и побоищем вокруг тела быка и особенно вокруг его головы, за доставку которой во дворец полагалась сторублевая премия. Как обходился народ с фонтанами и бассейнами вина, догадаться нетрудно.
|
|
|
