 |
Московские кружки. Чаадаев
|
|
|
|
С трудом русское мыслящее общество преодолевало разгром декабристов. Интеллектуальная жизнь теплилась в университетах, узких кружках молодежи, в которых читали книги, делали доклады, спорили. Ученые, занимавшиеся медициной и естественными науками, находились под менее пристальным контролем Третьего отделения, и в их среде стали особенно популярны идеи философии немецкого мыслителя Шеллинга. Проблемы философии Шеллинга, а потом Гегеля, Канта и других немецких философов, которые казались далекими от политики, стали обсуждаться на страницах частных журналов «Московский вестник», «Телескоп», «Московский телеграф», «Москвитянин».
Вообще, в николаевское время в Москве, старой столице, хлебосольной и либеральной, стиль жизни которой и обычаи всегда отличались от церемонного, «застегнутого на все пуговицы» Петербурга, жилось легче, вольготнее. Именно здесь с начала 1830‑х годов забурлила интеллектуальная жизнь. Свидетельством ее стали кружки московских студентов. Во главе одного стоял Николай Станкевич, во главе другого – Александр Герцен. У Станкевича собирались люди, которые потом составили славу России, – Виссарион Белинский, Константин Аксаков, Тимофей Грановский, Михаил Бакунин и др. Не менее интересны были заседания кружка Герцена и его друга Николая Огарева. Кружковцы увлекались западной философией, особенно французской, зачитывались трудами социалиста‑утописта Сен‑Симона. Одна из студенческих пирушек, на которых друзья распевали революционные песни, кончилась для них плохо. Донос, арест, многомесячное сидение в тюрьме, ссылка в дальние губернии. Среди пострадавших был и Герцен. Сын богатого помещика, студент Московского университета, он испытал гонения и ссылку, послужил в провинциальных канцеляриях, проявил себя как талантливый литератор и в 1847 году, не выдержав удушливой атмосферы России, уехал на Запад. В 1853 году он основал в Лондоне Вольную русскую типографию, которая стала центром русской оппозиции режиму Николая. Издания Герцена, особенно «Полярная звезда» и «Колокол», пользовались огромной популярностью в России, формировали там общественное мнение. Сам Герцен был человеком глубокого, пытливого, язвительно ума, противником любого фанатизма. Он был вне всяких партий и среди политических страстей своего времени оставался независимым и непредубежденным, неподкупным и мудрым, знавшим истинную цену революционерам и консерваторам.
|
|
|
Обсуждать политические проблемы на страницах печати и даже в беседах с друзь ями в те годы было настоящим само убийством. Поэтому общественная жизнь, как источник, который засыпали грязью, начинала пробиваться в других местах, находила выражение в иных формах. Несмотря на чугунную тяжесть цензуры, просматривавшей каждое напечатанное слово буквально на свет, в 1830–1850‑е годы получила бурное развитие русская художественная литература и литературная критика. У истоков ее стоял великий Пушкин, в 1830‑е годы сам начавший издавать журнал «Современник», в котором публиковал рассказы, повести, рецензии. Уже Пушкин своими критическими статьями стремился привить читающей публике литературный вкус, показать ей различие между официозом, пошлой бульварной литературой Фаддея Булгарина и настоящей, «думающей» литературой молодых русских писателей. Настоящим кумиром оппозиционной молодежи стал критик В. Г. Белинский. Выходец из бедного духовенства, недоучка, он был очень талантлив, умел отличить подлинное произведение литературы от подделки. Но самое главное – в другом: Белинский в своих критических статьях и обзорах русской литературы, которых люди ждали с нетерпением, как важнейших манифестов, умел выразить настроения общества, найти самые точные слова, которые отражали думы и волнения людей того времени. И никакие «умственные плотины» не могли удержать движение мысли, великолепно выраженные в статьях Белинского.
|
|
|
П. Я. Чаадаев.
Заглянем в источник
Направление «западников» берет начало еще в трудах Петра Чаадаева, который прямо поставил вопрос: кто мы, русские люди, в каком мире мы живем – в западном или в восточном? В своих «Философических письмах», которые после опубликования в 1836 году стали, как уже сказано, причиной гонений на Чаадаева, он приходит к неутешительному выводу: судьба России печальна, она обречена на гибель, так как не имеет ни вековых традиций культуры, истории, ни мощной религиозной опоры. «Мы живем, – писал Чаадаев, – в каком‑то равнодушии ко всему, в самом тесном горизонте, без прошлого и будущего». Выход Чаадаев видел в сближении с Европой, в распространении католицизма в России. В ответ на объявление его сумасшедшим и упреки в отсутствии патриотизма Чаадаев написал «Апологию сумасшедшего» (1837). Из «Апологии» следовало, что автор остался при своем мнении:
«Прекрасная вещь – любовь к отечеству, но есть нечто еще более прекрасное – это любовь к истине. Любовь к отечеству рождает героев, любовь к истине создает мудрецов, благодетелей человечества. Любовь к родине разделяет народы, воспитывает национальную ненависть и подчас облекает землю в траур; любовь к истине распространяет свет знаний, создает духовные наслаждения, приближает людей к Божеству».
Русская литература стала полем борьбы различных идей, в художественных произведениях и литературоведческих статьях сталкивались самые разные точки зрения на будущее России. А в 1840‑е годы в русском обществе наметился серьезный раскол, который дает себя знать и до сих пор. Появилось два ведущих направления в философской и общественной мысли – «западники» и «славянофилы».
Острые сочинения Чаадаева породили грандиозную полемику в литературе. Сам Чаадаев, официальный «сумасшедший», неприкаянный и разочарованный жизнью завсегдатай московских салонов, стал прообразом Чацкого, Онегина, Печорина и других «лишних людей» русской жизни, не нашедших себе места в николаевскую эпоху.
|
|
|
Споры вокруг чаадаевских писем разгорелись нешуточные. Они, кстати, пробудили и интерес к русской истории, которая во многом оставалась неизученной, способствовали размежеванию русского мыслящего общества на западников и славянофилов. Одни мыслители поддерживали идеи Чаадаева о сближении России с Западом, продолжении курса Петра Великого на усвоение западных ценностей. К этим мыслителям принадлежали Белинский, Грановский, Герцен и Огарев, строившие свою философию на противопоставлении появившейся в начале 1840‑х годов философии славянофилов. Последние также составляли мощнейший интеллектуальный отряд, в который входили люди незаурядные: братья Киреевские, братья Аксаковы, Хомяков и многие другие. Суть их мировоззрения сводилась к двум постулатам. Первый гласил: русский народ, в отличие от других народов, сохранил в неизменности начала христианства, всегда жил на принципах свободы древнерусских демократических общин, а реформы Петра Великого исказили это оригинальное развитие. И второй постулат провозглашал: в истории развития Западной Европы видно разложение и гниение культуры, России нельзя идти к ней навстречу, перенимать ее ценности. В основе оригинального типа русской культуры должна лежать традиция. Славянофилы были так преданы этой идее, что сами отпустили бороды, а некоторые одевались в допетровские одежды. Москвичи на улицах нередко принимали их за приезжих персиян – так нелепы и давно забыты обществом были их длиннополые одежды.
Славянофилы использовали уваровский принцип «Православие – Самодержавие – Народность», но они не были официальными идеологами власти, осуждали ее за явное западничество во внешних формах, репрессии против мысли и мыслящих людей. А между тем давление власти на культуру с конца 1840‑х годов все усиливалось и усиливалось. Самым громким стало дело кружка М. В. Буташевича‑Петрашевского, в котором по пятницам проводили обсуждения различных тем; говорили о свободе слова, печати, обсуждали рефераты и свежие статьи в прессе. С помощью шпиона и провокатора И. П. Липранди Третье отделение в 1849 году разгромило кружок Петрашевского. Его участники, и среди них Ф. М. Достоевский, были арестованы. Военный суд приговорил 15 человек из 23 «за преступный замысел к ниспровержению существующего в России государственного строя» к расстрелу. И хотя царь и заменил расстрел каторгой, им об этом сообщили лишь после того, как привязали к столбам, закрыли лицо мешками и холостыми выстрелами имитировали расстрел. Начались жестокие гонения на прессу; цензура свирепствовала, не пропуская в печать самые невинные произведения. Некоторые писатели были арестованы и сосланы. Печальна судьба великого поэта Украины Тараса Шевченко, который с 1847 года 10 лет провел в солдатах в Оренбургской губернии, на берегу Каспия. В столицах закрывались журналы, притеснялись университетские профессора. Многим людям казалось, что бесконечному царствованию Николая I и его Третьего отделения не будет конца.
|
|
|
Заглянем в источник
К концу николаевского царствования цензура буквально душила прессу и писателей. Вот запись, сделанная уже во времена Александра II в дневнике Е. А. Штакеншнейдер, дочери знаменитого архитектора. Запись передает ощущения человека, который вышел из невыносимо душного помещения и рассказывает другому об этом ужасе:
«Суббота 15 сентября 1856 года… Пока нас не было в Петербурге, преобразились журналы… Что это было в прошлом году! Цензура придиралась к словам и видела тайный смысл там, где его не было; вычеркивали страницы, вычеркивали отдельные слова, как, например: тиран, гимназист, солдат, камена; искажали труд писателей и – понятно – возмущали их. Между тем зло, которое действительно существовало, не искоренялось, а увеличивалось, потому что росло неудовольствие. Зависимость от цензора, который не понимал, что такое камена, и имел право вычеркнуть и вычеркивал это слово и тем искажал поэтическое произведение, была действительно нестерпима. Горе было писателям и поэтам! Как ухитриться, чтобы труд не пропал и был напечатан? Точных правил что цензурно, что нецензурно, не было, не могло быть. Были общие правила, частности же зависели от взгляда, понимания и мнения цензора. Но цензор сам зависим, и он отвечает за пропущенную статью местом своим, т. е. насущным хлебом своим и семьей своей. Случалось, что цензор калечил или не пропускал совсем произведение, и тогда о том знали и роптали только сам автор и его кружок. Но случалось, что по недосмотру или другим каким причинам пропускал – и уже напечатанное произведение обращало на себя внимание, – тогда дело принимало иной, более грозный вид. Тогда доставалось цензору, тогда говорили не один только автор и его кружок, но говорил весь город, тогда цензура шалела, а писатели и журналисты теряли голову. Неужели все это кончилось и теперь все будут довольны?»
|
|
|
Николаевский Петербург
Николаевский Петербург был не чета александровскому, более похожему на грандиозную стройку с царством заборов, которыми окружали сооружения. Теперь, при Николае I, эти здания были не только закончены, но и вовсю заблистали своей вечной красотой. Архитектор Карл Росси почти ничего не строил. В 1832 году рано постаревший и больной, он отпросился в отставку и до самой своей смерти в 1849 году не прикасался к карандашу. Казалось, что он рано исчерпал себя до дна, разом выплеснув всю свою гениальную энергию на улицы и площади Петербурга и, опустошенный, замер в ожидании смерти. К 1832 году он закончил не только триумфальный ансамбль Главного штаба, но и многое другое. Он создал совершенно новый, неожиданно величественный и одновременно камерный ансамбль площади Александринского театра. И с земли, и с высоты птичьего полета этот ансамбль удивляет и до сих пор гармонией самых разнообразных объемов.
Одновременно глаз замечает изящные павильоны Аничкова сада, фонари, решетки – все это слагается в единую, неповторимую архитектурную мелодию, в которой каждая нота на своем месте. Такое чувство восторга перед творениями Росси испытывали люди, когда видели грандиозный, как Парфенон, Михайловский дворец и соединенные аркой здания Сената и Синода, напоминавшие десятками своих колонн архитектурный «орган». И в этот раз Росси показал себя великолепным мастером нескучной симметрии и гармонии. Он сумел выполнить сложнейшее задание Николая I – создать для двух высших учреждений империи здание, сопоставимое по размеру и убранству со стоявшим напротив Сената и Синода Адмиралтейством. Гением Росси все эти три сооружения замкнулись в единый ансамбль Сенатской площади вместе с Конногвардейским манежем, бульваром и Медным всадником посредине.
Совсем неподалеку от этого последнего шедевра Росси развернул свою работу его конкурент – Огюст Монферран. Его «полем» стала Адмиралтейская площадь. Здесь он, порой отвлекаясь на другие заказы, строил почти полвека. Сначала он возвел величественное здание с тремя фасадами – дом Лобанова‑Ростовского. Одновременно Монферран взялся за рискованное дело – перестройку Исаакиевского собора. Сооружение это было как будто заколдованным. С конца 1760‑х годов его никак не могли закончить сначала Ринальди, потом – Бренна. Монферрану повезло больше. Он сумел закончить собор перед самой своей смертью в 1858 году. А начал он эту работу в 1818 году, то есть возводил титаническое сооружение 40 лет!
Эта колонна, посвященная Александру I, стала «последней точкой» в работе нескольких поколений архитекторов, украшавших парадный центр Петербурга. Важно, что общим результатом их работы стала не просто «застройка», а уникальный ансамбль ансамблей. В самом деле: великолепные здания стоят вокруг площадей, которые, в свою очередь, сливаются с пространством Невы. «Водяная» (а зимой «ледовая») площадь, созданная самой природой между Петропавловской крепостью, стрелкой Васильевского острова и Зимним дворцом, плавно перетекает в вереницу рукотворных площадей. Дворцовая, Адмиралтейская (ныне Адмиралтейский проспект и Александровский сад), Сенатская (ныне Декабристов), а также Биржевая площади и Марсово поле образуют величественный комплекс открытых городских пространств, демонстрирующих единство творений природы и человека. Известно, что идея «анфилады» площадей вдоль Невы была уже заложена в планах архитектурной комиссии 1762 года, но ее реализовали только в николаевскую эпоху. Эти площади слиты воедино своей историей и архитектурным исполнением, при этом они не похожи друг на друга. Дворцовая площадь, стянутая упругой дугой здания Главного штаба, как бы сворачивается некой воронкой вокруг Александровской колонны. Адмиралтейская площадь, еще до того как она распалась на проспект и городской сад, являла собой грандиозный плац, на котором выстраивалась в торжественные дни вся русская гвардия. Прохладой Невы и горькой памятью братоубийства в декабре 1825 года живет соседняя с Адмиралтейской Сенатская площадь, а за творением Монферрана располагается Исаакиевская площадь – «место нешутейное», правительственное: Госсовет, Министерство государственных имуществ.
Александринский театр. 1830‑е годы.
Заметки на полях
Вообще же, француз Монферран был не только выдающимся архитектором, но и замечательным инженером. Когда на установку первой колонны Исаакия 20 марта 1828 года приехала вся царская семья, то ждать ей пришлось недолго. Подъем огромной колонны занял всего 45 минут, на 5 минут дольше, чем подъем из ямы в Кремле знаменитого Царь‑колокола, который отлить‑то отлили, а из ямы вытащить до Монферрана не могли почти 100 лет. И уже непревзойденным инженерным подвигом архитектора стало водружение Александрийского столпа на Дворцовой площади. 30 мая 1832 года вокруг места подъема собралось десять тысяч горожан вместе с Николаем I. Все они видели, как с помощью хитроумных устройств колонна весом 650 тонн и высотой почти 50 метров была поднята и установлена за 100 минут! Настоящий мировой инженерный рекорд!
Е. А. Плюшар. Портрет архитектора Рикара де Монферрана.
В 1839 году французу А. Кюстину, привыкшему к тесному уюту Парижа, анфилада этих площадей показалась пустырем, окруженным редкими строениями. Для русского же человека цепь этих площадей – архитектурный символ целой эпохи великой империи с ее огромными необъятными просторами. Эти площади много значили и значат для сердца каждого петербуржца. Здесь и сейчас чувствуется медленное и неотвратимое движение времени и одновременно – неуловимость каждого мгновения. В неразрывной слитности архитектуры и природы, в удивительном сочетании тонких северных красок и оттенков есть своя глубина, ясность и акварельное изящество.
Сердцем Петербурга была Адмиралтейская сторона. В это время здесь собирались, жили рядом, сидели в одних салонах и кондитерских, спорили, дружили, ссорились необыкновенно талантливые люди: А. С. Пушкин, Н. В. Гоголь, М. И. Глинка, В. А. Жуковский, И. А. Крылов, В. А. Тропинин, П. А. Вяземский, В. Ф. Одоевский и многие другие. Почти всех их поодиночке и группами можно было увидеть на Невском проспекте.
|
|
|
