 |
Начало Крымской войны. Поражение на Альме
|
|
|
|
Выйдя к Черному морю и продвинувшись далеко на восток по его побережью, Россия хотела большего – завладеть Константинополем и Проливами (Босфором и Дарданеллами). Ослабление Турции благоприятствовало этим намерениям. Но к лежащим на Босфоре «ключам Востока» тянулись также другие державы – Англия, Франция. Именно с ними Россия не могла поделить зоны влияния на Ближнем Востоке, в том числе и в «святых местах», где стали утеснять православных. Военные демонстрации считались самыми эффективными для получения политических и экономических выгод. С конца 1840‑х годов стало ясно, что новая война на Востоке неизбежна. В 1852 году особое обострение всей взрывоопасной ситуации придал так называемый вопрос о «святых местах» в Палестине, где были сосредоточены как католические, так и православные святыни – храмы, памятные места, связанные с началом христианства. Католическая Франция во главе с Наполеоном III открыто поддержала претензии католиков на первенство в Палестине. Николай потребовал от Турции сохранить прежнее положение. В 1853 году в Стамбул прибыл светлейший князь А. С. Меншиков, который занял очень жесткую и непримиримую позицию по всем спорным вопросам русско‑турецких отношений и фактически спровоцировал войну. Действовал он сознательно: уже давно в устье Дуная Россия стала накапливать вооруженные силы, а Черноморский флот привела в состояние боевой готовности. Расчет русской дипломатии строился на том, что Турция подчинится силе, а Англия и Франция, поддерживавшие ее в споре с Россией, не смогут объединиться – столь серьезны были их противоречия. Однако Николай здесь просчитался. Англия и Франция объединились, и Турция, выполнявшая их волю, отклонила ультиматум России.
|
|
|
Заглянем в источник
Вот тогда‑то и стало ясно, что Россия в силу технического оснащения армии и флота не могла вести войну. Поражения русской армии были «подготовлены» царствованием Николая I, общим положением армии и флота. В армии еще со времен Павла I главное внимание обращалось на строевую подготовку, точнее, муштру солдата, из которого делали живой автомат. « Войско блестяще, но это наружный блеск, – писал в 1830‑е годы современник, – тогда как в существе своем оно носит семена разрушения нравственной и физической силы. Четвертая часть армии исчезает ежегодно от необыкновенной смертности».
Оказывается, в 1835 году в армии было 231 тыс. человек, заболело 174 тыс., умерло 11 тыс., т. е. каждый двадцатый. Такие потери бывали не во всякой войне. Известно, что николаевские солдаты больше вражеской пули боялись лазарета, где они попросту умирали с голоду. По свидетельству того же современника, «метода обучения гибельна для жизни человеческой. Солдата тянут вверх и вниз в одно и то же время, вверх для какой‑то фигурной стойки, вниз – для вытяжки ног и носков. Солдат должен медленно, с напряжением всех мускулов и нервов вытянуть ногу в половину человеческого роста и потом быстро опустить ее, подавшись на нее всем телом, от чего вся внутренность, растянутая и беспрестанно сотрясаемая, производит чахотку и воспалительные болезни».
Сражение при Альме показало, что Россия серьезно отстала от своих противников в вооружении. Уже с 1840‑х годов в английской и французской армиях были введены штуцера – дальнобойные нарезные ружья. В России на вооружении по‑прежнему были гладкоствольные ружья, дальность стрельбы которых уступала штуцерам в 3–4 раза. На Альме все войска союзников были вооружены штуцерами, а в русской армии один штуцер приходился на 23 солдата! Выстрелы остальных 22 бойцов не достигали цели только потому, что посланная из гладкоствольного ружья пуля попросту не долетала до противника.
|
|
|
Известно, что армия – зеркало общества и государства. Консервативный политический режим Николая I оказался не в состоянии использовать новейшие достижения техники того времени для улучшения военного дела. Даже такие всем очевидные и простые вещи, как превосходство пара над парусом, дальнобойность нарезного оружия по сравнению с гладкоствольным, оказывались недоступны для сознания руководителей России. Заместитель шефа жандармов Л. В. Дубельт в 1847 году – задолго до Крымской войны! – записал в своем дневнике:
«Английский флот стал заводить винтовые корабли. Мне пришло в голову, что ежели их флот будет двигаться парами, а наш останется под парусами, то при первой войне наш флот тю‑тю! Игрушки под Кронштадтом и пальба из пищалей не помогут… Эту мысль я откровенно передал моему начальнику (А. Ф. Орлову – шефу жандармов и ближайшему сподвижнику Николая I. – Е. А.) и сказал мое мнение, что здравый смысл требует, ежели иностранные державы превращают свою морскую силу в паровую, то и нам должно делать то же и стараться, чтобы наш флот был также подвижен, как и их. На это мне сказали: “Ты, со своим здравым смыслом, настоящий дурак!” Вот тебе и на!»
Итак, по развитию парового флота Россия к 1853 году страшно отставала от Англии и Франции. У англичан и французов было 258 пароходов, а у России – всего 24, из них на Черном море – всего 6! Поэтому победители под Синопом даже выйти в море из Севастопольской бухты не могли. А без флота воевать очень трудно. В плачевном состоянии оказалась и артиллерия. Когда корабли союзников в 1854 году блокировали русскую крепость Бомарзунд на Аландских островах Балтийского моря, то выяснилось, что ядра русских орудий даже не долетают до кораблей противника, которые беспрепятственно расстреливали укрепления. И никакое мужество русских солдат и офицеров дело спасти уже не могло. Выдержав многодневный страшный орудийный расстрел, гарнизон был вынужден спустить флаг. То же самое, только в несравненно больших, катастрофических масштабах, произошло и под Севастополем.
Началась знаменитая Крымская война. Но тогда никто не думал, что эта война так будет называться. Николай, уверенный в своем преимуществе над турками, предполагал повторение победной войны 1826–1829 годов. И действительно, с началом военных действий были достигнуты успехи на Дунае и особенно на Кавказе. Русский флот блокировал турецкий флот в его портах, и 18 ноября 1853 года адмирал П. С. Нахимов одержал блестящую победу в Синопском сражении, сжег многочисленный турецкий флот. Уже тогда все восхищались мужеством адмирала. Матрос Майстренко вспоминал: «А Нахимов! – вот смелый, ходит по юту, да как свиснет ядро, только рукой, значит, поворотит – туда тебе и дорога!»
|
|
|
Известие о Синопском сражение подстегнуло англо‑французских союзников. В декабре 1853 года союзнический флот вошел в Черное море, а в феврале 1854 года Россия объявила войну Англии и Франции. Русский флот был блокирован в своей главной базе – Севастополе. В начале сентября 1854 года союзники беспрепятственно начали высадку в Крыму под Евпаторией, а вскоре неподалеку русские войска потерпели поражение в сражении у реки Альма и отошли к Севастополю. Причинами этого поражения была не только бездарность командующего А. С. Меншикова, но и неподготовленность армии к войне с серьезным противником.
Севастопольская блокада
В начале октября союзники начали бомбардировку Севастополя. Им предстояло нелегкое дело. Гарнизон Севастополя, усиленный моряками с затопленных у входа в бухту судов, был настроен по‑боевому. Инженеры во главе с генералом Тотлебеном разработали систему обороны, быстро возвели укрепления, артиллеристы умело расставили на бастионах морские орудия. Население города активно помогало солдатам и морякам.
Во главе обороны стояли любимые армией, флотом и горожанами командиры – адмиралы В. А. Корнилов и П. С. Нахимов, которые вели себя в высшей степени мужественно и достойно. Они, как и тысячи защитников Севастополя, погибли на его бастионах. Обращаясь к гарнизону, Корнилов сказал: «Будем драться до последнего. Отступать нам некуда: сзади нас – море. Если кто из начальников прикажет бить отбой, заколите такого начальника!»
|
|
|
Особенно любили севастопольцы адмирала Нахимова. Павел Степанович (1802–1855) был выходцем школы адмирала М. П. Лазарева, всю жизнь провел на море, обошел все океаны и был подлинным фанатиком морской службы. У него не было личной жизни, семьи; корабль был его домом, а его обитатели – офицеры и матросы – единой семьей, о которой он всегда заботился. В суровую безжалостную николаевскую эпоху Нахимов, суровый, мужественный и простой человек, умел щадить матросов и офицеров, доверял им. Он пользовался безграничной любовью флота, всех защитников Севастополя. Его авторитет как подлинного руководителя обороны был непререкаем, и смерть на бастионе стала естественным концом великого адмирала, который не пережил бы позора сдачи крепости.
Севастополь оборонялся 349 дней. Сначала союзники надеялись взять крепость штурмом после мощной артподготовки. Но артиллерия русских действовала в ответ так мощно и метко, а защитники крепости сразу же восстанавливали разрушения на бастионах, что командование союзников не решилось на штурм. Началась многомесячная осада. Самые главные бои развернулись на Малаховом кургане – господствующей высоте. Здесь каждый вершок был полит кровью защитников и нападающих. Здесь оборвалась жизнь Корнилова. Меншиков с армией стоял в глубине Крыма и несколько раз пытался помочь осажденным. Тринадцатого октября 1854 года в долине под Балаклавой произошло сражение, в ходе которого атака отборной английской кавалерии – бригады лорда Кардигана – была отбита русскими войсками, и затем почти вся бригада, в которой находился цвет британской аристократии, была уничтожена русскими уланами. В Англии эту крымскую долину потом назвали «Долиной смерти». И все же Меншиков не сумел помочь Севастополю.
Наступившая зима была тяжким испытанием для всех участников осады. Преимущество во флоте, вооружении долго не помогало союзникам. Сопротивление русских войск было мужественным, стойким, даже фанатичным. Так, раненный в руку матрос Колпаков отказался выполнить приказ командира и покинуть свое орудие: «Помилуйте, ваше благородие, разве одной рукой нельзя действовать!» И все же весной 1855 года положение крепости стало безнадежным: союзники имели превосходство в технике, вооружении, боеприпасах. От Балаклавы – главного порта, куда непрерывно причаливали корабли с подкреплениями, – к Севастополю проложили железную дорогу, в то время как русская армия вязла в жуткой грязи, не в силах помочь Севастополю ни людьми, ни порохом. К лету против 40 тыс. измученных защитников крепости стояло огромное войско – 140 тыс. англичан, французов, турок. Как раз в памятный юбилей битвы при Ватерлоо, 18 июня, начался штурм Севастополя. Но он провалился, союзникам так и не удалось взять бастионы крепости.
|
|
|
Однако силы защитников были на исходе. Когда сменивший Меншикова князь М. Д. Горчаков спросил солдат Второго бастиона, много ли их на бастионе, они ответили: «Дня на три хватит, ваше сиятельство!» Восьмого сентября после отчаянного штурма французами пал главный оплот обороны – Малахов курган. Сотни трупов вокруг и на склонах кургана и трехцветное французское знамя на его вершине – все, что увидел Горчаков в подзорную трубу с другого берега бухты – Корабельной стороны. Как высший воинский начальник в тот же день он решил эвакуировать гарнизон из крепости. По мосту, наведенному через Большую бухту, войска двинулись на Северную сторону, в Россию. Участник обороны Лев Толстой – тогда еще молодой офицер‑артиллерист, писал, что «выходя на ту сторону моста, почти каждый солдат снимал шапку и крестился. Но за этим чувством было другое, тяжелое, сосущее и более глубокое чувство: это было чувство, как будто похожее на раскаяние, стыд и злобу…»
Легенды и слухи
Шашка Корнилова
В сентябре 1853 года адъютант вице‑адмирала В. А. Корнилова лейтенант Григорий Железнов купил в Сухуми задешево отличную кавказскую шашку. Ее дешевизна объяснялась тем, что все владельцы этого булатного клинка сразу же погибали, как только оказывались в бою. Железнов, как человек цивилизованный и воин храбрый, был чужд суеверий и посмеялся над теми, кто советовал ему выбросить шашку. Пятого ноября 1853 года во время боя парохода‑фрегата «Владимир» под командой Корнилова с турецким пароходом «Перваз‑Бахри» Железнов, выходя из каюты, прихватил с собой (на случай абордажа) шашку и тотчас, едва вступил на палубу, был убит картечным выстрелом. При разборе вещей своего адъютанта Корнилов оставил шашку себе на память. Пятого октября 1854 года на Малаховом кургане неприятельское ядро смертельно ранило Корнилова, причем удар пришелся по висевшей у пояса адмирала роковой шашке. Ее сломанный надвое клинок хранится в музее Севастопольской обороны.
Смерть Николая I
Сам Николай не дожил до известия о падении Севастополя. Он не выдержал позора надвигающегося поражения России в войне. Летом в Петергофе с возвышенных мест люди могли видеть стоящую у Кронштадта англо‑французскую эскадру, которая блокировала русский флот. Это любопытное для дачников и обывателей зрелище было невыносимо русскому самодержцу, перед которым раньше трепетала Европа. Теперь же безнаказанный противник, силы которого превосходили стоявший в гавани русский флот, как будто смеялся над ним. Блокада Кронштадта стала печальным символом провала, краха всей застойной, консервативной политики Николая I. В конце августа 1854 года фрейлина А. Ф. Тютчева видела Николая в «Капелле»:
Стоя близко от него в церкви, я была поражена происшедшей в нем за последнее время огромной перемене. Вид у него был подавленный; страдания избороздили морщинами его лицо… При виде того, с каким страдальческим и сосредоточенным видом он молился, нельзя не испытывать почтительного и скорбного сочувствия к этой высоте величия и могущества, униженной и поверженной ниц перед Богом.
Восемнадцатого февраля 1855 года император умер. Ходили упорные слухи, что Николай, не дожидаясь позора поражения в войне, принял яд. Последним своим указом он освободил от командования Южной армией А. С. Меншикова, признав полное поражение своих войск. Чувства, описанные Л. Н. Толстым, испытывали многие в стране. Величие и могущество России было повержено; ценности, которые представлялись раньше незыблемыми, на поверку оказались официальной ложью; армия проиграла все, что могла; флота не существовало; страна переживала позор поражения. Современники вспоминали, что настроения в обществе были тягостные, люди ждали неминуемого военного поражения в надежде, что оно, как мощная гроза, расчистит невыносимо душную атмосферу николаевского царствования. Итоги царствования Николая I были действительно удручающи. Очень точно это выразил крупный государственный деятель П. А. Валуев: «Сверху блеск, снизу гниль!» С этим были согласны почти все. Поражение под Севастополем показало, что в стране – серьезнейший кризис армии. И хотя союзникам удалось укрепиться только в Крыму, удаленном от жизненно важных центров, продолжать войну оказалось невозможным. Профессор военной академии и генерал Д. А. Милютин в своем докладе под характерным названием «Об опасности продолжения в 1856 году военных действий» писал, что ресурсы страны почти полностью исчерпаны. Под ружьем стоит 1 млн человек, но и ружей‑то уже нет – из 500 тыс. в арсеналах осталось только 90 тыс., а пушек – всего 253! В армии свирепствовали тиф и холера. Одним словом, армия небоеспособна, она не выдержит еще одной кампании, и войну нужно заканчивать во что бы то ни стало.
Наблюдения Милютина и других говорили об одном: в своей истории русская армия, как бы описав гигантский круг во времени, вновь оказалась «под стенами Нарвы 1700 года». Созданная Петром Великим армейская организация, основанная на рекрутчине, на системе пожизненной службы, просуществовала полтора столетия и нуждалась в срочных и кардинальных реформах. России требовалась новая, профессиональная армия – не та, которая хорошо марширует на плацу и на полях под Красным Селом, а та, которая вооружена современным оружием и передовой военной стратегией. Предстояло, как некогда при Петре Великом, начать заново строить флот. Наконец, начальникам Дубельта стало ясно, что у него‑таки был здравый смысл и без пароходов Россия далеко не «уплывет».
«Нарвская ситуация 1700 года» возникла и во внешней политике. Надежды Николая I на то, что Россия будет по‑прежнему, как в старые годы, на первых ролях, не оправдались. Крымская война вскрыла грубейшие просчеты русской дипломатии, не сумевшей предотвратить англо‑французский союз. В 1855 году о своем намерении примкнуть к союзу заявила и Австрия. Россия оказалась в изоляции. Поэтому цена мира, которую предстояло заплатить России, становилась еще выше. Это показал Парижский мирный конгресс, начавшийся в феврале 1856 года. Он завершился мирным трактатом, согласно которому Россия лишалась права иметь на Черном море военный флот и необходимые для него арсеналы. Репутация России как мировой державы была существенно подорвана. Предстояло менять внешнеполитическую концепцию страны, соразмерять свои аппетиты со своими возможностями, думать о новых направлениях политики. Но для этого требовались новые люди – век престарелого Нессельроде уже прошел.
Как и накануне петровских реформ, в 1850‑е годы оказалось, что военный и дипломатический кризис – лишь верхушка айсберга общенационального кризиса. В сердцевине его лежал кризис социальный. Николаевская Россия так и не смогла решить самого главного вопроса – о крепостном праве. Все многочисленные комиссии так ничего и не решили. Стремление крепостных крестьян к свободе стало неодолимым. Слухи о том, что каждый крепостной, записавшийся в ополчение, получит свободу, привели к массовым беспорядкам, которые с трудом подавлялись воинскими командами. Кроме того, почти все губернии были охвачены крестьянскими волнениями, направленными против барщины, оброков помещиков. С мест сообщали, что управлять крестьянами становится все труднее и труднее. Они с явным раздражением идут на барщину, не выплачивают оброки, стали строптивы, упрямы, упорно надеются, что с приходом нового императора им дадут волю. В толще некогда безгласной массы явно происходило скрытое, но сильное брожение. Этого власти, помнившие ужасы пугачевщины, не могли не учитывать. Отмена крепостного права стала первейшей социальной задачей правительства Александра II.
С неизбежностью вставали другие проблемы, которые при Николае I загонялись вглубь. Как только рушилось крепостное право, с неизбежностью начиналась цепная реакция перемен – ведь вся система отношений в стране опиралась на крепостничество. Так, бюрократическая система управления, некогда созданная Петром I, показала свою полную несостоятельность. При Николае I в этом направлении тоже ничего сделано не было. Гоголевские городничие по‑прежнему сидели на своих местах. Однако в ходе Крымской войны стало ясно, что уже было невозможно управлять страной по‑старому, без малейшего предоставления прав на местах другим слоям и категориям населения, кроме дворян и купцов. Бюрократия оказалась не в состоянии даже выдать продовольствие голодающим, проложить более‑менее сносные дороги и устроить мосты, чтобы доставить солдат в Крым.
Одним словом, проблема местного управления с опорой на «землю», земство, местное общество стояла рядом с проблемой отмены крепостного права и была с нею непосредственно связана. Ведь в случае отмены крепостного права ряды свободных людей удваивались – на свободу выходили миллионы крепостных. Как и рекрутчина, полностью изжила себя система подушной подати, остававшаяся неизменной с петровских реформ. Без реформы налогообложения, как и без введения всеобщей воинской повинности, существовать было невозможно. То же самое можно было сказать и о суде. Страна нуждалась в реформе судопроизводства не менее, чем в от мене рекрутчины и подушины. Суд, который со времен Петра Великого решал судьбы людей по принципу «Закон что дышло – куда повернул, туда и вышло», должен был уйти. На его место шел суд бессословный, гласный, состязательный, с независимым судьей и адвокатом.
Больше всех от николаевских идеологических порядков страдала молодежь и люди интеллектуального труда, связанные с литературой и искусством, творчеством вообще. Тупая, не желавшая слушать никаких свежих слов власть Николая придавливала все мыслящее, как чугунная плита. И вдруг эта плита отвалилась: по столице прошел слух, что новый император намерен изменить свирепый университетский устав Николая I, что школа будет бессословная, что разрешат женское образование, что, наконец, будут выдавать заграничные паспорта! Обо всем этом еще вчера люди не могли и говорить вслух, опасаясь агентов Третьего отделения. Теперь казалось, что после долгой зимы наступила весна. Она вступала в свои права медленно и неуверенно. Ведь все были так запуганы Николаем и его жандармами, выражались осторожно, призывали друг друга к терпению, постепенности, но на самом деле хотели как можно быстрее получить свободу разом. Это было неизбежным следствием ее долгого ожидания.
Общественное движение оживлялось на глазах: смелее стали речи на собраниях, в студенческой аудитории, в 1855 году впервые вышла в Лондоне «Полярная звезда» Герцена, и ее «свет» дошел до России. Все посматривали наверх – как‑то там наш молодой царь, что он думает, на кого полагается, и что‑то будет с нами со всеми завтра. Вспоминали слова Пушкина – «грядущего волнуемое море», как и в петровское, екатерининское, александровское время, расстилалось перед Россией…
Часть VI
|
|
|
