 |
Postcolonialism, multiculturalism and national identity
|
|
|
|
On the 15 August 1947 the new sovereign nation of India was born as it gained independence from Britain. India was always the jewel in the crown of the British Empire and its loss represented a key
moment in British history. Perhaps more importantly it signalled the beginning of the gradual dismantling of most of the Empire over the next fifty years or so. The legacy of colonialism has been
one of the most far reaching influences both on the former colonies and also on Britain itself, both in terms of its position in the new world order after 1945, and also in the changing nature of its home
population. The term postcolonialism has been coined to define this new state of affairs and a series of theories and discourses has arisen in many fields to explain and assess the impact of this enormous shift in the political organization of the world. Britain has continued to maintain links with many of the former colonies through the establishment of the Commonwealth, which is an association of many of the countries that used to be ruled by Britain. This continued association has also affected the pattern of migration and has been a significant feature of Britain’s population demographic in the years following the Second World War.
15 августа 1947 новое суверенное государство Индии родилось, поскольку это получило независимость от Великобритании. Индия всегда была драгоценным камнем в короне Британской империи, и ее потеря представляла ключевой момент в британской истории. Возможно, что еще более важно это сигнализировало начало постепенного устранения большей части Империи за следующие пятьдесят лет или около этого. Наследство колониализма было
одно из самого далекого достижения влияет и на прежних колониях и также на самой Великобритании, и с точки зрения ее положения в Новом мировом порядке после 1945, и также в изменяющейся природе ее домашнего население. Термин постколониализм был введен, чтобы определить это новое положение дел, и ряд теорий и бесед возник во многих областях, чтобы объяснить и оценить воздействие этого огромного изменения в политической организации мира. Великобритания продолжила поддерживать связи со многими из прежних колоний посредством учреждения Содружества, которое является ассоциацией многих стран, которые раньше управлялись Великобританией. Эта длительная ассоциация также затронула образец перемещения и была существенной особенностью британского населения, демографического в годах после Второй мировой войны.
|
|
|
From the 1950s onwards Britain has developed into a multicultural nation as groups of people moved from parts of the Caribbean, South East Asia and Africa (as well as other parts of the world) and settled in Britain, often in communities that gathered together in Britain’s urban areas. This series of diasporas has changed the face of British society and culture in profound ways, but has not always been a smooth process. Many of the areas that the new arrivals settled in were often deprived, where the older populations were themselves suffering social and economic adversity. There has always been resistance in certain quarters to the development of communities from other parts of the world, often exacerbated by successive governments playing the so-called ‘race card’ – rhetoric designed to create unnecessary fear amongst the established British population with images of being invaded and swamped by immigrants. Enoch Powell, for example, in 1968 delivered his now infamous ‘rivers of blood’ speech warning against the dangers of immigration.23 In reality, immigration has been gradual over the period, and in fact, people from minority ethnic groups have never made up more than 8 per cent of the British population.
С 1950-ых вперед Великобритания развилась в относящуюся к разным культурам страну как группы людей, перемещенных от частей Карибской, Юго-Восточной Азии и Африки (так же как других частей мира) и улаженный в Великобритании, часто в сообществах, которые собрались в британских городских территориях. Эта серия диаспор изменила лицо британского общества и культуры глубокими способами, но не всегда была гладким процессом. Многие области, в которых обосновались только что прибывшие, часто лишались, где более старое население самостоятельно переносило социально-экономическую бедственную ситуацию. Там имеет всегда сопротивление в определенных кругах к развитию сообществ от других частей мира, часто усиливаемого последовательными правительствами, разыгрывающими так называемую ‘карту гонки’ – риторика, разработанная, чтобы создать ненужный страх среди установленного британского населения с изображениями того, чтобы быть вторгавшимся и затопляемый иммигрантами. Инек Пауэлл, например, в 1968 поставил свои теперь позорные ‘реки крови’ речевое предупреждение против опасностей иммиграции. В действительности, иммиграция была постепенна по период, и фактически, люди от этнических групп меньшинства никогда не составляли больше чем 8 процентов британского населения.
|
|
|
Political attitudes to immigration have vacillated over the period,and tend to shift from the idea that wholesale assimilation into a sense of Britishness is the preferred outcome, to a model of multiculturalism, whereby immigrant communities retain a sense of their original cultures whilst adapting to the cultural make-up of Britain. In practice the immigrant experience tends to involve a mixture of assimilation and multiculturalism, which is often dependent on other issues such as class, gender and religion. Alongside this process there have been periods that have seen the increase in tensions between ethnic communities, most often seen in inner city areas, for example,in the riots that occurred in Brixton, Chapeltown, Toxteth, and Moss Side in the early 1980s, and in Bradford, Burnley and Oldham in the early 2000s. To blame these outbreaks of popular violence on issues of race alone is to overlook the range of complex factors related to class, social deprivation and community relations with figures of authority such as the police. Nevertheless, the grievances of groups that coalesce around ethnic identities and the presence of right-wing political parties such as the National Front in the 1970s and 1980s and the British National Party over the last two decades have exacerbated underlying tensions within such communities. As discussed in Chapters 2 and 5 (respectively), both Monica Ali’s Brick Lane and Hanif Kureishi’s The Buddha of Suburbia (1990) detail the kinds of racially motivated violence meted out to innocent members of ethnic minorities.
Политические отношения к иммиграции колебались за период и имеют тенденцию переходить от идеи, что оптовая ассимиляция в смысл британскости - привилегированный результат к модели мультикультурализма, посредством чего иммигрантские общины сохраняют смысл своих оригинальных культур, приспосабливаясь к культурному составу Великобритании. Практически иммигрантский опыт имеет тенденцию вовлекать смесь ассимиляции и мультикультурализма, который часто зависит от других проблем, таких как класс, пол и религия. Рядом с этим процессом были периоды, которые видели увеличение напряженных отношений между этническими сообществами, чаще всего замеченными в центральных частях городов, например, в беспорядках, которые произошли в Брикстоне, Chapeltown, Токстет и Сторона Мха в начале 1980-ых, и в Брэдфорде, Бернли и Олдеме в начале 2000-ых. Обвинять эти вспышки популярного насилия по проблемам одной только гонки означает пропустить диапазон сложных факторов, связанных с классом, социальным лишением и связями с населением с фигурами власти, такими как полиция. Однако, обиды групп, которые соединяются вокруг этнических тождеств и присутствия правых политических партий, таких как Национальный фронт в 1970-ых и 1980-ых и британская Национальная партия за прошлые два десятилетия, усилили основные напряженные отношения в пределах таких сообществ. Как обсуждено в Главах 2 и 5 (соответственно), и Брик-Лейн Моники Али и Ханиф Курейши Будда Пригорода (1990) детализирует виды в расовом отношении мотивированного насилия, отмеренного невинным членам этнических меньшинств.
|
|
|
British literature has been a cultural space in which the experiences of immigrants and broader political issues associated with these experiences have been articulated. There has, necessarily, been a certain amount of negotiation of the tradition of the English novel involved here. One of the dilemmas of postcolonial fiction is the attitude the colonized writing takes towards the literary paradigms and values of the colonizing nation. As Edward Said has shown, literature is far from a neutral form of discourse in the processes that were involved in the building and maintaining of Empire. Said’s model of orientalism shows how a range of discourses including literature served to define a ‘positional superiority’ of the West in relation to the peoples and cultures of the orient, and this theory can be applied to a range of colonized nations extending across the Empire.24 One of the aims of postcolonial literature has been to readdress the way in which ethnic minorities have been constructed in British literature. In the context of this book, this has found particular resonance in the development of what has come to be called ‘Black British’ fiction. It needs to be stressed at the outset that there are obvious problems with lumping together a range of very different writers such as Monica Ali, Hanif Kureishi, Courttia Newland, Caryl Phillips, Salman Rushdie and Zadie Smith under such a heading. Nevertheless the novels they have produced have addressed, in different ways, issues associated with the multiethnic nature of contemporary Britain. One of the ways in which this has been achieved is through attention to language. For the postcolonial writer, as Bill Ashcroft, Gareth Griffiths and Helen Tiffin have noted, English is in one sense the language of the oppressor and many of the writers mentioned above have been forced to negotiate this fact. In Salman Rushdie’s Shame (1983) for example, the narrator speaks of ‘this Angrezi [English] in which I am forced to write’ whilst Zadie Smith has one of her characters note that ‘only the immigrants speak Queen’s English these days’
Британская литература была культурным пространством, в котором были ясно сформулированы опыт иммигрантов и более широкие политические проблемы, связанныес этими событиями. Обязательно было определенное количество переговоров традиции английского романа, вовлеченного здесь. Одна из дилемм постколониальной беллетристики - отношение, которое колонизированное письмо берет к литературным парадигмам и ценностям страны колонизации. Поскольку Эдвард Саид показал, литература далека от нейтральной формы беседы в процессах, которые были вовлечены в создание и поддержку Империи. Модель Саида ориентализма показывает, как диапазон бесед включая литературу, поданную, чтобы определить ‘позиционное превосходство’ Запада относительно народов и культур востока и этой теории, может быть применен к ряду колонизированных стран, продолжающих Империю 24, Одна из целей постколониальной литературы состояла в том, чтобы переадресовать путь, которым этнические меньшинства были построены в британской литературе. В контексте из этой книги это нашло особый резонанс в развитии того, что стало называться ‘Черной британской’ беллетристикой. Нужно подчеркнуть в начале, что есть очевидные проблемы со смешанием ряда совсем других писателей, такие как Моника Али, Ханиф Курейши, Courttia Newland, Кэрил Филлипс, Салман Рушди и Зэди Смит в соответствии с таким заголовком. Однако романы, которые они произвели, обратились, по-разному, к проблемам, связанным с мультиэтнической природой современной Великобритании. Один из путей, которыми это было достигнуто, через внимание к языку. Для постколониального писателя, как Билл Эшкрофт, Гарет Гриффитс и Хелен Тиффин отметили, английский язык находится в одном смысле, язык угнетателя и многие упомянутые выше писатели были вынуждены договориться об этом факте. В Позоре Салмана Рушди (1983), например, рассказчик говорит о ‘этом Angrezi [английский язык], на котором я вынужден написать’, пока у Зэди Смита есть один из ее характеров, отмечают, что ‘только иммигранты говорят на правильном английском языке, в эти дни"
|
|
|
One of the other key factors affecting national identity is the devolution of power within Britain, especially in the years since 1997. Scotland has its own parliament, Wales and Northern Ireland have their own assemblies all with a certain amount of legislative power. The new sense of national identity that these political changes have wrought, did not, of course, begin in 1997, and in some ways devolutio was in response to the strong sense of separateness from England felt by many in those nations. The issues raised by colonial and postcolonial identity could, therefore, be extended to include the nations within the United Kingdom. To a certain extent, writers from Scotland, Wales and Northern Ireland have found themselves to be in a similar ‘postcolonial’ position in that distinct national literatures have sought to distinguish themselves from both English and the imposition of a homogenous ‘British’ culture. In a Scottish context, writers such as James Kelman and Irvine Welsh have foregrounded the use of types of Scottish vernacular to distance the narrative from any collective sense of a British identity. Take, for example, the following passage from James Kelman’s How Late it Was, How Late (1994):
|
|
|
Одним из других ключевых факторов, затрагивающих национальное самосознание, является передача власти в пределах Великобритании, особенно в годах с 1997. У Шотландии есть свой собственный парламент, Уэльс и Северная Ирландия имеют их собственные собрания все с определенным количеством законодательной власти. Новый смысл национального самосознания, что эти политические изменения вызвали, конечно, не начинался в 1997, и до некоторой степени devolutio был в ответ на сильное чувство разобщенности из Англии, которую чувствуют многие в тех странах. Проблемы, поднятые колониальной и постколониальной идентичностью, могли, поэтому, быть расширены, чтобы включать страны в пределах Соединенного Королевства. До некоторой степени писатели из Шотландии, Уэльса и Северной Ирландии оказались, что находятся в подобном 'постколониальном' положении в том отличном соотечественнике, которого литературы стремились отличить сами и от английского и от наложения однородной 'британской' культуры. В шотландском контексте у писателей, таких как Джеймс Келман и Ирвин Уэлш есть foregrounded использование типов шотландского жаргона, чтобы дистанцировать рассказ от любого коллективного смысла британской идентичности. Возьмите, например, следующий проход от Джеймса Келмана, Как Поздно это Было, Как Поздно (1994):
There wasnay much he could do, there wasnay really much he could do at all. No the now anyway. Nayn of it was down to him.
Там wasnay очень, который он мог сделать, там wasnay действительно очень, он мог сделать вообще. Нет теперь так или иначе. Nayn его был до него.
Here, the disruption of conventional syntax and the use of words to convey dialect corresponds with one of the aims of postcolonial writing as identified by Ashcroft, Griffiths and Tiffin: ‘The crucial function of language as a medium of power demands that postcolonial writing define itself by seizing the language of the centre and replacing it in a discourse fully adapted to the colonized space’. In Kelman’s case, demotic language is used to distance the text, linguistically and culturally from English, whilst re-placing it in a Scottish context. Writing, in this way becomes political in its very syntax and word choice. This issue has also been dealt with in the context of some recent Welsh and Northern Irish writing. Niall Griffiths, for example, addresses the idea of contemporary Welshness in his novel Sheepshagger (2001), the title of which aggressively reverses one of the ways in which the English (in particular) have prejudiced and mocked the Welsh. Much contemporary fiction, then, has been keen to engage with the shifting positions of national identity over the last thirty years and I will return to this issue in Chapter 5, especially in the discussion of the representation of Englishness in Julian Barnes’s novel England, England (1998).
Здесь, разрушение обычного синтаксиса и использование слов, чтобы передать диалект переписываются одной из целей постколониального письма как идентифицировано Эшкрофтом, Griffiths и Tiffin: ‘Решающая функция языка как среда власти требует, чтобы постколониальное письмо определило себя, захватывая язык центра и заменяя его в беседе, полностью приспособленной к колонизированному пространству’. В случае Келмана народный язык используется, чтобы дистанцировать текст, лингвистически и культурно с английского языка, заменяя его в шотландском контексте. Письмо, таким образом становится политическим в его очень синтаксис и выбор слова. С этой проблемой также имели дело в контексте некоторого недавнего валлийского и североирландского письма. Найэл Гриффитс, например, обращается к идее современной валлийскости в его новом Sheepshagger (2001), название которого настойчиво полностью изменяет один из путей, которыми англичане (в особенности) нанесли ущерб и дразнили валлийцев. Много современной беллетристики, тогда, стремилось наняться с движущимися положениями национального самосознания за прошлые тридцать лет, и я возвращусь к этой проблеме в Главе 5, особенно в обсуждении представления английскости в новой Англии Джулиана Барнса, Англии (1998).
The complexity of the internal make-up of the United Kingdom in addition to its engagement with a series of other national identities has made the issue of ethnicity extremely complex in contemporary Britain. As Richard Bradford notes, ‘It would seem that within these islands the permutations upon identity, separateness, conflict and division are almost without limit’.28 Certain ideas arising from postcolonial theory, however, have been useful in attempting to analyse these differences. One of these is Homi Bhabha’s concept of hybridity and what he calls the third space.29 Hybridity refers to the way in which two or more cultures combine in colonial and postcolonial relationships, but in doing so, refuse to privilege any one of the constituent parts. Thereby, the power relationship assumed in typical hierarchies between the colonized and the colonizer are avoided. This can be taken at the level of racial identity, whereby children of ‘mixed-race’ marriages could be described as hybrid, but more importantly in a cultural sense, whereby the idea of a ‘third space’ identifies a location of culture that rejects the binary oppositional framework in which race and the idea of ethnic origin has often operated. The third space is a new hybrid, but also contains the sense of the dual heritages that have contributed to its formation.
Сложность внутреннего состава Соединенного Королевства в дополнение к его обязательству с серией других национальных самосознаний сделала проблему этнической принадлежности чрезвычайно сложной в современной Великобритании. Как Ричард Брэдфорд отмечает, ‘Казалось бы этим в этих островах перестановки на идентичность, разобщенность, конфликт и подразделение почти без предела, ’. идей Сертена, являющихся результатом постколониальной теории, однако, были полезны в попытке проанализировать эти различия. Один из них - понятие Хоми Бхэбхи гибридности и что он называет, третья космическая Гибридность относится к пути, которым две или больше культуры объединяются в колониальных и постколониальных отношениях, но при этом, отказываются давать любой привилегию из составных частей. Таким образом, отношений между начальником и подчиненным, принятых в типичных иерархиях между колонизированным и колонизатором, избегают. Это может быть взято на уровне расовых идентичность, посредством чего дети 'смешанной расы' браков могли быть описаны как гибрид, но что еще более важно в культурном смысле, посредством чего идея ‘третьего места’ идентифицирует местоположение культуры, которая отклоняет двойную оппозиционную структуру, в которой часто работали гонка и идея этнического происхождения. Третье место - новый гибрид, но также и содержит смысл двойных наследий, которые имеют внесенный его формированию.
A second theory that has proved useful in this context is Stuart Hall’s concept of new ethnicities. Hall identifies two trends in the historical development of racial politics, the first being when ‘black’ became an important signifier of cultural identity and allowed for a politics of resistance against racism in Britain. This involved challenging the use of black stereotypes in mainstream literature and culture, a process that gained ground from the 1950s onwards. It also championed the development of what became recognized as ‘Black British’ art and literature. The second context developed from the first and recognized that, in practice, there is a range of marginalized positions, a fact that complicates the idea of a unified ‘black’ subject in opposition to a ‘white’ subject. In ‘New Ethnicities’, Hall writes of the need to recognize that, ‘ “black” is essentially a politically and culturally constructed category’, and that ‘the immense diversity and differentiation of the historical and cultural experience of black subjects [...] inevitably entails a weakening or fading of the notion [of] “race” ’.30 This leads to what Hall identifies as a range of new ethnicities that not only relate to issues of race but also to class, gender, sexuality and youth. In addition, the ‘black’ subject is itself subject to a variety of different positions and particular histories. As Hall notes, it is no longer accurate or useful to talk of monolithic categories of race such as black and white when in practice much of Britain’s ethnicity is made up of a series of identities that negotiate each of these categories.
Вторая теория, которая оказалась полезной в этом контексте, является понятием Стюарта Хола новых этнических принадлежностей. Хол идентифицирует две тенденции в историческом развитии расовой политики, первое, являющееся когда 'черный', стало важным означающим национально-культурной специфики и учло политику сопротивления против расизма в Великобритании. Это вовлеченное оспаривание использованию черных стереотипов в господствующей литературе и культуре, процесс, который делал успехи с 1950-ых вперед. Это также защитило развитие того, что стало признанным ‘Черным британским’ искусством и литературой. Второй контекст развился сначала и признал, что, практически, есть диапазон маргинализованных положений, факт, который усложняет идею объединенного 'черного' предмета против 'белого' предмета. В ‘Новом Этнические принадлежности, Зал пишет потребности признать, что, ‘"черный" по существу с политической точки зрения и культурно построенная категория’, и что ‘огромное разнообразие и дифференцирование исторического и культурного опыта черных предметов [...] неизбежно влечет за собой ослабление или исчезновение понятия "гонки" ’.30, Это приводит к тому, что Зал идентифицирует как диапазон новых этнических принадлежностей, которые не только касаются проблем гонки, но также и к классу, полу, сексуальности и молодому человеку. Кроме того, 'черный' предмет самостоятельно подвергается множеству различных положений и особые истории. Как Зал отмечает, это больше не точно или полезно говорить о монолитных категориях гонки такой как черных и белых, когда практически большая часть британской этнической принадлежности составлена из серии тождеств, которые договариваются о каждой из этих категорий.
A number of writers who have immigrated to Britain from former colonies or are the children of such immigrants have been producing novels since the 1950s that have articulated this experience, and have to differing degrees addressed some of the issues raised by Bhabha and Hall. The list is a long one, but includes such writers as Sam Selvon, Edward Brathwaite, V. S. Naipaul, Wilson Harris, Salman Rushdie, Hanif Kureishi, Courttia Newland, Zadie Smith and Monica Ali.
Много писателей, которые иммигрировали в Великобританию из бывших колоний или являются детьми таких иммигрантов, производили романы с 1950-ых, которые ясно сформулировали этот опыт и адресовали к отличающимся степеням некоторые проблемы, поднятые Bhabha и Hall. Список - длинный, но включает таких писателей как Сэм Сельвон, Эдвард Брэтвэйт, В. С. Найпол, Уилсон Харрис, Салман Рушди, Ханиф Курейши, Courttia Newland, Зэди Смит и Моника Али.
YOUTH AND SUBCULTURES
One significant theme in contemporary British fiction is the representation of youth and the experience of growing up in Britain. The coming of age narrative, or the Bildungsroman has been a staple of the British novel since the birth of the form in the early eighteenth century, and it is a form that aids the combination of a narrative plotline with the description of the social and cultural environments through which the main protagonist moves. Formally, either through the use of first-person or third-person narratives, the coming of age story allows for the workings of society to be described as if from a fresh perspective, and through the technique of defamiliarization, a cultural critique can be produced of some of the practices of contemporary society encountered for the first time by the protagonist.
Одна существенная тема в современной британской беллетристике - представление молодого человека и опыт взросления в Великобритании. Движение истории взросления или Bildungsroman (Роман воспитания) был главным продуктом британского романа начиная с рождения формы в начале восемнадцатого столетия, и это - форма, которая помогает комбинации сюжетной линии рассказа с описанием социальной и культурной окружающей среды через который двигается главный главный герой. Формально, или с помощью первоклассного или с помощью рассказов третьего лица, достигающая совершеннолетия история учитывает работы общества, чтобы быть описанной, как будто с новой точки зрения, и через технику defamiliarization, культурный критический анализ может быть произведен некоторых методов современного общества, с которым сталкивается впервые главный герой.
In this book there are several novels that engage with the Bildungsroman form, although in some cases a parody of the nineteenth century model is often produced, for example, in the fantastic adventures experienced by the central character in Angela Carter’s The Passion of New Eve (1977). Other examples discussed in this book include, Monica Ali’s Brick Lane, Jeanette Winterson’s Oranges Are Not the Only Fruit (1985), Nick Hornby’s Fever Pitch (1992), Ian McEwan’s Atonement (2001), A. S. Byatt’s Possession: A Romance (1990), Hanif Kureishi’s The Buddha of Suburbia and Julian Barnes’s England, England, whilst Zadie Smith’s White Teeth and Alasdair Gray’s Poor Things (1992) also include coming of age narratives within their broader framework.
В этой книге есть несколько романов, которые нанимаются с формой Bildungsroman, хотя в некоторых случаях пародия на модель девятнадцатого века часто производится, например, в фантастическом приключения, испытанные центральным персонажем в Анджеле Картер Страсть Нового Кануна (1977). Другие примеры, обсужденные в этой книге, включают, Брик-Лейн Моники Али, Апельсины Джанет Уинтерсон Не Единственные Фрукты (1985), Крайняя степень возбуждения Ника Хорнби (1992), Искупление Иэна Макьюэна (2001), Владение А. С. Бьятта: Роман (1990), Ханиф Курейши Будда Пригорода и Англии Джулиана Барнса, Англии, пока Белые Зубы Зэди Смита и Бедняжки Алэсдэра Грэя (1992) также включают достигающие совершеннолетия рассказы в пределах своей более широкой структуры.
Within the genre of the Bildungsroman a more specific trend in fiction has developed since the 1950s that could be described as subcultural fiction. These are novels that set out to explore the inner
world of certain youth cultures that have their own codes of practice, fashion and artistic styles and are usually identified by a particular style of music. This kind of fiction can perhaps be traced to one novel
produced in the late 1950s, Colin MacInnes’s Absolute Beginners (1959), which set out to describe, through the eyes of its teenage hero, the emerging youth cultures of the later half of the 1950s that included Teds, jazz fans (both traditional and modern) and the emergence of a group of sharp-dressed teenagers that later came to be known as Mods.31 Within this framework, MacInnes explored postwar British society in terms of the legacies of Empire and the emergence of new ethnic subcultures in London, culminating in a fictional account of the actual ‘race’ riots in Notting Hill in 1958.
В пределах жанра Bildungsroman более определенная тенденция в беллетристике развилась с 1950-ых, которые могли быть описаны как подкультурная беллетристика. Это романы, которые намереваются исследовать внутреннее мир определенных молодежных культур, которые имеют их собственные своды правил, моду и артистические стили и обычно идентифицируются особым стилем музыки. Этот вид беллетристики может, возможно, быть прослежен к одному роману
произведенный в конце 1950-ых, Абсолютные Новички Колина Макиннеса (1959), которые намереваются описывать через глаза его подросткового героя, появляющиеся молодежные культуры более поздней половины 1950-ых, которые включали Тедов, джазовых поклонников (и традиционный и современный) и появление группы остро одетых подростков, которые позже оказались известный как Модники 31 В пределах этой структуры, Макиннес исследовал послевоенное британское общество с точки зрения наследств Империи и появления новых этнических субкультур в Лондоне, достигающем высшей точки в вымышленном счете фактических беспорядков 'гонки' в Ноттинг Хилле в 1958.
MacInnes’s book set the model for a development of similar subcultural fictions throughout the 1960s and 1970s including Nik Cohn’s rock’n’roll fiction and Richard Allen and Stewart Home’s series of Skinhead novels.32 In the 1980s and 1990s this trend continued through a range of different youth subcultures, especially in the ‘club culture’ narratives of the late eighties. These texts explored the world of alternative subcultural spaces such as illegal raves and gatherings and the use of drugs and other forms of criminality. The writers in this genre that emerged during this period include Irvine Welsh and Nicholas Blincoe.33 Perhaps the most well known of these novels is Welsh’s Trainspotting (1993) which dealt with the heroin-charged drug scene in Edinburgh in the late 1980s and early 1990s. The main characters in the novel, Renton, Sick-Boy and Begbie, represent a kind of subcultural manifestation of Thatcher’s Britain in that they are imbued with a selfish selfpreservation that is an inverted reflection of the Yuppie culture of the period. This is made evident in Renton’s decision to betray the rest of the group at the end of the novel. Within this narrative, Welsh is able to produce a critique of the society that has influenced contemporary working-class life in Scotland especially for youth from deprived areas of Edinburgh.
Книга Макиннеса установила модель для развития подобной подкультурной беллетристики в течение 1960-ых и 1970-ых включая беллетристику рок-н-ролла Ника Кона и Ричарда Аллена и серию Стюарта Хома Бритоголовых романов. В 1980-ых и 1990-ых эта тенденция продолжалась через диапазон различных молодежных субкультур, особенно в ‘рассказах’ культуры клуба конца восьмидесятых. Эти тексты исследовали мир альтернативных подкультурных мест, таких как незаконный рэйв и сборы и использование наркотиков и другие формы преступности. Среди писателей в этом жанре, который появился во время этого периода, Ирвин Уэлш и Николас Blincoe. Возможно, самым известным из этих романов является На игле Уэлша (1993), который имел дело с заряженной героином сценой препарата в Эдинбурге в конце 1980-ых и в начале 1990-ых. Главные герои в романе, Рентоне, Sick-Boy и Begbie, представляют своего рода подкультурное проявление Великобритании Тэтчер, в которой они наполнены эгоистичным самосохранением это - перевернутое отражение культуры Яппи период. Это сделано очевидным в решении Рентона предать остальную часть группы в конце романа. В рамках этого рассказа валлийский язык в состоянии произвести критический анализ общества, которое влияло современная жизнь рабочего класса в Шотландии специально для молодого человека из лишенных областей Эдинбурга.
The representation of youth subcultures in fiction has fed off work done in cultural studies. The British New Left in the 1950s became increasingly interested in the sociological and political factors behind the rise of youth culture, although tended on the whole to produce negative images of youth as followers of an Americanized ‘shiny barbarism’, a term coined by Richard Hoggart, one of the members associated with this group.34 Stuart Hall and Paddy Whannel’s book The Popular Arts (1964) took a more open view of the place of popular cultural forms in the early 1960s including television, fashion and pop music styles.35 Much work done by the Contemporary Centre for Cultural Studies at Birmingham University centred on youth culture, with sociologists and cultural commentators such as Phil Cohen, Paul Willis, Angela McRobbie, Jenny Garber and Gary Clarke.36 Dick Hebdige’s seminal 1979 book Subcultures: The Meaning of Style introduced an analysis based on semiotics to the study of subcultural fashions, and in particular the bricolage style adopted by the then new phenomenon of punk.
Представительство молодежных субкультур в художественной литературе кормилось от работы, проделанной в культурологии. Британские новые левые в 1950-ых все стали все больше заинтересованы в социологических и политических факторах повышения молодежной культуры, хотя, как правило, имели во всем негативные образы молодежи как последователя американизированного ‘блестящего/солнечного варварства", этот термин был придуман Ричардом Хоггардом,одним из участников, связанных с этой группой. Стюарт Хол и книга Пэдди Вэннеля, Популярные Искусства (1964) получили более открытое представление места популярных культурных форм в начале 1960-ых включая телевидение, моду и поп-музыку, разрабатывают. Огромная работа проделана Современным Центром Культурных Исследований в Бирмингемском университете, сосредоточенном на молодежной культуре, социологами и культурными комментаторами, такими как Фил Коэн, Пол Уиллис, Анджела Макробби, Дженни Гарбер и Гари Clarke. Оригинальная книга Дика Хебдиджа 1979 года Субкультуры: Значение Стиля ввело анализ, основанный на семиотике к исследованию подкультурных мод, и в особенности стиле bricolage, принятом тогдашним новым явлением панка.
Subcultural influences can be seen to affect several characters in the novels discussed in this book, including the younger characters in Zadie Smith’s White Teeth and Monica Ali’s Brick Lane, and perhaps most significantly in Hanif Kureishi’s The Buddha of Suburbia, which in part, takes the transition of subcultural styles from hippies to glam rock to punk as one of the narrative threads in the novel.
Подкультурные влияния, как может замечаться, затрагивают несколько знаков в романах, обсужденных в этой книге, включая младших персонажей в Белых Зубах Зэди Смита и Брик-Лейн Моники Али, и возможно, наиболее значительно в Ханифе Курейши Будда Пригорода, который частично, берет переход подкультурных стилей от хиппи к глэм-року панку как одна из нитей рассказа в романе.
Conclusion
One of the points that this book has tried to suggest is the healthy state of contemporary British fiction, despite, as Jago Morrison has noted, fears about the anticipated demise of the novel at the beginning of the 1970s.1 One of the concerns for proponents of literary fiction throughout most of the twentieth century was the feeling that first film, and then television, would replace the novel as the primary media in presenting narratives to an interested and engaged public. What we have seen over the last thirty years or so, however, is that the novel has continued to flourish alongside other more popular forms of narrative. In many ways the novel has not been an alternative, but has gone hand-in-hand with these newer forms of narrative as can be seen by the number of contemporary novels that have been adapted for the small and big screen. Of the novels covered in this book, several have been successfully adapted for television, such as Oranges Are Not the Only Fruit (1990), The Buddha of Suburbia (1993) and White Teeth (2002), whilst several have been turned into films such as Waterland (1992), Fever Pitch (1997), Possession (2002), Atonement (2007) and Brick Lane (2007).
Narrative fiction and filmic and televisual adaptations have often fed off each other, creating a cultural circularity in which readers and viewers accept the contexts in which both are consumed. This has been part of a general cultural trend in Britain during the period in which the old opposition between high and popular culture has become increasingly blurred. This can be seen, for example,in writers such as Nick Hornby, Hanif Kureishi and Courttia Newland, who have, in their own way, combined literary fiction with an interest in popular cultural practices and forms such as football and rock and pop music.
Один из пунктов, что эта книга попыталась предложить, является здоровым состоянием современной британской беллетристики, несмотря на, как Йаго Моррисон отметил, страхи об ожидаемом упадке романа в начале 1970s. Одна из проблем для сторонников литературной беллетристики в течение большей части двадцатого века было чувство, что первый фильм, и затем телевидение, заменят роман в качестве основных СМИ в представлении рассказов к заинтересованному и занятая общественность. Что мы видели за прошлые тридцать лет или таким образом, однако, то, что роман продолжил процветать рядом с другими более популярными формами рассказа. В разных способами роман не имеет альтернативы, но пошел взявшись за руки с этими более новыми формами рассказа как видно числом современных романов, которые были адаптированы к маленькому и широкоформатному фильму. Из романов, которых касались в этой книге, несколько были успешно приспособлены к телевидению, такому как Апельсины Не Единственные Фрукты (1990), Будда Пригорода (1993) и Белые Зубы (2002), пока несколько были превращены в фильмы, такие как Waterland (1992), Крайняя степень возбуждения (1997), Владение (2002), Искупление (2007) и Брик-Лейн (2007).
Беллетристика рассказа и кинематографическая и телевизионная адаптация часто откармливали на убой друг друга, создавая культурную округлость, в которой читатели и зрители принимают контексты, в которых оба потребляются. Это было частью общей культурной тенденции в Великобритании во время периода, в который старая оппозиция между высокой и массовой культурой все более и более становилась стертой. Это может быть замечено, например, в писателях, таких как Ник Хорнби, Ханиф Курейши и Коерттия Ньюлэнд, которые, их собственным способом, объединили литературную беллетристику с интересом к популярным культурным методам и формам, таким как футбол и скала и поп-музыка.
In a national context, there was an understanding in the 1970s and early 1980s that British fiction had become overly provincial in the period from the end of the modernist period, which had produced a literature that was inward looking. Other national literatures, especially the post-war American novel, had been more successful in tapping into the global zeitgeist. This is not to say that fiction that deals with the quotidian and regional is necessarily limiting, and as examples from this book have shown, the everyday and provincial can form the basis for profound philosophical and ethical explorations, as in the fiction of Alasdair Gray, Graham Swift and Jeanette Winterson. In fact, since the 1960s, British fiction has shown a capability to be inclusive towards themes and trends from other parts of the world. The range and scope of the national novel has benefited, in this context, from Britain’s specific colonial history, which has influenced several writers such as Zadie Smith, Monica Ali and Salman Rushdie. This openness to other literatures has also been important for formal experimentation. Foreign influences have continued to enhance the indigenous production of literature in Britain with many writers incorporating styles that have perhaps originated elsewhere. Angela Carter and Salman Rushdie, for example, have engaged with magic realism, a mode developed mainly by South American writers, whilst Martin Amis and Iain Sinclair have looked to North America for their influences, both poetic and novelistic. Sinclair’s style, for example, owes a lot to the American Beat writers of the 1950s and 60s, whilst Amis’s main influences are Vladimir Nabokov and Saul Bellow.
В национальном контексте было понимание в 1970-ых и в начале 1980-ых, что британская беллетристика стала чрезмерно провинциальной в период от конца периода модернизма, который произвела литература, которая смотрела внутрь. Другие национальные литературы, особенно послевоенный американский роман, были более успешными в привлечении глобального духа времени. Нельзя сказать, что беллетристика, которая имеет дело с ежедневным и региональным, обязательно ограничивает, и поскольку примеры из этой книги показали, повседневное и провинциальное могут сформировать основание для глубокого, философского и этичного исследования, как в беллетристике Алэсдэра Грэя, Грэма Свифта и Джанет Уинтерсон. Фактически, с 1960-ых, британская беллетристика показала способность быть содержательной к темам и тенденциям из других частей мира. Диапазон и область национального романа извлекли выгоду, в этом контексте, от британской определенной колониальной истории, которая влияла на несколько писателей, таких как Зэди Смит,Моника Али и Салман Рушди. Эта открытость к другим литературам также была важна для формального экспериментирования. Иностранные влияния продолжили увеличивать местное производство литературы в Великобритании со многими писателями, включающими стили это возможно, произошли в другом месте. Анджела Картер и Салман Рушди, например, сотрудничают с магическим реализмом, способом развитым, главным образом, южноамериканскими писателями, пока Мартин Эмис и Иэн Синклер обратился к Северной Америке для их влияний, и поэтичных и беллетристических. Стиль Синклера, например, должен много американским авторам Удара 1950-ых и 60-ых, тогда как основное Эмиса влияния - Владимир Набоков и Сол Беллоу.
One of the exciting aspects of studying contemporary fiction, a feature that differs from other periods of literary history, is the immediacy of the relationship between the writing and reading of fiction, and literary criticism. Most of the authors covered in this book are still alive and continue to publish fiction, and it is possible (although sometimes difficult) to speak to them directly about their work. The range of primary texts, then, is continually increasing, with both established authors continuing to add to their corpus and the emergence of new writers. This may be one of the reasons for the increased popularity of contemporary literature courses on university and school syllabuses. As Philip Tew, in research carried out for the English Subject Centre, has identified, ‘contemporary fiction is a growing area in literary and cultural studies both in the UK and internationally’.2 Contemporary British fiction, in particular, promises to be an area of literary studies that continues to be vibrant and exciting.
Одним из захватывающих аспектов изучения современной беллетристики, особенность, которая отличается от других периодов истории литературы, является непосредственность отношений между письмом и чтением беллетристики и литературной критикой. Большинство авторов, вошедших в эту книгу, все еще живо и продолжает издавать беллетристику, и возможно (хотя иногда трудный) говорить с ними непосредственно об их работе. Диапазон основных текстов, тогда, все время увеличивается, и с установленными авторами, продолжающими добавить к их корпусу и с появлению новых писателей. Это может быть одной из причин увеличенной популярности современных литературных курсов об университете и школьные программы. Поскольку Филип Тью, в исследовании, выполненном для английского Подчиненного Центра, идентифицировал, ‘современная беллетристика - растущая область в литературных и культурных исследованиях и в Великобритании и на международном уровне в ’.2 Современной британской беллетристики, в частности обещает быть областью литературных исследований, которая продолжает быть яркой и захватывающей.
The constantly evolving and expanding nature of contemporary fiction, however, has its own problems for literary criticism, especially in terms of the selection of primary texts that can be regarded as the main works within the field. Most periods of literary history have an established canon of works that are studied on undergraduate and postgraduate courses. If you were studying British Romantic poetry, for example, you might expect to find the poetry of William Blake, William Wordsworth, Samuel Taylor Coleridge, Percy Shelley, Lord Byron and John Keats (and perhaps John Clare) as well as, more recently, the addition of a range of women poets such as Anna Barbauld, Charlotte Smith and Joanna Baillie. This list of writers is fairly well established, although it has to be said that the canon of past literary periods has been greatly influenced by cr
|
|
|
