Армия против хунвэйбинов в Гуйлине

Как только рассвело, милиция взялась прочесывать дома и начались аресты. Военные с рупорами холили по улицам и отдавали приказы населению. У них были списки десяти преступлений, таких как «участие в захвате тюрьмы», «налет на банк», «нападение на военных», «проникновение силой в штаб-квартиру госбезопасности», «ограбление поезда», «участие в вооруженной стычке» и другие. Достаточно, чтобы тебя уличили в одном из них — и ты арестован «именем диктатуры пролетариата». Я раскинул мозгами и понял, что имею в активе пунктов шесть из этих главных обвинений. Но какие из них не были совершены с «необходимостью для дела революции»? Если бы я не хотел «делать революцию», я не совершил бы ни одного из этих преступных деяний. Теперь на меня хотели взвалить всю ответственность. Это казалось мне несправедливым, и мне было страшно. (…)

Я понял, что милиционеры уже расправились с некоторыми «боевыми героями». В больнице они отключили капельницы и сорвали кислородные маски с тех, кому делали переливания, и появились новые жертвы. Тех, кто мог самостоятельно идти, лишили медикаментов и отправили во временные тюрьмы.

Один раненый по дороге сбежал; милиция оцепила целый квартал и стала опять обшаривать дома горожан. Тех, кто не был зарегистрирован в домовых книгах, арестовывали. Меня тоже схватили и повели. (…)

На том этаже, куда меня отвели [школа № 7 Гуйлиня была переоборудована под тюрьму], я встретил приятеля из механического училища, и тот рассказал мне, что милиционеры расстреляли одного «боевого героя» из его школы. Тот когда-то отстреливался в этой школе от милиции три дня и три ночи, и тогда главный цзао-фань отметил его храбрость и назвал «героем-одиночкой». Милиция потом захватила школу и приступила к аресту. Ему приказали выйти из строя. Они посадили его в полотняный мешок и подвесили к дереву. Он, в самом деле, был похож на «желчный пузырь». Затем в присутствии всех остальных милиционеры били его прикладами по очереди, пока он не умер. (…)

В тюрьме рассказывали жуткие истории. Я больше не мог выносить эти ужасы. За два дня, что я пробыл здесь, в городе участились расстрелы, все о них только и говорили. А потом в какой-то момент я понял, что кровавые ужасы уже не трогают меня, я стал глух к этим рассказам. И сами рассказчики были равнодушны и бесчувственны, как и я. Будто все это происходило в другой жизни, не в нашей.

Страшнее всего было тогда, когда в комнату приходил один из наших парней, который согласился работать на тюремное начальство. Его приводили делать опознание. Надзиратели приказывали нам: «Поднять собачьи морды!» И другие люди — в масках — тоже приходили и подолгу разглядывали нас. Увидев знакомое лицо, они винтовкой указывали на него. Милиционеры тогда хватали жертву и под прицелом тащили к выходу. Иногда цзэофаней убивали на месте.

В 1968 году работа государственного механизма наладилась. Государство взяло в свои руки монополию законного насилия и не ограничивало себя в ее использовании. Начались публичные наказания. Милиция получила большие полномочия, возродились прежние карательные методы, применявшиеся до «культурной революции». В Шанхае бывший рабочий, а теперь заместитель председателя партии Ван Хунвэнь, креатура Цзян Цин, будущий заместитель председателя партии, провозгласил «победу над анархией»; 27 апреля нескольких руководителей «бунтарей» приговорили к смерти и расстреляли на месте перед огромной толпой. В июле Чжан Чуньцяо, еще один член «четверки», заявил: «Если кто-то осужден по ошибке (…), это еще не так страшно. Страшнее, когда истинным врагам удается скрыться от нас». Началась охота за призраками, которая закончилась массовыми арестами; общество снова стало безмолвным. Только смерть Линь Бяо в 1971 году немного смягчила, но не остановила кампанию террора, самую жестокую с 50-х годов.

Первым шумным делом стал процесс так называемой Народной партии Внутренней Монголии. В 1947 году она была распущена, и ее члены автоматически влились в КПК. Но тогда же она была тайно возрождена. С февраля по май 1968 года по обвинению в тайной деятельности были схвачены 346 тысяч человек, из них две трети — монголы. Последовали расстрелы, пытки, самоубийства. Жертвы составили 1б тысяч убитых и 87 тысяч увечных. В провинции Юньнань вспыхнули волнения национальных меньшинств, после чего были казнены 14 тысяч человек. Особенно мрачное впечатление произвело раскрытие заговора в Полку имени 16 мая, ультралевой крошечной организации пекинских хунвэйбинов, оставившей о себе память несколькими враждебными надписями о Чжоу Эньлае в июле 1967 года. Десятки тысяч таких организаций были разбросаны по всей стране, но в 1970–1971 годах по малопонятным причинам именно на нее указала карающая рука маоистского Центра, и организацию обвинили во враждебных высказываниях. Закрутилась шумная кампания, завершившаяся лишь в 1976 году без суда и каких бы то ни было результатов. По всей стране прокатилась волна арестов, последовали допросы, пытки, «исповеди», «самокритика». Из двух тысяч сотрудников Министерства иностранных дел Китая по этому процессу проходили 600 человек Дело войсковой части № 8341, занимавшейся обеспечением личной безопасности председателя Мао, публично разбиралось в Пекинском университете. Было выявлено 178 «врагов», из них десять человек погибли. Выяснилось, что на одном из заводов провинции Шаньси в конце 1968 года «действовала группа из 547 шпионов», которым помогали 1200 сообщников. Оперная певица Янь Фэньин, обвиненная по тринадцати пунктам, предпочла издевательствам самоубийство в апреле 1968 года. Во время вскрытия медицинская бригада тщательно искала в ее теле якобы спрятанный там миниатюрный радиопередатчик. Трое спортсменов, известных чемпионов по настольному теннису, тоже нашли свою смерть в те страшные дни.

В недрах мрачной действительности зарождалось новое будущее, и многие события указывают но это. Китай 1969 года и последующих лет — это оплот жестокости, арена бесконечных кампаний под разными лозунгами. Обвал «культурной революции» оттолкнул городскую молодежь от маоистского режима, обманувшего и предавшего ее. Прогрессировали цинизм, жестокость, преступность. В 1971 году ничем не оправданная опала Линь Бяо, ранее самим Мао назначенного своим преемником, стала наводить людей на мысль, что и сам «Великий Кормчий» может ошибаться. Китайцы были ошарашены событиями и новостями, которые сваливались на них. Многие жили в страхе за свою жизнь, люди исчезали каждый день. Лаогай был переполнен, там находилось не менее двух миллионов заключенных, даже после амнистий 1966 и 1976 годов. Жители Китая по-прежнему продолжали изображать верность вождю, но постепенно в них пробуждалось и зрело гражданское самосознание. В 1976–1979 годах оно вылилось в протест, отвечавший надеждам людей больше, чем «культурная революция», во время которой люди действовали по указке Мао Цзэдуна. Характерны слова одного «образцового» студента, произнесенные им в августе 1966 года: «Я восстал, потому что послушался».