генетический контроль соматической изменчивости 4 глава

Если вы не написали письма, не принесли извинения, не накормили кошку – все это может быть достаточным и эффективным сообщением, потому что нуль, помещенный в контекст, может приобрести смысл; а контекст создает тот, кто воспринимает сообщение. Умение создавать контекст – это его способность, а формирование этой способности – это его половина упомянутой выше коэволюции. Он должен приобрести эту способность посредством обучения или удачной мутации, то есть в результате удачного использования случайностей. В некотором смысле, получатель сообщения должен быть готов к требуемому открытию, когда оно придет.

Итак, не исключено, что стохастический процесс не подчиняется принципу, гласящему, что «из ничего не выйдет ничего» без информации. Средством, способным выбирать компоненты случайного, превращая их тем самым в новую информацию, может служить готовность. Но для этого необходимо всегда иметь источник случайных явлений, из которого можно было бы извлечь новую информацию.

Это обстоятельство делит всю область организации, эволюции, созревания и обучения на две отдельные области, одна из которых – это область эпигенеза или эмбриологии, а вторая – эволюции и обучения.

Уоддингтон предпочитал называть область своих основных интересов словом эпигенез, употребляя его вместо принятого ранее термина эмбриология. В его термине подчеркивается тот факт, что каждый шаг в развитии эмбриона – это акт становления (по-гречески генезис), которое должно происходить на основе (по-гречески эпи) непосредственного status quo ante.* Характерно для Уоддингтона, что он презрительно относится к общепринятой теории информации – по его мнению, она совершенно не учитывает «новую» информацию, возникающую, как он полагает, на каждой стадии эпигенеза. В самом деле, согласно общепринятой теории в этом случае никакой новой информации не добавляется.

В идеальном случае эпигенез должен был бы напоминать развитие сложной тавтологии (см. Словарь), в которой после формулировки аксиом и определений больше ничего не добавляется. Теорема Пифагора уже неявно содержится (т.е. уже заложена) в аксиомах, определениях и постулатах Эвклида. Единственное, что требуется – это извлечь ее, а для этого нам надо в какой-то мере знать последовательность необходимых шагов. Необходимость в такой информации возникает лишь тогда, когда эвклидовская тавтология выражается словами и символами, последовательно упорядоченными на бумаге или во времени. В идеальной тавтологии нет времени, нет развития, и нет никаких противоречий. Тавтология содержит все, что в ней скрыто, но расположено все это, конечно, не в пространстве.

В отличие от эпигенеза и тавтологии, представляющих собой области воспроизводства, существует еще обширная область, включающая в себя творчество, искусство, обучение и эволюцию, где процессы изменения зависят от случайности. Сущность эпигенеза – предсказуемое воспроизводство; сущность обучения и эволюции – исследование и изменение.

При передаче человеческой культуры люди всегда стараются воспроизвести ее как можно точнее, передавая следующему поколению свои навыки и ценности; но эта попытка всегда и неизбежно оканчивается неудачей, потому что в основе передачи культуры – не ДНК, а обучение. Процесс передачи культуры – это некий гибрид или смесь этих двух механизмов. Он неизбежно пытается обеспечить воспроизводство путем обучения, поскольку сами родители все приобрели этим путем. Если бы даже потомок каким-то чудесным образом получил ДНК с навыками его родителей, то эти навыки проявились бы иначе и, может быть, были бы непригодны.

Любопытно, что между этими двумя областями находится культурный феномен объяснения, то есть отображение[15] на тавтологию незнакомых последовательностей событий.

В заключение следует отметить, что более глубокое содержание мира эпигенеза и эволюции выражается двойной парадигмой второго закона термодинамики, гласящего, что 1) случайное действие вероятности всегда разрушает порядок, паттерн и отрицательную энтропию, но 2) в то же время для создания нового порядка требуется воздействие случайности, огромное число неиспользованных возможностей (энтропия). Именно в результате случайностей организмы накапливают новые мутации, и именно из случайностей стохастическое обучение извлекает свои решения. Эволюция ведет к кульминации – экологическому насыщению всех возможностей дифференциации. Обучение ведет к перегрузке мозга. Выживающий вид снова и снова освобождает свои хранилища памяти: чтобы быть готовым к восприятию нового, он возвращается к массовому производству необученных яиц.

9. ЧИСЛО – ЭТО НЕ КОЛИЧЕСТВО

Это различие играет основную роль, в построении теорий, относящихся к наукам о поведении*, и во всех попытках понять, чтó происходит между организмами или внутри организмов в процессах мышления.

Числа – это результат счета. Количества – результат измерения. Это означает, что числа могут быть точными, поскольку между любыми соседними целыми числами имеется пробел. От двух к трем можно перейти только скачком. Когда мы измеряем количество, такого скачка не происходит; и именно по этой причине никакое количество не может быть точным. Можно взять ровно три помидора, но невозможно взять ровно три галлона воды. Количество всегда приблизительно.

Но даже если четко отделить число от количества, останется еще одно понятие, которое необходимо знать и отличать от двух предыдущих. Мне кажется, в английском языке нет слова, выражающего это понятие, поэтому пока просто напомним, что среди паттернов есть подмножество, элементы которого принято называть «числами». Но не все числа представляют собой результат счета. В действительности небольшие (а значит, чаще всего встречающиеся) числа мы не подсчитываем, а распознаем в виде паттерна с одного взгляда. Игроки в карты не останавливаются, чтобы подсчитать число очков в восьмерке пик, они даже распознают характерное расположение очков вплоть до «десятки».

Иначе говоря, число связано с паттернами, образными представлениями и цифровыми вычислениями; количество связано с аналоговыми и вероятностными вычислениями.

Некоторые птицы каким-то образом различают числа вплоть до семи. Но делают ли они это с помощью подсчета или распознавания образов – неизвестно. Наиболее близко подошел к выяснению этого различия Отто Келлер в своих экспериментах с галкой. Птицу обучали следующей процедуре. Перед ней ставили несколько маленьких чашек с крышками. Внутри этих чашек помещались кусочки мяса. В некоторых чашках было по одному кусочку, в некоторых по два или по три, а в некоторых ни одного. Поодаль ставилась тарелка, в которой было больше кусков мяса, чем во всех чашках вместе. Галка обучается открывать каждую чашку, снимая с нее крышку, после чего она съедает все мясо, находящееся в чашке. Наконец, после того, как она съедает мясо из всех чашек, она может подойти к тарелке и съесть из нее столько же кусков мяса, сколько их было во всех чашках вместе. Галка наказывается, если съедает из тарелки больше мяса, чем его было в чашках. Этой процедуре ее можно обучить.

Теперь возникает вопрос: считает ли галка куски мяса или она пользуется каким-то другим методом определения их числа? Эксперимент тщательно планировался таким образом, чтобы вынудить птицу к подсчету. Ее действия прерывались, когда она должна была поднимать крышку, и числовой ряд запутывался тем, что в некоторые чашки помещалось несколько кусков мяса, а в некоторые ни одного. С помощью этих ухищрений экспериментатор пытался помешать галке создать некоторый паттерн или ритм, с помощью которого она могла бы распознать число кусков мяса. Таким образом птицу заставляли, насколько это было в силах экспериментатора, подсчитывать куски мяса.

Но можно предположить, что, вытаскивая мясо из чашки, галка совершает своеобразный ритмический танец, и каким-то образом воспроизводит этот ритм, когда берет мясо из тарелки. Этот вопрос все еще остается неясным, но в целом эксперимент довольно убедительно говорит в пользу гипотезы, что галка подсчитывает куски мяса, а не распознает паттерн, составляемый этими кусками или ее собственными действиями.

Интересно рассмотреть биологические явления с точки зрения следующего вопроса: как надо трактовать число в разных случаях, когда оно встречается в живом мире – как образное представление, как подсчитанное число или просто как количество? Например, есть заметная разница между утверждением: «У этой розы пять лепестков и пять чашелистиков, и она обладает симметрией правильного пятиугольника» и утверждением: «У этой розы сто двенадцать тычинок, у той – девяносто семь, а у этой – только шестьдесят четыре». Процесс, определяющий число тычинок, несомненно, отличается от процесса, определяющего число лепестков или чашелистиков. Интересно, что у двойной розы, по-видимому, некоторые тычинки превратились в лепестки; поэтому процесс, определяющий число лепестков розы, напоминает у нее не обычный процесс, ограничивающий число лепестков паттерном пять, а, скорее, процесс, определяющий количество тычинок. Можно сказать, что у каждой розы обычно бывает «пять» лепестков, а тычинок у нее «много», где «много» – это количество, меняющееся от случая к случаю.

Помня об этом различии, мы можем взглянуть на живой мир и спросить, каково наибольшее число, с которым процессы роста могут обращаться как с паттерном, так что все бóльшие числа воспринимаются уже как количества. Насколько мне известно, «числа» два, три, четыре и пять часто встречаются в симметрии растений и животных, особенно в радиальной симметрии.

Возможно, читателю интересно будет найти примеры жесткого сохранения в природе определенных чисел. По какой-то причине большие числа встречаются, по-видимому, только в линейных последовательностях сегментов – например, в позвоночнике млекопитающих, в брюшных сегментах насекомых и в сегментации передней части дождевых червей. (Число сегментов в передней части определено довольно жестко до тех сегментов, где находятся половые органы. У разных видов это число различно и может достигать пятнадцати. Далее, в хвосте, сегментов становится «много».) В этой связи интересен известный факт – если организм избрал для некоторых своих частей радиальную симметрию определенного порядка, то этот же порядок повторяется и в других частях. У лилии три чашелистика, и при этом три лепестка, шесть тычинок и трехдольная завязь.

По-видимому, тот факт, что мы, западные люди, получаем числа с помощью подсчета или распознавания образов, а количества с помощью измерений, представляет собой не просто случайность или особенность, свойственную только человеку, а некую универсальную истину. Глубокое различие между числом и количеством свойственно не только галке, но и розе – у розы оно проявляется в анатомическом строении, а у галки в поведении (и, конечно, в сегментации позвоночника).

Что же это значит? Это очень древний вопрос, восходящий по крайней мере к Пифагору, который, как говорят, обнаружил подобные закономерности в соотношениях гармоник.

Эти вопросы можно поставить и в отношении шести-прямоугольника, о котором была речь в пятом разделе. Как мы видели, в этом случае описания могут состоять из самых различных компонентов. Приписать одному способу организации описания бóльшую достоверность по сравнению с другим, в данном случае значило бы потворствовать заблуждению. Но, переходя к числам и количествам в биологии, мы, по-видимому, встречаемся с чем-то более глубоким. Отличается ли этот случай от шести-прямоугольника? И если да, то чем?

Я думаю, что оба эти случая не столь тривиальны, какой нам представилась с первого взгляда проблема шести-прямоугольника. Мы возвращаемся к вечным истинам Блаженного Августина: «Внемлите гласу сего святого, жившего примерно в V-VI веке от Рождества Христова: 7 плюс 3 равно 10; 7 плюс 3 всегда было равно 10; 7 плюс 3 никогда и ни при каких обстоятельствах не было равно ничему, кроме 10; 7 плюс 3 всегда будет равно 10».[16]

Несомненно, настаивая на разнице между числом и количеством, я близок к утверждению вечной истины, с которой, конечно, согласился бы Блаженный Августин.

Но мы можем ответить этому святому: «Да, это совершенно верно. Но действительно ли вы хотите сказать именно это? Ведь верно и то, что 3 плюс 7 равно 10, и что 2 плюс 1 плюс 7 равно 10, и что 1 плюс 1 плюс 1 плюс 1 плюс 1 плюс 1 плюс 1 плюс 1 плюс 1 плюс 1 равно 10. В сущности, вечная истина, которую вы утверждаете, гораздо шире и глубже, чем частный случай, с помощью которого вы хотите выразить эту глубокую мысль». Но мы можем согласиться с тем, что в более абстрактном виде эту вечную истину трудно будет формулировать совершенно точно и определенно.

Иначе говоря, многочисленные способы описания моего шести-прямоугольника могут оказаться лишь разными гранями одной более глубокой и общей тавтологии (понимаемой в том смысле, в каком геометрия Эвклида рассматривается как тавтологическая система).

Я думаю, что различные способы описания шести-прямоугольника в конечном итоге согласуются не только с тем, чтó по мнению их авторов изображено на доске, но и с более общей и глубокой тавтологией, лежащей в основе всех этих различных описаний.

В этом смысле различие между числом и количеством, как я полагаю, нетривиально – это подтверждается анатомией розы, у которой «5» лепестков и «много» тычинок. Кавычки я употребляю, чтобы подчеркнуть, что названия чисел и количеств – это внешние проявления формальных идей, заложенных в развитии розы.

10. КОЛИЧЕСТВО НЕ ОПРЕДЕЛЯЕТ ПАТТЕРНА

Паттерн невозможно объяснить только с помощью количества. Но заметьте, что отношение между двумя количествами – это уже начало паттерна. Иными словами, количество и паттерн относятся к разным логических типам[17], и их трудно совместить друг с другом в одной мысли.

В тех случаях, когда может показаться, что паттерн образовался с помощью количества, на самом деле он в скрытом виде уже существовал в этой системе, когда на нее начало воздействовать количество. Всем знаком случай, когда натянутая цепь рвется в слабейшем звене. При изменении количества (натяжения) скрытое различие становится видимым, или, как сказал бы фотограф, проявляется. Проявление фотографических негативов – это и есть извлечение из фотоэмульсии скрытых различий, заложенных в нее при неравномерном воздействии света.

Представьте себе остров с двумя горами. Количественное изменение – повышение уровня океана – может превратить этот единый остров в два острова. Это произойдет в тот момент, когда уровень океана поднимется выше, чем перевал между двумя горами. Здесь мы тоже видим, что качественный паттерн существовал в скрытом виде до того, как на него начало воздействовать количество; а когда паттерн изменился, изменение произошло внезапно и скачкообразно.

Образование паттернов часто толкуют с помощью количества: натяжения, энергии, или еще чего-нибудь. Я убежден, что все такие объяснения неуместны или неверны. Если изменения паттерна рассматривать с точки зрения факторов, вызывающих количественные изменения, то они всегда будут непредсказуемыми или расходящимися.

11. В БИОЛОГИИ НЕ БЫВАЕТ МОНОТОННЫХ «ВЕЛИЧИН»

Величина называется монотонной, если она только увеличивается или только уменьшается. На ее кривой нет горбов; иначе говоря, возрастание на этой кривой никогда не сменяется убыванием, и наоборот. Полезные вещества, вещи, паттерны или последовательности переживаний, в каком-нибудь отношении «хорошие» для организма – продукты питания, условия жизни, температура, развлечения, секс, и так далее – никогда не бывают такими, чтобы их всегда лучше было иметь как можно больше. В действительности, для каждого объекта и переживания существует некая оптимальная величина. Если эта величина превышается, переменная становится опасной. Если она не достигается, то ощущается ее недостаток.

Это свойство биологических величин не относится к деньгам. Деньги всегда оцениваются транзитивно. Считается, что денег лучше иметь как можно больше. Например, лучше иметь 1001 доллар, чем 1000 долларов. Но с биологическими величинами дело обстоит иначе. Не всегда лучше иметь как можно больше кальция. Существует оптимальное количество кальция, необходимое для питания данного организма. Так же обстоит дело с кислородом, которым мы дышим, с пищей, с различными компонентами нашего питания и, вероятно, со всеми компонентами человеческих отношений: во всех этих случаях «слишком хорошо – это уже нехорошо». Даже психотерапии может быть слишком много. Отношения, в которых совсем нет борьбы, скучны, а отношения, в которых борьбы слишком много, вредны. Желательно иметь отношения с некоторым оптимальным уровнем конфликта. Может даже оказаться, что деньги, если их рассматривать не сами по себе, а с точки зрения их воздействия на их обладателя, нам тоже покажутся вредными при превышении некоторого уровня. Во всяком случае, философия денег, основанная на системе предпосылок, по которым денег надо иметь как можно больше, совершено антибиологична. Тем не менее, живые существа, по-видимому, можно обучить этой философии.

12. МАЛОЕ ИНОГДА ПРЕКРАСНО

Пожалуй, наиболее ярко и наглядно проблемы выживания демонстрируются переменной размера. Слон сталкивается с проблемами большого размера, землеройка – малого. Но в обоих случаях существует оптимальный размер. Слону не пошло бы на пользу, если бы он стал намного меньше, а землеройка ничего бы не выиграла, если бы стала намного больше. Можно сказать, что каждый из них привязан к своему собственному размеру.

Большие и малые размеры связаны с проблемами, общими для всего физического мира, будь то солнечная система, мост или наручные часы. Но существуют еще проблемы, свойственные исключительно живым системам – отдельным существам и целым городам.

Рассмотрим сначала физический мир. Проблемы механической неустойчивости возникают, например, потому, что силы притяжения и силы сцепления подчиняются разным количественным закономерностям. Большой ком земли легче разбить, бросив его на землю, чем маленький. Растущий ледник частично тает, частично ломается и преобразуется в новую форму в виде обвалов – более мелких элементов, отрывающихся от основного массива. И наоборот, даже в физическом мире очень малое может стать неустойчивым в силу нелинейности соотношения между площадью поверхности и весом. Когда мы хотим растворить некоторое вещество, мы разбиваем его на более мелкие части, потому что у мелких частей отношение поверхности к объему больше, чем у крупных, и, следовательно, больше площадь соприкосновения с растворителем. Большие куски исчезнут последними. И так далее.

Может быть, следующая притча поможет нам применить эти мысли к более сложному миру живых организмов:

ИСТОРИЯ О ПОЛИПЛОИДНОЙ ЛОШАДИ

Говорят, члены нобелевского комитета до сих пор смущаются, когда кто-нибудь упоминает о полиплоидных лошадях. Однако, доктор П. Ю. Посиф, великий эревхонский* генетик, получил в конце 1980-х годов премию за манипуляцию с ДНК обычной тягловой лошади (Equus caballus). Говорили, что он внес большой вклад в тогда еще молодую науку – транспортологию. Во всяком случае, он получил премию за создание – ни одно другое слово не подошло бы лучше к этой отрасли прикладной науки, столь смело покусившуюся на роль божества – за создание, говорю я, лошади ровно вдвое большего размера, чем обычная клайдсдейлская лошадь-тяжеловоз. Она была в два раза длиннее, в два раза выше и в два раза толще. Она была полиплоидом и обладала четырехкратным набором хромосом.

П. Ю. Посиф всегда утверждал, что когда-то, когда это чудесное животное было еще жеребенком, оно могло самостоятельно стоять на своих четырех ногах. Замечательное, наверное, это было зрелище! Как бы то ни было, когда эту лошадь впервые показали публике и запечатлели с помощью всевозможных коммуникационных средств современной цивилизации, она уже не стояла. Короче говоря, она была слишком тяжелой. Еще бы, ведь она весила в восемь раз больше, чем обычная лошадь клайдсдейлской породы.

Доктор Посиф всегда настаивал на том, чтобы во время публичных демонстраций и съемок убирались шланги, с помощью которых приходилось поддерживать температуру этой лошади на обычном для млекопитающих уровне. Но мы всегда боялись, что ее внутренние органы сварятся. Ведь шкура и подкожный жир бедного животного были в два раза толще обычного, а площадь его поверхности была всего в четыре раза больше, чем у обычной лошади, поэтому она не могла как следует охлаждаться.

Каждое утро эту лошадь приходилось поднимать на ноги с помощью маленького подъемного крана и помещать ее в некоторое подобие ящика на колесах, где она висела на веревках, облегчавших нагрузку на ее ноги в два раза.

Доктор Посиф не уставал повторять, что это животное отличается необыкновенным умом. Действительно, ее мозг был в восемь раз больше (по весу), чем у любой другой лошади, но я никогда не видел, чтобы ее занимали более сложные вопросы, чем те, что занимают других лошадей. У нее было очень мало свободного времени, она всегда была чем-то занята, всегда тяжело дышала – отчасти, чтобы охладиться, отчасти, чтобы насытить кислородом свое восьмикратное тело. Ведь площадь сечения ее дыхательного горла была больше обычного всего в четыре раза.

А питание? Каждый день она должна была ухитриться съесть в восемь раз больше пищи, чем требуется обычной лошади, и всю эту пищу ей приходилось проталкивать по пищеводу лишь вчетверо больше обычного. Относительный размер кровеносных сосудов тоже был меньше обычного, и это затрудняло кровообращение и увеличивало нагрузку на сердце.

Бедное животное.

На примере этой истории видно, чтó неизбежно происходит, когда сталкиваются две или более переменных с несовместимыми графиками. Именно так возникает взаимодействие между изменением и его допустимым пределом. Например, постепенный рост численности – автомобилей или населения – не оказывает заметного влияния на транспортную систему, пока внезапно не достигается пороговое значение, и тогда возникают пробки. Критическое значение одной переменной выявляется при изменении другой.

Из всех примеров этого рода наиболее известно поведение расщепляющегося материала в атомной бомбе. Естественный уран встречается в природе, и в нем постоянно происходит деление атомных ядер, но это не приводит к взрыву, так как не возникает цепная реакция. При делении из каждого атома вылетает нейтрон, и если он попадает в другой атом урана, то может расщепить его, но бóльшая часть нейтронов просто теряется. Пока кусок урана не достигает некоторого критического размера, на каждое испускание нейтрона в среднем приходится менее одного столкновения нейтрона с каким-либо атомом, и реакция угасает. Если размер этого куска увеличить, то в атомы будет ударять бóльшая доля нейтронов, вызывая их деление. В этом случае процесс будет усиливаться по экспоненте и окончится взрывом.

В случае нашей воображаемой лошади размеры, площадь поверхности и объем (или масса) приходят в противоречие друг с другом, так как эти величины возрастают по отношению друг к другу нелинейно. Поверхность меняется, как квадрат длины, объем – как куб длины, и поверхность – как объем в степени 2/3.

Для лошади (как и для всех живых существ) этот вопрос становится особенно серьезным, потому что для сохранения жизни необходимо поддерживать множество внутренних процессов. Между кровью, пищей, кислородом и продуктами выделения существует внутренняя система равновесия, а также система обмена информацией, передающейся в форме нервных и гормональных сообщений.

Дельфин вида морская свинья, имеющий длину около трех футов, слой подкожного жира толщиной около одного дюйма и площадь поверхности около шести квадратных футов, обладает известным запасом тепла, с легкостью позволяющим ей поддерживать равновесие с окружающей средой в арктических водах. Можно только догадываться, каким должен быть запас тепла у большого кита, длина которого примерно в десять раз больше, чем у такого дельфина (а значит, объем – в 1000 раз, а площадь поверхности в 100 раз), и слой подкожного жира которого составляет почти двенадцать дюймов. Наверное, у этих китов прекрасно развита система снабжения, управляющая движением крови в спинном и хвостовом плавниках, куда все китообразные отводят лишнее тепло.

Проблема размера усложняется еще и тем, что живые существа растут. Изменятся ли в процессе роста пропорции организма? Эти проблемы ограничения роста встречаются в самых разных формах у разных живых существ.

Простой пример – пальма, у которой толщина ствола возрастает недостаточно, чтобы компенсировать его высоту. У дуба растущая ткань (камбий) находится между древесиной и корой, поэтому он растет в высоту и в ширину всю жизнь. Но кокосовая пальма, у которой растут только ткани на верхушке ствола (так называемый «салат миллионера», который можно добыть только погубив пальму), вытягивается все выше и выше, а толщина ствола в нижней части растет очень медленно. Ограничение высоты для этого организма – просто естественная часть адаптации к его экологической нише. Пальма умирает естественным образом, когда избыточная высота ствола, не уравновешенная его толщиной, приводит к потере механической устойчивости.

Многие растения избегают (или решают?) эти проблемы ограничения роста, связывая продолжительность своей жизни с временем года или с собственным циклом воспроизводства. Однолетние растения каждый год производят новое поколение, а растения вроде так называемого «столетнего дерева» (юкка) могут жить много лет, но, подобно лососю, неизбежно умирают, произведя потомство. У юкки совсем нет ветвей, кроме многочисленных веток цветущей кроны. Ветвящийся цветонос и образует завершение ее ствола; когда он выполняет свою функцию, растение умирает. Смерть юкки – естественное явление при ее образе жизни.

Некоторые высшие животные контролируют свой рост. Животное достигает размера, возраста или стадии, когда рост просто прекращается (т.е. останавливается с помощью химических или иных сигналов в организме животного). Клетки, получающие эти сигналы, перестают расти и делиться. Когда из-за сбоев в посылке или получении сигнала процесс роста выходит из-под контроля, развивается рак. Где и в ответ на какой стимул возникают эти сигналы? С помощью каких химических веществ они могут передаваться? Чем вызвана почти безупречная двусторонняя симметрия тела у млекопитающих? Примечательно, как мало мы знаем о сигнальной системе, контролирующей процесс роста. Это должна быть целая система взаимосвязей, которую мы знаем еще очень плохо.

13. ЛОГИКА – ПЛОХАЯ МОДЕЛЬ ПРИЧИНЫ И СЛЕДСТВИЯ

Говоря о логических и о причинно-следственных связях, мы употребляем одни и те же слова. Мы говорим: «Если принимаются определения и постулаты Эвклида, то два треугольника с равными сторонами равны». Или: «Если температура падает ниже 0° C, то вода замерзает».

Но логическое «если … то» в силлогизмах и «если … то» в случае причины и следствия – это совсем разные вещи.

Когда в компьютере, работающем по принципу причины и следствия, один транзистор приводит в действие другой, причинно-следственные связи используются, чтобы имитировать логику. Тридцать лет назад мы спрашивали: Может ли компьютер имитировать все логические процессы? Ответ был «да», но сам вопрос был, конечно, поставлен неверно. На самом деле надо было бы спросить: Может ли логика имитировать все причинно-следственные связи? И ответ был бы «нет».

Когда причинно-следственные связи приобретают циклический (или еще более сложный) характер, то их описание или отображение на логику приводит к противоречиям, поскольку логика не содержит понятия времени. При этом возникают парадоксы, нетерпимые в чистой логике. Цепь обыкновенного электрического звонка – это лишь один пример такого кажущегося парадокса, какие возникают в миллионах процессов гомеостаза во всем живом мире. Электрическая цепь звонка (см. рис. 3) устроена так, что ток течет по контуру, когда якорь соприкасается с электродом в точке A. Затем ток приводит в действие электромагнит, который притягивает к себе якорь, разрывая его контакт с электродом в точке A. Тогда ток в контуре прерывается, электромагнит отключается, якорь возвращается на прежнее место, соприкасаясь с электродом в точке A – и цикл повторяется.

Если мы проанализируем этот цикл с точки зрения последовательности причин и следствий, то получим следующее:

Если в точке А есть контакт, то включатся магнит.

Если включается магнит, то контакт в точке А прерывается.

Если контакт в точке А прерывается, то магнит отключается.

Если магнит отключается, то возникает контакт.

 

 

 

 

Эта последовательность вполне удовлетворительна, если мы все время помним, что связка «если … то» выражает причинно-следственную связь. Но игра слов, при которой слова «если» и «то» переносятся в область логики, приводит к абсурду:

Если происходит контакт, то контакт прерывается.

Если Р, то не Р.

«Если…то» в применении к причине и следствию содержит время, а логическое «если…то» времени не содержит. Отсюда вытекает, что логика – это неполная модель причинности.

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: