В характеристиках русского народа скрыта болезненно объективированная самохарактеристика русской интеллигенции.

 

Слова Николая Бердяева о том, что «подойти к разгадке тайны, сокрытой в душе России, можно, сразу же признав антиномичность России, жуткую её противоречивость», нужно отнести прежде всего к сословию автора. Это – проекция на Россию слабостей, пороков и комплексов интеллигенции. Русская душа противоречива, как и всякая высокоорганизованная душа, трудно остаться гармонично целостной в катастрофической истории. Степень антиномичности русского характера сильно преувеличена интеллигенцией. Интеллигенция переносила на народ жуткую противоречивость собственного экзистенциального положения.

Слова Н.А. Бердяева о том, что, совершив революцию, «русский народ не захотел выполнить своей миссии в мире, не нашел в себе сил для её выполнения, совершил внутреннее предательство», имеют отношение в первую очередь к интеллигенции. В революции 1917 года в последнюю очередь виновны простонародные массы, которые не голосовали, как германские в 1933 году, за тоталитарную идеологию. Развязанная интеллигенцией революция во имя народа привела к невиданному порабощению и истреблению в первую очередь масс народа. Интеллигенция прежде всего виновна в предательстве по отношению к своему народу и к Родине. Вина же народных масс в непонимании происходящего, в безволии и бездействии в решающий исторический момент. Именно такие качества насильственно внедрялись в народные массы образованными сословиями России в течение двухсот лет.

 

Иван Александрович Бунин много и нелицеприятно писал о русской интеллигенции, но и он не понимал, что её пороки коренятся в экзистенциальной беспочвенности. Говоря о простонародье, он нередко приписывал ему качества, свойственные образованным сословиям: «Длительным будничным трудом мы брезговали, белоручки были, в сущности, страшные. Да и делаем мы тоже только кое-что, что придется, иногда очень горячо и очень талантливо, а все-таки по большей части как Бог на душу положит – один Петербург подтягивал». Петербург не подтягивал, а тянул туда, куда народ не желал идти, отчего пассивно сопротивлялся европейскому просвещению, несущему чуждый образ жизни. Некоторые пороки складывались как реакция защиты от чуждого жизненного уклада. Народ не хотел работать так, как диктовало европеизированное барство, и защищался ленью. Характер трудолюбивого народа с петровских времён развращался в неорганичных для него условиях. Вместе с тем, утрируя недостатки, писатель не замечает, что настолько ленивый народ не смог бы прожить такую историю: отбиться от нашествий со всех сторон, освоить огромные суровейшие пространства, создать уникальную культуру. Такая характеристика может иметь отношение к дворянству, которое не могло не брезговать длительным будничным трудом, ибо видело свою задачу в освобождении от всяких обязанностей и труда.

«Отсюда Герцены, Чацкие. Но отсюда же и Николка Серый из моей “Деревни”, – сидит на лавке в темной, холодной избе и ждет, когда подпадет какая-то “настоящая” работа, – сидит, ждет и томится. Какая это старая русская болезнь, это томление, эта скука, эта разбалованность – вечная надежда, что придет какая-то лягушка с волшебным кольцом и всё за тебя сделает: стоит только выйти на крылечко и перекинуть с руки на руку колечко! Это род нервной болезни, а вовсе не знаменитые “запросы”, будто бы происходящие от наших “глубин”» (И.А. Бунин). Бунин и те, кто экзальтированно погружались в народные глубины и запросы, находятся по разные стороны от истины и равно далеки от неё. И тёмные, и светлые черты действительно присущи великому народу, который защищался летаргическим сном от работы на чуждое ему барство.

 

Русское образованное сословие плохо понимает свою страну, ибо судит о ней косвенно – по литературе, преисполненной предрассудков. «У нас дошло до того, что России надо учиться, обучаться, как науке, потому что непосредственное понимание её в нас утрачено… Проглядели Россию. Особенность свою познать не можем и к Западу самостоятельно отнестись не умеем. Тут дело финальных результатов петровских реформ…» (Ф.М. Достоевский). Русской умственной культуре присущ сравнительный метод познания своего народа: по образцам, представляющим собой иллюзии «русского Запада». Проявления русского характера невозможно измерить арифметическим сравнением сумм культуры и цивилизации. Бессмысленно формально сравнивать плоды культурного развития, имеющие различное происхождение и природу. Учитывать нужно и реальные условия, и затраты, при которых эти суммы слагались. Естественно, что многое из образа жизни русского народа кажется диким для народов европейских и действительно неприемлемо для европейских условий, хотя для русских осмысленно и эффективно. Образованное общество обличало свой народ в отсутствии тех качеств, благодаря которым он сохранил своё существование и создал великую цивилизацию.

Чтобы увидеть характер своего народа, необходимо отбросить подход наших русских европейских умов (выражение Ф.М. Достоевского). Когда мы оставим западный стандарт для лучшего применения, мы не должны опасаться, что останемся без европейских понятий, без логики и дисциплины мысли, ибо эти качества присущи всем великим народам. Мы увидим тысячелетнюю историю и великую культуру своего народа, утверждающую непреложные истины. Воссоздать образ народной души можно по фактам нашей истории и культуры в целом (которая не сводится к культуре дворянской) и в последнюю очередь – по публицистике и художественной литературе.

Познать характер человека и народа возможно только с любовью, ибо любовь пролагает дорогу разуму к истине: «Мы познаем в той мере, в какой любим» (бл. Августин). «Только любовь положительна: созерцая и размышляя, любовь, вероятно, является величайшей познавательной силой человеческой души. Именно она даёт человеку право на критику, только тогда эта критика становится оправданной, творческой и созидательной. Критика без любви и без понимания есть критиканство и зависть» (И.А. Ильин). О познании-любви к русским людям говорил в тридцатые годы ХХ века и немецкий философ В. Шубарт: «Кто их не любит – тот никогда и не поймет». Когда мы непредвзято, с любовью увидим факты истории и сделаем из них выводы, нам понадобятся анализ, обобщение, сравнение, выводы, логика и диалектика. Образованность не будет слепить, не сможет принудить не видеть очевидное и приписывать несуществующее. Мы выйдем ко всечеловеческому достоянию, не унизив и не растворив себя, проявляя данный нам Творцом национальный характер и развивая свою национальную самобытность. Этим мы не уничижим себя, но обогатим, ибо наше сознание расширяет причастность к судьбе и миссии своего народа. В позиции христианского универсализма и православной соборности нам не захочется изливать елей и патоку, говоря о достоинствах своего народа, как немыслимо будет уничижать достоинство других народов. Мы входим в европейскую культуру со своим индивидуальным обликом. Об этом говорил Ф.М. Достоевский: «Русский… получил уже способность становиться наиболее русским именно лишь тогда, когда он наиболее европеец».

 

После долгой критики критиков русского характера встает вопрос: каков в действительности загадочный русский народ? Понять человека и народ можно, любя и признавая его суверенное достоинство. Ибо любовь позволяет почувствовать другого изнутри, духовно соединившись с ним. Мы должны отрешиться от эгоистических притязаний, которые возникают при сложных отношениях, и возвыситься до объективности любви и солидарности. И тогда не будем приписывать то, что навязывают наши претензии и амбиции, не будем проецировать свои слабости и пороки, но взглядом любви и участия сможем увидеть неповторимый лик души – свою соборную душу.

Попытаемся распознать русский характер, который искажен пристрастной полемикой интеллигентской культуры. Будем судить прежде всего по фактам истории народа, созданной им культуры и цивилизации. Затем можно брать в расчёт, чтÓ об этих фактах наговорено культурой дворянско-интеллигентской, при критическом отношении и там обнаружим много ценного. В каждом народе есть свои маргиналы и люмпены, но не они являются носителями национального характера, ибо свойства денационализированных и деклассированных элементов интернациональны. Пороки – схожи, добродетель – индивидуальна.

 

Характер народа выражается прежде всего в его достоинствах, продолжением которых могут быть и недостатки. Созидают национальный характер святость и творческий гений. Несет достоинства национального характера консервативное большинство народа, на котором земля стоит.

 

 

v Наследие предков.

· О дохристианских славянах.

 

Много сказано на тему загадочной противоречивости русского человека, но, как правило, эта тема мифологизируется. Амбивалентность характера русского народа нередко преувеличивают, пытаясь объяснить многие катаклизмы российской истории. Некоторые противоречия русского характера отражают взаимоотношения прирожденных свойств (духовного и этнического генотипа), православного воспитания (духовного архетипа) и условий жизни (исторического архетипа).

Разные историки различных эпох описывали нечто общее, исконно присущее русскому характеру. Русский человек унаследовал от древних славянских предков талантливый сложный характер и сильный темперамент. «Добродетели открыло христианство, а в язычестве отличались они только доблестями, каковы храбрость, смелость, неустрашимость, терпение» (М.П. Погодин). Славяне «сносили всякое истязание с удивительною твердостью, без вопля и стона; умирали в муках и не ответствовали ни слова на расспросы врага о числе и замыслах войска их» (Н.М. Карамзин). Историки отмечали жизнестойкость славян, веками отбивавшихся от готов, угров, гуннов, аваров, хазар: «Все вынесло, всё преодолело это упругое племя, пока пробилось на широкую дорогу своей исторической жизни» (Д.И. Иловайский). Античные авторы отмечали достоинства варварского народа: «Племена славян и антов сходны по своему образу жизни, по своим нравам, по своей любви к свободе; их никоим образом нельзя склонить к рабству или подчинению в своей стране. Они многочисленны, выносливы, легко переносят жар, холод, наготу, недостаток в пище. К прибывающим к ним иноземцам они относятся ласково, оказывая им знаки своего расположения» (Маврикий Стратег). Несмотря на известные победоносные походы славян, историки описывают их миролюбие: «Дикая свирепость не была отличительным их характером. Славянское племя вообще имело более склонности к жизни мирной, чем воинственной… Если ни вторжения неприятелей, ни внутренние раздоры не воспламеняли их страстей, любили жизнь мирную, охотно занимались земледелием, отличались добродушием и своим гостеприимством удивляли просвещенных греков, оставив эту добродетель самым отдаленным потомкам» (Н.Г. Устрялов). Как и все выжившие в древности племена, славяне были воинственны, при этом некоторые качества отличали их от соседей: «Сии люди, на войне жестокие, оставляя в греческих владениях долговременную память ужасов её, возвращались домой с одним своим природным добродушием. Современный историк говорит, что они не знали ни лукавства, ни злости; хранили древнюю простоту нравов, неизвестную тогдашним грекам; обходились с пленными дружелюбно и назначали всегда срок для их рабства, отдавая им на волю или выкупить себя и возвратиться в отечество, или жить с ними в свободе и братстве. Столь единогласно хвалят летописи общее гостеприимство славян, редкое в других землях и доныне весьма обыкновенное… Славянин, выходя из дому, оставлял дверь отворенною и пищу готовую для странника. Купцы, ремесленники охотно посещали славян, между которыми не было для них ни воров, ни разбойников» (Н.М. Карамзин). Не только русское гостеприимство мы узнаём в наших предках: «Так как между ними нет единомыслия, то они не собираются вместе, а если и соберутся, то решенное ими тотчас же нарушают другие, так как все они враждебны друг другу и при этом никто не хочет уступать другому» (Маврикий Стратег). Это качество замечалось и в предхристианские века: «Между славянами господствовали постоянно различные мнения; ни в чем они не были между собой согласны, если одни в чем-нибудь согласятся, то другие тотчас же нарушат их решение, потому что все питают друг к другу вражду и ни один не хочет повиноваться другому. Такое поведение проистекало, естественно, из разрозненности, особости быта по родам, из отсутствия сознания об общем интересе вне родового» (С.М. Соловьев). Природа русской разности и розни коренилась не только в родовой обособленности. Русская народность складывалась большой по численности и территории, вбирающей множество различных племен. Единящей силы хватало на соединение, но не хватало на единообразие, что сказывается во все века.

К моменту крещения языческий характер славянина блистал достоинствами и пороками: «Кровавая месть, частая возможность убийства в ссоре, на пирах… Скорость в обиде и скорость к мести, преобладание физических стремлений, мало сдерживаемых религиозными и нравственными законами; сила физическая на первом плане – ей весь почет, все выгоды; богатырь, которого сила доведена в народном воображении до чудовищных размеров, – вот герой эпохи… При господстве материальной силы, при необузданности страстей, при стремлении юного общества к расширению, при жизни в постоянной борьбе, в постоянном употреблении материальной силы нравы не могли быть мягки; когда силою можно взять все, когда право силы есть высшее право, то, конечно, сильный не будет сдерживаться перед слабым… Славные подвиги нужны были для богатства, богатство нужно было для славных подвигов; обе страсти питали одна другую. Но при этом мы видим, однако, что в образе тогдашнего героя чистое корыстолюбие, страсть к богатству для богатства была осуждена… Несмотря на уважение к силе, она не считалась единственно позволенным средством к торжеству; хитрость ценилась так же высоко, считалась мудростью; перехитрить, переклюкать было тоже подвиг… Богатыри после подвигов силы не знали других наслаждений, кроме материальных: “Руси есть веселие пити”» (С.М. Соловьев). Языческая религия не противоборствовала страстной плоти.

Предхристианская Русь отличалась и множеством добродетелей: «Сличив известия современников-чузеземцев, мы находим, что вообще славяне своею нравственностию производили на них выгодное впечатление: простота нравов славянских находилась в противоположности с испорченными нравами тогдашних образованных или полуобразованных народов. Так, встречаем отзывы, что злые и лукавые попадаются очень редко между славянами. Доброта не исключала, впрочем, свирепости и жестокости в известных случаях; те же писатели, которые хвалят доброту славян, рассказывают ужасы об обхождении их с пленными, с проповедниками христианства… Так часто бывает у людей и целых народов, добрых по природе, но предоставленных влечениям одной только природы» (С.М. Соловьев). Молодому малокультурному народу свойственны неустойчивые состояния, историки и говорят то о хорошем, то о жестоком обращении славян с пленными. Но почти все единодушны в описании добродетелей славян. «О доброте, ласковости и гостеприимстве, а также и о свободолюбии русских славян свидетельствуют единогласно древние источники, и византийские, и арабские» (А.И. Ильин). Европейский учёный XIX века заметил в славянах сочетание качеств, свойственное русскому народу: «Внешняя мягкость славянского существа допустила без сильного противодействия вторжение и господство чуждого элемента, но тягучее ядро, прикрытое этою мягкою внешностью, сделало невозможным, чтобы славянская сущность потерпела какое-нибудь внутреннее изменение от этого чуждого элемента. Так, в сравнительно очень короткое время чужие властители совершенно переродились в славян, и варяжская династия стала и по крови, и по духу такою же русскою, как самый низший слой собственно русского народа» (Г. Рюккерт).

Изначально русские «по натуре деятельны и страстны. Русский таит в себе целый заряд напряженности, своеобычную мощь бытия и существования, пламенное сердце, порыв к свободе и независимости. Об этом стремлении к независимости, об этой тяге к собственному мнению сообщают уже первые византийские и арабские исторические источники… Восточные славяне описаны в них как отважный и исключительно свободолюбивый народ: они не выносят рабства, не поддаются чужому господству и друг другу подчиняются они неохотно; они добродушны и сердечны, очень гостеприимны и надежны, хорошо обращаются со своими рабами и пленными, но склонны к резкой индивидуализации мнений; объединяются с трудом, с ними непросто договориться… С той поры в славянские жилы влились целые потоки азиатской темпераментной крови: от монголов различных оттенков, от кавказских народностей – грузин, армян, черкесов, персов и т.д. Вместе с тем русский темперамент в течение веков вряд ли разбавился или смягчился, напротив, он получил ещё больший заряд интенсивности, что, соответственно, нашло своё выражение в самоутверждении народа, в его стремлении к самобытности, самостоятельности, самоосмыслению» (И.А. Ильин).

 

 

v Воспитание Православием.

 

 

Актом национальной самоидентификации – самосознания русского народа было крещение в Православие. Принадлежность к русскому народу всегда определялась не этнически, а по религиозным и культурным признакам, ибо «греческое вероисповедание, отдельное от всех прочих, даёт нам особенный национальный характер» (А.С. Пушкин). После крещения разные племена сложились в единый народ. Истории известна аналогия: исход из Египта семитских племен, которые Моисей объединил верой в Единого Бога Яхве, – религия явилась основанием формирования и существования еврейского народа. Выбрав Православие, народ оформил себя, талантливая природа увидела себя в духовном зерцале православной религиозности, огранила и определила свою сущность. Православная культура не подавляет богатую природу славянина, обуздывает, окультуривает, созидательно ориентирует душевную энергию, претворяя стихийные доблести в добродетели нравственного существа. «Уже самая сущность новой религии – любовь к ближнему, столь доступная общему пониманию, – и вместе с тем прекращение кровавых человеческих жертв ненасытному Перуну не могли не произвести благодетельного переворота в народных представлениях о Верховном существе и не повлиять на смягчение грубых, жестоких нравов» (Д.И. Иловайский). Вместе с церковнославянским языком народ получил космос духовных традиций: античности, платонизма и неоплатонизма, патристики, Византии, обретя доступ к истокам христианства. Акт духовного рождения наделяет народ своеобразными архетипическими свойствами. Отныне в русском характере отразились православные доминанты: духовность, соборность, универсальность, антиномичность, которые по-разному сказывались на разных уровнях культуры. «Вера в Бога давала русскому народу живую совесть, мудрое терпение, тихое трудолюбие, умение прощать и повиноваться, веру в царя, храбрость, преданность, любовь к родине и способность освещать и освящать лучами этой веры весь свой жизненный уклад – и быт, и труд, и природу, и самую смерть» (И.А. Ильин).

Христианство наиболее метафизическая религия. На судьбе русского народа запечатлено метафизическое тяготение, своего рода метафизическое предпочтение. Это сказывалось в философичности характера, в пренебрежении к благоустройству обыденной жизни, а также в эмпирических измерениях: народ освоил огромные суровейшие пространства, руководствуясь неким идеалом преображения бытия. Православную соборность народ принял как свое, родное. Многое в русской жизни определялось ею, в частности созидание империи – через собирание земель, соборное существование множества племен и религий. Соборность являлась основой русского национального идеала – единство многообразия в Церкви, обществе, государстве; братство и национальная солидарность. Национальный идеал оказывал влияние на формирование характера русского человека, в котором уживались противоположные качества. Выживаемость сочеталась с уживчивостью, самобытность со всечеловечностью – открытостью другим культурам и влияниям. Христианский универсализм сказался в открытости Востоку и Западу, в умении переплавлять различные культурные влияния, разрешать разнообразные проблемы. «Русская национальность есть мировая национальность, никогда не замыкавшаяся в круге племенных интересов, но всегда несшая идеалы общечеловеческой жизни, всегда умевшая дать место в своем деле и в своей жизни множеству самых разнообразных племен» (Л.А. Тихомиров).

В сути своей христианство антиномично: Триединый Бог, Ипостаси Которого едины и неслиянны, Богочеловек, смертию смерть поправ, через Крест – Воскресение, человек – не от мира сего, но в мире сем … Сверху антиномичность русского характера определялась религиозностью, снизу противоречивость характера народа усиливалась противоречивой судьбой. Отсюда склонность к крайностям при тяготении к гармонии, русская вольница при государственном закрепощении, сочетание централизации при самоуправлении земель.

Русская православная религиозность отличается от западной католической и протестантской, что усугубило различие русской и европейской души. «Существеннейшее и драгоценнейшее отличие Православия от Римского католицизма (а потому и от взбунтовавшихся против него детей его – всех протестантских исповеданий) лежит не в догматической сфере, не в обрядовой и не в церковно-организационной, а в сфере религиозного акта и его строения … Всё зависит от того, какие силы человека и народа – их души и духа – определяют самое верование, какие силы главные и первичные – и какие душевно-духовные силы являются вторичными и подчинёнными. Православный человек движим другими первичными силами, чем католик. И в этом главное, неизменимое, неизвратимое, определившее русскую душу, её религию и культуру» (И.А. Ильин).

Религия определяет культуру, жизненный уклад, характер народа. «Возможность оправдания делами есть основное положение всего католицизма. Им доказывается необходимость дел; человек должен творить дела оттого, что делами он оправдывается… Вот почему дела, внешние подвиги, стоят так высоко в католицизме, так исключительно господствуют в жизни, им созданной» (Ю.Ф. Самарин). Западноевропейское христианство ориентирует человека на культ деятельности, на социальный успех, на внешнюю экспансию, на господство над природой. Русское Православие воспитывает созерцательность и духовную углубленность, способность любви к Богу и к людям. Макс Вебер писал о том, что западная ментальность характеризуется преобладанием «целе-рационального» поведения, в котором главное – результат действия. В православном жизнеощущении преобладает «ценностно-рациональная» установка, в которой действия человека оцениваются в соответствии с правильной линией поведения – не по конкретному результату, а в соответствии с традиционными религиозными, этическими, эстетическими и общественными ценностями. И.А. Ильин описывает онтологические характеристики европейской и русской религиозности: «Вера католика есть акт воли. Личной воли и церковной воли. Больше церковной, чем личной. Потому – акт мысли – личной мысли и церковной мысли. Больше церковной, чем личной. Всё остальное есть в католицизме подчиненное, несущественное, нехарактерное или прямо утраченное. Вера православного есть акт любви. Потом акт созерцания. Созерцающая же любовь есть совесть. Всё остальное в Православии – воля, мысль, дисциплина – имеет значение вторичное и подчиненное. В этом главное различие. Отличие Иоанновского духа не от Павловского, а от не-Иоанновского и противо-Иоанновского».

 

· Разница мировоззрения и характера западного и русского человека.

· Зависимость характера от мировоззрения.

 

• Генезис европейской религиозности породил её основные тенденции. «Католик унаследовал свой религиозный акт – от римской, древнеримской культуры, – которая была культурой воли, юридической воли, властной воли, воли к господству над миром. И в то же время культурою мысли, не философской мысли, не разумной мысли, не созерцающей мысли, а мысли отвлеченной, рассудочной, ясной, трезвой, земной, эмпирической. Римлянин дохристианской эпохи был человеком волевой власти, вооруженного господства, трезвой логики, прозаического организаторства. В общем – стихии земной и трезвой. Не стихии любви. Стихии юридически-государственной, стихии договора, авторитета, покорения; стихии не совестной; не созерцающей; не любовной. Элемент расчета и пользы, выгоды и кары, сделки и оружия преобладал здесь над всем и делал римлянина наподобие иудея существом жестоковыйным и к христианству до крайности не предрасположенным. Этот акт – как национальный акт римского народа – влился иррационально в христиан римской нации – проник в католическую Церковь – определил её ментальность, и веру, и этику, и организацию… Католик верует тогда, когда он решит веровать – и начнет заставлять себя верить. Поэтому неверие – как акт злой воли – было для него всегда преступлением; отсюда наказания безбожников, инквизиция, костры, крестовые походы против еретиков и знаменитый трактат “Молот ведьм”, написанный в 1487 году двумя инквизиторами… Эта книга обнаруживает изумительную логику, прекрасное знание Ветхого и Нового Завета, удивительную зоркость в клиническом описании женской истерии – и даёт систематическое наставление, как надлежит, какими нечеловеческими пытками и муками пытать от имени Христа и во славу Христа истерически больных женщин. Я готов признать, что она одна из самых цельных, страшных и безбожных книг… Этим актом воли и рассудка определяется и нравственное учение католицизма. С неподражаемым мастерством логики и знания оно изложено в моральных трактатах отцов иезуитов… Все случаи и положения жизненного конфликта предусмотрены здесь и разрешимы с точки зрения их допустимости, греховности и простительности. Здесь есть и ум, и логика, и опыт, и теологическое образование. Но здесь нет ни сердца, ни живого созерцания, ни совести, а потому нет Христа и христианства. Здесь есть искусное разрешение лжи, коварства, порочности и предательства; здесь есть учение о том, что церковная цель оправдывает всё и всяческие средства; но здесь нет ни любви, ни доброты, ни Божией Благодати» (И.А. Ильин).

 

В православномвоспитании коренятся основания противоречивости русского характера.

Ø В католическом мировоззрении бытие состоит из трёх уровней: мир сей представляет собой сферу естественного, которая находится между небесной сферой сверхъестественного и областью зла – противоестественного. В Европе естественный уровень бытия – от теологии до права и техники – скрупулезно упорядочивал, регламентировал и мораль, и межличностные отношения (культура контракта).

Ø В русском православном миросозерцании мир делится на две сферы – Божественную и адскую. Земное существование не имеет собственной бытийности, это арена борьбы добра и зла. В России слабо развит серединный пласт культуры. Господство духа юридического контракта чуждо русскому человеку, который более ориентирован на возвышенные идеалы и который неформален, задушевен в общении, непосредственно открыт Богу, людям и природе. Но недостаток буферной зоны естественного отзывается в русском человеке не только достоинствами.

 

Ø

Европейская горизонталь (земная укорененность) и русская вертикаль (устремленность к горнему) определяют различия в мировоззрении и характере народов.

 

Русский человек пребывает в мире сем не от мира сего, он ощущает себя странником и пришельцем на этой грешной земле и устремлен к горнему. Поэтому он больше озабочен духовными, бытийными, а не потребительскими интересами. «Русский народ не любит гоняться за внешностию: он больше всего ценит дух, мысль, суть дела» (Ф.М. Достоевский). Русский больше склонен к внутреннему совершенствованию, а не к внешнему успеху, он больше печется о спасении души, а не о завоевании мира или приобретении земных благ, и поэтому же в жизни он вполне неприхотлив. «Он любит этот мир не ради его самого, а ради выявления в нем Божественного мира. Он ценит этот мир лишь постольку, поскольку видит в нем исходный материал для осуществления своей миссии… Русский не выносит расхождения между истиной и действительностью. Примечательно, что в русском языке для двух этих понятий существует одно и то же слово – правда. В своём редком двойном смысле оно означает то, что есть, и то, что должно быть. Русский не может жить иначе как не задумываясь, вносить элементы высшего порядка в вещественный мир, даже если этот мир их отторгает. В конечном счете, земное приносится в жертву идее» (В. Шубарт).

 

 

в то время как западный человек стремится самоустраняться от сложных вопросов и важнейших проблем.

 

· Православная религиозность и русская душа.

Православная религиозность вырабатывала «тип русского человека с его недовольством этим миром, с его душевной мягкостью, с его нелюбовью к могуществу этого мира, с его устремленностью к миру иному, к концу, к Царству Божьему. Русская народная душа воспитывалась не столько проповедями и доктринальным обучением, сколько литургически и традицией христианского милосердия, проникшей в самую глубину душевной структуры» (Н.А. Бердяев).

Многие века христианское благовестие было жизненным призывом для русского человека. «Религия для русского – не второстепенное дело, которое “имеет кое-что сказать”, не воскресная разгрузка благочестивых чувств, которые в жизни не находят применения, не обязательная церковная служба, после которой человек опять семь дней бесцеремонно ступает по жесткой мостовой повседневности. Верующий русский всегда несколько “одержим”, не в смысле, что он “рвет и мечет”, а в том, что он всё же чем-то ожесточен, так что время от времени должен уговаривать себя, чтобы не “выпасть” окончательно из скучной колеи повседневности. А если он молод, ему слишком хочется добиться своего с прямолинейным радикализмом и честной последовательностью, тут же, сегодня же, сейчас же. Перед лицом Божиим русский в своем “да” и “нет” – честен. Религия для него является чем-то “бескомпромиссным”. Эту склонность и особенность восточного благочестия на Западе склонны воспринимать и оценивать скорее как исключение. Как ты веруешь, так и реализуешься в жизни: за верой следует воля, за ней – слово, за словом – дело; остальное равносильно предательству собственной веры. Этот посыл застрял где-то в сердце и в жилах каждого русского, это ощущение в каждом русском может пробудиться внезапно и перевернуть всю его жизнь» (И.А. Ильин).

«Во что веруешь – то и имеешь», – говорил апостол Павел. Русское мироощущение ориентировано на Абсолют и ищет абсолютное начало во всем, поэтому тяготеет к органичной цельности, избегает дробления на самодовлеющие сферы. «У русских, с их четко выраженной способностью к цельному созерцанию, всегда было сильно развито чувство, что ничто не следует рассматривать в отдельности» (В. Шубарт). Русское сознание универсально, всеобъемлюще, это народ, «естественное влечение которого – всеобъемлющая многосторонность духа» (В.Ф. Одоевский). Русскому присуща «устремленность к чему-то бесконечному. У русских всегда есть жажда иной жизни, иного мира, всегда есть недовольство тем, что есть. Эсхатологическая устремленность принадлежит к структуре русской души. Странничество – очень характерное русское явление, в такой степени незнакомое Западу. Странник ходит по необъятной русской земле, никогда не оседает и ни к чему не прикрепляется. Странник ищет правды, ищет Царства Божьего, он устремлен вдаль. Странник не имеет на земле своего пребывающего града, он устремлен к Граду Грядущему. Народный слой всегда выделял из своей среды странников… Есть не только физическое, но и духовное странничество. Оно есть невозможность успокоиться ни на чем конечном, устремленность к бесконечному» (Н.А. Бердяев).

Русский национальный дух органично соборен, в больном состоянии соборность оборачивалась тоталитарностью – общностью во зле. По мере отчуждения от православного жизнеощущения сознание образованных слоев становилось всё более дробным, расколотым и вместе с тем тоталитарным – всецело захваченным частным принципом.

С универсальной ориентацией русского духа и отсутствием серединной культуры связан русский максимализм: стремление к абсолютному во всем, к цельности мировоззрения, равнодушие к частному, частичному, неумение и нежелание рассматривать проблемы партикулярно (отъединённо от общего смысла), неумение русского человека находить компромисс – как можно найти компромисс между добром и злом! В то время как европейская культура построена на компромиссе интересов и компромиссе ценностей. Отсутствие серединного царства сказывается у русских «неискушенностью в выборе более цивилизованных пропорций добра и зла» (Г.В. Федотов), впадением в крайности, вплоть до противоположностей святое – звериное. Русскому духу несвойственна отвлеченная игра с понятиями, он с трудом мыслит частно, секулярно. «Русские вообще плохо понимают значение относительного, ступенность исторического процесса, дифференциацию разных сфер культуры. С этим связан русский максимализм. Русская душа стремится к целостности, она не мирится с разделением всего по категориям, она стремится к Абсолютному и всё хочет подчинить Абсолютному, и это религиозная в ней черта. Но она легко совершает смешение, принимает относительное за абсолютное, частное за универсальное, и тогда она впадает в идолопоклонство. Именно русской душе свойственно переключение религиозной энергии на нерелигиозные предметы, на относительную и частную сферу науки или социальной жизни» (Н.А. Бердяев). Религиозная катастрофа для русского человека губительна: с потерей Божественного образа русский человек теряет и человеческий облик. Ибо нет серединного мира и нет средней меры во всем.

С метафизической ориентацией русского духа связана склонность к философским размышлениям. Иронично писал об увлеченности предельными вопросами русских мальчиков Ф.М. Достоевский: «Вот, например, здешний трактир, вот они и сходятся, засели в угол. Всю жизнь прежде не знали друг друга, а выйдут из трактира, сорок лет опять не будут знать друг друга, ну и что ж, о чем они будут рассуждать, пока поймали минутку в трактире-то? О мировых вопросах, не иначе: есть ли Бог, есть ли бессмертие? И множество, множество самых оригинальных русских мальчиков только и делают, что о вековечных вопросах говорят… Да, настоящим русским, конечно, это первые вопросы и прежде всего, да так и надо». Богословско-философский интерес проявляется не только у интеллигенции и молодежи: «Русскому народу свойственно философствоват

⇐ Предыдущая567891011121314Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: