Прагматическое употребление и злоупотребление знаками

Когда знак, произведенный или употребленный интерпретатором, используется как средство получения информации об интерпретаторе, то принимается точка зрения более высокого уровня семиозиса, а именно: дескриптивной прагматики. Такой взгляд на знаки стал общим достоянием благодаря психоанализу в психологии, прагматизму в философии, а теперь и благодаря социологии знания в области социальных наук. Газетные утверждения, политические воззрения, философские теории все больше рассматриваются сквозь призму тех интересов, которые выражены и обслуживаются производством и использованием соответствующих знаков. Для психоаналитиков сны представляют интерес потому, что они проливают свет на того, кто эти сны видит; социологов в области знания интересуют социальные условия, при которых получают распространение те или иные доктрины или системы доктрин. Однако ни первые, ни вторые не интересуются тем, являются ли сны или доктрины истинными в семантическом смысле этого слова, то есть существуют ли ситуации, которые обозначались бы этими снами или доктринами. Подобные исследования, наряду со многими другими, подтвердили на широком материале общий тезис прагматизма об инструментальном характере идей.

Любой знак может быть рассмотрен исходя из психологических, биологических и социологических условий его употребления. Знак выражает свою интерпретанту, но она не является его денотатом; только на более высоком уровне отношение знака к интерпретатору само становится предметом десигнации. Когда это осуществлено и найдено некоторое соотношение, знак приобретает индивидуальную и социальную диагностическую ценность и тем самым становится новым знаком на более высоком уровне семиозиса. Знаки, так же как и вещи, не являющиеся знаками, могут становиться диагностическими знаками: тот факт, что у больного жар, сообщает определенные сведения о его состоянии; аналогичным образом тот факт, что некто использовал определенный знак, выражает состояние этого человека, потому что интерпретанта знака есть часть поведения индивидуума. В таких случаях одно и то же знаковое средство может функционировать как два знака — один, интерпретированный больным как указывающий на свои денотаты, и другой, интерпретированный врачом, ставящим диагноз, как указывающий на интерпретанту, подразумеваемую знаком, исходящим от больного.

Все знаки могут изучаться с точки зрения прагматики, более того, целесообразно в некоторых случаях использовать знаки, чтобы произвести некоторые процессы интерпретации независимо от того, существуют ли объекты, обозначенные знаками, или даже от того, возможны ли формально данные сочетания знаков в свете правил образования и преобразования в том языке, в котором данные знаковые средства обычно используются. Некоторые логики страдают, по-видимому, как бы обобщенным страхом перед противоречиями, забывая, что, хотя противоречия препятствуют обычному применению дедукции, они могут быть вполне совместимы с другими задачами. Даже знаки языка имеют много других применений, помимо сообщения подтверждаемых пропозиций: они могут быть многообразно использованы для управления своим собственным поведением или поведением других людей, употребляющих знаки, путем производства некоторых интерпретант. К этому типу относятся приказания, вопросы, просьбы и призывы и в значительной степени знаки, используемые в литературе, живописи, скульптуре. Эффективное использование знаков для эстетических и практических целей может потребовать весьма существенных изменений по сравнению с наиболее эффективным использованием тех же самых знаковых средств для целей науки. Можно извинить ученых или логиков, если они судят о знаках исходя из своих собственных интересов, но специалиста-семиотика должны интересовать все измерения и все употребления знаков; синтактика, семантика и прагматика знаков, используемых в литературе, различных видах искусства, морали, религии и вообще в суждениях, — столь же его дело, как и исследование знаков, используемых в науке. Как в одном, так и в другом случае употребление знаковых средств варьируется в зависимости от цели, которой оно служит.

Семиотика должна не только отстаивать свое законное право изучать для определенных целей воздействие знака на тех, кто будет его интерпретировать, но она должна также поставить перед собой задачу разоблачать смешение различных целей, для которых используются знаки, будь то смешение ненамеренное или сознательное. Подобно тому, как собственно синтактические или семантические утверждения могут маскироваться в форме, которая заставляет принимать их за утверждения о внеязыковых объектах, точно так же могут маскироваться и прагматические утверждения; тогда они становятся — в качестве квазипрагматических утверждений — особой формой псевдопредложений о вещах. В случаях явной недобросовестности цель достигается тем, что употребленным знакам придаются характеристики утверждений, имеющих синтактическое и семантическое измерения, так что они кажутся логически доказанными и эмпирически подтверждёнными, хотя в действительности ни того, ни другого нет. Для подкрепления обоснованности очевидного утверждения может быть привлечена интеллектуальная интуиция, стоящая якобы выше научного метода. Маскироваться может не только одно измерение под другие, маскировка может наблюдаться и в пределах самого прагматического измерения; цель, несостоятельность которой обнаружилась бы при свете научного исследования, выражается в форме, подходящей для других целей; агрессивные действия индивидуумов и социальных групп зачастую прикрываются покровом морали, а декларируемая цель часто отличается от подлинной. Есть даже особый интеллектуалистский способ оправдывать недобросовестность в употреблении знаков: отрицание того, что у истины есть какие-либо другие компоненты, кроме прагматического, и провозглашение истинным любого знака, если он служит интересам того, кто им пользуется. В свете сказанного выше должно быть ясно, что слово истина, как оно обычно используется, — это семиотический термин, который нельзя употреблять с точки зрения какого-либо одного измерения, в противном случае это должно быть эксплицитно оговорено. Те, кому хотелось бы верить, что «истина» — термин сугубо прагматический, часто ищут поддержки у представителей прагматизма и, естественно, умудряются не заметить (или не признают открыто), что прагматизм как продолжение эмпиризма представляет собой обобщение научного метода для философских целей, что прагматизм не может утверждать, что повседневное употребление слова истина, к чему он привлек внимание, могло бы зачеркнуть ранее установленные факторы. Некоторые вырванные из контекста высказывания Джеймса, казалось, оправдывали такое извращение прагматизма, однако, всерьез изучая Джеймса, нельзя не видеть, что его учение об истине было в принципе семиотическим: он ясно осознавал необходимость привлечения формальных, эмпирических и прагматических факторов; основную трудность для него представляло объединение этих факторов, поскольку у него не было той основы, которую дает развитая теория знаков. Дьюи недвусмысленно отрицал попытки отождествления истины и полезности. Прагматисты утверждали, что у истины есть аспекты, изучаемые прагматизмом и прагматикой; замена этого положения утверждением, что у истины есть только такие аспекты, является интересным примером извращения результатов научного анализа с целью придать правдоподобность квазипрагматическим утверждениям.

Чаще всего «псевдопредложения о вещах» квазипрагматического типа не являются результатом намеренного обмана других людей посредством использования знаков, но случаями неосознанного самообмана. Так философ, если есть настоятельная необходимость, может на основе сравнительно немногочисленных фактов построить сложную знаковую систему, возможно, даже в математической форме, и тем не менее большинство ее терминов может не иметь семантических правил употребления; впечатление, что по истинности эта система, возможно, стоит выше науки, возникает из смешения аналитических и синтетических предложений и из иллюзии, будто вызванное знаками сочувственное отношение составляет семантические правила. Сходное явление можно наблюдать в мифологии, где нет явного влияния научных типов выражения.

Особенно интересные аберрации претерпевают семиотические процессы в некоторых явлениях, изучаемых психопатологией. Обычно знаки замещают означаемые объекты только до известной степени; но если по тем или иным причинам интерес в самих объектах не может быть удовлетворен, то место объектов все больше и больше начинают занимать знаки. Такое движение очевидно уже в эстетических знаках, но интерпретатор не смешивает по-настоящему знак с объектом, который знак означает: описанный или нарисованный человек может, разумеется, быть назван человеком, но при этом более или менее четко осознается статус знака — это только нарисованный или описанный человек. При использовании сигналов в магии различие проводится менее четко; действия со знаковым средством заменяют действия с трудно уловимым объектом. При некоторых же разновидностях безумия различие между десигнатом и денотатом исчезает вовсе; мучительно-беспокойный мир реально существующего отодвигается в сторону, и неудовлетворенные интересы получают, насколько это возможно, удовлетворение в сфере знаков; при этом в различной степени игнорируются требования непротиворечивости и проверяемости, предъявляемые к синтактическим и семантическим измерениям. Область психопатологии дает широкие возможности для приложения семиотики и для ее обогащения. Ряд исследователей в этой области уже осознал, что понятие знака занимает здесь ключевое место. И если, вслед за прагматистами, отождествить мыслительные явления с реакциями на знаки, сознание — с референцией при помощи знаков, разумное (или «свободное») поведение — с управлением поступками путем предвидения последствий, которое становится возможным благодаря знакам, тогда психология и социальные науки смогут осознать, в чем состоит различие их задач, и найти свое место в пределах объединенной науки. И нет ничего фантастического в предположении, что понятие знака может оказаться столь же фундаментальным для наук о человеке, как понятие атома для физических наук и клетки для наук биологических.

VI. ЕДИНСТВО СЕМИОТИКИ

Значение

Мы изучали некоторые черты феномена функционирования знаков, прибегнув к абстракции, связанной с различением синтактики, семантики и прагматики, — совершенно так же, как биологи изучают анатомию, экологию и физиологию. И хотя мы эксплицитно признавали, что это абстракция, и постоянно соотносили между собой три составные части семиотики, все же теперь целесообразно еще более эксплицитно привлечь внимание к единству семиотики.

В широком смысле, любой термин синтактики, семантики или прагматики — это семиотический термин; в узком же смысле, семиотическими являются только такие термины, которые не могут быть определены исходя только из какой-либо одной составной части семиотики. В строгом смысле семиотические термины — это «знак», «язык», «семиотика», «семиозис», «синтактика», «истина», «знание» и т. п. Ну, а как обстоит дело с термином «значение»? В предыдущем изложении мы его сознательно избегали. И в целом при обсуждении знаков также хорошо было бы обойтись без термина «значение»; с точки зрения теории, в нем вообще нет нужды, и его не следует вводить в язык семиотики. Но поскольку этот термин имеет громкую историю, поскольку его анализ может прояснить некоторые важные положения данной работы, настоящий раздел будет посвящен его обсуждению.

Путаница, связанная со «значением "значения"», отчасти кроется в неспособности различать с достаточной ясностью то измерение семиозиса, которое является в данный момент предметом рассмотрения, — эта ситуация наблюдается также при недоразумениях с терминами «истина» и «логика». В одних случаях «значение» указывает на десигнаты, в других — на денотаты, иногда — на интерпретанту; в ряде случаев — на то, что знак имплицирует, в.других — на процесс семиозиса как таковой, а зачастую — на значимость или ценность. Аналогичная путаница обнаруживается в обычном употреблении слов «означает», «значит», «подразумевает», «выражает», а также тогда, когда лингвисты пытаются определить такие термины, как «предложение», «слово»и «часть речи». Самым легким объяснением причин подобной путаницы было бы предположение, что для тех важнейших целей, которым служат общеупотребительные языки, не было необходимости в точном обозначении различных факторов, участвующих в семиозисе, — на процесс просто указывали каким-либо образом с помощью слова «значение». Но если такое расплывчатое словоупотребление переходит в сферы, где важно понимание семиозиса, возникает путаница. И тогда приходится либо отказаться от термина «значение», 'либо придумать способы уточнять его употребление в каждом конкретном случае. Семиотика не покоится на теории «значения», напротив, термин «значение» нуждается в разъяснении с точки зрения семиотики.

Другой фактор, способствующий путанице, — психолингвистический: людям вообще трудно мыслить ясно о сложных функциональных и реляционных процессах, и эта ситуация нашла отражение в преобладании определенных языковых форм. Действие сосредоточивается вокруг оперирования вещами, обладающими признаками, но тот факт, что эти вещи и свойства выступают только в сложных связях, осознается гораздо позже и с большим трудом. Отсюда естественность того, что Уайтхед назвал иллюзорностью простой локации [места]. Когда речь идет о значении, попытки искать его напоминают поиски мраморных шариков для игры: значение рассматривается как некоторая вещь среди других вещей, как определенное «нечто», определенным образом расположенное в определенном месте. Таким местом может быть признан десигнат, который тем самым трансформируется в некоторых разновидностях «реализма» в Особый род объекта — нечто вроде «платоновской идеи», обитающей в «царстве сущностей» и воспринимаемой, вероятно, с помощью особой способности интуитивно постигать «сущности». Или же таким местом может оказаться интерпретанта, которая в концептуализме трансформируется в понятие или идею, обитающую в особой сфере мыслительных единиц, отношение которых к «психическим состояниям» индивидуальных интерпретаторов сформулировать очень трудно. Наконец, в отчаянии от такой альтернативы можно обратиться к знаковому средству — хотя в истории такого взгляда придерживались лишь немногие «номиналисты», если вообще таковые были. В действительности же ни одна из этих точек зрения не оказалась состоятельной и необходимой. Как семиотические термины ни «знаковое средство», ни «десигнат», ни «интерпретанта» не могут быть определены без соотнесения друг с другом; следовательно, за ними стоят не изолированные сущности, но вещи или свойства вещей в определенных, точно устанавливаемых функциональных отношениях к другим вещам или свойствам. «Психическое состояние» или даже реакция как таковые не являются интерпретантами, но становятся ими, коль скоро представляют собой «учитывание чего-либо», вызванное знаковым средством. Точно так же ни один объект как таковой не является денотатом, но становится им, если он выступает как член класса объектов, означаемых с помощью некоторого знакового средства согласно семантическому правилу, которое для этого знакового средства существует. Ничто по своим внутренним свойствам не есть знак или знаковое средство, но может стать таковым, если, выступая посредником, позволяет чему-либо учесть что-либо. Значения не следует размещать как сущности в каком-либо месте процесса семиозиса, но следует определять исходя из этого процесса в целом. «Значение» — это семиотический термин, а не имя в языке, на котором говорят о вещах; сказать, что в природе существуют значения, вовсе не значит утверждать, что имеется класс сущностей наравне с деревьями, скалами, организмами, а значит только, что такие объекты и свойства функционируют в рамках процесса семиозиса.

При таком подходе можно также избежать и другого постоянного камня преткновения, а именно признания значения явлением в принципе личным, частным или субъективным. Исторически такой взгляд во многом складывался благодаря усвоению концептуалистического подхода ассоциативной психологией, которая сама некритически восприняла распространенную метафизическую идею субъективности опыта. Оккам или Локк вполне сознавали важность навыка в функционировании знаков, но по мере того как ассоциативная психология все больше и больше сводила мыслительные явления к сочетаниям «психических состояний» и представляла эти состояния как имеющие место в «мозгу» индивидуума и доступные только его субъективному сознанию, само значение стало рассматриваться в этом свете. Считалось, что значения недоступны наблюдению извне, но что индивидам так или иначе удается передавать свои личные мыслительные состояния, используя звуки, письмо и другие знаки.

Понятие субъективности опыта невозможно здесь обсудить с той тщательностью, которую заслуживает данная проблема. Можно, однако, предположить, что такой анализ показал бы, что сам термин «опыт» является термином отношения, маскирующимся под название вещи, х есть опыт (experience), если и только если имеется некоторый у (субъект опыта), находящийся с л: в отношении опыта. Если сокращенно обозначить отношение опыта как Е, тогда класс у-ов, такой, что у находится в отношении E к чему-либо, есть класс субъектов опыта, а х-ы, к которым нечто находится в отношении Е, образуют класс данных опыта. Следовательно, опыт не есть особый класс объектов наравне с другими объектами, но объекты в определенном отношении. Отношение Е не будет здесь рассматриваться подробно (это составляет основную задачу эмпиризма), но в качестве первого приближения можно сказать, что воспринимать нечто как данное в опыте — значит учитывать свойства этого «нечто» посредством соответствующего поведения; опыт является непосредственным в той степени, в какой он формируется путем непосредственной реакции на нечто, о чем идет речь, и опосредованным в той степени, в какой он формируется через знаки. Для того чтобы y_l воспринял в опыте х_l достаточно, чтобы имело силу y_l Ех_l, восприятие опыта будет осознанным, если y_lEx_l есть отношение опыта (то есть если имеет силу у_lЕ [y _l Ex _l), в противном случае восприятие опыта бессознательно. Опыт x_l является de facto субъективным по отношению к у_l если y_l является единственным, кто находится в отношении E к х_l; опыт x_l является по своим внутренним свойствам субъективным по отношению к y_l соответственно определенному состоянию знания, если известные законы природы позволяют сделать вывод, что никакой другой у не может находиться в этом отношении к х_г Аналогично этому, опыт является de facto интерсубъективным (межсубъективным), если он не является de facto субъективным, и он потенциально интерсубъективен, если не является субъективным по своим внутренним свойствам. Следует отметить, что при таком употреблении терминов может оказаться, что человек не в состоянии непосредственно воспринимать как данные опыта такие аспекты самого себя, которые другие могут воспринимать непосредственно, и таким образом граница между субъективным и интерсубъективным опытом отнюдь не совпадает с различием между субъектами опыта и внешними объектами.

Какое же отношение имеет этот (пробный и предварительный) анализ к проблеме значения? Можно допустить, если это будет подтверждено фактами, что существуют некоторые данные опыта, которые являются de facto субъективными, когда дело касается непосредственного опыта, и что, возможно, это справедливо и в отношении непосредственного опыта процесса семиозиса; не было бы ничего удивительного в заключении: если я — интерпретатор конкретного знака, значит, имеются некоторые аспекты процесса интерпретации, которые я могу непосредственно воспринимать в опыте, а другие не могут. Важно, что такой вывод не будет противоречить положению о потенциальной интерсубъективности любого значения. Тот факт, что у _l и у₂ не находятся в отношении непосредственного опыта к опыту другого, не мешает обоим непосредственно воспринимать в опыте х_l а также опосредованно означать (и, следовательно, опосредованно воспринимать), используя знаки, отношения опыта, в которых находится другой субъект — потому, что при определенных обстоятельствах объект, который не дан в непосредственном опыте, может тем не менее быть обозначен. Применим сказанное к случаю конкретного знака: непосредственное восприятие в опыте ситуации значения у y_l и у₂ может быть различным, но тем не менее оба они могут иметь одно и то же общее значение и, как правило, в состоянии решить, что» хочет сказать другой посредством знака и в какой степени эти два значения одинаковы или различны. Для того чтобы определить, какое значение имеет S_l (то есть — знаковое средство) для y_l исследователю совершенно не нужно становиться у_l или иметь такое же восприятие S_l как у _l — достаточно определить, как S_l связано с другими знаками, употребляемыми у _l в каких ситуациях y_l использует S_l для целей означения и каковы ожидания у _l когда он реагирует на S_l. В той мере, в какой указанные отношения оказываются одинаковыми для у₂, как и для у_l S_l имеет для них одинаковое значение; в той мере, в какой эти отношения для у _l и у₂ различны, различается значение S_l.

Итак, поскольку значение знака исчерпывающе характеризуется установлением для него правил употребления, значение любого знака может быть в принципе определено с помощью объективного исследования. А поскольку таким образом можно (если это целесообразно) стандартизировать такое употребление, то результатом является потенциальная интерсубъективность значения любого знака. Даже тогда, когда знаковое средство субъективно по своим внутренним свойствам, существование его с тем или иным значением может быть подтверждено опосредованно. Верно, что на практике определение значения сопряжено с трудностями и что различия в употреблении знаков даже членами одной социальной группы очень велики. Однако, с точки зрения теории, важно понять, что субъективный характер некоторых данных опыта и даже восприятий в опыте знакового процесса совместим с возможностью объективного и исчерпывающего определения любого значения.

Как было сказано выше, термин «значение» был введен здесь лишь условно, для того чтобы более четко представить концепцию данной работы; далее этот термин употребляться не будет, ибо он ничего не добавляет к системе семиотических терминов. Как можно видеть из приведенного выше рассуждения, то, что будет названо знаковым анализом, соответствует требованиям научного исследования. Знаковый анализ — это изучение синтактического, семантического и прагматического измерений конкретных процессов семиозиса; это выяснение правил употребления данных знаковых средств. Логический анализ в самом широком понимании термина «логика» тождествен знаковому анализу; в более узком смысле логический анализ составляет некоторую часть знакового анализа, как, например, изучение синтактических отношений того или иного знакового средства. Знаковый анализ (то есть дескриптивная семиотика) может быть осуществлен в соответствии с общепризнанными принципами научного исследования.