ОРДЕН ИЕЗУИТОВ. Почему возник орден иезуитов. Иезуиты. «за работой». Как иезуиты добивались влияния. и власти. Дисциплина и «мораль» иезуитов.

ОРДЕН ИЕЗУИТОВ

История человечества знает много чёрных страниц. И всё же в многовековой летописи насилий и злодеяний, которыми было куплено господство рабовладельцев, феодалов и капиталистов, едва ли можно отыскать пример деятельности, которая была бы такой гнусной, такой вредоносной, как деятельность иезуитов.

Начав служить католической церкви, иезуиты кончили прислуживанием американскому разбойничьему империализму.

От XVI в. до наших дней тянется цепь преступлений и грязных дел, постыдных злоупотреблений суеверием и невежеством и актов беспримерного вероломства и шпионажа. Свойственная иезуитам готовность не останавливаться ни перед чем для достижения поставленной цели, их стремление прикрыть любую низость обманом и лицемерием вызывали не раз волну широкого возмущения. Много раз их мошенничества и обманы приводили к тому, что иезуитов изгоняли из той или иной страны, где их злодейства становились нетерпимыми.

От гибели и уничтожения иезуитов всякий раз спасала благосклонность тёмных сил реакции, которым всегда требовались расторопные и не ведающие брезгливости агенты, преисполненные служебного усердия и ненависти к трудящимся.

Английский буржуазный протестантский историк Макó лей говорит о влиянии иезуитов, об их проникновении во все страны, во все области деятельности: «Они проникали из одной страны в другую, переодеваясь самым различным образом, то под видом жизнерадостных рыцарей, то под видом простых крестьян, то в качестве пуританских проповедников. Их можно было обнаружить одетыми в платье мандарина, в роли руководителя Пекинской обсерватории...

С чувством полного подчинения иезуит предоставлял начальнику решить, должен ли он жить на северном полюсе, или под экватором... Они направляли советы королей... Тайны прави-{199}тельств и почти всех знатных фамилий во всей католической Европе находились в их руках».

Английский историк рисует здесь внешнюю картину: он отмечает пронырливость иезуитов, их стремление пролезать во все щели, их намерение всюду и везде навязывать свою волю. Он говорит о лживости и изворотливости иезуитов, об их уменьи разыгрывать любую роль, о дисциплине, связывавшей членов этой чудовищной организации. Но при этом вне поля зрения буржуазного автора остаётся главное: он не выясняет причин, вызвавших к жизни иезуитскую организацию, он не раскрывает содержание деятельности иезуитов и не объясняет классового характера этой деятельности.

Почему возник орден иезуитов.

Буря реформации и крестьянской войны затронула все страны Западной Европы. Она поколебала вековое здание католической церкви снизу доверху. Католическая церковь подверглась всеобщему осмеянию. Её невежественные и развращённые служители утратили свой былой авторитет, свою прежнюю власть. В ряде стран дворяне прибрали к рукам обширные епископские и монастырские земли. В Дании, Швеции, в Англии этому способствовали короли, желавшие щедрой раздачей церковных угодий привлечь и подчинить своему влиянию дворян. О захвате церковного добра помышляли и дворяне Польши и Испании, готовые приветствовать реформацию в своих странах. Скопидомные горожане Германии, Англии, Нидерландов решительно отвергали церковные поборы и вымогательства католической церкви, осмеивали пышный и дорогостоящий католический культ и бесчисленные праздники, объявляли себя последователями Лютера и других реформаторов. Народные массы всюду выступали против католической церкви, оберегавшей феодальные устои и благословлявшей вековое угнетение бесправного люда. Реформационное движение одерживало всё новые и новые победы, переходило из страны в страну, и в 30—40-х годах XVI в. многим казалось, что католическая церковь неминуемо рухнет под напором разрушительной критики, под натиском своих многочисленных врагов.

Этой угрозы не могли не ощущать прелаты католической церкви, её кардиналы и епископы, аббаты ещё не упразднённых монастырей, богословы и папские приспешники.

Оправившись от первых сокрушительных ударов, нанесённых реформацией, они пытались возвратить католической церкви её прежнюю роль, её былое господство. Но надежды и попытки отцов церкви остались бы бесплодными и тщетными, если бы эти отцы церкви не нашли союзников и помощников.

Реформационное движение, так широко развернувшееся в Европе, не было единым и однородным. У дворян и крестьян не могло быть общих задач, не могло быть одинаковых стремлений. Мартин Лютер, ставший верным прислужником князей, призы-{200}вал к жестокой расправе над восставшими крестьянами и сравнивал многострадальное немецкое крестьянство с ослом, обязанным безропотно нести тяжёлую поклажу. Великая гроза 1525 г. оставила неизгладимый след в сознании миллионов крестьян и городских плебеев. Гигантское зарево крестьянской войны озарило мир, и в свете его крестьяне и плебеи Европы увидели всю глубину общественной несправедливости. И хотя великая историческая битва была проиграна, память о ней сохранили и угнетатели и угнетённые. Идеи Томаса Мюнцера, идеи анабаптистов, требования швабских и франконских крестьян жили в народном сознании. Борьба с феодалами, протест против феодального угнетения не ушли в прошлое. То там, то здесь возникали новые крестьянские восстания.

На юге Германии, где оставались нерушимыми все старые и ненавистные формы феодального угнетения, крестьянские движения были очень часты. И неизменно эти движения носили реформационную окраску. Баварские крестьяне воскрешали идеи анабаптистов. Поэтому баварский герцог Альбрехт V писал мюнхенскому совету: «Слава бога и спасение души должны быть поставлены выше всех светских интересов».

Страх делал чванного герцога благочестивым. Тот же страх сделал его позднее покровителем иезуитов. Это был страх перед крестьянами, которые не мирились со своим положением и упорно искали своей крестьянской правды. Перепуганный герцог в своих баварских владениях и не менее испуганный император в своих австрийских землях спешили приостановить опасное брожение. Они желали сковать крестьянскую массу христианским смирением и повиновением католической церкви, умевшей усыплять умы верующих и парализовать их волю, умевшей убаюкивать людей сладкими речами о загробном мире и отвращать их мысль от непорядков и бедствий греховной земной жизни. Такую же опасность представляли для правителей мятежные выступления польского, испанского, сицилийского крестьянства. Государи этих стран видели надёжный и испытанный оплот в старой католической церкви, умевшей порабощать тёмную массу. С этими надеждами сочетались и политические расчёты. Император в Вене связывал с торжеством католицизма мечту о подчинении гордых протестантских князей, мечту об усилении императорской власти в Германии.

Позднее испанский король Филипп II использовал католическую церковь как свою опору в борьбе за господство Испании над народами и государствами Европы.

Таким образом, мысль об укреплении, о спасении католической церкви находила убеждённых и ревностных сторонников в лице многих европейских государей и князей, в лице феодалов, смертельно ненавидевших и горожан и крестьянскую массу. В их лице католические прелаты и их верховный глава в Риме могли найти надёжных союзников. С их помощью можно было начать {201} борьбу за восстановление влияния и господства католической церкви.

Для того чтобы подобная борьба была успешной, необходимы были новые средства, новые приёмы борьбы. Необходима была новая организация.

Такой организацией и стал орден иезуитов.

Основатель ордена.

Испанский дворянин Иньиго (Игнатий) Лопец де Рекальде де Оназ-и-де-Лойола, отпрыск обедневшей дворянской семьи, был восьмым по счёту сыном дона Бельтрама Лойолы. Подобно сотням испанских дворян того времени, он не мог рассчитывать на отцовское наследство; подобно им, он был проникнут кичливым высокомерием, стыдился своей бедности, но презирал труд и никогда не помышлял о скромном трудовом заработке. Как и другие испанские дворяне, он мечтал о подвигах и отличиях, о ратной славе. Честолюбие рисовало ему пленительные видения будущего, в ожидания которого юный дон Иньиго развлекался, как умел. Он доверчиво выслушивал фантастические небылицы о проказах дьявола и приключениях ведьм, при случае разыгрывал влюблённого и писал скверные стихи. Он набожно молился по праздникам и исправно грешил в будние дни.

В 1521 г. Лойола участвовал в обороне Памплоны, осаждённой французами, и был тяжело ранен. Это ранение изменило его судьбу. Ему пришлось провести долгие месяцы на госпитальной койке, перенести мучительные операции, страдая от рук тогдашних неумелых хирургов, не имевших представления об обезболивающих средствах.

Переломанные кости постепенно срослись, но раненая нога оказалась короче другой, и это обстоятельство разрушило все надежды на рыцарскую карьеру.

Томительное безделье госпиталя заставило Лойолу читать и перечитывать жития святых и другую оказавшуюся под рукой церковную литературу. Сначала такое занятие казалось скучным, но за отсутствием рыцарских романов больной вынужден был примириться со святыми.

Понемногу он стал находить смысл в этом занятии, и мысль его получила новое неожиданное направление. Если слава невозможна для хромого рыцаря, то, быть может, она окажется доступной для хромого служителя церкви?

Впечатления от прочитанного причудливо смешивались и сочетались с рассказами о дальних странах, о языческом населении сказочных заморских островов. Тело Лойолы оставалось неподвижным, но его фантазия неустанно действовала. Разве приобщение жителей Индии и Китая к христианству не являлось бы подвигом? Разве посрамление еретиков не оказалось бы великой заслугой?

Легенда о Лойоле, созданная его последователями, полна занимательных подробностей. {202}

Эта легенда повествует о том, что Лойола, покинув госпиталь, повстречался в пути с мавром, который насмешливо отозвался о христианской вере. Лойола, оставшись один на дороге, долго думал, как ему поступить: догнать ли нечестивого мавра и по-рыцарски с ним расправиться, или, как подобает будущему святому, отказаться от преследования. Легенда говорит, будто Лойола решил доверить решение судьбе. Он выпустил из рук повод и предоставил мулу выбор пути. Мул не поехал вслед за мавром, а, свернув на боковую дорогу, доставил своего хозяина к часовне святой Марии.

Так осёл привёл Лойолу на путь благочестия.

Та же легенда рассказывает, будто Лойола провёл ночь в часовне богоматери, как рыцарь на страже, и в эту ночь окончательно созрело и оформилось его решение.

Лойола часто менял своё местопребывание. Его видели в Барселоне и Саламанке, Париже и Венеции. С необычным упорством бывший рыцарь стал изучать богословие. Среди совсем ещё молодых студентов Лойола производил впечатление человека немолодого, и его рвение казалось странным. Дважды Лойола навлекал на себя подозрения инквизиции и дважды представал перед отцами-инквизиторами как заподозренный в ереси.

Наука давалась нелегко, и Лойола не проявлял больших способностей. Но все затруднения он превозмогал с необычайным упорством. День ото дня росло его влияние на товарищей. Этот преждевременно постаревший человек, неизменно спокойный, внимательный, сосредоточенный, говорил всегда обдуманно и неторопливо, веско и решительно. Он подчинял себе друзей и делал их соучастниками своих планов. Этих друзей он соединил в небольшой кружок, который получил название «Компании Иисуса» (рота Иисуса).

Термин «компания» (рота) был хорошо известным в Испании и во Франции. Так назывались буйные дружины головорезов, отчаянных удальцов, готовых воевать под любым знаменем за горсть дукатов или обещание добычи.

В момент создания своей дружины Лойола ещё не представлял себе ясно её конкретных задач. Но он твердо знал, что его «компания» не должна быть похожа на прежние монашеские братства, не должна представлять собой группу сытых и пресыщенных клириков, сонно перебирающих чётки и после обильной трапезы бормочущих нескончаемые молитвы. Скорее всего его дружина должна была напоминать спаянный военной дисциплиной отряд, которому предстояли ожесточённейшие битвы.

Созданне ордена, его особенности и его первые шаги.

В 1540 г. папа Павел III признал новое «Общество Иисуса», как «Общество священников под верховным начальством папы для защиты веры». Учреждая новое общество, Павел III объявил, что цель его: «Вернуть заблудшие массы в ограду церкви», что должно было означать возврат в лоно католиче-{203}ской церкви всех тех, кто предпочёл реформированную религию. Прежде чем взяться за осуществление этой трудной задачи, Лойола решил привлечь к новому ордену всеобщее внимание. Он стремился к тому, чтобы все заговорили об этом ордене и удивлялись ему.

Немногочисленные в первое время иезуиты основывали приюты для сирот, убежища для престарелых, появлялись у ложа опасно больных, сражённых заразной болезнью, занимались делами благотворительности, всюду обнаруживая самое пылкое рвение. Но коварный Лойола отнюдь не собирался сделать своих сообщников воспитателями сирот или братьями милосердия.

Он прекрасно понимал, что судьба католической церкви будет решаться не у койки тифозного больного и не в богадельне для престарелых. Мнимые подвиги самопожертвования и сострадания потребовались Лойоле лишь на короткий срок, они понадобились как средство успешной и быстрой рекламы. И как только молва о «добрых» братьях Иисуса достаточно распространилась, Лойола освободил своих последователей от не нужной им больше роли подвижников милосердия. Отныне им открывалось более широкое поприще.

Монахи прежних орденов стремились показать, будто вся их деятельность преисполнена личным благочестием и подвигами самоотречения и что этим они якобы выполняют волю бога.

Соратники Лойолы «угождали богу» тем, что настойчиво и непреклонно подчиняли своему влиянию людей разного, но прежде всего высокого звания и положения.

Это несходство задач вело к коренному различию во всём. Старые монашеские ордена, подчёркивая свой «отказ» от жизни, от мирских соблазнов, отгораживались от окружающих высокими стенами монастырской обители, облачались в особые одеяния иноков.

Иезуиты поступали совсем иначе. Лойола обязывал своих учеников жить в миру, самым тесным образом общаясь с мирянами, ради полного покорения и порабощения последних. Иезуит должен был одеваться в мирскую одежду, меняя её в зависимости от того, куда и зачем он послан.

Иезуиты ретиво взялись за дело. Они стали добиваться влияния при помощи коварства, лести и вероломства, лукавого красноречия и наглого обмана. Вездесущий, пронырливый иезуит с вечно насторожённым слухом, вкрадчивым голосом и неизменной улыбкой на устах должен был снискать благосклонность королей и министров, втереться в доверие влиятельных особ и богатых купцов, а если необходимо, то и в доверие простых людей. Чтобы достигнуть успеха, иезуит должен был уметь постоянно перевоплощаться, изображая то одного, то совсем другого человека, менять вместе с одеждой речь, манеры, всё своё поведение и таким способом змеей проскальзывать в самую узкую щель, обманывая бдительность, усыпляя страх, побеждая недоверие и во {204} что бы то ни стало прельщая «нужного человека» не знающей границ ус-

Файл ist205.jpg

Иезуиты. Карикатура XVIIвека.

лужливостью.

По совету Лойолы, в Сицилии его учениками было основано специальное кредитное учреждение для помощи нуждающимся крестьянам. Оно было закрыто, как только влияние иезуитов в Сицилии окрепло. Разумеется, иезуитам не было ни малейшего дела до крестьян, друзьями которых они лишь временно прикинулись.

Иезуиту Лайнесу было поручено завоевать доверие генуэзских граждан. Хитрый Лайнес усердно готовился к решению поставленной задачи. Много дней просидел он взаперти над книгами, рукописями и счетами. Генуя холодно встретила иезуита, но это Лайнеса не смутило. Он не спешил выступить с проповедью. Он предпочёл изумить город купцов и мореплавателей, город банкиров и ремесленников тщательно подготовленными речами о... торговом и вексельном праве. Этими речами Лайнес завоевал себе признание и подготовил благоприятную почву для религиозной проповеди.

Оба приведённых примера лишь иллюстрируют правило, которое Лойола преподал своим ученикам: «Для того, чтобы завоевать всех, надо быть всем для всех». Это правило знаменовало необходимость вечного приспособления, осторожного подхода и ловкой маскировки. Конечно, иезуиты вовсе не собирались быть на деле «всем для всех», но каждому они должны были казаться именно тем, что для него было наиболее желанным. Поэтому-то иезуит и обязан был предстать перед генуэзским купцом в роли знатока коммерции, перед знатным сеньёром в роли снисходительного исповедника, перед государем в качестве опытного и {205} искушённого советчика. Деятельность иезуитов с самого начала оказалась весьма разнообразной: ближайшие соратники Лойолы — Лайнес и Сальмерон — отстаивали права папы на Тридентском соборе, в то время как другие члены ордена натравливали ирландских католиков на английских протестантов или принимали участие в заговорах.

Где бы ни подвизались иезуиты, для них все средства были одинаково хороши, так как, по их мнению, «цель оправдывала средства».

А целью было повсеместное восстановление власти католической церкви и папы. И поскольку церковь была всегда защитницей сильных против слабых, эксплуататоров против эксплуатируемых, поскольку она ревностно утверждала божественное происхождение неравенства и господства одних над другими, — иезуиты были рьяными защитниками феодализма и в XVI—XVIII вв. отстаивали привилегии феодалов с таким же усердием, с каким в наше время они пытаются отстаивать интересы капиталистов.

Иезуиты в роли миссионеров.

Распространение христианства среди туземцев отдалённых стран было одним из средств организации самого бессовестного колониального грабежа и порабощения.

За миссионерами шли завоеватели и купцы, превращавшие туземцев в колониальных рабов.

Долго и упорно, но почти безуспешно, францисканцы и доминиканцы пытались распространить христианство среди жителей Индии и Китая. Иезуиты решили в самый короткий срок добиться успеха, недоступного другим церковным орденам. Ставя себе такую цель, иезуиты полагались не только на свою энергию, изворотливость, они больше всего надеялись на то, что им удастся провести туземцев, обмануть их и незаметным образом навязать ярмо христовой веры. Опытные шпионы и предатели, иезуиты добились того, что оказалось невозможным для их предшественников.

Проникнув в Китай, они старательно изучили язык и обычаи китайцев. Разрушить языческие верования, ниспровергнуть языческих богов и пламенно убеждать китайцев в преимуществах христианской веры — всё это иезуитам казалось делом трудным, долгим, да и не очень нужным.

Гораздо проще было под видом старых языческих верований подсунуть доверчивым китайцам несколько обрывков христианской проповеди и культа и таким образом навязать христианство как новую разновидность прежней китайской веры. Обмануть китайцев было легче, чем разубедить. Это иезуиты смекнули с самого начала. И вот отцы-иезуиты появляются в роли почитателей Конфуция. Они по языческому обряду приносят жертвы Конфуцию, приносят жертвы предкам. Иезуит Ле-Конт доказывал, что Конфуций «Вдохновлённый богом мудрец», и пытался изре-{206}чениями этого почитаемого китайцами авторитета обосновать христианство.

Иезуитов охотно слушали, как новых учителей старой истины. Иезуиты вывешивали в храмах полученные от императора дощечки с надписью: «Кинг-Тьен» (что означало «поклоняйтесь небу! »). День ото дня росло число людей, которых иезуиты считали христианами. Это были тёмные люди, которые удовлетворялись причудливым смешением языческих и христианских верований и обрядов.

Таким же образом иезуиты действовали и в Индии. Здесь они ещё в большей степени приспособились к господствовавшим общественным порядкам и обычаям. Они видели, что глубочайшая социальная и религиозная пропасть отделяет высшие касты от низших, влачивших жалкое существование; ещё более тяжела была судьба отверженных, «париев», не имевших права прикасаться даже к вещам людей, принадлежавших к высшим кастам. Парии не могли быть ремесленниками, а были вынуждены заниматься «нечистыми» работами, например, ассенизацией.

Лицемерная проповедь «христианской любви к ближнему» и «равенства всех перед богом» оказалась в вопиющем противоречии с кастовым строем, но иезуиты не смущались этим. Приспособляясь к воззрениям высших каст, иезуиты сочиняют поэмы и песнопения, подражая старым индийским образцам, и демонстративно отвергают всякое общение с париями. В случае причащения обращённого в христианство пария, такой иезуит протягивал парию причастие на конце длинной палки. Зато иезуиту Эммануилу Лопецу поручена другая роль: он бродит полуголым, в обрывках лохмотьев, находится в тесном общении с забитыми и тёмными индийскими париями и усердно приобщает их к христианству.

Один предприимчивый иезуит затеял массовое обращение туземцев. В 1560 г. он нанял сотню портных, которые шили для новообращённых христиан длинные крестильные рубашки. Тысячи туземцев спешили погрузиться в воду, поцеловать протянутый им деревянный крест, чтобы затем, выйдя на берег, бесплатно получить холщёвую рубашку. Эти туземцы, прельщённые ослепительно белыми рубахами, мало понимали смысл странного обряда, но они не утруждали себя размышлениями, подобно тому как крестивший их иезуит не обременял себя сомнениями.

Один из ближайших соратников Лойолы Франциск Ксавье объяснял жителям Молуккских островов, что вулканы, всегда поражавшие их воображение, свидетельствуют о близости резиденции владыки ада. Когда произошло землетрясение на острове Маротаи, он объявил, что в этот день архангел Михаил низвергнул адских духов, противившихся иезуитам.

Но лишь незначительная часть иезуитов занималась одурачиванием туземцев в отдалённых странах. Основные силы ордена {207} были сосредоточены в Европе, которая представлялась воинственному Лойоле широким полем упорной битвы.

Иезуиты «за работой».

Зима 1610 г. принесла Парижу и всей Франции толки о предстоящей войне с Габсбургами, на стороне протестантских князей Германии. Об этой войне говорили придворные и офицеры, скромные горожане и монахи.

Передавали, что под знаменами короля собрана небывалая по размерам армия в 101 тыс. воинов, готовых к немедленному выступлению. Давно не видел Париж такого скопления дворян, такого множества копейщиков и мушкетёров, такого обилия пёстрых мундиров и гербов, пищалей, знамён и копий. Давно не было у трактирщиков и пивоваров такой наживы, как в эту памятную зиму. Давно не знали харчевни, гостиницы и постоялые дворы такого оживления. Бесшабашные провинциальные дворяне, не таясь, говорили о планах будущей войны. Для них не было секретом, что протестантские князья Германии деятельно готовятся к схватке с собственным императором, ненавистным всякому французу Габсбургом, и с нетерпением ожидают обещанной им могущественной поддержки французского короля. Далеко за полночь тянулись хмельные беседы, каждый раз произносились хвастливые воинственные речи и не раз какой-нибудь размечтавшийся дворянин говорил о щедрой добыче, которая ожидает будущих победителей за Рейном.

Велико было изумление Парижа, когда иезуитский проповедник отец Гонтье открыто выступил против предстоящего похода и с кафедры собора Парижской Богоматери громогласно объявил замысел короля безбожным и святотатственным предприятием. Все находившиеся в Париже иезуиты проповедовали и убеждали, грозили адскими муками и небесным гневом тем, кто будет поддерживать «богохульную затею» короля Генриха IV. В дом маршала Ла-Шатра явилась депутация иезуитов, побуждавших маршала немедленно отказаться от командования войсками и от выступления в поход.

Много шуток и острот можно было после этого услышать в харчевнях, где каждый раз с добавлением всё новых и новых подробностей рассказывали о том, как вспыльчивый маршал выпроводил из своего дома назойливых отцов-иезуитов.

Только один иезуит, казалось, не разделял пылкого «негодования» своих собратьев. Это был королевский духовник отец Котон. Он и в эти дни, как всегда, был олицетворением весёлого благодушия и самой радушной жизнерадостности. Своей неизменной улыбкой на сытом и круглом лице он как бы давал понять, что никакие политические треволнения не в состоянии рассорить его с «духовным сыном» — королём Генрихом IV. Впрочем, осторожные люди полагали, что король напрасно доверяет хитрому духовнику. Говорили, что отец Котон имеет тайный приказ ладить со строптивым государем и неустанно следить за {208} каждым его шагом... Генрих IV пренебрегал намёками и шутливо называл весёлого духовника Котона своим «мудрым Катоном».

Военные приготовления продолжались, и маленьким парижанам по-прежнему доставляли огромное наслаждение кавалькады вооружённых всадников и тяжеловесные пушки то громыхавшие, то застревавшие в грязи немощёных улиц.

Внезапное событие разом всё изменило... Король Генрих IV был убит юношей Равальяком, который прыгнул в проезжавший мимо королевский экипаж и с неистовым ожесточением несколько раз пронзил короля кинжалом. Взволнованные парижане и негодующие солдаты единодушно считали виновниками убийства отцов-иезуитов.

Как только королевский духовник узнал о случившемся, он поспешил в Лувр к трупу короля, лежавшему под чёрным суконным пологом. «О, кто злодей, убивший этого доброго государя, этого святого короля, этого великого короля! » — восклицал отец Котон, подымая при каждом возгласе вверх и глаза и руки. «Не гугенот ли он? » — добавил он, окидывая тревожным и быстрым взглядом круг молчаливых царедворцев. Гофмаршал, не поднимая головы, ответил: «Нет, это римский католик! » — «Ах, как жаль, что это не так! » — вырвалось из груди королевского духовника. Чей-то голос из задних рядов многозначительно добавил: «Гугеноты так не шутят! » Отец Котон поспешил отступить. Он закрыл лицо руками, привёл в движение локти и плечи, что должно было означать скорбное рыдание, и, пятясь, вышел из зала.

В тот же вечер неугомонный королевский духовник навестил Равальяка в тюрьме, двери которой раскрылись перед «другом» убитого короля.

Один из современников рассказывает, что, покидая узника, отец Котон строго и назидательно сказал ему: «Смотрите же, не введите в беду добродетельных людей... » Затем, прежде чем закрыть за собой дверь тюремной камеры, прибавил: «Я буду ежедневно поминать ваше имя на литургии! »

Париж шумел и напоминал собой потревоженный муравейник. Парижане вспоминали, что в 1594 г. воспитанник иезуитов Жан Шастель покушался на жизнь короля, и это повлекло за собой изгнание иезуитов из Франции на несколько лет. Священник церкви Варфоломея в своей проповеди стал смело обличать иезуитов. Он ссылался на книги известных иезуитов Марианны и Бекануса, оправдывавших насилия и цареубийство. Негодующий проповедник говорил, что «одно из главных человеколюбивых занятий иезуитов состоит в том, что они рано отсылают в рай души тех королей и принцев, которые не покровительствуют им так, как им хочется, или которые, по их мнению, не являются добрыми католиками».

Речь эта передавалась из уст в уста. Весь Париж узнал её {209} содержание. Все готовы были обвинять иезуитов, все ждали результатов следствия и суда над Равальяком.

На эти подозрения и упрёки, на гнев и неприязнь взволнованной столицы иезуиты ответили торжественной комедией. Когда-то лукавый духовник отец Котон упросил Генриха IV завещать своё сердце ордену иезуитов, который желал хранить сердце короля после его смерти как драгоценную реликвию.

И вот чёрная процессия иезуитов направилась от Лувра к церкви святого Антония. Бережно несли иезуиты гипсовую урну, в которой лежало сердце, извлечённое хирургом из груди убитого короля. Народ шёл следом за иезуитами, которые своим поведением пытались доказать полную невиновность и безмерную скорбь. Просторную церковь заполнила толпа. У алтаря водружена была урна. Лучший иезуитский проповедник медленно поднялся на кафедру, с минуту постоял, потупив взор, затем поднял глаза вверх, приложил руки к груди и наконец заговорил. Речь его от слова до слова записал и сохранил один из друзей короля — Пьер Д’Этуаль.

«Увы!.. Увы!.. — начал свою речь проповедник прерывающимся и дрожащим голосом, — где взять нам достаточно перьев, языков, ума, чтобы написать на вечные времена, чтобы живо изобразить великую любовь и благодеяния, оказанные нашему ордену, его покорнейшему, преданнейшему и послушнейшему служителю? Боже вечный! О, какое доказательство своей любви дал он, оставив нам своё сердце, драгоценнейший в мире бриллиант, сокровище природы, кроткое вместилище всех даров небесных... Небо, земля! какой дар получили мы! Государь, за одно это сердце я приношу вам сто тысяч сердец. Нет такого иезуита, у которого это сердце не было бы запечатлено в собственном сердце... Варваром, бесчеловечнейшим, жесточайшим из всех татар будет тот иезуит, который не посвятит своего сердца и самой нежной части своего сердца служению этому великому королю и сладкому воспоминанию о том, кто отдавал нам своё сердце, даруя нам больше, чем все земные владыки... » Таково начало длинной-предлинной речи, произнесённой одним из тех, кто был причастен к убийству короля.

В те времена любили цветистое красноречие, преувеличения и смелые сравнения. Иезуит-оратор держал себя на церковной кафедре, как актёр на сцене. Он то повышал, то понижал голос и вибрирующими интонациями искусно подчёркивал своё мнимое волнение и мнимую искренность. Красивые слова обманывали слух, и поэтому лживая речь проповедника произвела на многих слушателей большое впечатление.

Долго, настойчиво, терпеливо допрашивали Равальяка. Следователю и судьям было ясно, что Равальяк был орудием в чьих-то опытных руках, что намерение убить короля этому юноше кем-то внушено. Понемногу выяснилось, что Равальяк ревностный католик, с детских лет привыкший поверять все свои думы {210} и чувства исповеднику, который от имени господа бога прощал грехи и давал наставления. Нехотя назвал Равальяк имя своего исповедника — иезуита Д’Обиньи.

Перед следователями предстал и сам Д’Обиньи, плотный, высокий, уверенный в себе, седеющий человек. Он держал себя спокойно, был вежлив, скуп на слова, отвечал не сразу и перед тем, как отвечать, пристально смотрел на следователей. Всем своим поведением он как бы стремился доказать, что его напрасно обеспокоили, что все обращённые к нему вопросы — плод прискорбного недоразумения. Не колеблясь, Д’Обиньи решительно отрицал своё знакомство с Равальяком. Нет, он не знает, он никогда не видел этого человека... Потребовалась очная ставка. Равальяк, истомлённый тюремным заключением, удручённый своими переживаниями, онемел от изумления, когда Д’Обиньи, глядя на него в упор, ещё раз спокойно повторил, что никогда не видел этого молодого человека...

Следователи понимали, что воля исповедника властно тяготела над суеверным юношей, что эта злая настойчивая воля привела Равальяка к роковому решению.

Но перед судом истинный вдохновитель убийства Д’Обиньи предстал не в роли подсудимого, а в роли свидетеля. Председателем суда был глава парижского парламента Гарле, преданный патриот Франции, смертельно ненавидевший иезуитов. Выслушав уклончивые показания Д’Обиньи, Гарле спросил его: «Как вы понимаете тайну исповеди? »

Д’Обиньи вздохнул, помолчал и, неторопливо перебирая чётки, ответил: «Бог даёт одному дар языков, другому дар пророчества, мне же он дал дар забвения всего слышанного на исповеди. — Помолчав ещё с минуту, Д’Обиньи назидательно добавил: — Кроме того, мы, монахи, и не знаем мира. Мы занимаемся только делами того света и только их понимаем».

Председатель суда Гарле гневно ответил: «А я нахожу, что вы достаточно знаете мир и слишком уж вмешиваетесь в его дела».

**

*

Лорд Моунтигль, католик и член палаты лордов, в 1605 г. незадолго до начала парламентской сессии получил таинственное письмо, неведомый автор которого советовал ему не являться в парламент в день открытия сессии, чтобы таким образом избежать погибели. Об этом письме узнали власти, которые раскрыли заговор, прозванный «пороховым». Несколько католиков-аристократов приняли решение уничтожить короля, его наследника, а заодно и членов парламента, в лице которых ревностные католики видели своих ярых противников.

Один из заговорщиков Томас Перси купил дом, расположенный вблизи Вестминстерского дворца, и собирался подвести под-{211}коп под здание парламента. Вскоре заговорщикам удалось нанять пустой подвал, находившийся под самым залом парламентских заседаний. В этот подвал тайно доставили 35 бочонков с порохом и тщательно скрыли порох под слоем дров и всевозможной рухляди. 5 ноября полиция обнаружила приготовленные для взрыва запасы пороха и вместе с ними офицера-католика Гая Фокса. Некоторые из заговорщиков бежали, но были настигнуты и погибли в столкновении с вооружёнными людьми шерифа. Остальные участники заговора были приговорены к смерти.

В ходе следствия выяснилось, что заговорщик Гай Фокс ездил в Испанию и просил о помощи у короля Филиппа III. Выяснилось и другое: заговорщиками тайно руководили иезуиты. Иезуитский священник Текстмунд показал, что он не отважился взять на себя ответственность за решение заговорщиков и направил их к своему начальнику — «провинциалу Англии», т. е. главе всех английских иезуитов, — Генри Гарнету. Заговорщики искали одобрения и поддержки у этого опытного иезуита. Они поставили перед ним вопрос, волновавший их всё время. Этот вопрос гласил: «Можно ли, защищая католиков от еретиков, умертвить вместе с виновными и несколько невинных? » Отец Гарнет отлично понимал, что взрыв 35 бочонков пороха повлечёт за собой гибель всех участников парламентского заседания, в том числе и его единоверцев-католиков. Но это нисколько не смутило иезуита, и он поспешил успокоить совесть заговорщиков, сказав им: «Если от этого католики получат пользу и если число виновных превышает число невинных, то должно умертвить их всех вместе».

По приказанию отца Гарнета, иезуит Жерард принял присягу участников заговора, исповедал их и причастил. Впоследствии, будучи допрошенным, Жерард утверждал, что ему ничего не было известно о заговоре. Всё же один из заговорщиков, обуреваемый сомнениями, решил спасти жизнь католика Моунтигля и послал ему предупредительное письмо, позволившее обнаружить заговор.

Гарнет вместе с заговорщиками был привлечён к суду. Рассчитанными хитрыми ответами Гарнет пытался запутать дело, сбить с толку судей и доказать непричастность иезуитов к заговору кучки мятежников. Много дней подряд судьи были вынуждены уличать и опровергать показания лукавого иезуита. Всякий раз, когда ему напоминали его собственные слова, он неожиданно находил в этих ранее произнесённых словах новое значение, ловко используя нарочитую двусмысленность своих показаний. Уличённый в этой двусмысленности, Гарнет стал развивать перед судьями циничную теорию «дозволенной лжи», доказывая, что он, Гарнет, не говорит правды на суде, так как обязанность установить судебную истину лежит вовсе не на нём, а на судьях, которые поэтому и обязаны сами отыскивать необходимые им доказательства виновности подсудимых. Возмущённые судьи вы-{212}несли Гарнету смертный приговор. В течение многих десятилетий горожане Лондона отмечали день 5 ноября, день раскрытия порохового заговора. По городу проносили соломенное чучело, изображавшее Гая Фокса, с поличным пойманного подле пороховых бочек. Над этим чучелом из г

⇐ Предыдущая6789101112131415Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: