 |
Противосудорожное действие.
|
|
|
|
— Ки? Ты что тут делаешь?
Ки испуганно оторвал голову от столешницы и сонно похлопал глазами. Тэмин стоял, склонившись над ним, и поглаживал его по спине. Маленький, ласковый малыш.
— Ты заснул тут? Что ты здесь делал?
Тэмин удивленно посмотрел на огарок свечи и стеклянное блюдо, полное пепла. Ки почувствовал, как на спине выступает холодный пот.
— С-сжигал старые ненужные документы. Выбрасывать было долго, а смыть пепел быстрее, — его голос прозвучал немного скованно, он во все глаза смотрел на Тэмина. Старался отыскать ответы. – Я… В душ схожу. Я быстро. Потом сделаю тебе завтрак.
Он поспешно помыл блюдо с пеплом в раковине, потом окинул взглядом кухню – ничто ли не выдаст? – и вышел, надеясь, что Тэмин не обратит внимания на его подозрительное поведение.
Он не спал. То, что он заснул – это только видимость, иллюзия. Всю эту ночь он читал, он думал, он осмысливал. Он не отдыхал ни секунды. Его мозг работал даже когда глаза были закрыты. Его сердце бежало марафон, мечась по грудной клетке, как сумасшедшее. Слишком много вопросов. Слишком много тревоги. Страха. Ужаса.
Тэмина.
Ки чувствовал, как трескаются внутри зеркала, слышал их оглушительный звон, чувствовал, как одна за другой лопаются красные нитки, нитки, вошедшие ему в запястья, в вены, в сердце, в горло, в щиколотки, в глаза. Ки чувствовал, что его обманывали, что все неправильно, что почему-то Красота кричит громко, как будто ее режут. Что Зверь больше не Зверь, он – Чудовище, прикрывшееся содранной с противника шкурой, что желтые глаза не особенность, а проклятие, что пахнет от него не страстью, а кровью.
Как быть?
Как быть?
Зачем вообще менеджер Ким сунул ему эту папку? Зачем этот отвратительный человек разрушил все, что было так дорого Кибому? Зачем эта сука Джонхен влезла со своими нотациями?!
|
|
|
Ки ненавидел их. Всех. Ненавидел родителей, ненавидел согруппников, ненавидел визжащих фанаток, ненавидел Джонхена, ненавидел менеджеров и весь СМ, ненавидел Тэмина, ненавидел себя…
Из душа лилась обжигающе горячая вода. Ки стоял под этой водой, отрешенно глядя в стену. Его плечи покраснели, клубы пара заволокли всю ванну, дышать было сложно, но Ки надеялся, что кипяток растопит тот лед, которым сковало его душу. Что кипяток вымоет все неправильное из него, очистит, как очищает его своим жаром Тэмин.
Дива хотел стать Жанной Д’Арк. Хотел сгореть, чтобы весь его снег растаял. Хотел, чтобы кожа покрывалась волдырями, чтобы ногти трескались, чтобы волосы горели и глаза дымились. Хотел кричать так, чтобы его было слышно в каждом уголке города, и чтобы каждый затыкал уши, когда слышал его вопли. Хотел очиститься, как очистилась она.
Жар стал нестерпимым. Голова поплыла в тумане, а потом и вовсе ухнула в темноту.
***
— Кибом! Кибом!
Тэмин держал его на руках, дверь ванны была открыта нараспашку, пар медленно рассеивался, но все равно еще было очень жарко. Ки не открывая глаз понял, что закутан в полотенце, что лежит на полу, что на Тэмине тоже ничего нет. Хотел залезть к нему в душ, как обычно? Наткнулся на красное, обваренное тело в ванне?
— Дурак, ты что творишь?! Совсем голова поехала?
Ки горько усмехнулся, но промолчал. Открывать глаза не хотелось.
Тэмин уткнулся ему в щеку губами, провел ласково и плаксиво прошептал:
— Зачем? Зачем ты меня пугаешь? Я же не смогу без тебя, зачем ты это делаешь?..
Красный узелок затянулся на горле с жуткой силой.
Ки всхлипнул и разрыдался, вцепившись в Тэмина кончиками пальцев.
Тот нежно баюкал его на руках, не выпуская.
***
— Любимый, — Тэмин прошептал это нежно, как будто смаковал сахар на языке. Это слово тянулось, как карамель, пахло, как спелые яблоки. Это слово дрожало в воздухе, окутывало Кибома, лежащего на кровати в объятиях Тэмина. Это слово тянулось от Тэмина к Кибому красными нитками.
|
|
|
Ки все еще не верил, что Зверь произнес его. Будто читая вопросы в его голове, Тэмин наклонился ближе к его уху, прижался к нему губами и снова выдохнул:
— Любимый…
Ки задрожал, сильнее вжимаясь в стройное тело рядом.
— Я люблю тебя, Ки, — беспощадно продолжил Тэмин, не давая времени на раздумья. – Люблю. Люблю. Люблю больше всех на свете. Ты – самое дорогое, что у меня есть. Люблю. Я люблю. Тебя люблю. Люблю.
Он припечатывал каждым словом все сильней, ронял сверху тонны сомнений, зеркал и таблеток, душил и спасал, топил и вытаскивал, резал и пытался остановить кровь. Он безжалостно твердил на ухо – люблю, люблю, люблю, вытирая слезы Ки, сцеловывая их, раскрывая для него объятия.
Ки не понимал. Не верил. И очень хотел сказать ему в ответ, что не смыслит без него своей жизни.
— Я… Я… — истерика породила икоту, Кибом бессильно сотрясался телом на кровати, пытаясь выдавить из себя главное, но не мог, железная рука сжимала его горло и не давала вытолкнуть из легких признание.
Тэмин долго смотрел на него – некрасивого, заплаканного, с размазанной подводкой, лохматого, потом притянул к себе и поцеловал так нежно, как никогда в жизни не целовал.
И Ки вцепился в него, бормоча, а скорее мыча «не отпущу, не отпущу»…
***
— Что-то ты сегодня не в форме, Кибом. Чаю хочешь?
Менеджер сидел перед ним, осунувшийся, бледный, с синяками под глазами. Менеджер слишком много делал в последние дни, недели, месяца. Очень много бегал, успевал и уставал. Ки этого не замечал, а теперь заметил. И часов на нем нет.
Ки уже не мог даже ненавидеть. Не мог хамить, держать марку и оборону. Ему хотелось передышки. Минутной слабости. Он запутался в себе, в красных нитках, в лекарствах, шприцах и зеркалах, в шипастой нежности, в шкурах и в крови, в пепле… Он был опустошен, изрезан, сбит с толку.
— Я прочитал… — прошелестел он.
В глазах менеджера мелькнула тревога и боль.
— Ничего не хочешь мне рассказать? – помолчав, спросил он.
Ки отрицательно покачал головой и, противореча себе, пробормотал:
|
|
|
— Он любит меня…
Ким внимательно посмотрел в глаза юноше. Конечно, это не было для него тайной. Кибом слегка покачивался из стороны в сторону, словно в волнах.
— А ты?
— А я без него не могу.
— Ясно, — менеджер потер виски. – И давно вы?..
— Давно, — голос Ки был похож на шуршание сухих листьев.
Воцарилась тишина. Ки безучастно смотрел в стену, пытаясь вспомнить что-то Очень Важное, из-за чего он тут оказался. Безуспешно.
— Кибом, это надо прекращать. Ты же сам понимаешь, что это скандал, — Ки кивнул, не слушая. Менеджер продолжил. – Я продам твою квартиру, подготовь документы. Вы съедете назад в Звездное Общежитие, будете жить в разных комнатах, я прослежу. На это месяц у вас сложный график, времени вместе будете мало проводить. Это поможет тебе, Кибом.
Ки снова кивнул и вдруг распахнул глаза шире. Он вспомнил.
— Менеджер Ким! У меня… просьба.
Менеджер вздрогнул, потом все-таки неуверенно, но заинтересованно кивнул, приглашая продолжить.
— У меня зрение… хуже стало. Можно мне другие линзы заказать? Посильнее?.. Чтобы тоже карие были?
Ким пытливо уставился на него. На столе оглушительно тикали маленькие часы, за окном раздавалось гудение застрявших в пробке легковушек. Наконец менеджер кивнул и махнул рукой.
— Хорошо. Закажу. Если это все и просьб больше нет – можешь идти.
Ки быстро поклонился и вышел, счастливо улыбаясь. У него будут новые линзы. Он снова станет идеален.
***
— Ки.
Кибом вздрогнул. Он отвык от этого голоса. Этот голос не разговаривал с ним так долго.
Они репетировали новую связку, волосы жутко мешались и Ки пошел в раздевалку за резинкой. Роясь в рюкзаке в ее поисках, он не услышал, как дверь открылась и кто-то вошел.
— Посмотри на меня.
Кибом уставился в сиденье лавки, моля про себя, чтобы Джонхен ушел. Чтобы не доставал. Не вскрывал тупым ножом только зажившее. Если твердить себе, что Зверь тебя любит, страхи отступают.
— Ки… — это прозвучало жалобно и моляще. Ки медленно развернулся, не в силах сопротивляться, и нос к носу столкнулся с лицом Джонхена. Он был встревожен, брови сошлись на переносице в вопросительном жесте. Его теплая рука тут же крепко вцепилась в руку Кибома. Тот с удивлением почувствовал, как Джонхен мягко взял его ладонь в свою и переплел их пальцы. – Ки, скажи мне, прошу…
|
|
|
— Ты сказал, что больше не заговоришь со мной, — голос прозвучал глухо и по-чужому. Сознание Ки вяло вырывалось, тело воспроизводить это отказывалось. Он стоял и смотрел сквозь Джонхена, в стену.
— Я беспокоюсь за тебя. Ты кретин. Ты убьешь себя. Ты совсем бледный, — свободной рукой Джонхен робко прикоснулся к щеке Кибома и провел кончиками пальцев. – Ки, пожалуйста. Я так больше не могу…
— Ага. Ты не можешь. Весь дом слышит, как ты по ночам «не можешь» под Минхо.
— Зачем ты опять так? – Джонхен чуть не плакал. – Ки, ты таешь на глазах. Пожалуйста, давай сходим к доктору. К хорошему, дорогому, у моего отца друг – нарколог. Он поможет. Я заплачу за все, если хочешь. Только пойдем, Ки…
— Я никуда не пойду, — Ки еле-еле дернул рукой. Сейчас это было высшим проявлением сопротивления.
— Кибом, пожалуйста, — почти шептал Джонхен, не отрываясь, глядя в пустые глаза Ки. – Пожалуйста, Бомми, пожалуйста… Ты мой друг, я так больше не могу, мы всегда были вместе, я не смогу без тебя, Бомми, пожалуйста, пожалуйста…
— Отстань, — рука Дивы выскользнула из руки Блинга, он прошел мимо, на ходу завязывая пучок на голове и убеждая себя в том, что ненавидит. Ноги не гнулись, пальцы не могли нащупать волосы.
Уже закрывая дверь в раздевалку, он услышал сдавленные рыдания.
Так Джонхен иногда плакал в гриммерке после концерта.
***
У Тэмина острые коленки.
Ки сидел, облокотившись на кровать спиной, между разведенных ног Тэмина, развалившегося на белых простынях. Маленькие ловкие пальчики нежно перебирали отросшие смолянисто-черные волосы.
— Ты такой печальный, любимый.
Теперь Тэмин звал его только так. Ки покачал головой, не открывая глаз.
— Такой грустный и красивый. Холодный. Что случилось? – тонкие пальчики погладили его по щеке – колко, кончиками когтей по нервам. По тем местам, которых касались пальцы Блинга.
Ки не хотел смотреть, поэтому зажмурился плотнее. Вокруг зеркала. Они все видят.
Что-то холодное и мокрое на губах. Тэмин его целует – он тихонько перетек на пол рядом и теперь сидит на его коленях, обнимает за шею и целует. Маленький ловкий язычок рисует клеймо принадлежности на небе Дивы.
— Ты меня боишься?
Ки вздрогнул и уткнулся в волосы Тэмина. Знакомый запах шампуня забился в нос.
— Не надо меня бояться. Я тебя не трону. Я тебя люблю. Больше всех люблю. Ты у меня самое сокровенное, моя Дива. Моя идеальная, сладкая, прекрасная Дива. Обними меня, давай…
|
|
|
Потом Тэмин снова целует его, потом куда-то ходит, потом вкалывает ему первитин, он входит долго, Ки понимает, что Тэмин увеличил дозу. Потом Тэмин его раздевает и прижимает к полу своим горячим телом.
Ки очень больно, внутри почти ничего не зажило, но Тэмин сегодня так нежен, будто сейчас улетучится. Он поглаживает его легкими касаниями везде, он внимателен и очень ласков. Ки стонет в его губы.
— Я не могу без тебя…
— Я знаю.
— Т-Тэмин-а… Я тебя… тоже… очень…
— Чшш, — Тэмин мягко лижет его губы, не давая закончить, трет затвердевший сосок и шепчет на ухо. – Моя Идеальность.
Ки не открывает глаз. Он очень хочет повязку.
***
А ночью он лежал, придавленный темнотой и боялся.
Боялся милого, невинного ребенка, спящего рядом. Боялся его улыбки и наморщенного носика. Боялся вытянутых губ, будто Тэмин слал кому-то воздушные поцелуи во сне. Боялся до паники, до холодного пота, для неконтролируемой тряски и икоты.
Боялся.
Боялся.
Боялся.
Боялся смеха и улыбки, боялся слов и голоса, боялся стонов и вздохов, боялся касаний.
Боялся себя.
Что творится вокруг? Почему все сходят с ума? Почему мир так сжимается, почему теряет краски? Ки казалось, что вокруг – одно сплошное зеркало, бесконечно повторяющее само себя, и он скользит в это формалиновой мгле, голый, тонкий, незащищенный, одинокий, летит вниз и не знает, где конец.
Ки хочет скорее разбиться. Хочет забыть.
Хочет забыть то, что прочитал.
Потому что обманываться дальше не получалось. Не получалось. В груди кричало, горело и рвало. В груди сжимало и стягивало.
Болело.
Страшно.
Темно.
Он боялся запахов и шорохов, боялся людей, близких и нет, боялся камер и света, боялся темноты и тишины.
Боялся.
Потому что рядом лежало Маленькое Чудовище. Маленькое Чудовище, убившее Красоту.
***
Брата, настоящего брата Тэмина, младше его на два года, звали Тэён. Девичье имя для хрупкого ангелочка с большими глазами, длинными темными волосами и нежной улыбкой.
Они были такие счастливые – мама Ли, папа Ли, братья Ли. Они проводили уик-энды вместе, ходили на пикник, отец пытался научить их футболу и бейсболу, но эти два по-девчоночьи длинных и нескладных мальчика никак не могли понять, что в этом такого хорошего. Отец не расстраивался, мать не уставала шутить, что им тогда стоит, наверное, попробовать себя в гимнастике или в чем-нибудь похожем. Так что когда Тэмин начал танцевать, а Тэён рисовать, родители только улыбнулись – это занятие им подходило больше.
Тэмин был заботлив со своим младшим братом, во всем ему помогал. Тэён гордился старшим, они почти никогда не ссорились и жили душа в душу.
Тэён отпустил длинные волосы и его начали дразнить. Тогда Тэмин тоже отрастил себе длинные волосы, не обращая внимания на насмешки. Тэён глядел на своего смелого брата восхищенно.
Тэён был счастлив.
Он умер за два дня до своего дня рождения. Ему не исполнилось четырнадцати.
Он всегда любил своего брата – красивого, гибкого и восхитительно танцующего. Он любил его слепо, без оглядки, во всем доверялся, за любым вопросом бежал к нему. Он любил его так, что все ему позволял.
Позволял убивать его раз за разом.
Позволял делать что угодно, чтобы брат улыбался.
Когда Тэмин начал насиловать своего брата следователи так и не узнали. Как давно начали появляться на теле Тэёна синяки, который тот списывал на проблемы в школе, родители не могли вспомнить. Как братьям удавалось делать это втихомолку, не выдавая себя отцу и матери, никто не смог объяснить.
Факт оставался фактом.
Тэён умер за два дня до своего дня рождения от внутреннего кровоизлияния – Тэмин пинал ногами голое, хрупкое тело, пока тот не перестал всхлипывать. Вернувшиеся в тот день родители увидели только изрезанную кучу мяса на месте младшего сына – Тэмину оказалось недостаточно того, что его брат перестал дышать, он захотел точно в этом убедиться.
Воображение у Ки было хорошее. А ночью оно работает еще лучше. Тем более что сухая сводка о расследовании была подкреплена фотографиями.
Кибома вырвало три раза за ночь.
***
Тэмин сладко причмокнул во сне, перевернулся на бок и обнял подушку. На его губах блуждала улыбка. К горлу Кибома вновь подкатила тошнота — слишком подробно и четко было сфотографировано маленькое тело Тэёна. Если бы в самом начале не была бы прикреплена фотография всей семьи Ли, Ки никогда бы не узнал, как Тэён выглядел.
У него не осталось лица.
Ки всхлипнул и подтянул колени к носу.
Ему было страшно и больно.
Потому Тэён был Прекрасен. Он был Идеален. Он был в сотни тысяч раз более Красив, чем Тэмин.
От него осталось только кровавое пятно на ковре.
Ки вспомнил, как одну за другой сжигал фотографии, отчет, результаты о вскрытии… О вскрытии чего? О вскрытии вскрытого? Изрезанного, исполосанного, изорванного? Изувеченной Красоте?
По щекам покатились испуганные слезы. Снова начала одолевать икота.
Спустя три дня их мать покончила жизнь самоубийством. Этому уделялось еще несколько листов подробных отчетов о том, как бедная женщина методично вскрывала себе руку – от пальцев до локтя. Об этом, собственно, и было дело.
Тэён шел как что-то прилагающееся, поясняющее. Как что-то не особо важное.
Ки сжег всю кипу подробностей перевоза тела госпожи Ли, не читая.
Сжег все фотографии залитого кровью кафеля.
Его отец оказался в больнице для душевнобольных через три недели, не справившись с горем и утратой любимой жены и обоих сыновей. Они все умерли. Умерло все, что он знал. Остался худенький, окровавленный мальчик с кривой улыбкой и пустыми глазами. Чужак.
Через месяц господин Ли перестал узнавать окружающих.
Через месяц Тэмина отправили в приют, в колонию для опасных преступников. Через два месяца Тэмина побили его соседи. Ночью, в тишине, они стащили его на пол и, не издавая ни звука, принялись лупасить его всем подряд – руками, ногами, маленькими камнями и палками, подобранными во дворе.
Тэмин закричал только когда камень угодил ему в правый глаз. Он кричал громко и надрывно, цепляясь пальцами за окровавленное лицо. Испугавшись крика, парни со всей силы приложили его головой об пол. С тошнотворным хрустом по камню начало расползаться багровое пятно.
На крик сбежались надзиратели.
Тэмина отправили в больницу.
Он очнулся через две недели операций, сна и забытья. Очнулся в капельницах и проводах, растерянный и чужой. Очнулся, не помня ничего из своей прошлой жизни.
У него началась амнезия.
Глаз удалось сохранить, но когда повязку сняли, Тэмин удивленно уставился в зеркало на овальный зрачок и желтую радужку.
Ему заказали линзы и никогда не рассказывали, что с ним случилось и как он сюда попал.
Его отправили в хорошую клинику на «лечение», где врачи не лечили, а усугубляли его амнезию, всеми силами стараясь сделать так, чтобы в мальчике не проснулось то, что дало знать о себе за два дня до дня рождения Тэёна.
Тэмин снова начал танцевать. Добрая медсестра водила его иногда на кружки и занятия в танцевальные студии, а на его день рождения сделала ему подарок – отвезла его на кастинг SM Entertainment.
Лучше бы она никогда не начинала работать медсестрой.
Менеджерам было плевать на прошлое Тэмина, ведь этот малыш был денежным деревом, причем толщиной и высотой с тысячелетний баобаб. Узнав, что Тэмину просто можно колоть транквилизаторы, чтобы он ничего не вспоминал, СМ отвалило крупную сумму за выкуп всех документов и дел и взяло всю дальнейшую заботу о малолетнем преступнике на себя. Они подобрали ему семью, заплатили им и сделали Тэмину новое прошлое. Они хорошо играли спектакль.
Малыш был счастлив, что вернулся домой.
Нуны выкрикивали имя сумасшедшего. Фанатки писали на плакатах самое жуткое слово во Вселенной. Лицо маленького Чудовища печаталось на обложках женских журналов.
Ки застонал. Его руки мелко тряслись.
Не этого прошлого хотел он Зверю. Не этой Древности, не этих Инстинктов.
Нитки не были красными. С них капало красным.
Ки вдруг подумал, что они тянутся через его кровеносные сосуды и вены, в мозг и сердце. Что Тэмин старательно прошивал его ночь за ночью, с точностью хирурга, внимательно глядя своим желтым глазом, чтобы не промахнуться.
В его мозгу мысли или нитки? Зеркала отражают мысли или нитки?
Нитки пропахли метамфетамином.
Ки думает, что он наркоман. Что он больше не видит в зеркалах того, что видел. Что зеркала не отражают его, что он просвечивает насквозь – жалкий, бледный, исколотый и связанный из обрывков. Ки думает о том, что его тело и шприц – одна сплошная линия. Что Красота обманула его, наказала за что-то, обидела несправедливо. Ки думает, что она начала ему мстить с самого начала, именно Самого Начала, с того момента, когда он прошел кастинг от СМ.
Страшно.
Страшно.
Страшно.
Тэмин тихонько забормотал во сне, но вскоре замолчал, повернулся на спину, откинул одеяло. Тоненькая грудь спокойно поднималась и опадала, в тусклом свете ламп она казалось белой, фарфоровой. Ки задумчиво провел кончиками пальцев по его груди, слушая жуткий шум своего сердца, стучащего неровно, сбивающегося, спотыкающегося о нитки внутри. Его пальцы дрожали, ходили ходуном, по виску стекала капелька пота.
Может, все это – обман? Глупые выдумки злого, ничего не понимающего человека? Он просто хотел сделать все, чтобы Ки и Тэмин перестали творить Красоту в Зеркальном Царстве. Конечно, он именно так и хотел сделать. И Джонхен ему в этом помогает. Они сговорились.
Джонхен.
Джонхен плакал. Тихо и сипло.
После того, как он не выходил из раздевалки еще двадцать минут, Минхо пошел за ним. Ки только фыркнул презрительно. Они не появлялись еще минут пять, потом вышли, Джонхен глупо шутил, про какие-то шнурки, кроссовки и запасные штаны, Минхо спокойно улыбался, но все заметили, что в глазах спортсмена елозит неприятное беспокойство. А Джонхен все шутил и смеялся – громко, гулко и одиноко.
И не смотрел на Ки.
Ки все равно было страшно. В ушах звенело Тэминово «Любимый», звенело оглушительно, давило на нитки, они стягивали мозг еще сильнее, потом горло, трудно дышать, темно, опять икота…
Любимый.
Любимый.
Любимый.
Ки снова всхлипнул и сжался в крохотный комочек. Он сломан. Он разбит. Он ничего не понимает.
Есть только один способ все исправить.
***
Подушка была совсем легкой, но Ки она показалась тяжелее гири. Он встал, пошатываясь, над Зверем, вглядываясь в его красивое, тонкое лицо и не веря. Ни во что уже не веря.
Последний шаг. За зеркала, за Грань, в Идеальный Мир. Сначала Зверь, потом он сам. Все просто. Все быстро. Не больно. Зверю не будет больно. Он ничего не почувствует, но пройдет очищение. Новый Мир примет его и сделает Богом. Ки будет вечно сидеть у его трона – довольный и счастливый, принимая иногда разряды тока, подарки и красные нитки.
Они связаны. Они не расстанутся.
— Прости… Прости, любовь моя. Я быстро. Я не больно. Так будет лучше…
Ки наклонился и робко коснулся губ Тэмина – сухих и горячих, очень нежно, очень трепетно. Тэмин улыбался во сне.
Ки расплакался и резко навалился с подушкой на его лицо.
***
Тэмин проснулся почти сразу. Начал молотить руками и ногами по кровати. Идеальный, гибкий, рассерженный.
У Ки дрожали руки и тело. Ки не мог стоять на ногах.
Тэмин вырвался очень быстро, сел на кровати, схватил Ки за горло и швырнул с силой к стене.
С треском лопнула зеркальная поверхность, на Ки посыпался дождь осколков, царапая спину и голову. Ки закричал, закрывая голову руками и съеживаясь в комок.
— Кибом…
В голосе Тэмина слышалось рычание. Он встал – мышцы на ногах напряженны, он готов к прыжку, обнажил клыки. Злой, очень злой. Голова повернута немного влево, на Ки смотрит горящий в темноте желтый глаз.
— Кибом, что ты делаешь?
Ки зарыдал сильнее, бессмысленно тряся головой и сжимаясь так плотно, как только мог. Он хотел исчезнуть. Когда Тэмин пружинящим шагом метнулся к нему, он выставил вперед руки, будто защищаясь от удара.
Цепкие пальцы с острыми ногтями вновь сомкнулись на горле. Злое шипение раздалось около лица:
— Предать меня вздумал? Уйти? Меня убрать? Ты мой, Кибом! Моя Дива!! Не смей, нельзя, понял?! Тебе нельзя!!
Ки заскулил, зажмурившись, но пальцы Тэмина вцепились ему в веки, силой оттягивая их.
— На меня смотри! На меня!! Не отворачивайся! Не смей! Нельзя!!
— Не трогай… меня… — слова давались с трудом, кислорода не было, одна линза улетела во тьму на пол, вторая повисла на мокрых ресницах, болтаясь. Мир стал размазанным и нечетким, посреди всего этого бесконечно отражающегося зеркала не расплывался только желтый глаз Зверя.
Хватка на немного ослабла. Ки ничего не видел, только слышал его тяжелое, злое дыхание.
— Ты все знаешь, Бомми, все знаешь, да?.. – вкрадчиво прошипел Тэмин вдруг. – Менеджеры рассказали? Сам вынюхал? Все узнал?..
Ки обмер. Сердце стучало оглушительно, изрезанное, испоротое вдоль и поперек глубокими бороздами ниток, синяки проколов пульсировали на венах.
— А знаешь, почему?.. – его губы были так близко, Тэмин укусил Кибома за уголок рта – больно и грубо, самыми клыками, чтобы кровь пошла. Ки снова вскрикнул. – Почему я сделал это? Потому что он был красивым. И размазней. Глупый, слюнявый и всеми любимый малыш Тэён, позволявший все, только чтобы я смотрел на него. Чтобы замечал. О, чего он только не вытворял для этого, Бомми. Ты и представить себе не сможешь, что. Тебе такого не приснится. Когда родители уходили, я мог делать с ним все, что хотел, а он молчал и улыбался. Слюнявый кретин.
Перед глазами Ки встала семейная фотография и маленький, улыбающийся Тэён с волосами, как у девочки. Красивый и хрупкий. Влюбленный в брата.
— Он еще дышал, когда я по рукоятку всадил в него нож. Тогда я подумал – хорошо, что отец наточил ножи недавно. Я боялся, что будет сложно, но знаешь, человеческая плоть расходится запросто, как масло. Очень легко. Тэён был маленьким, он кончился очень быстро. Я почти не запыхался. Волосы было сложнее отрезать – они все налипали на мокрое лезвие. И глаза – мешались веки. Зато язык оказался очень длинным и мягким. Он так и тек сквозь пальцы.
Кибома затошнило. Тэмин отступил в сторону, чтобы на него не попало. Ки била крупная дрожь.
— Он весь ковер запачкал. Даже после того, как он ушел, он умудрился нагадить. Знаешь, из его живота стали вываливаться кишки. Они все лезли и лезли и я подумал – интересно, как их так много и они все там помещаются? В Тэёне не было места иногда даже под меня, он был узкий и маленький, а столько кишок вместил. Если бы я достал их раньше, нам бы было проще и времени бы меньше занимало, а то пока втиснешься в него, пока он перестанет сжиматься, как надувной шарик… Маленький обманщик.
Рука Тэмина отпустила его. Ки, сотрясаясь всем телом, как в судорогах, сполз вниз, на осколки и блевотину.
— Он раздражал меня. Они все меня раздражали. Меня побили в колонии за то, что я не давал. Представляешь, они не отрезали мне волосы, когда отправляли туда! Я думал, всем отрезают, а мне оставили. В первый же день ко мне стал приставать сосед, все тянул «Девооочка, иди сюда, хорооошееенькая…». У него не было переднего зуба, поэтому слово «хорошенькая» жутко резало слух свистением. Когда он схватил меня, я укусил его до крови. А потом они собрались и все вместе… меня… больно… — он вздрогнул, опустился рядом с Ки, испуганный, маленький, пребывающий в мыслях в тех днях, когда его унижали на кафельном полу общего душа или ночью в камере. Задрожал, всхлипнул, спрятал лицо в руках… Но уже через секунду снова распрямился, надменный и красивый. – Жаль, меня не вернули после ночного побоя в палату. Я бы с удовольствием бы сделал это еще раз, — его глаза заблестели. – Я укусил его, Бомми. Прямо там. Я укусил его так, что думал, сейчас откушу все к чертям. Вот криков-то было! И кровь. Почти не останавливаясь шпарила. Он потом несколько дней не ходил. И меня не трогали. Я тоже могу постоять за себя.
Кибом представил его – год назад, такого же стройного и ловкого, со звериным оскалом и звериными зубами, испачканными в крови. Он мог представить все до мельчайших подробностей – он не раз видел похожее здесь, среди зеркал. Кибом ничего не видел, но знал, что сейчас Тэмин смотрит в бок, на дверь, улыбчивый и довольный. В Кибоме было пусто и тихо – как среди зеркал. Кибом бился в агонии.
— Я даже рад, что СМ сочинили мне новую жизнь. С ней проще. Она дала мне возможность… Дала возможность узнать тебя, любимый. Когда я встретил тебя, мне захотелось быть с тобой. Быть рядом вечно, — продолжил Тэмин, поднимаясь и отходя в сторону. – Ты был такой красивый, заботливый и неприступный, что мне очень-очень захотелось быть рядом. Ты мне помог, так помог, что я не знал, как тебя отблагодарить. Ты спас меня, любимый. Спас ото лжи. Они придумали мне мир, но у меня всегда была реальность. Они заставляли меня забывать ее. А ты помог. Ты помог. Ты самый идеальный, любимый. Скажи, — он обернулся к Ки, который свернувшись в клубок дрожал на зеркалах. – Зачем ты это сделал, любимый? Я обидел тебя чем-нибудь? Я сделал что-то не так? Ты скажи только…
Тэмин присел рядом на корточки и погладил Ки по голому плечу. Тот дернулся. Тэмин приблизился и коснулся губами его скулы, улыбчивый и нежный.
— Я не трону тебя. Я люблю тебя, очень. Ты дорог мне, Ки. Дорог. Я хочу всегда-всегда быть с тобой, мы вме…
Тэмин замолчал и ошарашено опустил голову вниз. Из его живота торчал узкий длинный осколок зеркала.
Ки ничего не видел, но сжимал осколок так, что на пальцах проступили глубокие раны. Он плакал и трясся, без конца повторяя «прости».
— Ты что… решил кишки вынуть? – удивленно спросил Тэмин, от уголка его губ бежала тонкая багровая струйка. – Они мешались?
— Прости, прости, — проныл Ки, резко потянул на себя осколок и, ничего не разбирая в расплывчатом мире, снова тыкнул вперед, вслепую. Послышался неприятный хрипящий звук.
Тэмин подтянулся руками к горлу, пощупал торчащий оттуда узкий зеркальный нож. Его глаза расширились еще сильнее.
— Зачем?.. – прошептал он и одними губами добавил «Любимый». Слова не воспроизводились. Пленку зажевало, раздавались только булькающие звуки.
Тэмин тяжело грохнулся на осколки, недвижный, красно-белый. Воцарилась тишина, только длинные ногти Тэмина скребли еще некоторое время по зеркалам, иногда выдавая дикий, режущий душу звук.
Но потом он затих.
Ки отбросил в сторону багровый кусок зеркала, нашарил его лицо, его горло, подполз и обнял, чувствуя, как становится горячо от выползающих наружу из Тэмина красных ниток. Эти нитки обвивали Дивино тело, привязывали его к Зверю.
А Ки плакал, размазывая по лицу кровь и подводку, плакал и обнимал Тэмина, лихорадочно целуя его все еще теплые губы.
Он ничего не видел.
|
|
|
