Провал в Азии и Африке

Хронологически последними обществами, которые приняли государство в качестве основного типа политической организации, были азиатские и африканские. Это не означает, что до прихода первых европейских колонизаторов и впоследствии возникновения движений за независимость все эти общества представляли собой просто неупорядоченные массы людей и не имели никакого правительства. Напротив, там, и особенно в Азии, существовали одни из самых древних, самых могущественных империй, обладающих наиболее развитыми системами иерархии; в то же время и Азия, и Африка демонстрируют поразительное разнообразие политических систем, начиная с самых рыхлых племенных образований без правителей и заканчивая жестко управляемыми и относительно стабильными вождествами, эмиратами, султанатами и т. д. И все же подчеркнем еще раз: правительство, даже сильное, само по себе не является государством. От бушменов Калахари до Запретного города в Пекине, по-видимому, ни одно африканское или азиатское общество не смогло развить концепцию абстрактного государства, включающего в себя и правителей, и управляемых, но не идентичного ни тем, ни другим. История того, как они восприняли институт государства, и каковы были результаты, является основной темой данного раздела.

То, каким образом власть европейских государств распространялась из таких центров, как Лиссабон, Амстердам, Лондон и Париж, хорошо известно. Первыми, кто дал почувствовать свое присутствие, были португальцы. Примерно с 1450 г. они искали путь на юг вдоль африканского побережья; после путешествия Васко да Гама в 1494 г. они основали в XVI в. ряд укрепленных торговых пунктов на пути от Анголы до Мозамбика и дальше до Ормуза, Гоа, Цейлона, Малакки и Макао[791]. Впрочем, господство португальцев оказалось недолгим, и в первой половине XVII в. большая часть построенной ими системы была захвачена голландцами[792]. Французские и британские предприниматели, которым таким образом был закрыт путь в богатые, специализирующиеся на пряностях регионы Индонезийского архипелага, а также Цейлона, в основном проявляли активность в Западной Африке и Индии. Из Африки они получали золото, слоновую кость и рабов (последних зачастую в обмен на ружья, которые использовались местными правителями, чтобы захватывать еще больше рабов). В Индии они обменивали продукцию европейского производства и серебро на восточные товары, такие как кофе, чай, шелк и фарфор.

Общим у всех этих предприятий было одно: все они по природе своей были коммерческими. В Америке, как показывает возникновение первых encomiendas и прибытие первых поселенцев в Йорктаун (штат Вирджиния), целью всегда было установление власти и образование поселений; не так было в Азии и Африке. То ли потому, что эти земли считались нездоровыми из-за плотной населенности, то ли потому, что они уже принадлежали довольно могущественным правителям, число европейцев, которых бы они привлекли, было очень небольшим. Там не возникало ни городов, ни больших государств, вместо этого строилась укрепленная фактория, которая либо включала в себя поселение, либо, когда со временем оно расширялось, управляла им. Испанские и португальские колонии в Южной и Центральной Америке всегда управлялись представителями короны, тогда как британские колонии Северной Америки вскоре освободились от концессионеров. Не так было с факториями, которые были расположены на берегах Африки и Азии и которые на протяжении веков управлялись различными колониальными компаниями, назначавшими своих руководящих сотрудников на губернаторские посты. Конечно, эти компании часто получали поддержку правителей & #8213; в частности, португальская экспансия началась как королевское коммерческое предприятие и долгое время оставалась таковым. Однако, строго говоря, они никогда не были тождественны правительству своей страны и необязательно подчинялись ему, о чем свидетельствует тот факт, что хартия голландской Ост-Индской компании характеризует компанию как «суверенную».

Как упоминалось выше, между 1600 и 1715 гг. Ост- и Вест-Индские компании Голландии, Великобритании и Франции часто вступали друг с другом в вооруженные конфликты, в то время как правительства их стран находились в мире друг с другом, и наоборот. Даже после того как все это прекратилось, компании продолжали содержать собственные бюрократические аппараты и собственные армии. И те, и другие оплачивались из денежных средств компаний, хотя их персонал и государственные служащие часто были взаимозаменяемыми, поскольку чиновники, командиры, офицеры и даже целые войсковые части переводились из одного подчинения в другое на основании аренды или купли-продажи. На протяжении долгого времени уже после того, как европейские государства начали создавать обезличенные бюрократии, и даже после того, как в результате Французской революции были уничтожены остатки феодализма и введено понятие levee en masse, сохранялась традиция, по которой европейские заморские колонии управлялись частными предприятиями. Процесс перехода лучше всего прослеживается на примере Британской Индии, несомненно, самой большой и значимой из всех колоний. Ост-Индская компания была основана в 1599 г. как исключительно частное коммерческое предприятие. С 1770 г. она подлежала парламентскому надзору, а ее глава Роберт Клайв был обвинен в коррупции. В 1773 г. согласно Акту о регулировании было установлено верховенство парламента над компанией и был назначен первый королевский губернатор Уоррен Гастингс. В 1813 г. компания потеряла свою монополию на торговлю. В 1834 г. ее превратили в управляющее агентство британского правительства; после восстания сипаев 1857 г. Индия стала британской коронной колонией, не имеющей самоуправления. В 1873 г. компания, лишившись своих функций, была распущена, и в 1876 г. королева Виктория была провозглашена императрицей Индии.

Если переход от коммерческой собственности к государственному управлению был длительным процессом, то территориальная экспансия продолжалась еще дольше. С того момента, как Васко да Гама разнес в щепки индийские джонки, которые пытались его преследовать, превосходство европейцев в техническом оснащении проявлялось, главным образом, на море[793]; это объясняет, почему голландцам удалось подчинить себе Индонезию (хотя только в середине XVIII в. они установили прямое управление на внутренних территориях), точно так же, как французы и англичане господствовали на островах Карибского моря. А вот там, где не было островов, экспансия в глубь суши обычно проходила очень медленно. Например, основание первого британского форпоста на индийском субконтиненте датируется 1611 г., когда была создана фактория в Мазулипатаме. К 1700 г. их стало четыре & #8213; форт Сент-Джордж, Бомбей, Калькутта и Мадрас & #8213; но в распоряжении каждого было только такое количество земли, которое находилось в пределах «дальности артиллерийского выстрела»[794]. Прошло еще 60 лет, прежде чем было преодолено противодействие со стороны французов и голландцев, и после целой серии войн мощь империи Великих Моголов была сломлена, и вся страна попала под контроль завоевателей. Подобным же образом попытки испанцев и португальцев обосноваться на побережье Северной Африки начались в конце XIV в., а постоянный форпост Сеута был основан в 1415 г. В 1471 г. другой анклав & #8213; Танжер & #8213; попал под европейское владычество; однако попытки Карла V захватить Бизерту провалились. Только в 30-е годы XIX в. начались действия французов по захвату Северной Африки, номинально являвшейся частью Оттоманской империи, но на самом деле поделенной между большим числом соперничающих эмиратов. Не считая Индии, широкая экспансия в Азию началась еще позднее.

К 1914 г. техническое превосходство европейцев, отныне заключавшееся в наличии не только кораблей и ружей, но и пароходов (которые дали возможность проникнуть в глубь континента по судоходным рекам), железных дорог, телеграфа и хинина[795], привело к разделу мира между небольшим числом соперничающих государств. Путь проложила Великобритания, которая на пике могущества смогла раскрасить розовым цветом одну четвертую земного шара. За ней шли Франция и Россия, которая с начала XIX в. оккупировала огромные азиатские территории, принадлежавшие ранее Турции и Персии, таким образом подчинив царю большое число мусульман. Из других колониальных держав Португалия и Голландия оставались примерно в том же положении, что и прежде, практически ничего не потеряв и не приобретя после 1820 г. Испания, уже лишившись к тому времени Латинской Америки, потеряла большую часть своих владений, отдав их США в ходе испано-американской войны 1898 г., мало что сохранив, кроме испанской Сахары. Германия и Италия, поздно вступившие в игру, завоевали несколько уголков в Африке и на Тихом океане, по большей части не имеющих особой ценности, а Бельгия, из-за разногласий с остальными державами, смогла прибрать к рукам огромный и очень ценный с экономической точки зрения кусок Центральной Африки. О напористости империализма того времени свидетельствует тот факт, что даже самые сильные политические образования за пределами Европы, такие как Оттоманская и Китайская империи, а также Иран, потеряли свои обширные территории и оказались на волосок от распада. Кроме них только три страны избежали такой участи: Япония и Эфиопия (последняя & #8213; до 1935& #8213; 1946 гг. ) & #8213; в основном своими силами, а также Таиланд, поскольку англичане и французы, занявшие Бирму и Индокитай, предпочли сохранить его независимость в качестве буферной зоны.

Хотя системы управления новыми владениями, установленные колониальными державами, различались, в их числе можно выделить два крайних случая; большинство, как это обычно бывает, занимало промежуточное положение. Один из них представляет собой метод, применявшийся бельгийцами в Конго, известный как прямое правление[796]. Первоначально Конго просто было королевским имением, поскольку король заплатил из собственного кармана за исследование территории и боролся за признание его владений остальными державами[797]. В 1908 г., после того как в отчетах, приходивших из Африки, владения были охарактеризованы как «настоящий ад на земле»[798], разразился международный скандал, и земли были переданы под контроль государства. На пике империи Бельгия имела в Африке около 10 тыс. государственных служащих, а также еще большее число предпринимателей и духовных лиц; первые две группы были в некоторой степени взаимозаменяемы, поскольку некоторые чиновники, уволившись еще будучи довольно молодыми, начинали заниматься частным бизнесом. Каковы бы ни были различия между ними, эти три «столпа» действовали совместно, сокрушая любое встречаемое сопротивление самыми жестокими способами, какие только возможно вообразить, к числу которых на раннем этапе относилось даже отрубание рук. Поступая таким образом, они эксплуатировали местное население, не предоставляя ему совершенно никаких политических прав. Бельгийские бизнесмены нанимали конголезцев на работу на своих плантациях и шахтах. Бельгийские чиновники применяли силу, чтобы удерживать их на своем месте (а также обеспечивали выполнение всех видов corvees [799], такие как построение дорог), а бельгийское духовенство пыталось умиротворить всех, обещая местным жителям лучшее будущее в ином мире, если они будут слушаться своих земных хозяев.

Случай, противоположный бельгийской системе, представляла собой британская система в Африке, нередко называемая системой непрямого управления. Ее предложил лорд Лугард во время его губернаторства в Нигерии в 1912 & #8213; 1918 гг., который представил ее классическую формулировку в своей работе Dual Mandate in British Tropical Africa [800] (1922). Эта система гораздо больше полагалась на вождей аборигенов, при необходимости создавая их, где, как это было в племенах без правителей Восточной и Южной Африки, их раньше не существовало. Вожди, как старые, так и вновь назначенные, были лишены важнейших правительственных функций, таких как право объявлять войну, заключать мир и вершить высший суд[801]. Англичане также пытались подавить местные обычаи, такие как «божий суд», которые они находили «отвратительными». В остальном они предоставляли вождям возможность управлять своим народом в соответствии с традициями, их даже официально назначали служащими короны, платили им жалованье и придумывали различные символы, чтобы подчеркнуть почтение, которое им надлежало выказывать. Система была дешева в использовании, на 70& #8213; 100 тыс. местных жителей обычно требовался лишь один белый управляющий; как мог бы сказать Уинстон Черчилль, который некоторое время занимал пост секретаря по делам колоний, никогда еще столь немногие не держали в подчинении столь многих столь малыми средствами. Еще одним значительным преимуществом было то, что для выяснения обычаев аборигенов, англичане в 20-е и 30-е годы XX в. провели многочисленные исследования, результатом которых стал ряд выдающихся работ в сфере антропологии за все время существования этой науки.

Независимо от того, какой способ избирали колониальные державы для управления своими владениями, все они в итоге вызвали ослабление местных институтов. Иногда это делалось намеренно, по мере того как вождей лишали власти, а иногда и физически уничтожали, и племена оказывались под руководством европейцев во всех важных вопросах; но по большей части это было результатом экономического давления. Стремясь извлечь выгоду из своих колоний или хотя бы покрыть расходы на управление ими, каждая новая администрация вводила налоги. В сообществах, где деньги раньше практически не использовались, эти налоги должны были выплачиваться только наличными, что вынуждало население, привыкшее к натуральному хозяйству и бартеру, приспосабливаться к требованиям денежной системы путем торговли или работы за заработную плату. Когда европейцы, лишив аборигенов их земли, занялись разработкой месторождений и организовали коммерческие плантации для выращивания таких культур, как чай, кофе, каучук или конопля, они создали спрос на труд. Часть рабочей силы оставалась в сельской местности, но большинство перебралось в городские коммерческие и административные центры, основанные белыми колонизаторами. Оторванные от своих деревень, многие азиаты и африканцы превратились в почти полностью нищие и неуправляемые массы. Не считая дисциплины, которая поддерживалась на рабочем месте (для тех, у кого была работа), члены этих людских скоплений, подобно жителям трущоб в Латинской Америке, сталкивались с правительственной властью лишь во время эпизодических рейдов, которые полиция устраивала в их жалких обиталищах. Во всех остальных случаях эти две стороны были только рады оставить друг друга в покое, жить в отдельных кварталах, состоять в разных организациях (если вообще состоять) и, за исключением обращенных в христианство, молиться разным богам.

Помимо разрушения традиционных общественных структур, почти все колониальные администрации создавали новые элиты (печально известным исключением была бельгийская администрация, которая сделала невозможным для местных жителей получение какого-либо образования, кроме начального). Часто первым шагом на пути к вестернизации был приход миссионеров, которые обучали чтению, письму и арифметике, а также знакомили с элементарными западными социальными и культурными понятиями. Крометого, молодые деревенские жители, часто родственники вождя, получали определенную юридическую и административную подготовку, чтобы помогать старейшинам вершить такой суд, который правители колоний считали приемлемым. В частности, в британских колониях аборигены, получившие европейское образование, часто возвращались домой в роли учителей. Других брали на низшие посты в системе государственной службы. В Индии первые отдельные случаи такого рода имели место уже в середине XIX в., и к 1909 г. Вице-королевский Совет даже был вынужден принять в свои ряды первого представителя-индийца. В Северной

Африке и бывших владениях Оттоманской империи этот процесс начался в мирное время, тогда как в других странах он стал разворачиваться только после 1945 г. Наконец, аборигены могли отправиться в метрополию и получить европейское образование & #8213; во всем мире не было более престижного статуса, чем «возвратившийся из Англии». Обычно этой привилегией могли пользоваться сыновья очень богатых жителей колоний & #8213; либо вождей, которые смогли сохранить свою власть, либо купцов, которые использовали появившиеся новые возможности. Однако всегда были такие, кто каким-то образом попадал в европейскую метрополию, работали там или занимались попрошайничеством. Хорошим примером был Хо Ши Мин, живший в Париже с 1917 по 1921 г. и поочередно бывший то садовником, то дворником, то официантом, то фото-ретушером и даже кочегаром. Другим примером был Йомо Кеньятта, который приехал в Лондон, чтобы выразить протест против британской оккупации его страны, и остался там для изучения антропологии.

По мере того как различные государства установили свою прямую власть в заморских владениях своих компаний, империализм обзавелся новой идеологией. С 1500 по 1800 г. идеологическое основание по большей части сводилось к несению слова Божьего язычникам, с одной стороны, и получению прибыли, с другой; но ни один из этих мотивов не могли принять современные светские государства, носящие публичный характер. Соответственно, в период между 1840 и 1890 гг. стали формулироваться так называемые цивилизаторские миссии[802]. Просветительские идеи о равенстве людей, не говоря уж о том, что «благородный дикарь» мог бы подавать пример коррумпированной цивилизации & #8213; были выброшены за борт. Их заменили дарвинистские представления о «дорогих» и «дешевых» расах; как сказал сенатор США Альберт Беверидж (1862 & #8213; 1927), имея в виду жителей только что захваченных Филиппин: «Бог создал нас знающими толк в управлении государством, чтобы мы осуществляли это управление над дикими и рабскими народами»[803]. Такой образ мысли, ставший популярным после того, как Редьярд Киплинг написал о «бремени белого человека», господствовал в начале XX в., сохранялся во время Первой мировой войны и даже позже. В конце концов, он привел к возникновению системы мандатов, впервые предложенной Яном Сматсом в 1918 г. [804] и официально принятой Лигой наций. Бывшие оттоманские и немецкие владения на Ближнем Востоке, в Африке, Китае и Тихом океане, где местное население считалось неготовым к независимости, были переданы под якобы благожелательное попечительство Великобритании, Франции, Бельгии, Южной Африки, Японии, Австралии и Новой Зеландии. Их задачей было взращивать их до тех пор, пока они не встанут на ноги; ежегодный отчет о достигнутом прогрессе необходимо было представлять постоянной мандатной комиссии. Нет необходимости говорить, что во многих случаях способы, с помощью которых управляли этими и другими колониями, почти не изменились в межвоенный период. И все же, по крайней мере в теории, изменился смысл и оправдание этого управления, что, в свою очередь, отражало сомнения, которые испытывали многие люди в странах-«опекунах» по поводу справедливости колониальной системы в целом.

В долгосрочной перспективе замена частного владения на государственное управление, с одной стороны, и появление грамотной местной элиты, получившей образование в Европе, с другой, поставили колониальные администрации в невыносимое положение. Независимо от формы правления & #8213; монархической или республиканской, авторитарной или демократической & #8213; у себя те или иные государства считались включающими как правителей, так и управляемых; но в колониях оказывалось, что они управляли людьми, которые ни в коей мере не были инкорпорированы в государство, тем самым, вступая в противоречие с самим принципом, на котором основан институт государства. Из всех имперских правительств только Россия пыталась разрешить эту проблему. Ленин и его сторонники были атеистами и коммунистами. Придя к власти, они заявили, что различия по религиозному и даже расовому признаку, которые разделяли различные регионы бывшей царской империи, менее важны, чем их единство, которое, по их мнению, основывается на международной солидарности пролетариата[805]. Теоретически каждая нерусская страна, входившая в империю & #8213; в том числе те, которые были ее частью в течение многих веков, как Белоруссия и Украина, & #8213; получила право на самоопределение и право выйти из союза; на практике они все были спаяны в одно государство. В результате появился СССР & #8213; федеративное государство, если судить по названию, но в действительности бывший полностью централизованным. Однако какую бы ужасную жизнь он ни предлагал большинству своих жителей, по крайней мере в СССР не существовало различий между его гражданами и теми, кто просто подпал под его правление. Напротив, народы провинций, до тех пор пока их не обвиняли в измене, как произошло, например, с крымскими татарами во время Второй мировой войны, зачастую жили лучше, чем население метрополии. Поскольку они находились далеко от центра власти, для них существовала меньшая вероятность подвергнуться террору, чем для тех, кто находился непосредственно под носом у Сталина[806].

В других странах ситуация была абсолютно иной. Зачастую отделенные от своих колоний тысячами миль океана и привыкшие к расизму в отношении обитателей колоний, правительства колониальных держав никогда всерьез не пытались объединиться со своими колониями в общее государство & #8213; такая идея в любом случае была бы нелепа, учитывая огромную культурную дистанцию, отделявшую, скажем, голландца от жителя Явы или англичанина от представителя нигерийского племени. С момента основания этих колоний до того момента, как они получили независимость, большинство из них не имело ни общих учреждений, ни общего гражданства с метрополией; в лучшем случае такое гражданство было привилегией, даруемой избранным жителям колоний в качестве награды за выдающиеся достижения в области экономики или культуры. Более того, куда бы ни прибывали белые поселенцы, они обычно жили сами по себе, отдельно от местного населения. Межрасовые браки, если прямо не запрещались, то во всяком случае не приветствовались, а дети от смешанных пар обычно не принимались ни тем, ни другим сообществом, и к ним относились как к отбросам общества. Местное население считало, что правительство и его учреждения поддерживают привилегированное меньшинство, которое стремится эксплуатировать их, их землю и природные богатства. Навсегда останется неизвестным, могла ли политика интеграции, вроде той, что с опозданием была предложена французами после 1945 г. (хотя никогда всерьез не проводившаяся в жизнь), превратиться в настоящее сотрудничество между метрополией и ее колониями и изменить весь ход истории, сохранив те или иные империи. Однако, судя по распаду Советского Союза, начавшемуся в 1989 г., можно предположить, что ответ на это вопрос был бы отрицательным.

В Азии первые националистические волнения произошли еще до начала Первой мировой войны. Так, на Филиппинах Националистическая партия одержала сокрушительную победу на выборах 1907 г., выведя страну на твердую дорогу к обретению со пременем независимости; в Индии первый Национальный конгресс был созван в 1885 г., и некоторые индийцы с 1910 г. стали получать право голоса на выборах в местные представительные органы. В отличие от ранних попыток вождей сопротивляться порабощению их племен и попыток племен не допустить экспроприации и эксплуатации их земель, ранние националистические движения возникали преимущественно в городах и возглавлялись хорошо образованными и хорошо владеющими словом лидерами: так было в Египте, оккупированном Великобританией в 1882 г., так же обстояло дело во французских колониях в Северной Африке. Эти движения были в большей степени результатом попыток модернизации, чем традиционных способов самозащиты, хотя во многих случаях они сознательно апеллировали к местным культурным ценностям, пытаясь найти символы, которые могли бы сплотить менее образованные массы. Пока городская элита «играла мускулами», сельское население, которое очень часто было предоставлено самому себе, если только поддерживался порядок и платились налоги, переживало стагнацию. Здесь политически организованная оппозиция & #8213; в отличие от религиозной, а также от отдельных актов мести, направленных против белых поселенцев и их союзников, & #8213; начала складываться значительно позже.

Ранние националистические движения принимали форму дискуссионных обществ, газет и агитации & #8213; все это тщательно отслеживалось полицией и нередко заканчивалось арестами, ссылкой лидеров, а иногда и кое-чем похуже. В 1904& #8213; 1905 гг. ониполу-чили мощный стимул после победы Японии над Россией, отозвавшейся во всем колониальном мире, как вспышка света в темноте. Япония, «открытая Западу» с 1853 г., быстро превратилась в со-временное государство. К середине 70-х годов XIX в. она имела парламентскую систему правления, независимые суды, функционирующий бюрократический аппарат и вооруженные силы, основанные на всеобщей воинской обязанности, а также систему образования, которая вскоре увидела свою миссию в распространении яростного национализма и культа императора. Триумф Японии послужил ясным доказательством того, что белая раса не является непобедимой и что ее можно победить там, где это имеет самое большое значение, а именно на поле битвы. Вскоре после этих событий началась Первая мировая война. В армиях Франции и Великобритании служили тысячи индийцев, северо-африканских арабов и африканцев; более того, десятки тысяч китайских и вьетнамских рабочих отправлялись в Европу, где они трудились в тылу.

Возвращаясь в свои страны после войны, многие из этих людей не удовлетворялись просто работой на прежнем месте в качестве слуг своих хозяев-колонизаторов. Со временем они стали источником, из которого черпали силы националистические движения.

Когда сами себя назначившие представители различных народов колоний захотели представить свои требования перед Версальской конференцией & #8213; которая, в конце концов, официально основывалась на праве наций на самоопределение & #8213; их надеждам не суждено было сбыться. Франция и Британия, игравшие главную роль на конференции, решительно отказались обсуждать судьбы своих собственных империй. США, хотя и настроенные несколько более сочувственно, не хотели идти против своих союзников ради тех, кого позже стали называть народами «третьего мира»; оставалась Россия, которая в тот момент находилась в состоянии гражданской войны и в любом случае не была представлена в Версале. Эти люди (одним из них был Махатма Ганди), голос которых так и не был услышан, вернулись на родину, где вскоре возглавили разнообразные националистические движения. Некоторые из них придерживались правой, другие & #8213; левой ориентации; со временем, когда власть коммунистов в СССР укрепилась, многие из них стали получать помощь от Советов в виде предоставления советников, обучения и оружия. Во многих колониальных странах период между мировыми войнами был отмечен агитацией, демонстрациями, бойкотами и бунтами, как это было в Индии, Бирме и Индонезии. Здесь и там вспыхивали вооруженные восстания: в Ирландии в 1920& #8213; 1922 гг., в Палестине (она была оккупирована Великобританией в 1917& #8213; 1918 гг. и позже преобразована в подмандатную территорию) в 1919 & #8213; 1922 и 1936& #8213; 1939 гг., в Египте в 1919 г., в Марокко в 1921 & #8213; 1926 гг. и в Сирии в 1926 г.

До 1939 г. единственным явным примером, когда колониальная страна сумела избавиться от своих хозяев, была Ирландия, хотя в глазах некоторых этот успех не был полным, поскольку Ольстер предпочел остаться под британским правлением. Кроме того, некоторые страны получили по крайней мере номинальную независимость, однако остались под «защитой» иностранных войск; так было с Египтом (договоры 1922 и 1936 гг. ), Иорданией (1927), Ираком (1932 г., хотя он был вновь оккупирован англичанами в 1941 г. после восстания Рашида Али) и Филиппинами (которые стали республикой в 1935 г., но были впоследствии оккупированы Японией, не успев продолжить развитие в качестве независимого государства). Индия также встала на путь к независимости; благодаря Акту об управлении Индией (1935) 35 млн человек получили право голоса; в результате этого националистическая партия Индийский национальный конгресс побелила на выборах в восьми штатах из одиннадцати. В других странах подавлялись вооруженные восстания, хотя порой это можно было сделать только с помощью крупных вооруженных сил & #8213; например, франко-испанская армия, которая в итоге победила Абд аль-Карима, насчитывала не менее четверти миллиона[807] & #8213; и ценой большого кровопролития. Как оказалось, триумф легионов Муссолини, использовавших танки, а также ядовитый газ, который применялся с самолетов для удушения босых эфиопских воинов, вооруженных копьями, был последним в своем роде. После этого ветер переменился. Начиная с 1941 г., вооруженные силы развитых стран, какими бы они ни были мощными и жестокими, терпели одно поражение за другим, столкнувшись с народными восстаниями в оккупированных ими странах; но мы еще вернемся к этой теме в главе 6.

Однако самым главным фактором, который действительно повернул ход истории против империализма и способствовал основанию множества новых государств в Африке и Азии, была Вторая мировая война[808]. В Африке война привела к окончательному исчезновению итальянской империи (речь идет о территориях как на средиземноморском побережье, так и на побережье Восточной Африки) и временной оккупации войсками союзников всей территории французской Северной Африки. В Азии Филиппины, Гонконг, Индокитай, Малайзия, Сингапур, Бирма, Борнео, Индонезия и Новая Гвинея были оккупированы к лету 1942 г. Японские завоеватели сами, конечно, были азиатами и утверждали, что они действуют во имя «создания великой восточноазиатской зоны всеобщего процветания». То, что что утверждение хотя бы отчасти вызывало доверие, доказывает hit факт, что везде, где бы ни появлялись их войска или только ожидалось их появление, они обнаруживали, что часть лидеров и местного населения готовы сотрудничать с ними. Это относилось даже к Китаю, где, несмотря на все совершенные ими жестокости, они также создали новое правительство, альтернативное правительству Чан Кайши. Продлилось бы это сотрудничество, если бы страны Оси выиграли войну и было установлено японское господство & #8213; это, конечно, уже другой вопрос. Как бы то ни было, поражение старых имперских держав, которое иногда завершалось жалкой и получавшей широкую огласку капитуляцией, нанесло сокрушительный удар по их репутации, от которого они так никогда и не оправились.  

(Пропуск текста? ) меньшей мере, высокообразованную элиту, которая, в свою очередь, облегчила этот переход и в ряде случаев способствовала впечатляющему экономическому росту[809]. Можно даже утверждать, что к концу XX в. ситуация сложилась таким образом, что самые успешные государства находятся не в Европе, откуда пришел этот тип политического устройства, а в Японии, Южной Корее, Тайване и, конечно, Сингапуре. Во всех четырех странах были созданы обезличенные и хорошо дисциплинированные (хотя, с позиции отдельного человека, достаточно авторитарные) бюрократические системы и полицейские организации. Ни в одной из них не существует режим традиционного типа; в частности, в 1995 г. бывший премьер-министр Кореи получил наглядный урок, к чему приводит смешение государственной собственности и своей частной. При некотором везении Китай, Таиланд, Малайзия, Индонезия, Вьетнам и даже Бирма (если она освободится от своих военных правителей) могут однажды последовать их примеру, хотя большинство этих стран в гораздо большей степени этнически неоднородны и может оказаться, как в случае с Китаем, что они слишком крупны и сложны для того, чтобы ими эффективно управлять длительное время из единого центра[810]. В других странах Азии и Африки ситуация в целом гораздо менее благоприятна. Одной из причин этого является крайнее этническое разнообразие. Старые европейские государства имели в своем распоряжении века для формирования национального самосознания, национального языка (хотя еще в XVI в. жителя Лондона, путешествующего по Кенту, местные жители принимали за француза), национальной культуры и национальной среды общения. В других странах не существовало такого единства; от Филиппин до Эфиопии и от Ирака до Судана попытки создать его часто воспринимались как стремление одной группы установить свою власть, подчинив других. Например, в Индии на основном языке (который сам еще подразделяется на несколько диалектов, говорящие на которых не понимают друг друга) говорит лишь 40% населения. Кроме того, там существует 33 других языка, на каждом из которых говорит как минимум 1 млн человек (на английском, считающемся якобы официальным языком страны, говорит лишь 5% населения).

Население Пакистана состоит на 55% из пенджабцев, на 20% из синдхов, на 10% из пуштунов, на 10% из муджахиров и на 5% из белуджей; на языке урду, который правительство надеется превратить в официальный язык, говорит лишь небольшое меньшинство. В Нигерии три крупнейшие группы & #8213; хауса, йоруба и ибо & #8213; все вместе составляют лишь 60% населения, остальные жители поделены не менее чем на 250 этнических групп[811]; в другой части континента & #8213; в Эфиопии & #8213; существует 76 этнических групп, представители которых говорят на 286 языках[812]. Но рекорд по разнородности, вероятно, побьет Папуа, где население в 2, 5 млн человек говорит более чем на 700 разных языках. Считается, что большинство африканских государств «имеют мало общего, кроме своего разнообразия»[813].

Эта разнородность не была создана колониальными правительствами. Напротив, в некотором роде она просто есть результат того, что в странах «третьего мира» институт государства не развился. И все же в той мере, в какой имперские державы часто объединяли территории и народы, не имевшие друг с другом ничего общего (иногда просто проводя линию на карте с помощью линейки[814]), они внесли в это свой вклад. Так было с большей частью Африки в последние десятилетия XIX в. и на Ближнем Востоке после распада Оттоманской империи, когда при установлении границ абсолютно не принимались во внимание этнос и религия, а также давно сложившиеся социальные и экономические модели, такие как миграция. Установив свое правление, различные европейские колониальные администрации сознательно натравливали одну этническую группу на другую, как это делали англичане на Кипре (турки против греков), в Палестине (евреи против арабов), Индии (мусульмане против индусов) и Нигерии (хауса против всех остальных). Даже если это было не так, они часто способствовали возникновению новых контрастов, например между деревнями и развивающимися городами, между христианами и всеми прочими, между вестернизированным образованным классом и теми, кто придерживался своих традиций. Иногда различия в уровне экономического развития среди самих колоний приводили к огромному притоку чужеземцев. Например, ЮАР, которая и так уже была наводнена дешевой рабочей силой, привлекала и продолжает привлекать множество людей из соседних стран, таких как Ангола и Мозамбик[815]; то же самое касается некоторых (относительно) благополучных государств Западной Африки. И все это & #8213; даже без учета различных белых и индийских, а также & #8213; в большей части Юго-Восточной Азии & #8213; китайских меньшинств, которые иногда бывали значительными и часто доминировали в экономике даже при небольшой численности. К моменту достижения независимости то, каким образом новые государства должны были преодолевать эти трудности и эффективно функционировать, оставалось загадкой.

В действительности во многих странах эта загадка вскоре была разрешена. После того как энтузиазм первых лет поутих, оказалось, что многие, если не большинство населения, оставались привержены своим собственным институтам, а именно & #8213; разветвленной системе кровно-родственных отношений (поскольку самые главные вожди, остававшиеся с колониальных времен, систематически отстранялись от власти)[816]. В д