Депривация, фрустрация и угроза

Затеяв рассуждения о фрустрации, трудно удержаться от соблазна сегментаризма. Что я имею в виду? Стало дурным правилом говорить о фрустрации желудка или о фрустрации отдельно взятой потребности, между тем как уже давно не секрет, что фрустрация – это всегда фрустрация всего организма, а не какой-то отдельно взятой его части.

Если мы будем помнить об этом соблазне, если нам удастся избежать его, то мы сможем обнаружить один чрезвычайно важный феномен, мы увидим, что депривация и угроза – совсем не одно и то же. Понятие "фрустрация" принято определять как невозможность удовлетворения желания, как барьер, возникающий на пути удовлетворения желания. Но такое определение игнорирует принципиальные различия между депривацией, несущественной для организма (легко замещаемой и не вызывающей серьезных последствий), с одной стороны, и депривацией, которую можно определить как угрозу личности, то есть такой депривацией, которая угрожает жизненным целям индивидуума, его защитным системам, самооценке, которая препятствует его самоактуализации – словом, делает невозможным удовлетворение базовых потребностей. Я убежден, что только вторая разновидность депривации, угрожающая депривация служит пусковым механизмом для процесса (как правило, крайне нежелательного для организма), который принято обозначать термином "фрустрация".

Значение объекта-цели для индивидуума двойственно: это может быть значение истинное, или внутреннее, а может быть вторичное, символическое. Представим себе двух детей, которые захотели мороженого, но не получили его. Первый ребенок, услышав отказ матери купить мороженое, почувствовал, что лишился удовольствия съесть мороженое, тогда как второй воспринял отказ не только как невозможность сенсорного удовольствия, но и как невозможность удовлетворить свою потребность быть любимым. Сахарная трубочка для второго ребенка стала воплощением или символом материнской любви, она приобрела психологическую ценность. Здоровый индивидуум, для которого мороженое – это просто мороженое, скорее всего не будет слишком угнетен, если не получит мороженого, и депривацию такого рода вряд ли можно назвать фрустрирующей депривацией, потому что в ней нет личностной угрозы. Невозможность обретения объекта-цели вызовет неблагоприятные, болезненные – фрустрирующие – последствия только в тех случаях, когда цель-объект становится символом любви, престижа, уважения или другой базовой потребности.

Двойственность объекта-цели порой очень наглядно проявляется в поведении животных. Как показали наблюдения за обезьянами, в ситуации установления доминантно-субординационной иерархии пища для них становится не только источником утоления голода, обладание ею в то же самое время символизирует доминантное положение одной особи по отношению к другой. Если обезьяна, занимающая подчиненное положение, попытается завладеть пищей, она немедленно подвергнется нападению со стороны доминантной особи. Однако если ей удастся убедить "начальника" в том, что банан ей нужен не для самоутверждения, а просто для утоления голода, начальник, скорее всего, позволит ей съесть его. Чтобы убедить начальника, подчиненная обезьяна демонстрирует ему свою покорность. Так, например, если подчиненное животное хочет приблизиться к пище, рядом с которой сидит начальник, оно независимо от своего пола принимает сексуальную позу самки, словно приглашая доминантную особь к половому акту, – на самом же деле этот жест обозначает примерно следующее: "Этот банан мне нужен только для того, чтобы утолить голод, я вовсе не претендую на главенствующее положение, я знаю, что начальник здесь ты". Двойственность значения объекта-цели для человека можно обнаружить, наблюдая, например, за его реакцией на критику со стороны друга. Среднестатистический индивидуум, слыша критику в свой адрес, обычно воспринимает ее как нападки или угрозу (и это чувство вполне обосновано, ибо очень часто критика действительно представляет собой нападение). Но если осуждение будет исходить от друга, если человек понимает, что критика ни в коем случае не означает умаление его личных достоинств, то он не только выслушает критические замечания, но и будет благодарен за них. И чем более человек уверен в любви и уважении друга, тем более адекватно воспринимает он критику, тем меньше видит в ней личностной угрозы для себя (304, 313).

В психиатрической среде все еще продолжается бессмысленная дискуссия, суть которой сводится к вопросу: "Обязательно ли депривация сексуальности приводит к фрустрации, к агрессии, к сублимации и т.п.?" Эти споры не закончатся до тех пор, пока мы не обратим внимание на указанное выше различие. Нам уже известно, что половое воздержание не обязательно приводит к психопатологии, но не секрет также, что часто именно половая неудовлетворенность становится источником психопатологических симптомов. В чем же здесь загвоздка, в чем причина этого противоречия? Клинические исследования здоровых людей однозначно говорят нам о том, что сексуальная депривация становится патогенным фактором только тогда, когда она воспринимается индивидуумом как отказ в любви, в уважении, как символ отвержения, изоляции, когда она вызывает у индивидуума чувство собственной никчемности, неполноценности, ущербности – словом, тогда, когда депривация угрожает его базовым потребностям. Люди, которые не склонны наполнять сексуальную депривацию символическим содержанием, переносят воздержание достаточно легко (разумеется, у них обнаруживаются реакции, которые Розенцвейг (408) назвал потребностными, однако эти реакции, хоть и неприятны, не патологичны).

Каждый ребенок в процессе социализации неизбежно попадает в ситуации, связанные с депривацией тех или иных потребностей. Такие ситуации также до сих пор было принято рассматривать с точки зрения фрустрации. Психологам чудилось какое-то насилие, во всем, что связано с пеленанием, привитием навыков туалета, первыми шагами, первыми падениями и первой болью, со всеми последующими этапами адаптации и социализации ребенка. Однако и глядя на ребенка нельзя забывать о разнице между простой депривацией и личностной угрозой. Дети, которые постоянно чувствуют любовь и заботу родителей, дети, у которых сформировано базовое чувство доверия к миру, порой с поразительной легкостью переносят случаи депривации, дисциплинирующий режим, наказания и тому подобные вещи, они не воспринимают их как фундаментальную угрозу, как угрозу своим главным, базовым потребностям и целям.

Все это приводит меня к убеждению, что феномен фрустрации гораздо более тесно связан с феноменом угрозы, или с феноменом угрожающей ситуации, нежели с депривацией как таковой. Классические проявления фрустрации часто обнаруживаются в самых разных ситуациях угрозы, они возникают вследствие травматизации, конфликта, в результате мозгового повреждения, тяжелого заболевания, в ситуации реальной физической угрозы или приближения смерти, в ситуации унижения или невыносимой боли, невыносимого страдания.

Это убеждение, в свою очередь, позволяет мне выдвинуть следующую гипотезу. Мне кажется, что мы не вправе и впредь оперировать термином "фрустрация", понимая под ним некий единый, целостный феномен, такое определение изжило себя, стало бесполезным и даже вредным на данном этапе развития науки. Я полагаю, что сегодня, рассуждая о фрустрации, мы обязательно должны иметь в виду две возможности, две непересекающихся концепции: 1) концепцию депривации небазовых потребностей и 2) концепцию личностной угрозы (угрозы базовым потребностям или различным функциональным системам, связанным с ними). Депривация – это еще не фрустрация, а фрустрация – еще не угроза. Депривация не обязательно ведет к психопатологии, чего нельзя сказать об угрозе.

КОНФЛИКТ И УГРОЗА

Все, что мы выше говорили о фрустрации и об опасности расширения этого понятия, с полным правом следует отнести и к концепции конфликта. Я предлагаю следующую типологию конфликта.

Инструментальный выбор

Это простейший тип конфликта. Каждый из нас ежедневно сталкивается с бесчисленным множеством альтернатив. Инструментальный выбор, в отличие от не инструментального, – это всегда выбор между двумя способами достижения цели, причем, что существенно, цели не очень важной, не очень значимой для организма. Психологическая реакция на подобный конфликт практически никогда не бывает патологической. В сущности, необходимость такого выбора сам человек не воспринимает как конфликт.