 |
Потеря марксистской невинности
|
|
|
|
Л. С. Клейн
ГЛУБИНА АРХЕОЛОГИЧЕСКОГО ФАКТА И ПРОБЛЕМА РЕКОНВЕРСИИ // Stratum plus. – 1999. – № 6. – С. 337-361
------------------------------------------------------------------------------
Факты и тексты
В начале XIX в. британский раскопщик сэр Ричард Хор гордился тем, что не прибегает к теории. "Мы говорим от фактов, а не от теории", - написал он во введении к своей книге (Hoare 1812).
Факт издавна противопоставлялся теории как истинная и солидная реальность легковесным спекуляциям. Позже, по мере того, как теории обретали авторитет в науке, факт стал рассматриваться как необходимая база любых теорий, а затем - как их пробный камень, критерий проверки. Философия (в частности, методология науки) уделяет проблеме факта изрядное внимание (Goodman 1951; 1965; Нарский 1961: 118-145; Косолапов 1964; 1965; Мерзон 1968; Штофф 1972: 105-116). Факт науки оказался весьма сложным явлением. В каждом факте слита воедино информация разного происхождения, и расчленить ее - непростая задача (Штофф 1972: 110-111, 114-115; Герасимов 1972: 190-191).
Но в археологии удивительно мало теоретических разработок этой проблемы. Первые специальные статьи об археологическом факте появились на Западе в середине 30-х гг. нынешнего века (Strong 1936; Steward and Setzler 1938), а в СССР - в середине 70-х (Викторова 1975а; Захарук 1977; Шер 1985).
Гораздо раньше археологов сложность проблемы научного факта осознали историки, работающие по письменным источникам. Их понимание факта, несомненно, повлияло на представления археологов, поэтому стоит рассмотреть сначала взгляды историков. В истории факт всегда выступает первоначально в виде сообщения письменного источника.
Сейчас трудно представить себе, сколь велика была доверчивость античных и средневековых историков: все, что написано и освящено мифологией, авторитетом древних авторов и книжной традицией, воспринималось как достоверное. Еще в конце Ренессанса М.Монтень (Опыты, кн. III, гл. VIII) требовал от историков: "Пусть они передают нам историю в том виде, в каком ее получают, а не так, как они ее оценивают".
|
|
|
Однако уже с конца ХVII в., как показывает М.Блок (1973: 46-51, 73), картезианское сомнение привело Б.Спинозу, Р.Симона, Ж.Мабильона и др. к созданию методов проверки подлинности исторических документов, то есть методов внешней критики источников. Этой критики не избежала даже Библия - "Критическая история Ветхого Завета" Р.Симона вышла в 1678 г. (Simon 1678). Автора не сожгли. Но именно пример с Библией показывает, что эта критика мало затрагивала содержание источника: критики частенько оставались верующими христианами. Даже отвергая сверхъестественную природу библейских и прочих чудес, скептики не отрицали самих событий - только старались подыскать им прозаическое, естественное объяснение (Блок 1973: 74).
В этих пределах научный факт вообще еще долго воспринимался учеными как нечто прочное, очевидное, само собой разумеющееся и отождествляемое с событием, или шире - с явлением действительности.
Это была позиция обыденного "здравого смысла" или наивного (вульгарного) эмпиризма (по распространенной на Западе терминологии, "наивного исторического реализма"). В исторической науке ее занимал Л.Ранке (первая половина XIX в.). Для него и его последователей факты были "твердым телом" истории, и нужно было только накапливать их побольше, строго описывать и бесхитростно излагать, чтобы установить, "как оно было на самом деле" - "wie es eigentlich gewesen ist" (Ranke 1874: VII). "Основой исторической науки, - писал другой представитель "немецкой исторической школы" Эд.Мейер, - всегда останутся факты, то есть то, что реально познаваемо..." (Мейер 1904: 47).
|
|
|
Критика не отвергалась, более того - она была поднята на более высокую ступень: теперь уже и содержание документов было заподозрено в неточности, ненадежности, авторы их - в тенденциозности. К внешней критике источников добавилась внутренняя, детище "немецкой исторической школы" (от Б.Нибура, А.Шлецера и Л.Ранке до Э.Мейера и Э.Бернгейма). Однако эта удвоенная критика должна была лишь вылущивать факты из шелухи искажений и наслоений, и предполагалось, что простое сложение этих "очищенных" фактов наталкивает непредвзятого историка на понимание хода истории, поскольку "факты сами за себя говорят". "Все факты являются одинаково важными". "Погашение" (Auslцschen) индивидуальной предвзятости историка, его "я" считалось вполне осуществимой задачей.
"Исторические факты, - иронизирует по этому поводу К.Беккер, - стали в конце концов казаться чем-то прочным, реальным и вещественным, как физическая материя, чем-то обладающим определенной формой и ясными, устойчивыми очертаниями, как кирпичи и другие строительные материалы, так что мы можем легко представить историка, который спотыкается в прошлом, ушибая ноги о не замеченные им твердые факты" (C.L.Becker, цит. по: Кон 1959: 238).
Э.Карр называет этот наивный эмпиризм "ересью девятнадцатого века" и поражается: "Когда в 1830 году Ранке... отмечает, что задача историка - просто показать, "как в действительности было" ("wie es eigentlich gewesen"), этот не очень глубокий афоризм имел удивительный успех. Три поколения германских, британских и даже французских историков маршировали в сражение, выкрикивая магические слова "wie es eigentlich gewesen" как заклинание, предназначенное, подобно большинству заклинаний, избавить их от неприятной обязанности мыслить самому" (Carr 1964: 9).
Концепция ранних позитивистов в историографии (И.Тэн, Г.Т.Бокль, Н.Д.Фюстель де Куланж) отличалась в данном аспекте от рассмотренной тем, что подчеркивала сводимость фактов к продуктам непосредственного объективного наблюдения историка, то есть к препарированным источникам, документам, текстам. По Фюстель де Куланжу, история - "не наука рассуждений", а "наука наблюдений", "наука фактов" - une science de faits (Fustel de Coulanges 1922: 278). Факты существуют только в виде наших ощущений и познаются только как суммы ощущений, рассуждения же (спекуляции) опасны: они способны исказить факты. Надо лишь "хорошо видеть факты".
|
|
|
Свой метод сам Фюстель де Куланж сводил к трем правилам: "Изучать исключительно и непосредственно тексты в самых мельчайших подробностях, верить лишь тому, что они показывают, и решительным образом устранять из истории прошлого современные идеи, занесенные туда ложною методою" (Фюстель де Куланж 1907: XVI). Отсюда лозунг: "Тексты, все тексты, ничего, кроме текстов!" (цит. по: Гуревич 1969: 61-62).
Уже в этой идее заключалась искра пожара, разожженного неопозитивистами. Суть их трактовки проста и вроде бы последовательна. Если факт неизвестен вне ощущений, то он - продукт сознания, ибо одни ощущения недостаточны для образования понятий. Ощущения связываются мыслью. Значит, без рассуждений не обойтись. "Фактом, - пояснял Ш.Сеньобос, - называется... такое утверждение или суждение, которое соединяет вместе несколько впечатлений, утверждая, что эти впечатления соответствуют внешней действительности". "Воображаемые историком факты строго субъективны", хотя и имеют соответствие с реальностью. Это соответствие выясняется путем сопоставления "с существующей реальностью" (Сеньобос 1902: 63).
Недостаток документов и фактов историк вправе восполнять рассуждением. Но он не должен затем принимать результат за объективную реальность. Истинное познание - не объективная картина, а, как выражается И.Г.Дройзен, "суррогат истории" (цит по: Croce: 404). Так учили образцовые методисты этого времени Ш.Ланглуа и Ш.Сеньобос (1899: 174-176, 179, 201). Такова же и позиция А.Тойнби (Toynbee 1964: 229-230).
Таким образом, неопозитивисты распознали двойственную природу научного факта - того, с которым вынуждены иметь дело ученые. С одной стороны, в нем налицо отражение фрагмента объективной дейcтвительности, а с другой - результат отбора наблюдателем, результат подведения под готовые понятия при описании, а для историков - еще и результат мысленного восполнения, реконструкции: ведь самого события уже нет. Значение этой субъективной стороны все более возрастает в представлении историков, факты все более отождествляются с логическими конструкциями и признаются все более условными. События действительности все более тают за ними.
|
|
|
Ученые "критической школы" (Ф.Мэтланд и др.) показывают, что многие факты истории, казавшиеся четкими и бесспорными, при вдумчивом рассмотрении оказываются неопределенными, расплывчатыми, изменчивыми (см. Гуревич 1969: 67-68).
Наиболее радикальные из неокантианцев, последователей Г.Риккерта и В.Виндельбанда, удалив закономерность из истории и абсолютизировав индивидуальность фактов истории, выбили последнюю объективную опору из-под отбора материала, объявив отбор безнадежно произвольным, подведение под готовые понятия - незаконным, а реконструкцию - бездоказательной. "Прошлое означает только хаос", - провозглашает И. Хейзинга, так что "в отношении прошлого история является всегда приданием формы...". Иными словами, историк лепит факты из сырой материи прошлого.
Отсюда презентисты (Б.Кроче, Л.Беккер, Ч.Э.Берд) сделали вывод, что факт истории хоть и стимулирован сведениями о каком-то событии прошлого, но существует только в уме историка, только в современности, он связан с условиями современности, и именно эти его связи имеют определяющее значение для истории. "Исторический факт, - пишет Беккер, - находится в чьем-либо сознании или нигде" (цит. по: Кон 1959: 239). Он существует ныне, а не в прошлом (is, not was) (цит. по: Гуревич 1969: 74-75).
В талантливой и впечатляющей книге Р. Коллингвуда "Идея истории" объединены в органичный сплав, в единую субъективно-идеалистическую теорию соображения неопозитивистов, неогегельянцев, неокантианцев и презентистов. Исторический факт для Коллингвуда есть "умственная конструкция". Факты - не просто "установленные точки (fixed points), между которыми историческое воображение плетет свою сеть". Они вылеплены из сырья источников, но это сырье отображено в критическом мышлении и формовано им, а вот оно-то, мышление, исходит из этой самой сети.
"Эта конструкция основывает свою значимость вовсе не на поддержке данными фактами, а как раз наоборот - она служит пробным камнем, с ее помощью мы решаем, являются ли утверждения о данных фактах верными". Это значит, что "сеть воображаемой конструкции гораздо тверже и крепче" тех "установленных" или "твердых пунктов", которые и являются историческими фактами. Следовательно, историческое познание не возникает из фактов: "историческое познание может возникнуть только из исторического познания" (Collingwood 1961: 243-244). А оно откуда? А оно есть самоопределяющаяся идея истории - врожденная или, по терминологии Канта, "априорная". Она оказывается иной не только от поколения к поколению, но и от историка к историку, и даже у одного и того же историка в разные годы (Collingwood 1961: 247-248).
|
|
|
Таким образом, от абсолютизации объективной стороны научного факта (в частности, факта истории) западная наука отшатнулась к противоположной крайности - к абсолютизации его субъективной стороны. Соответственно переместился и сам термин "факт": от обозначения являений прошлого он сдвинулся к описанию и интерпретации этого явления.
"В результате разрушительной работы философов-релятивистов и поддавшихся их влиянию историков, - резюмирует положение А.Я.Гуревич (1969: 74-75), - стройное здание позитивистской методологии истории было взорвано. Среди дымящихся развалин корчился в предсмертных муках исторический факт. Он потерял плоть и не был похож на самого себя; ему отказали не только в подлинности, но даже и в праве на объективное существование; за ним все более проступало лицо историка - его творца и единственного обладателя. Вкусив, по наущению сатаны скептицизма, запретный плод от древа философского познания, потерявший методологическую невинность историк увидел пустоту вокруг себя: истории вне его не существовало, он был обречен на то, чтобы создавать ее исключительно из собственной набитой предрассудками головы. Наказание за грехопадение заключалось в том, что каждое новое поколение историков обязано было переписывать историю заново, не имея никакой гарантии, что они хоть сколько-нибудь приблизятся к истине. Прощай, наука!".
Надо признать, однако, что все эти драматические пертурбации происходят с фактом главным образом в теоретических эмпиреях. На земле же добросовестные историки продолжают скрупулезно выявлять факты, придирчиво проверять на них выводы своих коллег, осторожно возводить собственные здания. Словом, знамена сменяются, ветер развевает их то в одну сторону, то в другую, а караван идет себе.
Потеря марксистской невинности
Ортодоксально марксистские ученые, признавая сложность исторического факта, вступились за его познаваемость, за достижимость его объективной сути - ведь от этого зависела доказательность самого марксистского учения. Сведения, содержащиеся в историческом источнике, эти ученые привыкли рассматривать как отражение событий и явлений исторической действительности, пусть искаженное, но происходящее по определенным законам, поддаюшимся установлению (Быковский 1931: 29-31; Иванов 1962).
Более того, в любом источнике эти исследователи сочли возможным видеть не только отражение, но и остаток какого-то исторического явления - не всегда того, которое отражается в нем, но реального и интересного для историка (Авдеев 1925: 158; Саар 1930: 12-15 и др.).
Как отмечает Н.Ирибаджаков в своей книге, содержащей наиболее полное и глубокое марксистское исследование проблемы исторического факта, "историческое прошлое существует как объективная реальность не только в вещественных останках его материальной и духовной культуры. Бесчисленными способами оно вплетено в ткань современности как объективная реальность" (Ирибаджаков 1972: 277). Революции совершились давно, но существуют социальные структуры, ими созданные. Войны отгремели, но сохранились передвинутые ими границы и порожденные ими реваншистские, пацифистские и другие настроения масс, и т. д. Вот та перспектива, в которой объективная сторона исторического факта проверяется и поддерживается в конечном счете всей жизненной практикой человечества (разумеется, это не гарантирует бесспорности каждого отдельного решения).
Не обошлось без упрощений. Упрощения можно рассматривать как вульгаризацию марксизма (что и делалось, когда очередное упрощение становилось слишком очевидным), а можно и как суть доктрины (что, вероятно, ближе к истине). Соответственно, критику этих упрощений можно расценивать как очистку завета от искажений, а можно - как ревизию или даже опровержение. Так или иначе, упрощения налицо.
Н.Ирибаджаков считает верной старую идею эмпиристов, что "твердое тело фактов" существует "объективно и независимо от интерпретации историка". Отрицать эту идею, по его мнению, могут только приверженцы субъективного идеализма (Ирибаджаков 1972: 288-289). Даже в советской науке это грозное предостережение не у всех находило поддержку. То, что стоило бы сказать о событиях прошлого, сказано о фактах исторической науки. Проигнорирована сложность исторического факта. Источники содержат информацию о событиях прошлого, так сказать, в переработанном, зашифрованном виде и не открывают ее без расшифровки. Факты берутся из источников и, следовательно, включают в себя эту информацию - вместе с расшифровкой.
А.Я.Гуревич по другому поводу замечает: "Нельзя согласиться с оценкой исторического факта как твердого ядра в окружающей его мякоти противоречивых интерпретаций... Научный факт неотделим от его интерпретации, понятие факта включает в себя и его интерпретацию" (Гуревич 1969: 82, прим. 58). Философ В.С.Библер добавляет парадоксальную, но не очень точную формулировку этой антиномии: "Факт не зависим от нашего знания о нем, но факт (данный факт...) включает в себя деятельность современного исследователя..., деятельность по расшифровке" (Библер 1969: 98-101). Материалистическое утверждение объективной стороны факта - не в отрицании зависимости факта от интерпретации, а в признании возможности объективной интерпретации как цели, как идеала, в признании, по крайней мере, частичной достижимости уровня событий прошлого через интерпретацию факта. Впрочем, и это не стоило бы упрощать.
Другой пример упрощения. А.П.Пронштейн в солидном учебнике счел нужным утверждать, что "нет никаких объективных препятствий для познания исторической действительности по фактам и явлениям, сохранившимся в источниках. Не имеется для этого препятствий и субъективного характера" (Пронштейн 1971: 22). Вот как, ни объективных, ни субъективных! При такой трактовке марксистское понимание объективности фактов опять же не отличить от представлений наивного эмпиризма. Правильнее было бы сказать, что препятствия большей частью преодолимы или частично преодолимы.
Возможно, эти упрощения не столько отражают упрощенческую суть доктрины, сколько являются наследием (или, если угодно, пережитком) того времени, когда марксистские философы в пылу борьбы против агностицизма перегнули палку в этом вопросе. Отстаивая познаваемость истории и возможности объективной исторической науки, они стали так настойчиво подчеркивать зависимость исторических образов от реальных фигур, что упустили из виду зависимость от взглядов историка и т. п. По сути, это было равносильно отождествлению событий действительности с их отображением в исторической науке.
Неправомерность такого отождествления отмечает Н.М.Дорошенко (1971: 37-38). Н.П.Французова находит такое отождествление в статье А.Я.Гуревича, поскольку тот определяет факт как "событие или явление прошлого", а не как "реконструкцию", на чем настаивает Н.П.Французова (1972: 252-254).
В последние десятилетия советские философы расчленили понятие факта в глубину на две ступени, образуя два понятия: 1) явление, факт действительности (факт 1) - событие или процесс действительности, попавшие в поле наблюдения, и 2) материал, факт науки (факт 2) - отображение этого явления в наблюдении и описании, фактофиксирующее предложение (Косолапов 1965; Штофф 1972: 106-107, 112-115). Философы считают это деление адекватным и применительно к исторической науке (Дорошенко 1968: 24-25). При этом, учитывая специфику исторической науки, они иногда вводят и третью ступень, различая в материале, во-первых, наблюдение (в прошлом), то есть отражение события в сознании его современников и очевидцев (то, что можно назвать свидетельством) и, во-вторых, последующее отражение в сознании и творчестве исследователей (то, что можно назвать данным) (Дорошенко 1971: 38).
Соответственно, историк М.А.Барг различает 1) "факт истории" - собственно "исторический факт", 2) "сообщение источника" и 3) "научно-исторический факт" - данные, полученые из источника и осмысленные историком (Барг 1984: 152).
Иные историки склонны сейчас к еще большему дроблению. Отражение событий в сознании наблюдателя (свидетельство) они расщепляют надвое: восприятие события наблюдателем (то, что он видит, его представление) - это одно, а фиксация этого отражения в устном, письменном или изобразительном источнике (то, что наблюдатель сообщает, его показание) - нечто иное (Гуревич 1969: 82-83).
Итак, всякий исторический факт оказывается по своей гносеологической природе многоступенчатым: явление прошлого - свидетельское восприятие - показание источника - данное исторической науки. Вся эта четырехчленная схема, по сути, есть цепочка преобразования исходной информации в процессе познания. Осознание этой расчлененности, этой ступенчатости факта важно потому, что на каждом этапе преобразования, в каждом звене возможны потери информации, искажение ее, обогащение дополнительной информацией - и это необходимо учитывать историку.
В процессе исследования мысль историка движется обратным путем - так сказать, навстречу информации, то есть от данных к явлению. Даже при неукоснительном соблюдении постепенности этого продвижения - от этапа к этапу - трудность продвижения не снимается. Дело в том, что установление адекватности каждого достигнутого понятия следующему за ним не может быть осуществлена простым их сопоставлением. Ведь при "чистом" однолинейном познании факта каждое последующее, глубже лежащее понятие заключено в предыдущем - подобно матрешкам. А в каждом случае утерянные части информации как бы отсечены и остались вне матрешки. Для их восстановления требуется многое: привлечение других фактов и теоретических идей, работа по их сопоставлению. У историков она называется критикой источников. Внешняя критика выясняет соотношение "данных" с "показаниями". Далее вступает в силу внутренняя критика, которая продвигается от "показания" через "представление" к "явлению".
Так обстоит дело с историческим фактом. А как понимался и понимается факт в археологии?
От факта к данным
Долгое время археологический факт (АФ) воспринимался археологами как нечто простое, твердое и самоочевидное - археология, подобно истории, начинала с наивного эмпиризма, но задержалась на этом этапе дольше, чем история. "Археология, - говорил хранитель Ашмолеанского музея Паркер, - это история, изучаемая глазами, показом серий осязаемых объектов" (цит по: Daniel 1967: 141). "При этом, - писал о стратиграфических данных В.А.Городцов, - не требуется никаких субъективных вмешательств исследователя, так как каждое явление, каждая вещь должны говорить сами за себя..." (Городцов 1908: 11).
Накопление ошибок и подделок (Munro 1905; Arnau 1959; Arnau 1961; Paul 1963) показало археологам, что очевидность АФ может быть обманчивой. Пришлось разработать методику проверки подлинности и доброкачествености объектов археологии. И хотя эта методика была несомненным соответствием "внешней" критике письменых источников (Text-Kritik), у археологов она называется просто "критикой источников" (например, Jacob-Friesen 1928: 98; Круглов, Подгаецкий 1935, глава II "Критика источников": 14-31) - явное свидетельство того, что какая-либо еще, иная критика источников не мыслилась потребной. По принятой тогда классификации исторических источников, письменные попадали в разряд "предания" и признавались намеренными, тенденциозными, а археологические угождали в категорию "остатки" и считались (за вычетом современных фальшивок) непроизвольными, объективными (обзор и критику этих взглядов см.: Пронштейн 1971: 17, 23-25).
"Но это ни в коем случае не так! - восклицает Г.Ю.Эггерс. - И археологические памятники могут лгать!" (Eggers 1950: 52). Он имеет в виду, что информация, содержащаяся даже в подлинных материальных древностях, не вполне адекватна отражаемым явлениям прошлого. Сохранились не все сведения, "ужимание" происходило непропорционально, металл "не пропускали" в культурный слой (шел в переплавку), в могилу клали специально отобранные вещи, чтобы достойно представить покойника на том свете (тенденциозность! субъективный фактор!) и т. д. Г.Ю.Эггерс отмечает три фазы в перестройке информации: живая культура - мертвая культура - давно умершая (музейная) культура (Eggers 1959). В общем, Г.Ю.Эггерс и другие археологи ФРГ (Э.Вале, Р.Гахман), выявляя "границы познавательных возможностей" археологии (Wahle 1941; Hachmann et al. 1962: 16-28), ссылаются на искажения информации в средней части ее пробега.
Американские и английские археологи усмотрели такую же ущербность в начале и в конце пробега, увидев и там фильтрующие шлюзы, через которые трудно, с потерями протискивается информация.
Какие шлюзы располагаются в начале пробега? С точки зрения У.Тэйлора, культура "состоит из идей", этнограф наблюдает их объективацию в поведении, а археологу достаются лишь вещественные результаты этого поведения (Taylor 1948: 97-115). Таким образом, АФ, по У.Тэйлору, - это третья ступень от сути культуры, а на каждой ступени возможны сдвиги значения и утечка информации. Другие авторы поясняют: ни язык, ни социальные отношения, ни идеология не откладываются в археологических материалах, "и это, - пишет Г.Даниел (Daniel 1962: 127-128), - есть фундаментальное ограничение преистории" (под преисторией он имел в виду первобытную археологию). Дж.Гриффин говаривал, что "никогда не видал кого-либо, кому бы удалось откопать систему родства" (Binford 1972: 8). Идеи же объективируются по-разному: многое зависит от субъективного фактора - свободной воли личностей, а она чужда регулярности.
Как у англичан и американцев обстоит дело с концом пробега информации? Здесь современные критики всячески выпячивают субъективный вклад исследователя. Не так давно Г.Чайлд полагал: "Культуры - это наблюдаемые факты" (Childe 1935: 3). А Г.Даниел возражает: "культуры современного археолога... - это всего лишь служебные понятия" (Daniel 1950: 319). А.Кригер и О.Сполдинг отстаивали идею, что типы открываются в материале и характеризуют состояние фактов (Krieger 1944; Spaulding 1953). Дж.Бру и Дж.Форд возражают: типы конструируются исследователем и налагаются на материал (Brew 1946; Ford 1954a; Форд 1962). Дж.Форд иронизирует над представлением О.Дж.Сполдинга о "мире, наполненном упакованными фактами и истинами, которые можно открыть и попробовать, как пасхальные яйца, спрятанные в траве на лужайке" (Ford 1954b).
Дэвид Кларк так резюмировал эти скептические взгляды: "В археологии единственные факты - это артефакты" (Clarke 1968: 41). Но и артефакты невозможно описать без подведения их под набор понятий, который держится в уме исследователя. Со своей стороны, Д.Кларк отмечает: "Эти факты оказываются наблюдениями, в которых природа наблюдателя и его намерения играют большую роль..." (Clarke 1968: 21). В таком случае в археологии вообще не остается фактов или... Или все ее факты надо признать в большой мере конструкциями исследователя и в этом смысле - артефактами. Только это будут не древние артефакты, а современные, наши артефакты (и, разумеется артефакты не в смысле рукодельностии, а в смысле искусственности).
Симпатии Д.Кларка к этим скептическим взглядам не случайны. Они отражают настроения, царившие в "новой археологии". Нео- и постпозитивистская философия "новой археологии" побуждала ее с самого начала выступить против эмпиризма и породила в ней некоторое пренебрежение к фактам - в пользу теории. "Факты сами за себя не говорят", учил Л.Бинфорд. Факты изначально нагружены теорией, они не существуют сами по себе, вне теоретического подхода, отбора, препарирования. Надо подняться "над морем фактов", объяснять их, выявлять закономерности, строить теорию.
Главная же основа пренебрежения "новых археологов" к каждому отдельному факту - это их антропологическая и социологическая выучка, их погоня за универсальными законами культурно-исторического процесса. По этой причине для них факты часто взаимозаменяемы и важны лишь постольку, поскольку на основе их изучения можно вывести закон. Они важны лишь до тех пор, пока такой закон не выведен. Затем факты теряют значение. Они отбираются со специальной нацеленностью на решение некоторой проблемы - другие факты просто не нужны.
Предпочтением теории и нацеленностью на законы "новые археологи" отличаются в этом вопросе от прямых последователей У.Тэйлора, контекстуалистов. Те ведь тоже признают гносеологическую инертность фактов, их подвластность интерпретации, их "нагруженность теорией" и прочее, но каждый отдельный факт они почитают, а совокупность фактов образует для них не базу для универсального закона, а уникальный контекст.
Противник "новой археологии" П.Курбэн иронизирует: в противовес старой, традиционной археологии "новая археология" декларирует, что "нет "сырых", "нейтральных", "объективных" фактов, нет "основных данных", нет "неструктурированных" сборов данных, нет данных, которые бы "говорили сами за себя". (А разве кто-либо когда-либо считал, что говорят? - Л.К.). Факты появляются только в "системе увязки", в системе подхода, эксплицитно заданной заранее... Каждый (исследователь) всегда имеет и всегда имел "систему увязки"..." (Courbin 1988: 119).
Ну, это несколько преувеличено. Как мы видели, были и другие установки. Да и сам же Курбэн, уличив "новых археологов" в тайном доверии к фактам, добытым традиционной археологией, заключает: "В сущности, хоть это и неправильно на деле, не проще ли признать (лишь из практических соображений), что факты существуют независимо от точного подхода к проблемам" (Courbin 1988: 119).
Тайное доверие "новых археологов" к фактам он усмотрел верно. Оно обусловлено тем, что отношение "новой археологии" к фактам зависит прежде всего от ее теоретической установки на системный подход. "Новая археология" представляет культуру системой, где все элементы тесно взаимосвязаны и взаимозависимы. Таким образом, для археолога, вооруженного методом системного анализа, не беда, что факты археологии нагружены теорией, содержат элементы трактовки. Благодаря корреляции фактов в системе эта трактовка прочна и потенциально однозначна. С самого начала Л.Бинфорд раскассировал артефакты на техномические, социотехнические и идеотехнические - по их напрашивающейся трактовке, по их содержанию (Binford 1962). Впоследствии он сам признал эту разбивку "несколько глуповатой" - somewhat silly (Binford 1972: 17). Другие "новые археологи" занялись поисками более узко определенных "коррелятов" (Hill 1970: 63; Schiffer 1972: 12-13).
Глубина фактов здесь теоретически признана, но на практике лицо факта оказывается плоским. Факты по-прежнему говорят сами за себя, хотя и шепотом, на ушко исследователю.
Археологические системы, как они вырисовывались из прямой генерализации фактов, приравнивались в "новой археологии" к культурным системам прошлого - таким, какими они жили. Трассировка этих археологических систем (экстраполяцией и интерполяцией) через последовательные стратиграфические плоскости - через срезы времени - рассматривалась как действительное развитие. Любые изменения систем на этом пути принимались за изменения живых культур прошлого, изменения, которым надо подыскать причины в прошлой жизни - воздействия природной среды, соседних культур, действие внутренних факторов.
Между тем, какие-то из этих изменений в археологических системах были вовсе не отражением явлений прошлой жизни культурных систем, а всего лишь искажениями, внесенными в них, так сказать, посмертно - когда это уже были чисто археологические системы: выпадение целых фракций материала из-за неравномерного разрушения различных веществ, неровности исследования и т. п.
Однако в первой половине 70-х годов робко, а во второй - более уверенно на базе "новой археологии" ("процессуальной археологии") сформировался иной подход, названный "бихевиорной археологией". Центр тяжести он перенес с изучения культурно-исторического процесса на изучение формирования археологического источника. Суть была именно в осознании глубины археологического факта, многостепенности преобразований информации. В первой же схеме М.Шиффер рисует путь материалов из жизненного контекста (он его называет "системным") в археологический контекст: обзаведение заготовкой - изготовление - употребление - выбрасывание - упокоение в отбросах (Schiffer 1972). Позже схема стала более детальной, развернутой на конкретных примерах (Schiffer 1976, fig. 4.3).
Наиболее многоступенчатую схему АФ предложил исследователь из Нигерии С.Г.Х.Даниелс (Daniels 1972: 201 - 209, fig. 5.1). Его "модель происхождения (или обусловленности) археологической информации", разработанная применительно к изолированному поселению, показывает 7 уровней:
1) потенциальная популяция артефактов, предлагаемая культурной матрицей;
2) действительно отложившаяся популяция;
3) сохранившаяся ее фракция;
4) часть, попавшая в раскопаемый объем;
5) обнаруженные артефакты;
6) учтенные данные;
7) опубликованные данные.
Между уровнями (так сказать, на шлюзах) у него вклиниваются факторы, воздействующие на информацию. Они вклиниваются с двух сторон: слева на схеме показаны контролируемые исследователем факторы (например, выбор места раскопа), справа - неконтролируемые (например, переотложение). По расположению на трассе пробега информации эти факторы делятся на три ряда: исторические, постдепозиционные (от отложения в земле до раскопок) и методические. Только последние обозначены как контролируемые - расположенные слева. В статье детально рассмотрены основные виды ошибок на этих уровнях ("шум", несистематические ошибки, предвзятость) и меры по их устранению (формализация процедур, введение избыточности, рандомизация). Постдепозиционные факторы расположены справа, и о них сказано: "Самое большее, что можно сделать, это оценить их эффекты и попытаться как-то отвести им место" (Daniels 1972: 202). Приведены примеры такой подправки (привлечение теоретических моделей с применением математического критерия Колмогорова - Смирнова). По-видимому, на схеме 5.3 у Дэниелса следовало бы поменять местами "формализацию процедур" и "рандомизацию": последней больше подавляется "шум", чем "предвзятость".
Видимо, не без влияния этой работы, переданной для публикации Д.Кларку, и сам Д.Кларк разработал схему движения информации по уровням АФ от предепозиционной ситуации через депозиционную и постдепозиционную к ситуации открытия, а затем к анализу и интерпретации (Clarke 1973: 15-16).
В этой обстановке и Л.Бинфорд представляет в конце 80-х годов более сложную, чем раньше, схему соотношений, в которой он помещает "факт", "явление", "событие", "данное", не очень подробно уточняя каждое из этих понятий.
"В науке термин "факт" относится к аспектам актуального проявления события. Более важно, что ученые в общем придают статус факта "распознаваемому" одиночному событию, состоявшемуся в определеное время. Факт существует в событии..., которое состоялось однажды и затем ушло навечно, тогда как данные являются представлением фактов посредством относительно постоянной устоявшейся документации.... Если мы признаем уравнение фактов с событиями, то должны заключить, что археологи никогда не могут работать с фактами прошлого. Однако археологи производят много данных как результат их изучения и наблюдений над археологическим источником... Какие же события археологи описывают, производя данные? Они фиксируют события наблюдения, в которых участвуют... Эти записи наблюдения, сообщаемые как данные археологии, относятся к современным фактам - современным событиям наблюдения. Никакие исторические факты (прошлые события) недоступны археологическому наблюдению. Археологи производят данные из фактов современных наблюдений над артефактами".
Наблюдения над одним черепком или наконечником стрелы трактуются как одно событие и, следовательно, "источник факта". "Когда археологическое явление открывается в археологическом контексте..., кажется вероятным, что артефакты должны принадлежать к прошлым событиям... Тем не менее, мы не можем путать импликации с фактами....Нет исторических фактов, оставшихся для нас, чтобы мы их увидели и зафиксировали" (Binford 1989b: 55-57).
Итак, в прошлом происходили события, ставшие достоянием истории (это исторические факты). От них сохранились археологические остатки, артефакты, источники. Наблюдения над этими источниками - тоже события, но современные (или современные факты). Фиксация этих наблюдений является данными - их производят археологи. По данным мы судим о давних событиях, но эти последние для нас не факты, а лишь импликации, выводы.
Стало быть, факт археологии у Л.Бинфорда расслоился на исторический (событие прошлого) и современный (нынешний акт археологического наблюдения). При этом есть еще две остановки в движении информации, две ступени факта, обе - отражающие, фиксирующие событие в материальной форме: артефакт (или источник) и данные (научная документация, протокольные записи о наблюдении над источником). Эти две последние ступени фактами не названы, поскольку, по Л.Бинфорду, статуса факта заслуживает только событие (хотя лат. factum - буквально "сделанное"). Так или иначе, в пробеге информации Л.Бинф<
|
|
|
