Лекция 3. Ростки археологии в древнем мире.

1. Теминологические неурядицы и их смысл. Была лиархеология на Древнем Востоке и в античном мире? Это вопрос не очень простой, но разрешимый. А вот актуальный ли? Всё это так далеко от нас и наших интересов… Не скажите! Тут есть аспекты, очень злободневные в наши дни. Но начнем издалека.

Обращали ли Вы внимание на логические неурядицы с названиями отраслей археологии?

С падением советской власти и распадом Советского Союза слово "советский" окончательно превратилось в такой же исторический термин, как и слово "античный", – оно стало обозначать фрагмент исторической действительности, имевший территориальные и хронологические границы и ушедший в прошлое. Из этого вроде бы следует, что словосочетания "восточная археология", "античная (или классическая) археология" и "советская археология", построенные одинаково, обозначают отрасли науки из одного и того же смыслового ряда. Ан, нет. Советская археология – это археологическая наука, как она действовала в советском обществе, тогда как объектом ее изучения были памятники любого времени и любой страны. А вот восточная археология и античная археология – совсем наоборот, это археологическая наука, нацеленная на изучение востока и античного мира и осуществляемая археологами любого времени и любой страны. В одном случае прилагательное обозначает объект изучения, в другом – субъект.

Почему так получилось, понять нетрудно. Формально подобные словосочетания двузначны, возможно то или это понимание. Но советские археологи известны, а советская материальная культура не представлялась археологическим объектом. Кстати, совершенно напрасно. Теоретически можно себе представить, что в будущем недовольство советскими письменными источниками побудит подвергнуть нашу культуру археологическому изучению. Да и сейчас отдельные акты подобного рода случались. Так, в Катыни сначала немцы, а потом наши раскапывали массовые погребения расстрелянных польских офицеров, чтобы узнать, кто их на самом деле расстрелял – нацисты или палачи из сталинских концлагерей. Это, конечно, была современная политика, но можно ее представить и как исторический вопрос. Так или иначе, словосочетание "советская археология" закрепилось за деятельностью советских археологов.

Иначе обстоит дело с "античной археологией". Культура античного мира известна и является издавна объектом археологического изучения, тогда как никто не знает археологов античного мира и можно полагать, что их и не было. Говоря о проблеме рождения археологии, я уже упоминал высказывание Даниела: "Античный мир дал историков, географов и этнографов, но не археологов. Первобытная археология – единственная гуманитарная наука, которую мы не можем возвести к грекам" (Daniel 1950: 16). Я показывал, что Даниел относил это не только к первобытной археологии, но к археологии вообще. И в сборнике в честь Даниела Джон Эванс описал всё, что происходило в изучении древностей до XVII века, под шапкой "Преистория археологии" (Evans 1981). Это стало почти общим мнением.

Но всё же не общим. Те историографы, которые придерживаются концепции преемственного развития археологии, говорят о постепенном ее возникновении и относят ее начало к весьма ранним временам, в частности к Древнему Востоку и особенно к античному времени. Уэйс прямо назвал свою статью об этом: "Греки и римляне как археологи" (Wace 1949), а Кук свою – "Фукидид как археолог" (Cook 1955). Об интересе гомеровских греков к восточным древностям Зихтерман пишет: "они занимались археологией, но не классической". Однако он утверждает: "И в античном мире уже имелись первые шаги того, что мы сегодня именуем классической археологией". Целую главу в своей книге "Культурная история классической археологии" он назвал: "Античные корни классической археологии" (Sichtermann 1996: 28). Шнапп, хотя и не рискнул выдвинуть такие недвузначные формулировки, всё же дал понять, что те проявления интереса к материальным древностям, которые в античном мире были, могут претендовать на включение в археологию, пусть и с некоторыми оговорками. "…Археология может рассматриваться как продукт долгой эволюции, начатой, вероятно, в дописьменных обществах и продолженной многочисленными и тщательно проведенными наблюдениями антиквариев всех времен и стран" (Schnapp 2002).

Так была ли в древнем мире археология?

 

2. "Сакральная археология": археологические знания на Древнем Востоке. Математика, медицина и филология появились на Древнем Востоке. Археологии тогда не было. Но раскопки бывали, и некоторые знания о древности тоже существовали – по крайней мере их знали уже как древности. В некоторых учебниках истории археологии главы об археологических знаниях Древнего Востока весьма обширны, но это за счет того, что в повествование включаются древневосточные представления о времени, древневосточные концепции истории и мысли о происхождении и судьбах народов. Это интересно для археологов, но это не археология.

К археологическим знаниям, то есть к тому, что впоследствии вошло в науку археологию, есть смысл относить обхождение того времени с археологическими памятниками и знания, относящиеся к этим объектам.

Суть тогдашнего отношения к материальным древностям – религиозное почитание святынь и вообще уважение ко всему традиционному. Это, конечно, не научные цели, но они тоже вели к опознанию и учету, изучению, охране, нередко к добыванию и сохранению. Безусловно, почитались и оберегались гробницы, особенно царские; окружались почитанием старые храмы, а их руины изучались как образцы для подражания; старинные сокровища и руины поселений увязывались с мифами и наделялись святостью. Можно было бы условно говорить о " сакральной археологии ", если бы не опасность, что это обозначение утратит условность и будет приравнено к археологии.

Уже в сооружении царских гробниц XII династии Египта (1991 – 1786 гг. до н. э.) исследователи (Edwards 1985: 210 – 217) отмечают признаки намеренной архаизации, а для нее нужно же было знать особенности древних образцов для подражания, опознавать их. При XVIII династии (1552 – 1305 гг. до н. э.) писцы оставили пометки (граффити) на древних и давно покинутых памятниках – стало быть, посещали их. На фрагментированной додинастической палетке надписано имя царицы Тийе (1405 – 1367 гг. до н. э.) (Trigger 1989: 29).

Из XIX династии Хаэмвасет (1290 – 1224 гг. до н. э.), сын Рамсеса II, прославлений вплоть до греко-римских времен как маг и мудрец, внимательно изучал культы, связанные с древними памятниками в окрестностях столицы, Мемфиса, для восстановления этих культов. Во время строительных работ храма в Мемфисе, где он был верховным жрецом, была откопана статуя, которую Хаэмвасет идентифицировал как изображение Каваба, сына фараона Хеопса, жившего за 13 веков до того. Это высечено на найденной статуе, ныне хранящейся в Каирском музее (рис. 1): "Хаэмвасет, сын царя, жрец Сема и величайший из управителей ремесленников, был счастлив, ибо статуя Каваба, некогда осужденная превратиться в сор… его отца Хуфу (Хеопса), сохранилась в целости…". Хаэмвасет осчастливлен потому, что он так любил этих благородных древних, кто пришел раньше, и совершенство их произведений" (Gomaa 1973; Kitchen 1982: 103 – 109).

В саитский период (664 – 525 гг. до н. э.) знание резных рельефов Древнего Царства было достаточным для предпринимаемых попыток стилистического возрождения (Smith 1958: 246 – 252).

Таким образом, знание тогдашними египтянами древних предметов материальной культуры налицо, и предметы материальной культуры извлекались из земли именно как древности. Признавая, что раскопки – не вся археология, французский археолог и историк археологии Шнапп расценивает раскопки Хаэмвасета как археологические по целям и заключает: "Был ли Хэмуа (так французы называют Хаэмвасета. – Л. К.) "первым" археологом или нет, но он, несомненно, был тем, кого римляне (а за ними все западные ученые) называли антикварием, заинтересованным в древности и в остатках отдаленного прошлого" (Schnapp 2002: 135). А из антиквариев выросли нынешние археологи. Но раскопки не только не вся археологи, но могут быть и вообще не археологическими (например, криминалистическая эксгумация), а египтянам знание древностей требовалось не для истории, а для решения практических религиозных задач.

Еще разительнее напоминают археологию вавилонские свидетельства раскопок. На глиняном кирпиче из Ларсы в Ираке, заложенном в основании храма, обнаружена следующая надпись вавилонского царя VI в. до н. э. (рис. 2):

"Я Набонид, царь Вавилона, пастырь, поставленный Мардуком…, тот, кого царь богов Мардук твердо провозгласил как снабжающего города и восстанавливающего святыни….

Когда великий повелитель небес, Шамаш, пастырь народа черноголовых, властитель человечества, […] Ларса, его город пребывания, Э-баббар, его дом контроля, который долго был пуст и превратился в руины, под пылью и сором, - большой кучей земли, был покрыт до того, что его устройство было более не распознаваемо, а его план более не виден, […] в царствование моего предшественника царя Небукаднецара, сына Набопалассара, пыль была снята, и холм земли, покрывавший город и храм, открыл теменос Э-баббара старого царя Бурнарбуриаша, предшественника, но поиски теменоса более древнего царя были проведены без открытия. Он отстроил Э-баббар на увиденном теменосе Бурнарбуриаша, дабы вмещать великого бога Шамаша…

Итак, в 10-й год и в благоприятный день моего царствования, во время моего вечного величия, излюбленного Шамашем, Шамаш вспомнил свое прежнее поселение; он счастливо решил со своей молельни на зиккурате восстановить лучше, чем прежде, и это мне, царю Набониду, обеспечивающему его, он доверил задачу восстановления Э-баббара и отметить его дом властвования.

По повелению великого царя Мардука, подули ветры с четырех сторон, великие бури: пыль, покрывавшая город и храм, поднялась; Э-баббар, могущественную святыню, можно было увидеть … С сидения Шамаша и Айи, со вздымающейся часовни зиккурата, вечное святое место, вечная палата появилась – теменос; их план был теперь виден. Я читал там надпись древнего царя Хаммурапи, который строил для Шамаша, семь сотен лет до Бурнарбуриаша, Э-баббар на древнем теменосе, и я понял ее смысл. Я думал: "Мудрый царь Бурнарбуриаш отстроил храм и дал великому повелителю Шамашу жить там. Мне же … этот храм и его восстановление … я поклялся себе словом моего великого повелителя Мардука и словам повелителей вселенной Шамаша и Адад; мое сердце возликовало, моя печень зажглась, моя задача стала ясна, и я занялся сбором рабочих для Шамаша и Мардука, держащих мотыгу, и сжимающих лопату, и несущих корзину. Я послал их во множестве отстраивать Э-баббар, могущественый храм, мою возвышенную святыню. Мастера обследовали устройство, где был найден теменос, чтобы понять украшение.

В благоприятный день… я поместил кирпичи на теменос древнего царя Хаммурапи. Я отстроил этот храм в древнем стиле и украсил его строение..." (Schnapp 1996: 13 – 17).

Итак, вавилонский царь Набонид (556 – 539) раскапывал храм в Ларсе, чтобы установить его план и декор для реконструкции святыни в прежнем виде. Раскапывая, он открыл, что его предшественник Небукаднецар (Навуходоносор II), правивший незадолго до него (605 – 562), уже проводил там раскопки и откопал храм, построенный за 7 веков до того царем Бурнарбуриашем (1359 – 1333). Более того, Набонид нашел там еще более древнюю (еще на четыре века) надпись царя Хаммурапи (1792 – 1750) и прочел ее. Его задачи были не только найти нечто древнее на святом месте, но и идентифицировать и восстановить. Известно также (Daniel 1975: 16), что Набонид вообще увлекался такой деятельностью. Он раскопал под храмом Шамаша в Сиппаре на глубине в 18 локтей под фундаментом камень с надписью, заложенный Нарамсином, сыном Саргона Аккадского, - камень, "который ни один предшествующий царь за 3200 лет не видел" (на деле Саргон, царствовавший ок. 2335 – 2279 гг. до н. э., отстоял от Набонида более чем на 17 веков).

Ален Шнапп так подытоживает эпизод в Ларсе: "это не столь уж далеко от того, что мы сегодня называем археологией" и называет надпись Набонида "первым писаным свидетельством сознания и практики археологии" (Schnapp 1996: 17 – 18). Задачи вавилонских раскопщиков и современных археологов, несомненно, схожи, поэтому и практика схожа. Но это не те задачи. Царю нужно было только установить, где и как его предшественники строили храм, и восстановить его. Он не нуждался ни в прочих древностях, ни в установлении их облика и последовательности, ни в их сохранении – добавил к надписи Хаммурапи свою приписку, а древний храм заменил новым по старому плану. Это не археология, а практическая теология. Если и можно тут углядеть элемент археологии, то ориентированной не на историю, а на церковную архитектуру. Археологии тут немногим больше, чем в эксгумации.

Кроме раскопок, вавилоняне совершали иногда и другую операцию, в которой можно усмотреть особенность археологии - графическую фиксацию древностей. В царствование Набонида же писец по имени Набузерлишир скопировал надпись, датируемую временем Куригалзу II (1332 – 1308) в Аккаде. Это почти современник Бурнарбуриаша. Этот же писец нашел надпись на камне, принадлежавшую Шаркалишарри (2140 – 2124), царю Аккада, и не только скопировал надпись, но и отметил, где он ее нашел (рис. 3). Ко времени писца этой надписи было уже полторы тысячи лет. Еще один писец, имени которого мы не знаем, скопировал надпись с основания статуи, которую некий купец из Мари посвятил богу Шамашу во второй половине III тыс. до н. э. В Ниппуре, в слое времени Навуходоносора был найден сосуд, внутри которого оказались предметы более древнего времени: табличка с планом города, кирпичи и таблички шумерского периода, договоры конца II тыс. до н. э.

Но и это, во-первых, не совсем археологические объекты – скорее эпиграфические, а во-вторых, писцы собирали и копировали их не для изучения, а исключительно для практических надобностей – как документы царского архива и как религиозные тексты.

Еще одна особенность, характерная для археологии, может быть отмечена у вавилонян – это собирание и хранение древностей. Боги другого народа – всё же боги. Культовые статуи вражеского народа нельзя было уничтожить, завоеватель обычно увозил их, чтобы воздвигнуть у себя в храме. Во дворце Навуходоноса в Вавилоне немецкие археологи обнаружили в одном помещении скопление статуй и табличек разного времени – от III тыс. до 7-го века до н. э. Экард Унгер готов был поверить, что перед ним первый музей древностей (Unger 1931). Дочь Набонида царевна Бел-Шалти-Наннар собрала в VI в. до н. э. большую коллекцию древневавилонских артефактов, включая надписи, и это описывают как первый известный нам музей древностей (Woolley 1950: 152 – 154). Это не был музей: вещи собрали не для любования или показа публике – это было хранилище сакральных объектов.

Триггер дает более близкую к археологии интерпретацию: "Этот растущий интерес к физическим остаткам прошлого был частью повышенного внимания образованных классов к прежним временам. Этот интерес имел сильный религиозный компонент" (Trigger 1989: 29). При такой трактовке отличие смазывается. Мол, был религиозный компонент (сильный), были и другие (научный? просветительский?). Но других, по сути, не было.

Только в древнем Китае почитание древностей, оставаясь религиозным, имело более заметный философский компонент. Конфуцианские ученые, ревностно отстаивавшие уважение к предкам и традициям, расценивали систематическое изучение прошлого как путь к моральному совершенству. Возможно, это сказывалось в собирании древних бронзовых сосудов, резных статуэток из нефрита и других изделий древнего искусства как семейных ценностей (Wang 1985). Первое использование археологических материалов для целей истории имело место в Китае. Великий китайский историк Сыма Цянь посещал древние руины и обследовал остатки прошлого наряду с текстами. Но это было уже во II в. до н. э., т. е. одновременно с такими же действиями историков в западном античном мире.

 

3. Античные представления о первобытности. Если обратиться ко взглядам античных авторов на происхождение человеческой культуры (а историографы обращаются к этим взглядам – см. Helmich 1931; Cook 1955; Phillips 1964; Mustifli 1965; Müller 1968; Blundell 1986 и др.), то картина получается и в самом деле внушительная: у греков и римлян, да и у древних китайцев мы находим первые раcсуждения (историографы называют их "теориями") о прогрессе человечества от звериного состояния, о трех веках и прочие концепции, интересующие ныне археологов. Основных концепций три:

А. Концепция деградации (Dekadenztheorie у Хельмиха). Ее называют концепцией "золотого века" и возводят к Гесиоду (Baldry 1952, 1956), но уже у Гомера есть указания на то, что раньше люди жили лучше, чем сейчас (Helmich 1931: 32 – 36), а идеи можно возвести к восточной мифологии (Griffiths 1956, 1958).

У Гомера (VIII – VII вв. до н. э.), малоазийского ионийца, изображается совершенство состояния человеческого рода в героический век. Но о золотом веке у него речи нет, хотя Хельмих предполагает, что Гомер был знаком с преданием о золотом веке – что он "не пребывал в наивном незнании старой традиции человечества о золотом веке" (Helmich 1931: 33). Это предположение Хельмих выводит из того, что своих стариков героического века (Нестора и Феникса) Гомер рисует восхваляющими старое еще более блаженное время, когда герои были еще более могучими (Ил., I, 260; V, 302 - 305, 447 - 451). Но это может быть просто психологической характеристикой обычного старческого бахвальства и восхваления дней своей юности. Гомер сообщает, что вдали от бедствий Троянской войны оставались блаженные гиппомолги, питающиеся молоком, и абии, справедливейший народ земли, а у позднейших античных авторов золотой век связывался с правлением богини справедливости, и именно этим народам приписывалось долгожительство (более тысячи лет) – признак золотого века. Отсвет золотого века лежит и на гомеровских киклопах из "Одиссеи" (Од., IX, 106 – 111): они не пашут, не сеют, а земля их кормит сама (Helmig 1931: 34). Блаженное и беззаботное существование описывается в Ливии (Од., IV, 85 – 89) и в Элисии (Од., VII, 561 – 568). Но, так или иначе, Гомер (или Гомеровские певцы, если у Гомеровского эпоса был не один автор) прямо не упоминают золотого века.

Концепция пяти веков – золотого, серебряного, медного, героического и железного – изложена в большой поэме "Труды и дни" (108 – 201) у Гесиода, писавшего в VII в. до н. эй. в Арголиде в среде аграриев. "Золотое поколение" жило беззаботно под властью бога Хроноса, не зная болезней и боли, и земля плодоносила без обработки. За золотым следует серебряный век, когда появилось равнодушие к богам и начались заботы. В медный век на земле выросли великаны, воцарился Арес – бог войны. Затем настал век героев, сражавшихся под Фивами и Троей и бывших благороднее и справедливее, чем прежде. Когда все они полегли в битвах, настал железный век. Воцарились зло, бесчестие, и среди людей распространились нищета и болезни, и они стали умирать в более молодом возрасте.

Легко заметить, что героический век включен сюда со стороны – он выпадает из периодизации по металлам, а кривая, идущая три века вниз, на четвертом взмывает вновь вверх, чтобы опуститься окончательно на пятом (Helmig 1931: 39; Phillips 1964: 171) - видимо, героический век появился как реакция на гомеровский и другой эпос. Последовательность металлов более-менее совпадает с реальной исторической последовательностью и доступностью выплавки и обработки: от мягких к более твердым.

Отзвуки концепции пяти веков – концепции деградации – находят у Эмпедокла, Дикеарха, Платона. У последнего лишь в том, что исконная жизнь людей в идеальном государстве прошлого во главе с богом рисовалась как блаженное царство, близкое к мифическому: ни диких зверей, ни войн, ни двоемыслия, ни браков, ни земледелия ("Государственный человек", 15 – 16), благочестивое существование в мире и изобилии, без золота и серебра ("Законы", III, 2).

Из римлян Овидий, сосланный на дальний север, на берег Черного моря, также был склонен к пессимизму и в "Метаморфозах" продолжил традицию Гесиода, рисуя пять веков. У него люди золотого века жили в вечной весне, питаясь только молоком, медом и фруктами. В серебряном веке, когда Сатурн передал власть над миром Юпитеру, установились четыре сезона года, и люди занялись земледелием и переселились в пещеры. В медном веке люди обзавелись оружием и повели войны, а в железном веке с техническим прогрессом наступило моральное падение, и богиня справедливости покинула землю. Век героический у него отсутствует, а век гигантов выпадает из общего изложения и изображен отдельно.

Хельмих отмечает три общих места золотого века, повторяющихся у всех представителей этой концепции: 1) земля, сама дающая питание людям; 2) долгожительство тогдашних людей; и 3) их справедливость. В их основе – близость первых людей богам. Эйнгоф находит подобную концепцию у других народов – индоариев и германцев, евреев

Б. Концепция прогресса (Evolutionstheorie у Хельмиха) от звероподобного состояния к нынешнему благоустроенному обществу в связи с открытиями и изобретениями восходит к материалистическим идеям Демокрита и к стремлению Эпикура освободить человечество от страха перед богами. Важную основу этой концепции составлял и миф о Прометее, который похитил у богов огонь и отдал его людям, ввел земледелие и скотоводство, научил строить корабли. Эта концепция ввела представление о примитивности первоначальных, первобытных людей (Lovejoy and Boas 1935).

Ионийские мыслители VI в. до н. э. Демокрит, Ксенофан из Колофона и Протагор из Абдеры сомневались в существовании мифических богов, они должны были думать над тем, как люди обрели свое превосходство над животными, не будучи ни самыми сильными, ни самыми защищенными. Демокрит считал, что они научились всему, наблюдая за животными – плетению научились от паука, строительству от птиц. Ксенофан полагал, что люди вознеслись над животными благодаря обладанию руками. Протагор в утерянном сочинении "О начальных условиях" возлагал заслугу на культурного героя Прометея. Полагают, что к Демокриту и Протагору восходит изложение примитивного быта первых людей у Диодора, историка, жившего в I в. н. э. – простые собиратели пищи, они жили мелкими группами; под угрозой нападений диких зверей они научились помогать друг другу, говорить, одеваться и поселились сначала в пещерах, потом стали строить хижины, овладели огнем.

Дикеарх (IV в. до н. э.) первым построил трехступенчатую схему развития хозяйства. По сообщению Порфирия (De abstinent., IV, I, 2), Дикеарх начинал с золотого века, в котором люди просто кормились тем, что давала природа (современые ученые назвали бы это собирательством), дальше у него шли пастушество, а затем земледелие.

Эпикурейцы признавали, что боги существуют, но не вмешиваются в жизнь людей. Бояться их и надеяться на них – предрассудок, суеверие. Следуя эпикурейскому учению об освобождении человека от страха и забот, от которых страдает мир, Лукреций Кар, живший в I в. до н. э., перевернул схему Гесиода, переместив век блаженства и процветания в будущее, а прошлое изобразив скудным и мизерным. В своей поэме "О природе вещей" (V, 911 – 1226) он построил концепцию прогресса (Mahoudeau 1920). В начало истории он ставит примитивное звероподобное существование. Люди были здоровы и грубо сколочены, поэтому жили долго, но смерть не была безболезненной и часто наступала от голода. Они не знали земледелия, огня, не имели никаких законов, жили голыми в лесах и горных пещерах, охотились с камнями и дубинами на зверей и вступали в половые связи беспорядочно. Во втором периоде, в результате овладения огнем (от молний и стихийных пожаров) люди переселились из пещер в хижины, оделись, изобрели язык и установили правила брака. В третьем периоде цари построили города и крепости, поделили землю между людьми, и началось земледелие и скотоводство, появилось золото. Но в четвертом периоде царей убили и ввели демократию, лучшие люди получили божественную честь. Вглядываясь в природу вещей, люди поверили в богов. В пятом периоде были освоены металлы – медь, железо и серебро.

Первобытные орудия были, по Лукрецию, грубы и примитивны, сделаны без применения металлов, а из металлов раньше бронза вошла в обиход, чем железо (V, 1270), потому что медных руд больше и медь легче поддается обработке. На этом основании некоторые археологи (Гёрнес, Якоб-Фризен и др.) говорили о том, что у Лукреция уже сформировалось представление о системе трех веков. На деле у Лукреция трех веков нет, а есть пять совсем других периодов, и есть представление о последовательности введения металлов в обиход, из какового представления можно вывести систему трех веков, если положить последовательность металлов в основу периодизации.

В. Концепция апогея (Kompromißtheorie у Хельмиха). Греческий мыслитель I в. до н. э. Посидоний из Апамеи, очень популярный у римлян (Цицерон ездил на Родос к нему учиться) написал под влиянием учения стоиков сочинение "Протрептикос", содержание которого дошло до нас только в письме Сенеки (письмо 90), где он критикует это сочинение. Посидоний соединил учение о прогрессе (от звероподобного состояния) с учением о деградации (от золотого века). Звероподобное состояние он поместил в начало существования человечества, а золотой век – в середину истории. Это был апогей, от него началась деградация к нынешнему состоянию.

Влияние трактовки Посидония видят у Виргилия в его "Энеиде".

Эти концепции античных мыслителей еще тесно связаны с мифологией и сугубо спекулятивны, совершено не разработаны на фактическом материале и не поддержаны им. Хельмих называет эти полумифические концепции "теориями". К выбору этого слова его подвигла "огромная масса преисторического материала, предложенного античными писателями". Он отмечает, что "привлекал только таких античных писателей, которые отображали преисторию человека в законченной самостоятельной теории" (Helmich 1931: 31). Это, конечно, не повод называть системы взглядов античных авторов теориями. Как отмечает Э. Д. Филипс, "огромное отличие от современной преистории заключается в полнейшем отсутствии фактических доказательств для теорий, что видимо лишь иногда ощущалось как препятствие" (Phillips 1964: 176). Но теория – это такая система взглядов, которая разработана на фактическом материале и проверяется независимыми фактами, чего у античных авторов не было ни на йоту.

А главное для нашего рассмотрения, это то, что все эти рассуждения о первобытности, о примитивизме первобытных людей, хотя и интересны для археологов, не составляют тему археологии. Даже если отвлечься от их чисто философской природы, по тематике они составляют предмет не археологии, а преистории, истории первобытного общества. Это уж современные англоязычные и немецкоязычные ученые слили под одним обозначением две разные науки – преисторию и первобытную археологию. Отшатнувшись от вещеведческой археологии и в погоне за актуальностью своей науки, они уподобили ее истории и утратили даже терминологическое различие. Для англичан и американцев это всё prehistory, для немцев всё Vorgeschichte или Urgeschicte. Но эти дисциплины – преистория и первобытная археология - так же различаются, как история древнего мира и классическая археология (см. Клейн 1991, 1992; Klejn 1994).

Археология развилась из занятий материальными древностями. Как с этим обстояло в античном мире?

 

4. Древности в Гомеровском эпосе. Первое, что приходит на ум, это обратиться к Гомеровскому эпосу, поскольку там речь идет о том, что было древностями даже для античных греков и для самих певцов-аэдов и рапсодов. Причем многие из этих древностей были вполне материальны – крепостные стены, исчезнувшие позже города, древнее оружие, доспехи, погребения героев. Всё это для потомков археологические объекты. И мы знаем, что современная археология постоянно обращается к Гомеровскому эпосу, когда анализирует крито-микенскую культуру и архаическую Грецию. Но современная археология обращается и к письменным источникам, и к языку. Нас же интересует не способность гомеровского эпоса служить сравнительным материалом для современной археологии, а те его компоненты, которые сами могли бы претендовать на статус археологических сообщений или рассуждений.

Всё действие эпоса происходит за полтысячи лет до Гомера в Малой Азии под стенами Илиона (археологически это Троя VIIb), который ко времени Гомера или Гомеровских певцов был уже греческим городом (Троя VIII). Гомер развертывает действие среди крепостных стен, которые он описывает в подробностях (башни, Дарданские ворота, Скейские ворота) – это, конечно, архитектурные детали Трои VIII. Эти имена показывают, что сведения взяты не из мысленной реконструкции руин, а из фольклора – местных названий, рассказов местных жителей, песен и преданий.

На греческом материке упоминается столица царства Нестора Пилос, но к античному времени греки уже спорили, где он находился – в Трифилии или Мессении. К этому времени существовало несколько городов с этим именем. Судя по описываемым у Гомера маршрутам и расстояниям, певец или, скорее, певцы то имели в виду трифильский Пилос, то мессенский. Ныне археологические данные показали, что слои и дворец микенского времени есть только в мессенском Пилосе. Гомер (или гомеровские певцы) этого не знал(и). Проблема решалась без археологии.

В эпосе фигурируют некоторые вещи, которых в живом быту самих певцов (VIII – VII вв. до н. э.) уже не было. Это были уже ископаемые формы, вымершие. Например, шлем, сплошь покрытый клыками вепря (рис. 4). Он есть только на изображениях микенского времени. Или башенный щит Аякса (рис. 5) – это вещь, характерная для микенского времени, не употреблялись уже такие щиты в гомеровскую эпоху. Но гомеровские певцы не видели их в реальности – ни в музеях, ни в раскопках. Описания этих вещей поступили к певцам в старых песнях, в фольклорных застывших выражениях – как в русских былинах дошли до нас "гусли звончатые" и "стрела калёная".

В песни XXIII описывается погребение Патрокла "на брегу Геллеспонта" – трупосожжение в урне под курганом. Перед тем Патрокл явился Ахиллу во сне и возгласил (XXIII: 83 – 93):

Кости мои, Ахиллес, да не будут розно с твоими;

Вместе пусть лягут, как вместе от юности мы возрастали…

Пусть же и кости наши гробница одна сокрывает,

Урна златая, Фетиды матери дар драгоценный.

Древосеки сложили на берегу костер, "где Ахиллес указал им, /Где и Патроклу великий курган и себе он назначил". В жертву принесли 12 пленных юношей, четырех коней и двух собак. Когда сруб догорел, его угасили вином. Кости Патрокла сложили в урну златую, кругом означили место могилы. "Свежий насыпав курган, разошлися они".

Так же погребали и тело Гектора (XXIV, 783 – 805), но не на берегу, а возле города у крепостной стены. Урну поместили в глубокую могилу, заложили камнями и насыпали курган.

Исходя из этих описаний, можно предположить, что курган Ахилла с Патроклом должен быть на берегу, а курган Гектора – возле города. На карте, составленной в XIX веке Спраттом и Форхгаммером, есть курганы Ахилла и Аякса к северу от Илиона, на берегу Геллеспонта, а километрах в восьми к югу от Илиона на горе Балидаг отмечен курган Гектора. Но это обозначение нового времени, сделанное по догадке. Сквозь полтысячи лет турецкого времени эти местные предания не могли пройти. Ни в одном древнем источнике, кроме Гомера, могилы эти там не отмечены. Сами погребальные сооружения в этих курганах археологи не относят к концу микенского времени. А в античных источниках могилы Ахилла и Гектора помещаются в других местах. Герооны Ахилла находятся в разных местах Балканского полуострова, могилу его указывали тоже в разных местах. Могилу Гектора многие источники помещают в Фивах, главном городе Беотии, и некоторые ("Пеплос" Псевдо-Аристотеля) сообщают даже надпись на могиле: "Гектору великую беотийские мужи соорудили могилу над землей, напоминание потомкам", но источники расходятся в точном указании места этой могилы в Фивах.

Таким образом, оба героя перенесены в Троянский эпический цикл из других преданий, а гомеровские певцы, возможно, использовали для привязки этих героев к Троаде и Геллеспонту какие-то стоявшие там курганы, но никакого археологического рассуждения тут не было, разве что обычная "народная археология", да и то под вопросом.

 

5. Интерес к материальным древностям как к святыням ("сакральная археология") в античном мире. В значительной мере интерес к материальным древностям руководствовался теми же мотивами в античном мире, что и на Древнем Востоке – это были для древних греков и римлян вещи, связанные с мифологией, обладавшие чудесными свойствами, святыни (Hansen 1967). Характерны три эпизода, сообщаемые историками и географами Греции.

А. Обретение могилы Ореста. Геродот рассказывает историю войны лакедемонян с тегеянами. Во время войны лакедемоняне обратились за советом к Пифии – как победить тегеян. Та изрекла, что надо найти кости древнего героя Тезея и погрести их у себя. А искать их надо в Тегее в месте, где дуют два ветра, удар встречает противоудар и зло ложится на зло.

Во время перемирия один из лакедемонян по имени Лих (или Лиха) отправился по своим делам в Тегею и зашел в кузню подивиться на кузнеца во время работы. Кузнец поделился с ним своим приключением:

"Друг-лаконец! Ты дивишься, как искусно обрабатывают железо. Но вот если бы тебе довелось увидеть то же, что мне, то как бы сильно ты удивился! Я хотел выкопать у себя во дворе колодец и, копая, наткнулся на гроб в 7 локтей длины. Не веря, однако, чтобы люди когда-нибудь были больше нынешних ростом, я открыл гроб и увидел, что покойник действительно был одинаковой величины с гробом. Измерив гроб, я снова засыпал его землей".

Лиху пришла в голову блестящая идея: высоченный покойник (локоть – это от 43 до 56 см, семь локтей – значит от 3 до 4 метров!), к тому же кузнечные меха – это два ветра, а молот и наковальня – это удар и противоудар, ну а сгибаемое при ковке железо – это зло на зле, о которых говорилось в прорицании Пифии. С убеждением, что найдено погребение Ореста, он поспешил в Спарту, но земляки сначала не поверили. Лихас отправился снова в Тегею, снял помещение кузницы, затем открыл могилу, собрал кости и вернулся с ними в Спарту. С тех пор спартанцы всегда побеждали тегеян (Herod., I, 68).

Это сообщение Геродота дает нам знать, насколько можно верить древним преданиям о могилах героев – совпадение со смутными прорицаниями Пифии было для них достаточным сигналом о достоверности. Три или четыре метра в длину – тоже сказочная подробность, если только под костями Ореста не имелись в виду кости мамонта.

 

Б. Перенесение костей Тезея. Греческий историк Плутарх, живший уже в римское время, во II в. н. э., передает легенду об еще одном прорицании Пифии. После персидской войны, т. е. в VI в. до н. э., Пифия повелела афинянам перенести в Афины кости Тезея с острова Сирос, где герой был похоронен.

"Но, - говорит он, - было очень трудно открыть эти кости, как и найти место, где они лежали, по причине негостеприимства и дикого нрава варварского народа, населявшего остров. Тем не менее, после того, как Кимон взял остров […], и имел большую страсть отыскать место, где Тезей был погребен, он случайно выследил орла на возвышенности, клюющего клювом и разрывающего землю когтями, и внезапно ему, как по божьему вдохновению, пришло в голову копать в том месте и искать кости Тезея. В этом месте был обнаружен гроб человека выше обыкновенного роста и медный наконечник копья и меч, лежащий возле, всё это он взял с собой на борт галеры и привез с собой в Афины. После чего афиняне, чрезвычайно обрадованные, вышли торжественной процессией с жертвоприношениями встретить и принять останки, как если бы это был сам Тезей, возвращающийся живым в город" (Plut., Thes., 36).

Здесь опять же фигурирует костяк огромного роста, а достоверность опознания опирается только на божественный знак в виде орла.

 

В. Открытие мог

⇐ Предыдущая123456789Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: