Сознательная кодификация литературных норм

Помимо внутренних признаков, носящих преимущественно потенциальный характер, литературная норма характеризуется и со стороны ее внешних, социальных свойств.

Обязательность и осознанность являются важными и вместе с тем исторически обусловленными признаками языковой нормы, а степень выраженности данных признаков различна для разных языковых идиомов. Наиболее отчетливо внеш­няя (социальная) сторона нормы проявляется в факте сознательной нормализации, который рассматривается многими лингвис­тами как специфический признак литературной нормы, отличающий ее от норм других «форм существования» языка [83; 92]. Принимая данный тезис, нужно иметь, однако, в виду два момента: 1) наличие<573> более или менее осознанного отбора и регламентации отличает нормы литературного языка от норм других форм существования языка (диалект, обиходно-разговорный язык); 2) усиление процессов сознательного отбора, находящее выражение в кодификации норм и других организованных и целенаправленных формах воздействия общества на язык (деятельность различных языковых обществ, издание специальной литературы по «культуре речи»), является специфическим признаком литературного языка нацио­нального периода (см. его характеристику на стр. 520).

Нормализационные процессы представляют собою единство сти­хийного отбора и сознательной кодификации явлений, включае­мых в норму (подробнее см. [27, ч. II, 172]). Именно это сочетание спонтанных и регулируемых процессов обеспечивает выделение на определенном этапе развития языка некой совокупности «образцо­вых» реализаций языковой системы, т. е. ведет в конечном итоге к установлению литературной нормы. По мере развития литера­турного языка роль целенаправленного отбора, видимо, возрастает, а формы сознательного воздействия постепенно становятся все более разнообразными и научно обоснованными [28].

Однако сознательной оценке и закреплению норм в большинстве случаев, по-видимому, предшествуют спонтанные процессы отбора языковых явлений, включаемых в литературную норму. Так, по мнению Б. Гавранка, процессы кодификации лишь подкрепляют извне стабильность норм, достигаемую в самом функционировании языка [91, 85—86]. Той же точки зрения придерживается и Г. В. Сте­панов: определяя общее содержание нормализационных процес­сов как «выбор одной из возможностей реализаций, предоставляе­мых системой языка», он утверждает, что «объективная норма... всегда предшествует элементу оценки, т. е. аксиологической норме» [67, 234], см. также [27, ч. II, 172].

Рассматривая нормализацию литературного языка как сочета­ние стихийного и сознательного отбора и постулируя первичность спонтанного отбора «нормативных» реализаций, следует отметить вместе с тем избирательное отношение нормализационных процес­сов в целом к узусу34. Если для нестандартных естественных («ор­ганических») идиомов норма практически опирается на некоторый «усредненный» коллективный узус, то для формирующегося национального литературного языка расхождение нормы и узу­са — особенно на ранних этапах развития — может оказаться весьма значительным. Литературная норма обычно опирается в пе­риод своего формирования лишь на некоторую часть узуса, ограниченного определенными территориальными, социальными и функциональными рамками. Это значит, что в качестве основы<574> литературных норм выступает язык какой-то определенной терри­тории страны, язык определенных слоев общества и определенных видов и форм общения (подробнее об этом см. далее, стр. 582). Однако это избирательное отношение нормы литературного языка к узусу проявляется не только в ее опоре лишь на некоторую часть узуса. В конечном итоге норма представляет собою сложную совокупность языковых средств, объединенных в литературном языке в результате разнообразных процессов отбора, и в этом смысле она всегда — в большей или меньшей сте­пени — отклоняется от исходного узуса.

Оценивая сравнительную роль стихийного и сознательного отбо­ра, совершающегося в процессе нормализации отдельных литера­турных языков, можно утверждать, что сознательные усилия общества тем активнее, чем сложнее исторические условия форми­рования литературных норм. Так, например, сознательный отбор усиливается в тех случаях, когда в норме литературного языка объединяются черты различных диалектов или разных литературных вариантов. Подобная ситуация наблюдается в литературных языках с исходной гетерогенной основой, а также в языках, где первичная гомогенная основа подвергается в про­цессе развития литературного языка известным преобразованиям, также ведущим к объединению в литературной норме разнодиалектных по происхождению явлений (см. об этом стр. 581).

Не менее сложной для процессов нормализации является и ситуация, когда литературный язык выступает в виде двух (или более) нормированных вариантов, между которыми могут наблюдаться большие или меньшие расхождения (ср., например, ситуацию в Албании [29]). В этих случаях усилия общества могут быть направлены на сближение двух норм путем различных языковых реформ, хотя успех их относителен и не приводит обычно к полной и быстрой ликвидации существующих различий.

Целенаправленность и сознательность нормализации весьма отчетливы и в тех случаях, когда наблюдаются значительные расхождения между нормами письменного и устного языка (ср. ситуации в Италии или Чехии) и существует необходимость их двухстороннего сближения.

Весьма значительна также роль сознательной нормализации языка при складывании норм литературных языков тех наций, ко­торые оформляются при социализме. В этих условиях кодифика­ция норм совершается на самой широкой социальной основе и при активном и сознательном участии носителей языка.

Можно упомянуть, наконец, и еще об одной ситуации, при которой сознательная сторона нормализационных процессов также усиливается. Подобная ситуация наблюдалась, например, в Гер­мании, где вплоть до конца XIX в. отсутствовала сложившаяся естественным путем единая произносительная норма. Это привело<575> к созданию специального нормативного орфоэпического руко­водства Т. Зибса, выработанного в результате сознательной договоренности ученых, писателей и актеров. Основа кодификации и сфера применения выработанного таким путем литературного произношения была первоначально чрезвычайно узкой, она ог­раничивалась театральной сценой, в связи с чем литературное произношение и обозначалось здесь долгое время как Bьhnenaussprache, т. е. «сценическое» произношение.

Явления, связанные с сознательной нормализацией языка, часто объединяются под общим понятием кодификации литера­турных норм. Подобное широкое понимание кодификации свойственно, например, лингвистам пражской школы [94].

Не имея возможности остановиться подробно на разнообразных сторонах кодификации, попытаемся охарактеризовать хотя бы ос­новное содержание, а также некоторые формы кодификационных процессов.

Наиболее общим содержанием кодификации можно, видимо, считать отбор и закрепление инвентаря формальных языковых средств различного плана (орфографических, фонетических, грамматических, лексических), а также эксплицитное уточнение условий их употребления. Важным моментом кодификационных процессов является вместе с тем фиксация распределения и использования в языке разного рода вариантных реализаций35.

В процессе сознательной кодификации норм можно выделить три тесно взаимосвязанные стороны — это оценка, отбор и закрепление реализаций, включаемых в норму. К основным видам оценки языковых явлений относится: разгра­ничение правильных и неправильных (с точки зрения литературной нормы) реализаций36; указание на более или менее употребительную форму (лексему, конструкцию) из числа вариантных реализаций; указание на различную сферу употребления языковых явлений, от­носящихся к норме, или на различные условия их употребления.

Точность кодификации, ее соответствие объективной норме в значительной степени зависят от языкового чутья нормализаторов, отражаясь вместе с тем в системе помет, используемых для харак­теристики соответствующих явлений в нормативных словарях и грамматиках37.

Весьма существенным для оценки сознательной нормализации языка представляется нам то обстоятельство, что объект коди<576>фикации практически никогда не совпадает полностью с общим объемом языковых явлений, входящих в литературную норму.

Относительно узкая сфера языковых признаков, являющихся объектом кодификации, выступает особенно отчетливо, если при­нимать во внимание и историческую расчлененность, неодновре­менность кодификации явлений, относящихся к разным аспектам языка. Сравнительно поздно по времени и не всегда отчетливо кодифицируется, например, большинство синтаксических явле­ний, а также распределение вариантных реализаций, связанное с функционально-стилистическими разграничениями литературно­го языка. К числу некодифицируемых или слабо кодифицируе­мых явлений относится и частотность употребления отдельных словоформ лексем и синтаксических конструкций. Лишь в не­которых случаях в нормативных пособиях и словарях приводят­ся частотные характеристики, как правило, они сводятся к общим и довольно неточным указаниям типа «продуктивно», «не­продуктивно», «чаще», «реже» и т. д. Данное обстоятельство следу­ет отнести как за счет сложности точных характеристик норма­тивных явлений, так и за счет несовершенства и приблизитель­ности некоторых форм кодификации, что приводит в ряде слу­чаев к неправильной или неточной фиксации нормативных явле­ний.

Причиной «ложной» кодификации может служить субъекти­визм оценок, недостаточность или неточность статистических данных, стремление нормализаторов к искусственному вырав­ниванию форм «по аналогии», узкое понимание социальной, территориальной и функциональной основы норм, а также неверная оценка исторических тенденций развития языка.

Факты подобного рода наблюдаются в истории различных ли­тературных языков. Так, например, в Германии в первой половине XVIII столетия И. Готтшед ратует за сохранение трех форм zwen — zwo — zwei, отражающих родовую дифференциацию соответствующе­го числительного, уже исчезавшую из употребления (заметим, что данные формы были в системе немецкого языка изолированными, так как для других числительных подобной дифференциации не су­ществовало). Закрепление этих форм в грамматиках на некоторое время задержало их исчезновение38, хотя на конечный результат процесса это обстоятельство существенного влияния не оказывает. Впрочем, в некоторых условиях консервация архаических форм в процессе кодификации литературной нормы может надолго задержать их исчезновение, ср., например, длительное сохранение системы трех родов в письменной форме нидерландского языка [55].<577>

Искусственное поддержание архаических форм иногда имеет своей причиной и стремление к парадигматическому единообразию форм, в ряде случаев противоречащее реальному историческому развитию языка (ср., например, для немецкого языка встре­чающуюся еще в XVIII в. глагольную форму 2 л. ед. ч. kцmmt по аналогии с stцЯt, или такие формы, как gehet, stehet, которые долгое время поддерживались нормализаторами, несмотря на явную тенденцию к сокращению их употребления, наблюдавшуюся уже в XVIII столетии).

Другая сторона данного явления связана с неверной оценкой новых, развивающихся в языке явлений и также со слишком узким пониманием отдельными нормализаторами территориальной, социальной или функциональной основы литературной нормы. Такова, например, борьба с так называемым «именным стилем» немецкого языка, основанная отчасти на игнорировании тех тенден­ций развития, которые наблюдаются в деловом языке и языке на­уки. Заметим, что тенденция к широкому распространению именных конструкций (например, типа русск, заявить протест; нем. Abschied nehmen 'попрощаться') характерна не только для немецкого языка, но и для ряда других европейских языков. Так, для чешского языка ее в свое время отметил В. Матезиус, подчеркнувший вместе с тем преимущественное употребление именных конструкций в определенных сферах письменного общения [59, 389]. Кодификация литературных норм, безусловно должна опираться на изучение языка разных функциональных разновид­ностей и учитывать существующие различия в употреблении отдель­ных языковых явлений, входящих в литературную норму. В по­следнее время вопрос этот, активно разрабатывающийся в отече­ственной лингвистике, ставится на материале «культуры речи» разных языков [85; 96].

Успех сознательной нормализации языка зависит таким обра­зом от соблюдения целого ряда условий, сформулированных наиболее отчетливо пражцами [10, 136]. К их числу относятся следующие моменты: 1) нормализация должна способствовать стабилизации литературного языка, не нарушая его структурных особенностей; 2) нормализации не следует углублять различий между устным и письменнным языком; 3) нормализация должна сохранять варианты и не должна устранять функциональных и стилистических различий.

К этой характеристике можно, по-видимому, добавить лишь одно: в процессе сознательной нормализации (т. е. кодификации норм) литературного языка должны приниматься во внимание особен­ности нормализации явлений, относящихся к разным подсистемам языка.

Определяя роль кодификационных процессов для разных сторон системы литературного языка, В. Матезиус писал: «Лингви­стическая теория вмешивается прежде всего в норму правописания,<578> в меньшей мере... в его фонетику, морфологию, синтаксис и меньше всего в его структуру и в лексику» [54]39. Вместе с тем с его точки зрения, для всех уровней языковой реализации сохраняет свое значение борьба с архаизмами, а также поддержание вариан­тов, выражающих функциональные различия. Особенно важен этот последний аспект для синтаксических и лексических явлений, где число параллельных конструкций и лексем, закрепляемых нормой литературного языка, обычно особенно значительно. Для орфогра­фии, которая является продуктом «чистой условности» [53, 389], кодификационные процессы играют наибольшую роль. Они в зна­чительной мере формируют саму орфографическую систему, приво­дя ее в соответствие с фонологической и фонетической системами. Впрочем, момент стихийности все же имеет место и при нормализа­ции орфографии: он может быть отнесен за счет исторической традиции, известным образом затрудняющей и замедляющей действие кодификации. Из-за необходимости сохранять преемственность письменной традиции полная «оптимализация» орфографических правил оказывается практически не всегда возможной, чем и объяс­няется существование ряда исключений, а также сохранение не­которого числа вариантных написаний, нарушающих регулярность и простоту орфографической системы.