Принятые сокращения в библиографическом описании

BSLP — «Bulletin de la Société de Linguistique de Paris» (Париж, с. 1864 г.).

IJAL — «International Journal of American Linguistics» (Нью-Йорк — Бал­тимор, с 1917 г.).

RiL — «Readings in Lingustics». Ed. by E. P. Hamp, F. W. Householder, R. Austerlitz. Chicago-London, 1966.

SaS — «Slovo a slovesnost» (Прага, с 1935 г.).

TCLC — «Travaux du Cercle Linguistique de Copenhague» (Копенгаген с 1945 г.).

TCLP — «Travaux du Cercle Linguistique de Prague» 1—8 (Прага с 1929 по 1939).

TLP — «Travaux du Cercle Linguistiques de Prague» (Прага, с 1964 г.).

TPS — «Transactions of the Philological Society» (Лондон, с 1854 г.).

ВЯ  — «Вопросы языкознания» (Москва, с 1952 г.).

НАЗВАНИЯ ЯЗЫКОВ И ДИАЛЕКТОВ

авест. — авестийский

австр. — австрийский вариант немецкого литературного языка

алб. — албанский

англ. — английский

арм. — армянский

азерб. — азербайджанский

башк. — башкирский

болг. — болгарский

брет. — бретонский

валлийск. — валлийский

венг. — венгерский

верх. чув. — верховой диалект чувашского языка

вост.-ср.-нем. — восточносредненемецкий

вост.-хант. — восточнохантийский

гегск. — гегский диалект албанского языка

голл. — голландский

готск. — готский<597>

греч. — греческий

груз. — грузинский

датск. — датский

др.-англ. — древнеанглийский

др.-в.-нем. — древневерхненемецкий

др.-греч. — древнегреческий

др.-инд. — древнеиндийский

др.-перс. — древнеперсидский

др.-прусск. — древнепрусский

и.-е. — индоевропейские праформы

исл. — исландский

ирл. — ирландский

исп. — испанский

ит. — итальянский

каз. — казахский

каст. — кастильский диалект испанского языка

коми-зыр. — коми-зырянский

дат. — латинский

лит. — литовский

манс. — мансийский

мар. — марийский

мокша-морд. — мокша-мордовский

монск. — монский диалект испанского языка

морд. — мордовский

нан. — нанайский

нар. лат. — народная латынь

нем. — немецкий

нен. — ненецкий

нижненем. — нижненемецкий

низ. чув. — низовой диалект чувашского языка

н.-греч. — новогреческий

ногайск. — ногайский

норв. — норвежский

норв. саамск. — норвежский саамский диалект

осет. — осетинский язык

оскск. — оскский

перс. — персидский

польск. — польский

порт. — португальский

русск. — русский

рум. — румынский

сев. саамск. — северный саамский

серб. — сербский

сербо-хорв. — сербо-хорватский

ст.-фр. — старофранцузский

ст.-слав. — старославянский

таджикск. — таджикский<598>

тат. — татарский

тур. — турецкий

тоскск. — тоскский диалект албанского языка

удм. — удмуртский

умбрск. — умбрский

финск. — финский

фр. — французский

чешск. — чешский

шв. — шведский

швабск. — швабский диалект немецкого языка

швейц. — швейцарский вариант немецкого литературного языка

цыг. — цыганский

эвенк. — эвенкийский

эрзя.-морд. — эрзя-мордовский

эст. — эстонский

ю.-нем. — южнонемецкий

ПОМЕТЫ

букв. — буквально

варш. — варшавский

крак. — краковский

ленингр. — ленинградский

лит. — литературный

мед. — медицинский

моск. — московский

офиц. — официальный

позн. — познанский

поэт. — поэтический

прост. — просторечный

проф. — профессиональный

разг. — разговорный

ряз. — рязанский

сев. — северный

симб. — симбирский

совр. — современный

таб. — тамбовский

торг. — торговый

устар. — устарелый

эушт. — говор деревни Эушта

южн. — южное

ПРОЧИЕ СОКРАЩЕНИЯ

МП — машинный перевод

НС — непосредственно составляющие

ТГ — трансформационная грамматика<599>

 

[1] Цит. по кн.: Джавахарлал Неру. Автобиография. 1955, стр. 399.

[2] Пример взят из кн.: А.Н.Кононов. Грамматика современного ту­рецкого языка. М.— Л., 1956, стр. 225.

1 «Структурный метод в языкознании,— писал Л. Ельмслев,— имеет тес­ную связь с определенным научным направлением, оформившимся совер­шенно независимо от языкознания и до сих пор не особенно замеченным языковедами, а именно с логической теорией языка, вышедшей из матема­тических рассуждений...» [19, 107].

2 Однако неономиналисты, и прежде всего физикалистское направление в ли­це Л. Блумфилда [64], значительно сближаются с логицистами в интер­претации гносеологического вопроса о соотношении языка, материаль­ного мира и мышления (см.: А. А. Реформатский [47, 104—105]).

3 Понятие «означаемого» (signifiй) не было четко определено ни Соссюром, ни его учениками: под этот термин одинаково подводятся «концепт», «мысль», «идея», «значение», «значимость».

4 В. Н. Волошинов употребляет термин «идеологический» в двух значе­ниях: 1) «идеальный» в противоположность материальному [12, 15], 2) «иде­ологический», принадлежащий надстройке, в противоположность базису [12,17].

5 В отличие от «прямого» перекодирования, как это имеет место в случае с азбукой Морзе, имеются системы иного типа, как, например, устная и письменная речь (см. об этом: А. А. Реформатский [48, 208—210]).

6 Положение о двустороннем характере знака человеческого языка продол­жает оставаться наиболее дискуссионным: ср. дискуссионные статьи в «Acta Linguistica» (Copenhague), 1939—1944, v. 1—4; Ответы на вопрос «Что вы понимаете под языковым знаком?», предложенный участником меж­дународного симпозиума в г. Эрфурте («Zeichen und System der Sprache», Bd. I, II. Berlin. 1961—1962) и «Материалы к конференции «Язык как знаковая система особого рода». М., 1967.

7 Не следует смешивать форму научной абстракции как способа расчленения целого на части для более адекватного его познания с возможностью и ре­альностью расторжения связей между двумя сторонами языкового знака владеющим данным языком (говорящими или слушающими).

8 Именно языковой статус фигур содержания, постулат об отсутствии соответ­ствия (изоморфизма) между фигурами плана содержания и фигурами плана выражения вызвали справедливую критику теории Л. Ельмслева со сто­роны ряда лингвистов [22; 36; 40; 55].

9 На принципе разделения языковых элементов на «знаки» и «незнаки» по­коится и лингвистическая теория, выдвинутая А, Мартине [37].

10 В русском переводе valeur переводится также термином «ценность» (см., например, у Н. А. Слюсаревой: «Теория ценности единиц языка и пробле­ма смысла» [50, 64]).

11 Советская лексикологическая наука пользуется в основном понятием «значение».

12 В этой связи представляется заслуживающим внимания утверждение о том, что прямое языковое выражение понятия — это не слово, а номинация [9, 189].

13 Так, по мнению А. А. Ветрова, «слово вне предложения не бывает знаком. Вхождение в предложение (включая и предельный случай, когда слово об­разует предложение) есть необходимое условие функционирования слова в качестве знака. Но одного вхождения недостаточно. Решающим фактором является отношение к произносимым словам того человека, который их слышит (разрядка моя. — А. У.). Если он, исходя из совокупности обстоятельств, считает, что говорящий произнес их с целью сообщить ему нечто, и у него нет оснований не верить говорящему, он воспринимает слова как знаки, отсылающие к определен­ному предмету. Но когда слушателю с самого начала ясно, что слова, про­износимые кем-то, не имеют коммуникативной цели, они являются для него лишь смысловыми единицами, а не знаками» [11, 57].

14 А. И. Смирницкий писал в этой связи, что «материальная языковая обо­лочка постольку и является звуковой оболочкой, поскольку она наполнена смысловым содержанием; без него она уже не есть явление языка» [51, 87].

15 Ср. следующее высказывание А. М. Пешковского «... мы должны разли­чать два образа: один, возникающий в нас при произношении отдельного слова, а другой — при произношении того или иного словосочетания с этим же словом. Весьма вероятно, что первый есть лишь отвлечение от бесчисленного количества вторых. Но статически это не меняет дела. Все же этот образ есть, это «отвлечение» не есть плод наших научных размышлений, а живой психологический факт, и он может даже вопреки действительным представляться как первосущность, а кон­кретные образы слов и словосочетаний как модификации этой первосущности» [42, 93].

 

16 С. Д. Кацнельсон называет первое «формальным понятием», второе «содер­жательным» [31, 18].

17 Ср. следующее высказывание Л. Ельмслева: «Так. называемые лексические значения в некоторых знаках есть не что иное, как искусственно изолиро­ванные контекстуальные значения или их искусственный пересказ. В аб­солютной изоляции ни один знак не имеет какого-либо значения» [20, 303].

18 Ср. различные варианты этого определения в работах: [42, 33, и сл.; 52; 66, 34 и 36 и др.]

19 Под сигналами здесь понимаются (вслед за Л. Прието и Э. Бейссансом) конкретные сущности плана выражения, являющиеся членами классов конкретных сущностей, т. е. абстрактных единиц плана выражения, называемых означающими. Сигналы соотносятся с сооб­щениями, представляющими собой аналогичные конкретные единицы плана содержания, которые являются членами классов сообщений, т. е. абстрактных единиц плана содержания, называемых означае­мыми (определение этих понятий см. в [68]).

20 Классификация средств коммуникации, применяемых в человеческом об­ществе, основанная на данном признаке, предлагается, например, в [11].

21 Впрочем, сейчас ученые все менее и менее склонны считать, как это было принято раньше, что чувств, имеющихся у человека, всего пять [13, 8].

22 К знакам, воспринимаемым при помощи слуха и зрения, можно отнести слуховые и зрительные сигналы, передаваемые при помощи средств теле­коммуникации (телефон, радио, телеграф и т. п.), хотя на определенных стадиях передачи знаков они и не воспринимаются непосредственно чело­веческими чувствами.

22

23 Сопоставление языка и музыки с точки зрения знаковой теории проводится также в [45].

24 Т. Себеок считает, что из всех коммуникативных систем только язык об­ладает данным свойством (автор называет его «a property of multiple-coding potential») [72, 49].

25 По Милевскому, «симптомы», основное отличие которых от «сигналов» со­стоит в отсутствии целенаправленности, намерения общаться, являются знаками только для воспринимающего, т. е, представляют собой «односто­ронние знаки» [62]. Другие авторы исключают аналогичные явления из категории собственно знаков. Так, в концепции Э. Бейссанса [37] факты так называемого «естественного языка» являются не знаками, а индикато­рами (indices) и не подлежат компетенции семиологии. Аналогичного мне­ния придерживаются А. Гардинер [39, 101], Ш. Балли (ср. его удачную формулировку: «L'indice est un moyen de соnnaоtre, le signe est un moyen do faire connaоtre» [29, 166)], А. Неринг [67], противопо­ставляющий «знаки» (Zeichen) «признакам» (Anzeichen) и др. (см. также раздел «Понятие языкового знака», стр. 107 и сл. и указанную там литературу).

26 Ср. сделанное в другой связи замечание М. В. Панова: «Правило 2 x 2 = 4 не включает никаких временных показателей. Вопросы: как долго, с какого времени, скоро ли 2 x 2 = 4 — все лишены смысла» [22, 20].

27 Интересно упомянуть в этой связи блестящую работу П. Флоренского (на­писанную еще в 1919 г.), убедительно доказывающую условность (т. е. принадлежность к определенному конвенциональному коду) законов перспективы в живописи [26].

28 Конвенциональные элементы могут ошибочно приниматься за иконические. Ч. Хоккет ссылается в этой связи на любопытный эпизод из Марка Твена: когда Гек Финн выглянул из воздушного шара, в котором они путешество­вали с Томом Сойером, вниз и увидел, что земля продолжает оставаться зеленой, он стал настаивать на том, что они еще летят над штатом Илли­нойс — на нарте из его учебника этот штат был раскрашен зеленым цветом, а Индиана каким-то другим [47].

29 В докладе, прочитанном на конференции, посвященной грамматическим универсалиям, Дж. Гринберг также обращает внимание на универсальный характер языковых «иконических символов», в том числе на «иконический» аспект порядка слов (ср. его замечание: «Порядок следования языковых элементов соответствует последовательности в физическом опыте или по­следовательность в знании» [43, 103]).

30 Примеры см. в указанном докладе Дж. Гринберга

31 Все примеры из этого языка взяты из кн.: Д. А. Ольдерогге. Язык хауса. Л., 1954.

32 Ссылаясь на классификацию Пирса, автор указанной статьи обращает вни­мание только на «символы» и «иконы», упуская из виду третий корреля­тивный тип знаков — «индексы».

33 Ср.?antwnumi?ai deiktikai? греков, которым соответствуют Zeigwцrter Бюлера [35, 118 и сл.], «indicaters» Коллинзона [38], «слова, указывающие», в отличие от «называющих» Карцевского (ср.: si les mots ordinaires... denomment les choses,... les pronoms les indiquent» [51, 61]), «indicateurs» Бенвениста [32, 253 и сл.] и др.

34 См. об этом подробнее в [3].

35 Некоторые исследователи, считающие основной единицей семиологии имен­но предикативные знаки, используют для названия знаков этого типа тер­мин «сема» [37; 68], оставляя термин «знак» лишь для компонентов преди­кативных знаков (другие варианты обозначений знаков двух названных типов см., напр. в [7]). В связи с тем, что данное употребление термина «се­ма» отличается от принятого во многих лингвистических работах (см. спе­циально об этом [61]), а описательные обозначения соответствующей единицы (ср. «целые знаки» в [5] или «полные знаки» в [7], противопостав­ляемые «частичным знакам», или «знакам-полуфабрикатам») не всегда удоб­ны в обращении, в настоящей работе, наряду с этими и подобными описа­тельными названиями, используется в том же значении термин «семиотема».

36 Точнее — классов сообщений, так как конкретный сигнал передаваемого сигнала может значительно изменяться в зависимости от конкретной ситу­ации общения — см. сноску на стр. 141.

37 Пример заимствован из [68].

38 Конкретное содержание второго семантического множителя, очевидно, зависит от расположения номеров на этаже. Так, если номера расположены не в один ряд, а, например, по обе стороны коридора напротив друг дру­га, знаки, означающие которых имеют на втором месте ноль. могут вклю­чать в свои означаемые элемент 'первое место слева', а означающие, имею­щие на втором месте девятку, могут соответствовать означаемым, вклю­чающим элемент 'пятое место справа' и т. п.

39 Т. е. по десять соответствий между компонентами означающего и компо­нентами означаемого в каждой из пяти систем соответствий: элементарные означающие /0/, /1/,... /9/ обозначают соответствующее количество еди­ниц, означающие /0—/, /1—/,... /9—/ — соответствующее количество десятков и т. д. до последней, пятой, системы, в которой означающие /О— — — —/, /1— — — —/,... /9— — — —/ имеют в качестве озна­чаемых соответствующее количество десятков тысяч.

40 Вопрос о различении знаков и единиц языковой системы имеет и другой аспект, не связанный с асимметрией в строении языковых планов. Необхо­димость дифференциации этих понятий вызвана еще и тем, что в естествен­ных языках значимы не только единицы, но и связывающие их отношения. Немалую роль в организации плана содержания играют означаемые тех знаков, на долю которых падает передача информации об отношениях меж­ду единицами системы, о занимаемой ими в высказывании позиции. Поня­тие единицы языковой системы, которому противостоит понятие отношений между единицами системы, следовательно, эже, чем по­нятие лингвистического знака.

41 «Можно представить себе, что все латинские глаголы перешли в первое спряжение, — писал Р. Годель, — причем это нисколько не затронуло бы структуры языка» [12, 41]. Р. Годель употребляет термин «структура» в том значении, в котором нами используется термин «система».

42 Этот пример заимствован нами у С. Лэма [17, 59], которому принадлежит разработка теории так называемых «вертикальных» уровней языка в рамках предложенной им стратификационной модели [17]. В книге [18] помещена библиография работ С. Лэма. Обзор работ С. Лэма см. [2].

1 В. Гуцу-Ромало подчеркнула на Х Международном конгрессе лингвистов многообразие форм языкового динамизма в синхронии, но не достаточно их разграничила.

2 Материалы из эвенского и эвенкийского языков взяты из кн.; О. А. Константинова и Е. М. Лебедева. Эвенкийский язык. М. — Л., 1953, стр. 54.

3 Некоторые исследователи предполагают, что якутский язык в данном слу­чае сохраняет архаическое состояние, когда суффикс местного падежа - da, -de современных тюркских языков еще имел значение отложительного падежа, на базе которого и развился якутский партитив. См.: Г. И. Рамстедт. Введение в алтайское языкознание. М., 1957, стр. 42.

4 По свидетельству Барича (Н..Barić. Instorija arbanaљkog jezika, Sara­jevo, 1959, стр. 26), исторически форма родительно-дательного падежа сов­ременного албанского языка восходит к дательному падежу.

5 Примеры заимствованы из кн.: И. С. Галкин. Историческая граммати­ка марийского языка. Морфология, ч. I. Йошкар-Ола, 1964, стр». 95.

6 Примеры из таджикского и узбекского языков взяты из кн.: В. С. Рас­торгуева. Опыт сравнительного изучения таджикских говоров. М., 1964, стр. 130.

7 Пример заимствован из кн.: Э. Р. Тенишев. Саларский язык, М., 1963, стр. 29.

8 По свидетельству Г. Вагнера, система категорий глагола в современном английском языке обнаруживает больше сходных черт с системой глаголь­ных категорий островных кельтских языков, чем с системой глагольных категорий немецкого языка. (H. Wagnеr. Das Verbum in den Sprachen der britischen Inseln. Tьbingen, 1959, стр. 109).

9 Пример заимствован из кн.: Н. Wagner. Das Verbum in den Sprachen der britanischen Inseln. Tьringen, 1959, стр. 153—154.

10 Пример взят из кн.: Б. X. Балкаров. Адыгские элементы в осетинском языке. Нальчик, 1965, стр. 76.

11 Пример заимствован из кн.: S. К. Сhatterji. The origin and develop­ment of the Bengali language, p. II. Calcutta, 1926, стр. 1050.

12 Пример заимствован из кн.: Т. И. Катенина. Язык маратхи. М., 1963, стр. 8.

13 Пример заимствован из ст.: В. Е. Злобина. К проблеме лексической интерференции в карельском языке. — В сб.: «Вопросы финно-угорского языкознания». М., 1966, стр. 190.

14 Пример взят изки.: Г. Н. Макаров. Образцы карельской речи. М. — Л., 1963, стр. 67.

15 Материал взят из кн.: Э. В. Севортян. Крымско-татарский язык. — В кн.: Языки народов СССР, т. II. М., 1966, стр. 257.

16 Историческая справка взята из кн.: Г. Н. Макаров. Образцы карель­ской речи. М. — Л., 1963, стр. 3.

17 В так называемых дардских языках подобные звуки являются вторичными.

18 Примеры из коми-зырянского и финского заимствованы из [128].

* буква i имеет диакритич. знак, аналогичный?.

19 Пример взят из кн.: Н. Rоthе. Einführung in die historische Laut- und Formenlehre des Rumänisclien. Halle, 1957, стр. 64.

20 Материал заимствован из кн.: W. Ноrn. Sprachkörper und Sprachhfunktion. Leipzig, 1923, стр. 82—96.

21 Примеры из древнеанглийского языка заимствованы из кн.: В. Д. Аракин. Очерки по истории английского языка. М., 1955, стр. 151, 239, 244.

22 По свидетельству М. А. Соколовой (см. ее «Очерки по исторической грам­матике русского языка». Л., 1962, стр. 118), их звуковая значимость, сооб­щающая форме выразительность, сыграла огромную роль.

23 Ср.: Н. В. Юшманов. Сибилянтная аномалия в числительных тигринья, «Africana», М. — Л., 1937, стр. 77 и след.

24 Примеры заимствованы из [54, 194—195].

25 Пример взят из [128, 191].

26 Пример взят из кн.: J. Вloch. La formation de la langue marathe. Paris, 1919, стр. 207.

27 Пример заимствован из кн.: Д. В. Бубрих, Историческая грамматика эрзянского языка. Саранск, 1953, стр. 206.

28 Пример заимствован из кн.: J. Beronka. Lappiache Kasusstudien. «Etnografiske Museums Skrifter», Oslo, Bd 2, H. 2, стр. 60.

29 Материал заимствован из кн.: К. А. Аллендорф. Очерк истории французского языка. М., 1959, стр. 43.

30 Пример взят из [128, 193].

32 Не считая ш, ж, ц, возникших в результате отвердения ш', ж', ц'.

33 Примеры взяты из кн. А. А. Уфимцевой [79].

34 О развитии взглядов на механизм и следствия языковых контактов см. [152, 13—42].

35 О билингвизме см. [116; 117; 173, 786—797].

36 Обзор проблематики психолингвистических механизмов двуязычия см. [11].

37 О структурном типе пиджинов и креолизованных языков см. [111, 376 386; 112; 122, 373—374; 142; 155; 159, 394—414].

38 Пример заимствован из раб.: Кr. Sandfeld. Linguistique balkanique. Problèmes et résultats. Paris, 1930.

39 О проницаемости различных языковых уровней в ходе интерференции см. [22; 102; 161; 171].

40 Согласно подсчетам А. Граура (Al. Graur. Încercare asupra fondului principal lexical al limbii romîne. Bucureşti, 1954, стр. 59), только в основ­ном лексическом фонде румынского языка имеется 21,49% славянских элементов.

41 Пример заимствован из [50, 100—106].

42 Пример заимствован из раб.: Дж. Ш. Гиунашвили. Система фонем персидского языка. — «Труды ТГУ», т. 116. Тбилиси, 1965, стр. 35—37.

43 Пример заимствован из [106].

44 К соотношению всех трех понятий см. [95].

45 A. Mirambe1. Précis de grammaire élémentaire du grec moderne. Paris,

1939, ñòð. XXII.

46 Материал из истории французского языка заимствован из кн.: К. А. Аллендорф. Очерк истории французского языка. М., 1959, стр. 36—53, 103.

47 Пример заимствован из раб.: Т. М. Шеянова. Развитие лексики эрзя-мордовского литературного языка в советскую эпоху. Автореф. канд. дисс. М., 1968, стр. 15.

48 Е. С. Истрина. Синтаксические явления Синодального списка в I Новгородской летописи. Л., 1923.

1 Ср. также: «Различия, существующие между речью (явление психологи­ческое) и языком (общественное явление)» [78, 32].

2 Об американской психолингвистике см. [1; 37], в той же нашей работе см. о соответствующих направлениях во Франции, Германии и Румынии; о школе Фёрса — Малиновского [31], о «языковом существовании» [28; 55].

3 Подобная концепция «системной локализации психических функций» была впервые разработана Л. С. Выготским.

4 Легко видеть, что мы опираемся здесь на традиционную дескриптивную модель «единица — вариант». Эта модель аналитическая с че­тырьмя независимыми уровнями (лексематический, морфематический, фонематический, сонематический, или уровень звукотипов). Ничто в принципе не меняется, если будет использована любая другая модель — при непременном условии, что сохраняется различие между мо­делью языка и моделью механизма, порождающего язык. Здесь для просто­ты мы не затрагиваем проблемы текста. Строго говоря, сегмент потока речи, используемый для выделения лингвистических единиц, и сегмент по­тока речи, используемый для выделения единиц порождения, принадле­жат разным данностям: первый — тексту как элементарной модели потока речи; второй — самому потоку речи, т. е. процессу речевой деятельности (см. [41, 58]).

5 О понятии «опосредствованная репрезентация» см. [38, 31]. По идее Осгуда, это часть реакции на соответствующее данному речевому стимулу реальное событие, т. е. значение, взятое в чисто прагматическом аспекте (см. об этом ниже).

6 Ср. также различие «непосредственного» и «опосредствованного» языко­вого сознания у Г. Вейнриха [149, 51].

7 См. [3, 93]: «Те или иные мысли выражаются во внешней речи только потому, что предварительно они оказываются словесно выраженными по внутрен­ней речи». Более подробно о различии внутренней речи и внутреннего про­граммирования высказывания, а также внутреннего проговаривания см. [36].

8 [15, 369—373]. Выготский приписывает внутренней речи три важнейшие характеристики: преобладание смысла над значением; агглютинация смыс­лов; синтагматическое взаимодействие смыслов. «Переход от внутренней к внешней речи есть сложная динамическая трансформация — превраще­ние предикативной и идиоматической речи в синтагматически рас­члененную и понятную для других речь» [15, 375]. Л. С. Выготский и осо­бенно А. Р. Лурия относят эти характеристики и к внутренней программе речевого высказывания.

9 Еще ранее аналогичное деление находим у Л. Блумфилда [6, 144].

10 Ср. разграничение «денотативного» и «коннотативного» значений в совре­менной американской науке.

11 О «синтагматических» и «парадигматических» ассоциациях см. [98].

12 На это же различие форм мышления и форм логического знания указы­вает советский философ Э. В. Ильенков (см. [27]).

13 См. об этих работах [39].

14 Такой бесконтрольный перенос лингвистических моделей в психолингви­стику вызвал довольно бурный протест Дж. Миллера [124]. Но сам он в своих работах нередко грешит подобным переносом.

15 См. охарактеризованное выше понятие «обратимости» предложения у Д. Слобина [141].

1 Именно полемической направленностью объясняется, по-видимому, об­разно-экспрессивная форма первого предложения широко цитируемого высказывания: «На «духе» с самого начала лежит проклятие — быть «отя­гощенным» материей, которая выступает здесь в виде движущихся слоев воздуха, звуков — словом, в виде языка. Язык так же древен, как и соз­нание: язык есть практическое, существующее и для других людей и лишь тем самым существующее и для меня самого, действительное созна­ние, и, подобно сознанию, язык возникает лишь из потребности, из настоя­тельной необходимости общения с другими людьми» [50, 29].

2 Отметим, что изменение порядка слов при переводе предложения: Die unmittelbare Wirklichkeit des Gedankens ist die Sprache (в переводе: «Язык есть непосредственная действительность мысли») нарушает логическую связь. Ведь и здесь, как ясно из контекста, исходным является «мысль», а не «язык». А именно это высказывание особенно часто цитируется вне контекста.

3 Однако в неявной форме такое понимание еще проявляется в отношении частных случаев этой связи, на них укажем ниже.

4 Интересно в этой связи обратить внимание на вполне закономерную эво­люцию взглядов по этому вопросу у Г. П. Щедровицкого, который внача­ле защищал только гносеологический подход к языку [98], а затем только деятельностный, но в конце концов пришел к тому, что «два по видимости противоположных определения языка 1) как знания и 2) как реально­сти — оказываются совместимыми и даже необходимо дополняющими друг друга» [97, 85]. То, что предварительно казалось дизъюнкцией, оказывается при углублен­ном познании — конъюнкцией, и в этом одна из важнейших закономер­ностей познания.

5 Нужно отметить, что и при исследовании языковых значений в гносеоло­гическом аспекте не исключены элементы эксперимента. На это указывал, например, Л. В. Щерба, который всячески защищал правомерность экспе­римента в изучении системы языка, в первую очередь различных преобра­зований (замен, парафраз и тому подобное), которые издавна применялись в конкретных языках для выявления омонимии и синонимии [99]. В послед­нее время можно отметить также попытки теоретического осмысления этих приемов в связи с обсуждением вопросов трансформационного метода (см., например [25; 40; 85]).

6 Как отмечает Я. А. Пономарев, в психологии проявляются тенденции к аб­солютизации одной или другой стороны: «За разными взглядами на при­роду психического (которых придерживались психологи-материалисты в последние годы) можно разглядеть две основные позиции: одна из них подчеркивает отображательную функцию психических явлений и тракту­ет их как идеальное субъективное отражение объективного мира; другая, подчеркивая регулирующую функцию психического, сводит психическое к нервному» [67, 117].

7 Можно сослаться здесь не только на многочисленные высказывания в поль­зу этой точки зрения, но и на тех авторов, которые считают, что язык имеет лишь одну функцию. Так, например, Г. В. Колшанский утверждает, что язык имеет только функцию выражения мышления [34], а Р. В. Пазухин доказывает, что можно говорить только о коммуникативной функции языка [62]. (Подробнее см. в гл. «К проблеме сущности языка»).

8 Может быть следует согласиться с С. Л. Рубинштейном, что выражение экспрессии и убеждения входят в коммуникативную функцию и поэтому их вряд ли стоит выделять особо.

9 Такое противопоставление мысли и речи, познания и коммуникации в этом смысле можно вывести из следующего высказывания С. Л. Рубинштейна: «Говорить — еще не значит мыслить. (Это банальная истина, которая слиш­ком часто подтверждается жизнью). Мыслить — это значит познавать; говорить — это значит общаться. Мышление предполагает речь; речь пред­полагает работу мысли: речевое общение посредством языка — это обмен мыслями для взаимопонимания. Когда человек мыслит, он использует языковой материал, и мысль его формируется, отливаясь в речевые форму­лировки, но задача, которую мышление разрешает, — это задача познава­тельная». Правда, дальнейшее замечание как будто уточняет это выска­зывание по крайней мере смягчает его категоричность: «Познавательная работа над мыслями, облеченными в речевую форму, отлична от работы над самой речью, над текстом, выражающим эти мысли. Работа над тек­стом, над речью, — это отработка языковой оболочки мысли для превра­щения последней в объекты осуществляемого средствами языка речевого общения» [71, 110]. Здесь автор подчеркивает различный характер работы мысли в зависимости от того, направлена ли она на непосредственно по­знавательные или коммунитативные цели, но это требует уточнения пре­дыдущей мысли, о том, что говорить — еще не значит мыслить. По-види­мому, нужно признать наличие мыслительной деятельности и в «говоре­нии», в процессе общения, исключив из этого, так сказать, патологические случаи «безмысленного» говорения, на которые Рубинштейн намекает в скобках (см. также гл. «Психофизиологические механизмы речи»).

10 В качестве обоснования представляемого здесь взгляда на соотношение языка и речи, противостоящего тенденции рассматривать язык и речь как коррелятивные понятия, отсылаем к работе Й. М. Коржинека [37].

11 Эти вопросы составляют основную проблему стилистики.

12 Для мысли на ступени внутренней речи характерна сокращенно предика­тивная, «сжатая» языковая форма, которая развертывается в сообщение, в «полное» высказывание на уровне внешней речи, для целей коммуника­ции. Исследования внутренней речи все больше показывают, что это осо­бый вид мыслительной деятельности, который можно рассматривать как промежуточное звено между познанием и коммуникацией. Хотя соверше­ние перехода и не обязательно в каждом отдельном случае, но на основе внутренней речи оно может быть при надобности осуществлено.

13 Говоря об обязательности языка как орудия мышления, обычно исходят из самого общего понимания их взаимосвязи. Но в различных типах мышле­ния, по-видимому, роль языка выступает в разной степени и может сво­диться до минимума, как, например, в техническом мышлении (о типах мышления см. гл. «К проблеме сущности языка»).

14 Мы рассмотрим этот взгляд подробнее в следующем разделе в связи с выяс­нением взаимосвязи языка и мышления в системе языковых значений.

15 «Изучить чужой язык не значит привесить новые ярлычки к знакомым объ­ектам. Овладеть языком — значит научиться по-иному анализировать то, что составляет предмет языковой коммуникации» [52, 375].

16 К таким явлениям нужно отнести, например, наличие различных типов склонений и спряжений во флективных языках, которые, по-видимому, относятся целиком к структурным особенностям, в то время как для содер­жательной стороны релевантными оказываются только системные элемен­ты [1].

17 Известная переоценка значимости немецкой рамки, правда, в структурном плане, вне связи с особенностями мышления, отмечается и в работах В. Г. Адмони [2]. В. Г. Адмони видит в рамке средство выражения «спаян­ности» предложения. Необходимость такого особого средства для спаян­ности компонентов предложения в единое целое В. Г. Адмони объясняет тем, что формы слова в немецком языке недостаточно формально диффе­ренцированы, а поэтому слово значительно менее самостоятельно и более тесно, чем, например, в русском языке, спаивается с другими словами пу­тем рамки. Между прочим, по Балли, слово в немецком более автономно, чем во французском, а во французском рамки нет. Тем более, казалось бы, нуждается в «спаянности» английское предложение, однако никаким осо­бым средством для этого английский язык не располагает.

18 В отношении Л. Вейсгербера это совершенно правильно отмечает В. М. Павлов: «Интересно отметить, что в резком противоречии с декла­рированным «энергетическим» пониманием языка Вейсгербер фактически не выходит за рамки компонентов языка, составляющих его статический остов: слов, словообразовательных и словоизменительных морфологиче­ских средств, синтаксических схем предложения. Исследуется их динами­ческий эффект, их Leistungen. Динамический же эффект процесса речи-мышления Вейсгербер, по существу, и не затрагивает. Его способ «виде­ния» языка гораздо более статичен, чем он пытается заверить читателя» [59, 158]. Ср. в этой связи следующее высказывание Г. П. Мельникова [53, 256]: «... когда пытаются выявить различие в сознании в зависимости от специфики языкового дискретного кодирования, то, по-видимому, не­редко преувеличивают степень этого различия. Объясняется это тем, что чаще всего производят сравнения конкретных слов и категорий конкрет­ных языков, а не целостный результат восприятия высказывания в его речевом и ситуативном контексте».

19 Субъективное отношение к познаваемому объекту в аспекте практики яв­ляется специфическим компонентом человеческого познания (мышления) в отличие от чисто информационного «мышления» кибернетических ма­шин. Этот вопрос широко обсуждается в связи с проблемой соотношения сознания (познания, мышления, отражения) и информации и других прин­ципиальных теоретических вопросов кибернетики [7; 11; 32; 60; 81; 109].

20 Ср., например, следующее высказывание Т. И. Ойзермана: «Субъектив­ность ощущений и других форм чувственного познания объективной дей­ствительности выражается далее в том, что они представляют собой не пас­сивное, мертвое отражение объектов, а, напротив, активное, направленное познавательное отношение к миру. Это ярко проявляется, например, в из­бирательном характере чувственных восприятий. Ведь если бы человек сознавал все то, что воздействует на его органы чувств, он, по-видимому, не мог бы отличить один предмет от другого, не мог бы вести наблюдения, изучать объекты в определенной последовательности, иначе говоря, было бы невозможно сознательное применение человеческих органов чувств как ору­дия познания. Избирательный характер чувственных восприятий свиде­тельствует о том, что в процессе чувственного познания имеет место свое­образное отвлечение от одних предметов (или их свойств) и выделение, вычленение других предметов внешнего мира как объектов познания. И это происходит, конечно, потому, что чувственные восприятия органи­чески включены в практическую деятельность людей» [58, 24].

21 Вопрос о правомерности и критериях разграничения лексических и грам­матических значений является спорным. Наряду с тенденцией суммарно рассматривать семантику языка, не вычленяя внутри нее разнородных значений, существует тенденция разграничивать грамматические и лекси­ческие значения. Обзор взглядов по этому вопросу см. [84, 86].

22 Во многих современных работах эта точка зрения отражается в тенденции сведйния синтаксиса естественных языков к синтактике символической логики и противопоставления его семантике, которая в этом случае огра­ничивается лексикой языка. В последнее время такой подход все чаще рассматривается как необоснованный и вызывает возражения у многих исследователей, см., например, [84; 103], а также ряд работ в сб. «Zeichen und System der Sprache», посвященных проблемам семантики в грамматике в плане разработки общей темы Международного симпозиума в Магдебурге (1964 г.).

23 А. И. Смирницким хорошо показана взаимосвязь этих двух сторон грам­матических явлений: «Связанность речи и ее осмысленность достигается тем, что в речи выражаются мысли не только о предметах, явлениях и их свойствах в отдельности, но и мысли об отношениях, в которых высту­пают соответствующие предметы, явления и их свойства в тех или других случаях» [77, 44].

24 Грамматическая категория может рассматриваться и в других аспектах (см., например, [80], где предпринимается попытка разграничения фор­мального и психологического аспектов грамматической категории) иногда как признак грамматической категории рассматривается единство грамма­тического значения и грамматической формы [17].

25 Эти признаки в той или иной форме отмечают в работах, посвященных проб­леме грамматического значения и грамматической категории. Правда, в них речь идет <

Предыдущая48495051525354555657585960616263Следующая

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: