Первый месяц в херакхан Вишва махадхам

Прошло несколько дней, и меня определили на проживание в мазанке на левом берегу, где уже находились несколько мужчин из Голландии, Италии и Америки. Пол и стены этого простейшего жилища были обмазаны глиной, смешанной с навозом, как это принято в Индии. Смесь глины и коровьего помета очень чистая, прохладная, приятная на ощупь, отпугивает мух и муравьев. Во время послеобеденного отдыха в хижине было очень жарко, потому что, она сильно прогревалась от низкой железной крыши. Часто приходилось выносить свою подстилку на открытый воздух и спать там в тени. Апрель и май в тех местах – самое жаркое и сухое время года, поэтому даже ночью трудно было спать из-за духоты. А просыпаться в четыре часа утра было для меня большим подвигом. Через несколько дней, прожитых на новом месте, я заметил, что утром встаю весь искусанный. За месяц с лишним я так и не узнал, что за насекомые так меня мучили.

Постепенно каждый день становился похожим на предыдущий. Какая-то тупость стала одолевать меня от недосыпания, тяжелой работы, невыносимой жары, постоянного чувства голода и прочих неудобств. Приходилось постоянно бороться с физической слабостью и болью в спине, заставляя себя следовать ашрамскому режиму. Больше недели я провел как в тумане, пока не начал, наконец, привыкать. В тот период я часто раздражался по пустякам и, вообще, не испытывал особого удовольствия от пребывания в ашраме. Но постепенно мое тело приспособилось к этим жестким условиям, я почувствовал прилив сил и вновь ощутил интерес к жизни и происходящим вокруг меня событиям.

 

ПРАНАМ

Я стал замечать, что всё в ашраме вертится вокруг Бабаджи. Если он выказывал недовольство, то все старались как можно быстрее устранить его замечание. Когда он делал выговор по какому-то поводу, то все сразу чувствовали свою вину и старались ему угодить. Что он сказал, как посмотрел, сколько дал прасада во время даршана и кому, кому улыбнулся, кого отчитал — эти события имели для всех громадное значение. В то время я еще не ощущал никакой своей особой связи с Бабаджи. На самом деле, я чувствовал себя в ашраме сторонним наблюдателем. Мне казалось странным, что в беседах между собой мы никогда не обсуждаем поведение Бабаджи и его взаимоотношения с нами, как будто люди боятся высказать вслух свое мнение о нем. Но зато мы часто вели разговоры на духовные темы, особенно о том, что связанно с индусской философией и культурой. Когда я пытался завести с другими ашрамитами разговор о Бабаджи, то часто получал примерно такой ответ: «То, что он делает, невозможно понять. Надо все принимать, но не оценивать. Он все делает на благо своих учеников и всего мира».

Через некоторое время я стал воспринимать Бабаджи как маленького деспота, манипулирующего нами, словно шахматист своими фигурами. Он играл с чувствами учеников, то приближая их к себе, то отшвыривая прочь, как тряпку. Он пробуждал добрые, теплые чувства, а потом втаптывал их в грязь. Он требовал немедленного подчинения любому своему приказу, но часто делал публичный выговор человеку, который изо всех сил старался выполнить такой приказ. Когда он наблюдал, как, выбиваясь из сил на пятидесятиградусной жаре, мы носим камни, то выражение его лица постоянно было недовольным. Во время даршана, когда каждый приходил к нему с подарком, простирался ниц в надежде услышать доброе слово, увидеть его улыбку, он иногда даже не смотрел на человека, вообще не обращал на него внимания. Лично ко мне он всегда относился нейтрально, не дружески, но и не холодно. Однако мне было обидно за тех, с кем он обращался пренебрежительно и неуважительно. Мне казалось, что даже когда он очень тепло приветствует кого-то, приглашает его сесть рядом с собой, дает ему изобилие прасада и оказывает всяческое внимание, то это тоже своеобразная неискренняя игра.

Все эти наблюдения и переживания вызывали во мне внутренний протест. Он особенно сильно ощущался во время даршана. Каждый день дважды приходилось делать пранам перед Бабаджи. Мне стало казаться все более и более неприемлемым ложиться на землю лицом вниз перед его ногами, прикасаясь к его стопам. Я воспринимал это как недвусмысленный жест унижения своего достоинства.

Однажды во время утреннего даршана мой внутренний протест достиг своей кульминации, и я решил более не унижать себя таким образом. Я принял твердое решение, что больше не буду совершать пранам перед Бабаджи и что, если это является обязательным условием пребывания в ашраме, то я готов уехать. Вообще-то мне уже не хотелось покидать Херакхан, ибо я подспудно сознавал, что какой-то внутренний процесс уже начался, но преодолеть свои эмоции не счел возможным. Приняв решение, я уже морально был готов к тому, что Бабаджи в ближайшем будущем выдворит меня. В этот же день, умываясь у реки после обеда, я оказался рядом с одним учеником, американцем, который три с лишним года жил в ашраме и был близок к Бабаджи. Лок Натх нам, новичкам, казался далеким и недоступным, и общался он с нами только в качестве заведующего общим порядком и карма-йогой.

Я робко обратился к нему за советом. Он меня выслушал и сказал следующее: «Многим людям очень трудно преодолеть чувство унижения, когда они делают пранам. Даже индусам это бывает трудно». Тогда я заявил, что принял решение больше пранам не делать. Он помолчал некоторое время и потом ответил так: «Бабаджи знает все твои мысли, а пранам — это возможность непосредственно с ним общаться. На вечернем даршане ты сделай пранам и оставь все, что наболело в твоем сердце, у его ног, а он сам решит — как лучше». Я сделал так, как советовал мне Лок Натх, и всю жизнь буду ему благодарен за этот совет.

Вечером после арати я, как обычно, вместе со всеми пришел на даршан. Но в этот раз для меня все было особенным, так как я знал, что совершаю необратимый шаг, последствия которого могут положить конец моему пребыванию в Херакхане. Когда подошла моя очередь, я отдал в руки Бабаджи свое приношение и сделал пранам. Лежа у его ног, я произнес в уме: «Бабаджи, я больше не хочу делать пранам. Освободи меня от этой ноши». Приняв от него прасад и не прочитав на его лице ни гнева, ни разочарования, я удалился, спустился по 108 ступенькам, перешел через речку и лег спать в своей хижине.

Проснувшись среди ночи, я услышал, что снаружи идет ливень и дует сильнейший ветер, который едва не сносит крышу нашего домика и свистит в нем самом. Такого сильного дождя мне в жизни не приходилось видеть. Когда наутро я встал, чтобы пойти умыться, то увидел, что та маленькая речушка, которая вчера мирно журчала между камней и была глубиной по щиколотку, стала диким, грязным потоком, который сносит все на своем пути. Взбесившаяся вода с большой скоростью несла огромные деревья и камни. Я сразу понял, что идти на арати и на даршан сегодня не придется, так как пересечь эту бушующую реку невозможно.

На нашем берегу, кроме нескольких хижин, пещеры и девяти храмов, находилась и кухня со всеми припасами. Гар Хари провел арати, мы спели бхаджаны и весь день бездельничали. Время от времени шел дождь. Когда подошло время обеда, я подумал про себя: «А чем питаются люди на той стороне, где находится главный храм и Бабаджи?» Но так и не узнал, что там творится. На следующее утро я встал рано и пошел на реку. Сила потока еще не уменьшилась, и я пошел спать. Весь день лежал, читал, думал, одновременно чувствуя нарастание какой-то непонятной тоски.

На третий день я опять встал рано утром и пошел на реку. Хотя поток уменьшился, но все же не настолько, чтобы можно было его перейти. Мне вдруг до боли в сердце захотелось быть на другом берегу с Бабаджи. Когда я вновь пришел к реке после арати, мой друг Гар Хари предложил попробовать прейти ее вброд. Я, не задумываясь, согласился. Взявшись за руки, мы пошли. Поток был очень сильным, и, когда вода поднялась выше пояса, нас начало сносить. Но мы уже были на середине реки, и поворачивать обратно было поздно. Падая, кувыркаясь, глотая грязную воду, мы каким-то чудом выбрались на противоположный берег, и я потом долго лежал на камнях, приходя в себя. Вместе с Гар Хари мы поднялись наверх. Преодолев 108 ступенек, я увидел Бабаджи, который стоял на верхней площадке и как будто ждал нас. Я сразу упал у его ног без малейшего внутреннего протеста и сделал пранам. От радости и удивительного чувства внутреннего облегчения слезы полились потоком. Наконец-то я нашел свое место, самое замечательное место, откуда началась моя новая жизнь, — у ног моего учителя.

За эти три дня разлуки с Бабаджи я понял, что испытываю такую удивительно сильную потребность находиться в его присутствии, какую задыхающийся человек испытывает в глотке воздуха. Я также за это время осознал наличие в себе огромной гордыни и самолюбия, которые не позволяли просить о помощи. И вот в моей жизни случилось чудо. Я понял, что пришел, наконец, домой.

На следующий я услышал, как по радио ведущий говорил в новостях о том, что за последние три месяца во всей Индии не было ни капли дождя, и что многие водоемы уже пересохли. Даже в соседней долине, в нескольких километрах от нас, дождя не было. Но в долине Гаутама Ганги, которая более похожа на ущелье, была сильнейшая буря. Всем сердцем я почувствовал: Бабаджи создал этот ливень, чтобы помочь мне преодолеть разделяющий нас барьер. В последствии Бабаджи много чудес делал для меня, помогая в трудные моменты жизни. Его любовь и забота не знают границ. Но именно после этого случая я понял, что хочу и могу ему довериться. Однако пока еще не знал, как это осуществить.

 

АШРАМСКИЙ БЫТ

В течение этого первого месяца в Херакхан Вишва Махадхам мне пришлось многому научиться. В ашраме было принято следовать правилам поведения, которые соответствовали индийским понятиям и традициям. Некоторые из них не совпадали с понятиями западных учеников о том, что является нужным и полезным для развития. Привыкший к высокому уровню независимости и самостоятельности, я, как и многие другие, чувствовал себя несколько ущемленным в этом отношении. В Индии тысячелетние традиции управляют до мельчайших деталей всеми аспектами светской и религиозной жизни. Исключение делается только для тех, кто достиг высочайшего уровня духовного развития. Западным ученикам приходилось быстро перестраиваться на индийский образ жизни. Бабаджи настаивал на строгом соблюдении всеми учениками правил поведения, принятых в местном обществе, чтобы не привлекать к себе излишнего внимания индусов и не шокировать их.

Я учился тому, какие участки используются для отправления естественных надобностей мужчин и женщин, как подмываться левой рукой из маленького котелка и что позволяется и не позволяется впоследствии этой левой рукой делать. Старшие ученики следили за этим, и я несколько раз получал выговор за то, что левой рукой давал приношение или принимал прасад из рук Бабаджи в левую руку. Левой рукой также не положено пользоваться в храме, а во время обеда левой рукой не притрагиваются к пище. К концу первой недели у меня появилось ощущение, что моя левая рука нечиста, даже если я ее тщательно мыл мылом.

Индусы, в основном, очень чистоплотные люди, они часто моются и стирают свое белье. Белую одежду очень трудно содержать чистой в таких примитивных условиях, а в Индии она имеет особый престиж. Один индус, когда я его расспрашивал об уровне жизни и зарплаты, сказал: «Я зарабатываю достаточно, чтобы одевать моего отца в белое». В ашраме было несколько мужчин-прачек, которые за копеечную плату стирали белье у реки. Они отбивали на камнях мокрую одежду, полоскали в чистой речной воде и сушили на солнце. Этот способ стирки очень хорош для легкой хлопковой ткани, из которой делается почти вся одежда в Индии. Но синтетика не выдерживает такого грубого обращения. Пришлось мне вскоре найти местного портного и заказать хлопковые рубашку и штаны. Он меня измерил, я выбрал ткань, и на следующий день все было готово. В этой одежде мне стало намного легче переносить жару, и я смог спокойно ее стирать.

Смотреть прямо в глаза человеку, особенно мужчине высшего ранга или касты, считается в Индии неприличным или провокационным. Так как я привык смотреть в глаза своему собеседнику, мне было трудно привыкнуть опускать или отводить в сторону глаза во время разговора. Многие западные ученики не понимали таких тонкостей, и индусы таких считали непочтительными или наглыми.

В Индии духовностью пронизана вся жизнь, любая работа и развлечение. Однажды я рано утром сидел в автобусе и ждал, пока он тронется в путь. Сперва водитель зажег благовоние, которое дымило потом весь день, помолился, и лишь после этого завел мотор и поехал. Все входящие в автобус одним привычным жестом обдавали себя дымком от благовония, принимая благословение на путешествие.

В Индии местные жители молятся и просят милости богов или своего гуру перед началом любого дела. Многие иностранцы высмеивают или просто не принимают эти обычаи. Чувствуя непочтительность или отсутствие понимания у чужаков, индусы часто холодно относятся к ним. Но иностранцев, которые искренне уважают местную культуру, в Индии принимают с радостью.

Западному человеку, которого индусы принимают, открывается их удивительная тонкость и детская чистота души. Хочу привести вам личный пример. Однажды я ехал автобусом из Ришикеша в Гонготри. Автобус был полон паломников, которые стремятся в это священное место, чтобы искупаться в истоках реки Ганга. Мы остановились на ночевку в маленьком горном селе. Все вышли из машины и разбрелись по деревне в поисках ночлега. Я, будучи единственным иностранцем, не знал, что делать, и остался со своей сумкой около автобуса. Вскоре вернулась одна женщина из числа пассажиров и сказала мне, что она договорилась снять комнату для своей семьи, и они специально заказали одно место для меня. Так я с этой индусской семьей провел ночь.

В храмах Индии и в местах паломничества нужно соблюдать множество правил поведения. Женщины и мужчины сидят раздельно, и им не положено обращать друг на друга внимание. При входе в храм все снимают обувь, моют ноги, руки, лицо и споласкивают рот. Подошва голой ноги не должна быть обращена к алтарю, к священным изображениям или к человеку. Поэтому все сидят так, чтобы ноги были под собой или прикрыты. Для женщин правила более строги, чем для мужчин. Западным ученикам и мне лично сидеть таким образом было трудно. Спустя непродолжительное время у меня начинала болеть спина и неметь ноги.

Во всех индусских храмах находятся предметы поклонения или скульптуры богов и богинь. В шиваитских храмах часто главным объектом поклонения является черный камень продолговатой формы (Шива Лингам), символизирующий мужское начало. Он стоит вертикально на пьедестальчике (Иони), который символизирует женское начало. Во время церемонии Шива Лингам поливается водой, молоком, топленым маслом, духами и украшается цветами. Ему подносят фрукты, сладости, огонь, благовония и поклоняются как самому богу Шиве. Поклоняются также изображениям богов и богинь, как живым личностям. Индусы верят, что эти божества принимают дары и пищу, приготовленные для них, и наслаждаются ими. Мне все это казалось смешными суевериями, которые не имеют никакого отношения к настоящему духовному развитию. Впоследствии я убедился, что глубоко ошибаюсь. Заблуждение рассеялось только тогда, когда я сам стал священнослужителем в одном из храмов в ашраме Бабаджи.

 

МОЙ МУНДАН

Бабаджи настаивал, чтобы все, приезжающие в ашрам на длительный срок, особенно иностранцы, совершали мундан, т. е. обривали голову. Сперва я не собирался этого делать, так как не считал чем-то важным для себя. Я не был особенно привязан к своим волосам, однако побаивался палящего южного солнца. Но после того, как Бабаджи помог мне преодолеть свое самолюбие при совершении пранама, я ощутил готовность сделать мундан. Эта процедура происходила на берегу реки. Один старик, которого называли Мундан-баба, брил голову всем, кто его об этом просил. Бабаджи поручил ему эту работу, и он ее выполнял. Было принято давать ему по пять или десять рупий.

Мы сели на корточки и он после молитвы стал брить мой череп. Этот первый мундан был для меня особенным, как будто еще одна часть прежней жизни уходила навсегда. Мундан-баба очень осторожно действовал своей ржавой опасной бритвой, но все-таки умудрился порезать меня несколько раз. После ряда мунданов кожа головы привыкала к этой процедуре, и тогда он мог проявить свое мастерство. В прежние времена Мундан-баба был личным цирюльником Бабаджи и брил его почти каждый день. Как говорят, однажды Бабаджи решил, что эта возня ему больше не нужна, после чего просто провел рукой по лицу, и его борода перестала расти. Он заставлял нас всех ходить к Мундан-бабе брить голову. В первые годы Бабаджи сам делал мундан своим близким ученикам.

Мундан — это один из ритуалов посвящения в индуизме. Когда учитель обривает голову своему ученику — это символизирует новый этап сближения и принятия ученика. Я ничего не знал об этом, когда принимал решение сделать мундан. Это произошло спонтанно, интуитивно. В то утро я пришел на даршан с окровавленной головой и сделал пранам. Как раз передо мной к Бабаджи подошла одна женщина и поднесла ему подарок в коробке, перевязанной веревкой. Бабаджи попросил Гауру Деви принести ему ножницы, открыл коробку и рассмотрел подарок. Когда подошла моя очередь, я сделал пранам, после чего поднялся на колени перед Бабаджи, а он взял меня за бороду, и ловко этими ножницами начал ее стричь с левой стороны. Потом сказал, чтобы я пошел к Мундан-бабе и сбрил остатки, что я и сделал после даршана.

Мне не часто приходилось общаться с Бабаджи словами, но всякое его действие сопровождалось внутренним озарением или пониманием. Когда он начал стричь мою бороду, в уме всплыло воспоминание о монастыре где-то в Европе в XIV веке, где меня постригали в монашеский сан. Я понял, что уже много жизней нахожусь на пути к Истине, и что Бабаджи специально разыграл сцену со стрижкой, чтобы напомнить мне об этом. Я увидел бесконечную дорогу, по которой шагаю из жизни в жизнь, и которая кончается у ног моего учителя.

У реки Мундан-баба добрил мою бороду, и я ощутил удивительную радость, переходящую в эйфорию. Я понял, что этим незначительным для постороннего взгляда действием с ножницами, Бабаджи меня принял и посвятил в ученики. Отныне я больше не чувствовал себя чужим или посторонним, а мое отношение к пребыванию в ашраме радикально изменилось.

Мундан очень сильно влияет на внешность. Для женщины волосы являются одной из главных составляющих ее сексуальной привлекательности. Лишаясь своих волос, многие женщины и некоторые мужчины ощущали потерю своей сексуальности. Для безбрачной жизни в ашраме, направленной исключительно на духовное развитие, это было положительным фактором. Я заметил, что при общении с бритоголовыми женщинами у меня отсутствовало обычное половое различение. Я стал видеть в них просто людей, а не самок.

К тому же уход за волосами отнимает много времени, а бритая голова ухода не требует. В примитивных условиях это очень важно с точки зрения гигиены.

По словам Бабаджи, мундан избавляет от многих болезней. Мне кажется, что есть прямая связь между волосами, эго и сексуальностью. Когда человек не занимается своей внешностью и не думает о своей сексуальной роли, то множество психосоматических заболеваний, которые связанны с низкой самооценкой и потребностью быть желанной(ым) для кого-то, просто не возникают. Возможно, волосы имеют связь с тонкими телами, и их отсутствие помогает установить правильный поток энергии от мозга к астральному телу и выше — к каузальному телу.

В индийской традиции женщины почти никогда не бреют голову, и Бабаджи не настаивал, чтобы они делали мундан. Это было обязательным только для мужчин и женщин из западных стран, которые, как правило, находятся в зависимости от беспорядочных сексуальных энергий и поэтому легко возбуждаются. Индийские женщины, наоборот, отличаются исключительной чистотой, скромностью, застенчивостью и высокой нравственностью.

Ашрамский быт был организован таким образом, чтобы не отвлекаться от основной цели — духовного роста. Но Бабаджи не отвергал секса и не относился к нему излишне строго. Было много случаев, когда Бабаджи сводил вместе мужчин и женщин, выполняя свадебные обряды, чтобы разрешить некоторые их сексуальные и личностные проблемы. Однажды он женил Хар Говинда сразу на двух женщинах. Он иногда помогал дамам, которые, влюбившись в него, попадали под сильное влияние сексуальных фантазий, освободится от них. А в основном мы жили без лишних возбудителей, и для меня это было отдыхом души. Я раньше не замечал, в какой степени наш западный образ жизни, рекламы, журналы, телевиденье и т. д. держат ум в постоянном сексуальном напряжении.

 

 

Глава 7

ОТДАЧА СЕБЯ

После отдачи себя своему учителю духовный путь только начинается. Много лет и, наверное, много жизней было потрачено мною на подготовку к этому шагу. Отдача себя — самое таинственное, самое значительное событие на пути к освобождению. Самость перерождается путем отдачи себя, чтобы выйти на свет Истины, подобно тому, как ребенок проходит через родовой канал, чтобы выйти на свет божий. Самоотдача — это сокровенный проход в мир духа. Способность к самоотдаче отличает человека, который дойдет до конца, от того, кто будет вечно путаться в собственных заблуждениях и умозаключениях. И только совершив отдачу своего самоуправления путем отказа от личных желаний и намерений, сможет человек стать настоящим учеником.

Отдача себя своему Гуру, отдача своего самоуправления в руки Бабаджи стала исключительно важным и сложным вопросом для меня. Было много сомнений. Чтобы убедится в целесообразности этого шага, мне нужно было объективно рассмотреть свое положение:

- Не становлюсь ли я жертвой в руках шарлатана, который умеет манипулировать психикой доверчивых людей?

- Могу ли я довериться этому учителю так глубоко, что предоставлю ему полное право распоряжаться всей своей дальнейшей жизнью?

- Как и по каким критериям, я могу проверить его?

- Как убедиться в его божественных свойствах, в том, что он способен довести меня до цели?

- В чем заключается отдача себя?

Эти вопросы мучили меня недели две, и я не находил на них ответов. Вскоре все они слились в один навязчивый вопрос: «Кто ты, Бабаджи? Бог ты, или человек, или просветленный, или просто какой-то садху?»

Мне необходимо было разобраться в этом, понять, кто же он на самом деле. Каждый день во время даршана я пристально смотрел на Бабаджи, изучал каждое его движение, запоминал каждое слово, но не замечал ничего, что могло бы навести на ответ. Бабаджи становился для меня все более загадочным, неуловимым, и, одновременно, притягательным.

Постепенно я стал чувствовать сердцем то, что не удавалось увидеть глазами. Какой-то комок в душе начал растворяться, и что-то прояснилось в голове. Однажды во время даршана, припав к ногам Бабаджи, я оставил свой вопрос: «Кто ты? Дай мне знать, чтобы я мог преодолеть свое недоверие». Приняв прасад, я сел, как обычно, на свое место, чтобы петь бхаджаны, и такая душевная боль вдруг охватила меня в этот момент, что я разревелся.

Настолько болезненными и тяжкими были мои переживания, что я рыдал горькими слезами всю ночь и только под утро стал приходить в себя. Впервые в жизни я увидел себя таким, каким был в действительности: чистым, светлым, как ребенок, бесконечно мудрым. Но этот истинный «Я» почему-то оказался надежно погребен под толстым слоем всякого мусора, под маской моей искусственной личности. Это светлое существо, лишенное голоса и возможности проявить свои чудесные свойства, было почти в самом начале жизни пленено моим ложным «я». Стало понятно, что именно этот ребенок и является настоящей моей сущностью, и что по стечению обстоятельств ему пришлось уступить свое законное место другому, фальшивому и неискреннему.

Мне было больно и стыдно за то, что я стал таким, за то, что могло и должно было осуществиться, но так и не сбылось. Я увидел, что всю свою сознательную жизнь скрывался за ложным фасадом удачливого счастливчика. Была создана искусственная личность, видимость взрослого человека, интеллигентного, ответственного и успешного. Как тяжело было осознать, что жизнь прошла в притворстве и обмане. Как много лжи накопилось за эти годы, как много времени и усилий было потрачено на то, чтобы подавить свою истинную сущность и стать тем, кем не являюсь на самом деле. Я осознал также, что в глубине души всегда презирал того, кого разыгрывал. Но самым обидным было понимание, что, проведя почти всю жизнь якобы в поисках чего-то духовного, я при этом причинил очень много вреда и боли как себе, так и другим. Ах, если бы знать с самого начала, что искать нужно только самого себя и что только это может быть целью поисков, то, возможно, и не было бы потеряно так много времени, и не было бы совершено столько мучительных ошибок. Много раз я читал и слышал: «Найди себя» и «Войди внутрь себя», — но до сих пор не понимал смысла этих слов. Теперь же пришло знание, что это правда. Осталось решить, что же делать, чтобы проявить свою истинную природу и начать ЖИТЬ!

Та личность, которую я всю жизнь принимал за свою истинную, была, на самом деле, выстроена искусственно для того, чтобы, с одной стороны, регулярно получать жизненные блага: заботу, одобрение, любовь, и, с другой стороны, избегать неприятностей: осуждения, неприязни, наказаний. Ребенок чувствует родительскую любовь и свою защищенность только тогда, когда родители полностью принимают его самого и все его потребности, а также понимают и принимают естественные стадии развития, которые он должен пройти. Но мои родители тоже были жертвами всеобщей системы уравниловки и конформизма. Они хотели иметь такого ребенка, который им бы нравился, и прилагали все усилия, чтобы сделать меня таковым. Все детские годы прошли в борьбе за право быть самим собой и получать то, что мне действительно нужно было для развития. Я воевал против родительского непонимания, непринятия, бесчувственности и насилия над собой. В конце концов, я сдался в этой неравной борьбе, постепенно теряя себя истинного, свои естественные чувства и уникальность. Забыв о своем божественном происхождении, я стал учиться подражать и подстраиваться.

Ребенок, вынужденный приспосабливаться к внешним требованиям и условиям, чтобы получить защиту и признание, формирует фальшивую личность, приемлемую для родителей (а в дальнейшем — для общества), и, тем самым, отказывается от развития личности настоящей. Преобладающая у основной массы людей поверхностная и мнимая личность, лишена всех естественных внутренних переживаний, так как она развивалась, подстраиваясь под ожидаемые внешние реакции, и, соответственно, эти реакции в ней закреплялись. То есть, ребенок на родительском примере учится, какие эмоции положено проявлять и при каких обстоятельствах, и впоследствии выражает их, как будто они являются его естественными чувствами.

Как и большинство людей, я всю жизнь страдал от душевной пустоты, так как подсознательную ощущал ненатуральность, искусственность своего внутреннего мира. Ни общение с близкими людьми, ни экстремальные приключения, ни пиковые эмоции, не помогали избавиться от сознания своего одиночества, отчужденности, бесчувственности. В юности казалось, что вот-вот, за следующим поворотом, начнется настоящая жизнь. Но она все не начиналась, и к тридцати шести годам я уже был уверен, что ее остаток, как и первую половину, проживу впустую и пустым.

В ту ночь, проливая слезы, я многое понял о себе, о своей изуродованной и никчемной прошлой жизни. Также я понял, что теперь для меня наступил рассвет жизни новой. Этот маленький беспомощный ребенок, который был моим истинным «Я», требовал заботы, защиты и возможности проявить себя. Всю картину в тот момент я еще не видел, но уже твердо знал, что далее сосуществовать со взрослым узурпатором в себе невозможно. Следующим утром на даршан пришел уже не прежний зрелый, недоверчивый, самолюбивый мужчина, а маленький ребенок, который молил о помощи. Чистейшее сердце этого ребенка видело и знало, что Бабаджи — воплощение любви и что ему можно довериться полностью и навсегда. Ребенку, который возродился в ту ночь, было легко понять, что Бабаджи так же необходим ему, как глоток воды необходим путнику, умирающему в пустыне от жажды.

Отдача себя была удивительным и неожиданным переворотом и самым важным моментом моей жизни. Прежний взрослый «я» никогда не смог бы довериться и отдаться, но этот маленький мальчик увидел, познал и доверился. Бабаджи погладил меня по голове, и слезы полились снова. Но это были уже не горькие слезы обиды и одиночества, а слезы радости. Это был уже не тот искусственный взрослый «я», который, мучительно колеблясь, собирался отдать свое самоуправление, а ребенок, который после многих лет заключения, наконец-то, вышел на свет и вернулся домой.

Как долго, сколько жизней мое истинное «Я» находилась в плену, лишенное голоса, не могу сказать. Знаю только, что с этого момента началась моя настоящая жизнь, а ложная взрослая личность стала таять, как туман на жарком солнце. Она оказалась лишней, и мне теперь нужно было перестраиваться, чтобы сделать истинное «Я» устойчивым. Для этого необходима была помощь Бабаджи. «Я пришел, чтобы дать свободу», — сказал Бабаджи и сдержал свое слово. Я стал ребенком у материнской груди. Эта мать принимала меня без каких-либо условий, заботилась обо мне и радовалась моим успехам.

Всю дальнейшую жизнь после отдачи себя я называю своей духовной жизнью. Все, что было до того, я называю своей позерской жизнью. Та выдуманная личность, которая позирует перед людьми, нереальна, она — лишь проекция страха и не может иметь своей собственной духовности. Духовная практика — это усилие, которое прилагается, чтобы уничтожить, растворить мнимую личность и, взамен ее, проявить того, кем мы являемся изначально: вечного духа, вечное бытие. Конечно, дух не нуждается в том, чтобы стать чем-то или кем-то, ибо он всегда был, есть и будет тем, кто он есть. Но ум и воля нуждались в преобразовании под руководством Бабаджи, и это стало моим главным стремлением, моей единственной духовной практикой. Говорят, что к освобождению ведет много путей, но человек не в силах самостоятельно найти действенный способ уничтожения своего ложного «я», ибо полностью отождествлен с ним. Сперва необходимо отделиться от него, стать независимым, а со временем, набравшись сил и опыта, можно его покорить и заставить служить высшей цели. Желание отдаться привело меня к ногам Бабаджи, и он дал мне все, чтобы одержать победу над ложным «я», стать тем, кто я есть изначально.

Отдача себя не является разовым действием, совершаемым в момент глубочайшего прозрения или духовного вдохновения. Отдача себя — это постоянное преодоление своих личных желаний и нежеланий, всех своих привычек, взглядов и убеждений. Фальшивая личность — носитель психических и душевных заболеваний, всех пороков, в ней причина войн, бесчеловечности и насилия. Ее всеми силами надо укрощать, подвергать непрерывной и скрупулезной проверке и относиться к ней с крайним недоверием. Очень легко поддаться слабости и вернуться обратно к прежнему состоянию. Поэтому необходимо жестко, упорно и беспощадно искоренять и уничтожать эту тягу.

Чтобы стать устойчивым навыком, а не просто пиковым опытом или временным состоянием, духовное развитие должно пройти те же стадии, что и любой другой процесс обучения. Однократный опыт, каким бы он ни был глубоким и значительным, не достаточен для свершения полного переворота в жизни человека. Необходимы время, практика и поддержка для того, чтобы это состояние стало устойчивым. Таким был мой путь с Бабаджи. Следующие несколько лет жизни были посвящены тому, чтобы вырастить и укрепить свою новую систему самоуправления. В этом рассказе вы сможете проследить весь путь моего развития: как самокритика была преобразована в принятие себя; как суета была преобразована во внутреннее спокойствие; как безоговорочное доверие к Бабаджи вернуло мне мое собственное сердце и освободило меня от тирании мнимого «я».

Самостоятельно вести эту борьбу до полной победы никому, вероятно, не удается, но с образом любимого учителя в сердце, его милостью победа не только возможна, но и гарантирована. Исцеляющая сила любви Бабаджи со временем растворила страх и заставила мою мнимую личность подчиниться сердцу. Это была милость Божья, которая рассеяла все сомнения и невежество, раскрыла новый мир. Это была радость, которая питала и питает новую жизнь. И это истинное знание, которое с тех пор управляет мною. Я снова напомню слова Рамана Махарши: «Просветление наступает, когда условия, препятствующие этому, исчезают». Когда человек познал, что искусственная личность, которую он привык считать собой, на самом деле нереальна, что его знания и переживания — это лишь проекция внешних условий протекания жизни, и когда он подчинил эту личность своему сердцу, он становится готовым к просветлению.

Путь с Учителем — это нелегкий путь, требующий огромных усилий и упорства, постоянного преодоления себя, своих страхов. Это путь, на котором приходится пересмотреть и изменить практически все жизненные устои и привычки. Чтобы достичь конечного результата на этом пути, требуется беспощадное отношение ко всем своим слабостям. Ни одна сфера человеческой деятельности не требует такого самопожертвования, такого отрешения от привязанностей, как духовная жизнь. Но на этом пути не помогут самоунижение или слепая вера, ибо Божественные качества не могут проявляться и развиваться в слабом и легко управляемом человеке. Духовный путь отвергает слабых, ленивых и малодушных. Это светлый путь, который ставит дух выше разума, знанием покоряет слабость и любовью уничтожает страх. Темнота не держит никого, но мало кто искренне желает пребывать в свете Истины.

Личность нереализованного человека имеет неустойчивое и обусловленное мировоззрение. Рычаги управления такой личностью находятся в обществе. Пока человек позволяет управлять собой при помощи общественного мнения и религиозных устоев, ему не доступен реальный мир нетленного духа, всемогущего и всезнающего. Духовная жизнь начинается только тогда, когда личность, отдавшись и подчинившись своему гуру, отвергает раз и навсегда зависимость от внешнего управления.

Людям очень трудно побороть привычку быть управляемыми извне, так как она является многолетней, укоренившейся с раннего детства. Она дает иллюзию безопасности, личной значимости. Отказавшись же от этой привычки, человек тем самым отказывается и от всех общественных ценностей и устоев. Принимая все указания своего учителя как дар, он больше не выдвигает условий и не требует чего-либо лично для себя. Настоящая духовная жизнь — это повесть о том, как человек, которым управлял страх, стал человеком, которым управляет сердце — источник сострадания. Но если кто-то думает, что путем таких практик, как медитация, асаны, обряды, посты, молитвы, паломничества и т. п., достигается духовное совершенство, то он обманывает себя. Эти действия эффективны только в качестве предварительной настройки, более похожей на разминку перед спортивным состязанием, и их необходимость отпадает в момент отдачи себя. Многие так называемые духовные практики на самом деле поддерживают ощущение мнимого превосходства ума, знания и умения, лишь укрепляя эго. Сердце каждого человека окутано мраком иллюзии, созданной фальшивой личностью, и только то усилие, которое направленно на рассеяние этого мрака, является духовной практикой.

 

КОМУ НЕЧЕГО ТЕРЯТЬ

Отдача себя также неестественна для ложного «я», как дыхание воздухом для рыбы. Только отчаявшийся человек пойдет на этот шаг, зная, что ему уже больше нечего терять. Я часто рассказываю одну притчу о переживаниях ученика в процессе отдачи своего самоуправления.

На палубе корабля посреди бескрайнего океана стоял человек. Он наслаждался приятным ветерком, ярким солнцем и водным простором. Он думал об одной прел<

⇐ Предыдущая1234Следующая ⇒

Поделиться: