Я заметил, что Генри всё ещё говорил.

И что это великое чудовище неукротимо,
у тебя ещё будет случай узнать.

– Герман Мелвилл, "Моби Дик" –

Зовите меня Ахаб.

Хотя, по правде говоря, я больше Ахаб, чем сам Ахаб. Я – реальность, лежащая в его основе; я – факт, на котором основан вымысел. Капитан Ахаб это буквальное сходство с одной реальной вещью, её отображение. И эта реальная вещь – я.

Можно было бы ожидать, что полки наших библиотек будут изобиловать рассказами о храбрых мужчинах и женщинах, посвятивших свои жизни самоотверженному поиску истины, но, фактически, такие истории настолько редки, что мы можем не распознать их, когда они появляются. "Моби Дик" Германа Мелвилла это книга не о китобоях, не о безумии или мести, это книга только об одном: О поиске истины, истины любой ценой. Капитан Ахаб это не просто литературный персонаж, это фундаментальный, хотя и неизвестный, человеческий архетип.

Весь мир это сцена, все люди здесь – просто актёры, и Капитан Ахаб это последняя роль – роль, которая делает нас свободными. Если кто-то желает пробудиться из состояния сна двойственности в реальность своего бытия, он должен оставить свой теперешний персонаж и вступить в роль Ахаба, он должен стать Ахабом. Ахаб одержим мономанией – он полностью сфокусирован на одной вещи, исключая всё остальное – это и есть путь к выходу из сна.

Единственный путь.

2. Калифорнийский Сон*.

------
* dream – в английском языке это слово означает "сон" и "мечта"
------

Духовный мастер абсурден, как и всё остальное. Он является Функцией, служащей Просветлению или Пробуждению существ от настоящего состояния, что абсурдно и глупо даже начинать. Занятия Духовного Мастера также абсурдны, как и любые другие. Поэтому, это требует Чувства Юмора, или Просветлённой точки зрения.

Ненавижу Лос-Анджелес.

Именно так: я ненавижу Лос-Анджелес, и Лос-Анджелес ненавидит меня.

Уж не знаю, почему Лос-Анджелес и я ненавидим друг друга, но, должен признаться, меня это несколько смущает. Для меня ЛА это зона, где нет потока, где всё не происходит гладко и легко, как я привык. Возможно, я ненавижу саму зону, но, по-моему, отсутствие потока играет здесь главную роль.

Обычно я стараюсь держаться подальше от ЛА, но это не так-то просто, когда прилетаешь в лос-анджелесский аэропорт. Генри встречал меня и Кристину в аэропорту. Несколько лет назад он останавливался у нас в доме в Айове, и когда узнал, что я прилетаю, он с энтузиазмом вызвался нас встретить. И вот, мы в Лос-Анджелесе, и у меня тяжёлое чувство "отеля Калифорния", всегда посещающее меня здесь, что приехав сюда, я никогда отсюда не выберусь.

Кристина – что-то вроде моего персонального ассистента. Пару лет назад Сонайа стала посылать со мной кого-нибудь, куда бы я ни поехал, чтобы за мной присматривать. Я всегда противился этому, но Сонайа ничего не желала слышать, и вот, я на крючке. Дополнительные расходы на ассистента в путешествии это небольшая цена, чтобы избежать контакта с клерками в гостиницах, аэропортах и проч. Кристина, вероятно, экономит больше денег, чем обходится её содержание. Теперь, обычно, когда я путешествую – несколько раз в году – я звоню Сонайе и спрашиваю, есть ли кто-нибудь, кто хотел бы поехать со мной. Несколько раз это была Кристина. Она немного застенчива и молчалива, одевается очень консервативно в серо-чёрные тона, но ест клерков на завтрак, и у нас никогда не было заминок. Она помогает мне, обеспечивая защитный слой между мной и миром, в котором я уже не очень хорошо ориентируюсь. Думаю, она очень религиозна и у неё нет чувства юмора – игривость в ней начисто отсутствует. Полагаю, она думает обо мне, как о приятном идиоте, но я не уверен насчёт приятного.

Вот Генри – очень приятный человек. Очень открытый и разговорчивый. Бесшабашный. Если у него на уме дисфункция полового члена, то именно это вам предстоит услышать. В данный момент у него на уме не было дисфункции полового члена, но то, что было у него на уме, делало дисфункцию полового члена темой более привлекательной. Во время всего пути он оживлённо рассказывал о новой духовности, которую он изобретал со своими калифорнийскими друзьями, о полностью интегрированном духовном образе жизни, который позволяет им жить этими убеждениями 24 часа в сутки и 7 дней в неделю, как он говорил. Полностью интегрированный духовный образ жизни – так он всё время это называл.

ПИДОЖ – так, наверно, произносится акроним.

И вновь я потрясён непроницаемостью крепостных стен, которые эго воздвигает вокруг себя. Я вспоминаю Генри как серьёзного, внимательного и вдумчивого человека. Не думаю, чтобы мне казалось, что он реально сможет приняться за дело и пробудиться в этой жизни, но помнится, он старался достичь некоего уровня честности с самим собой, и мог попытаться вырваться из лап эго. Теперь же, слушая его рассказы о новой интегрированной духовности во время этой нескончаемой поездки по Лос-Анджелесу, мне грустно было видеть, как он выкрутился из своей честности и, потворствуя себе, теперь уютно кутался в предохраняющий эго плащ духовного гедонизма.

Ну, ладно.

Я стараюсь не говорить о том, что ненавижу Калифорнию. Слушая Генри, я старался думать о чём-нибудь, что мне нравится в Калифорнии, чтобы не сталкиваться с этим малозначительным фактом, но это было выше моих сил. Я ненавижу Калифорнию. Возможно, в Калифорнии есть много разных мест, и некоторые из них, вероятно, мне понравились бы, но, думаю, это просто попытка отрицать то, о чём я должен сказать прямо и жить с этим: я ненавижу Калифорнию. Не знаю, почему я ненавижу Калифорнию, но если задуматься, я бы сказал, что это каким-то образом связано с калифорнийцами.

– В нашей жизни не осталось ничего, что не было бы основано на духовности, – воодушевлённо сообщал мне Генри. – Мы перестроили наши жизни во всех областях. Мы минимизировали производимые нами отходы и увеличили использование восполняемых ресурсов. Мы экспериментируем с различными видами альтернативного топлива и источников энергии, и некоторые из нас используют гидро…

И так далее. Эта поездка продолжалась целую вечность, и всю дорогу даже не на что было взглянуть. Генри всё рассказывал о новой парадигме, создаваемой им и его друзьями, а Кристина была тихо погружена в вязание. Я не мог пожаловаться на качество поездки в Мерседесе последней модели, что тоже меня раздражало. Мне стало интересно, а как роскошный седан за восемьдесят тысяч долларов вписывается в их новый духовный образ жизни, но боюсь, если я спросил бы, то он бы ответил.

Когда я использую слова любовь и ненависть, я скорее имею в виду притягивание и отталкивание в энергетическом смысле. Местá, где нет потока, и люди, ограниченные эго, отталкивают меня, а также местá, пропитанные человеческой жадностью и суетой. Ну, а что не отталкивает, то либо нейтрально, либо притягивает. Это верно для каждого человека, но большинство просто это игнорируют. Это намного тоньше, чем любовь и ненависть – это на уровне энергии, а когда твоя энергия искажается, искажаешься ты. Лос-Анджелес искажает меня. Калифорния искажает меня. Эти особенности не относится ко мне как существу, реализовавшему истину, но как к существу, непривязанному к эго – более обыкновенное и доступное состояние. В этой книге я попытаюсь глубже осветить разницу между этими двумя состояниями, и слегка подтолкнуть читателей от первого ко второму.

Я заметил, что Генри всё ещё говорил.

– Мы все носим зелёные портфели. Это означает…

– Генри, – перебил я.

– …что мы вкладываем деньги…

– Генри.

– … только в те компании, которые…

– Генри!

– Да?

– Заткнись, прошу тебя. Хватит болтать. Серьёзно. Ты меня убиваешь.

– Конечно, нет проблем. Да, вы, наверное, уже весь день в пути. Я должен просто заткнуться и дать вашему духу восстановиться. В доме есть горячая ванна и бассейн, и мы не пользуемся опасными химическими препаратами….

И пошло и поехало. Мне показалось, что мой мозг стал разбухать в черепной коробке, пока, наконец, давление стало настолько невыносимым, что он взорвался, покрывая салон машины и моих спутников кровавым липким клубничным вареньем. Или желе? Не могу вспомнить.

***

Поскольку среди всего прочего я пытаюсь в этих книгах выставить для обозрения пробуждённое состояние, должен упомянуть об одной из самых своеобразных его черт – мне нечего делать. У меня не осталось никаких проблем, и я просто не могу их выдумать. Я могу написать эту книгу, и может быть, немного пообщаться на эту тему, но факт остаётся фактом: мне нечего делать. Мне нравится жить, но мне совершенно нечем себя занять на протяжении жизни. Мне нравится сидеть и быть, мне нравится оценивать творческие свершения людей, особенно когда они содержат попытки прояснить свою ситуацию, но оценка это довольно скучное времяпрепровождение. Я не жалуюсь, просто выражаю нечто касающееся этого состояния, о котором большинство людей, возможно, ничего не знают. Я удовлетворён, и моя удовлетворённость неизмерима. У меня нет структуры, в которой что-то одно было бы лучше, чем что-то другое, поэтому всё, что я делаю, не имеет особенного значения. У меня нет амбиций, мне некуда идти, я не хочу никем быть или становиться. Мне не нужно отвлекать себя от чего-то, или убеждать себя в чём-то. Я не думаю, что что-то не так, как должно быть, и меня не интересует, что думают обо мне другие. Я ничему не следую, кроме моего собственного комфорта или дискомфорта. Мне это не слишком надоедает, и я не расстраиваюсь из-за этого, и, вероятно, это звучит более странно, чем есть на самом деле.

***

Вонючая свинья Генри силой затащил меня к своему другу на званый обед. Там были пять или шесть пар, включая Кристину и меня, которые парой не были. Это был просторный дом в испанском стиле, окружённым другими такими же, выходящими на долину, поросшую грязью и кустарником, и, если повернуть телескоп на балконе почти до конца влево, говорят, можно разглядеть мерцание океана.

Во времена моей молодости званые обеды на западном побережье были делом довольно формальным. К семи все собирались, часок выпивали, в восемь садились за стол, к девяти заканчивали, и продолжали выпивать часов до двух. Этот был не такой. Менее формальный, менее натянутый, больше похожий на пикник в доме. Кто-то приходил и уходил. Появлялись и исчезали дети с сиделками или нянями, то и дело влетал подросток, спрашивал родителей о ключах от машины или о карманных деньгах, и улетал прочь. Заходил сосед, чтобы обсудить парковку возле дома. Люди болтали в четырёх или пяти различных местах, включая подъезд к дому, балкон и кухню. Гостей никто не представлял, расторопный молодой джентльмен не принимал одежду и заказы на напитки, очаровательная хозяйка не скользила плавно меж гостей, никто не курил, не носил вечерних платьев или галстуков, не было коктейлей – в основном вино и немного пива, не звучала приятная камерная музыка, не горели свечи, так как дом был залит солнечным светом.

Генри отвёл меня в сторону и продолжил вколачивать в меня подробности Операции ПИДОЖ. Все эти люди, с которыми мы обедаем, сказал он мне, принимают в этом участие. Они вместе что-то создают и открывают. И этот обед – пример такого сотрудничества.

– Иногда мы собираемся, чтобы обсудить только одну тему, – доложил он. – Вы так когда-нибудь делали? Обычно это касается общественных обязанностей. Иногда обсуждаем какую-нибудь книгу. Нас очень много, не только те, кого вы здесь видите. И становится всё больше. Мы создаём совершенно новую парадигму.

Ну, это уж слишком.

– Не могу понять, о какой такой новой парадигме ты мне толкуешь, – сказал я. – Я вижу здесь парадигму отрицания и мелкого эгоистического интереса, как и везде. Возможно, вы по-другому её закручиваете, но это та же самая структура жизни, в которой живёт практически каждый. Может, я чего-то не вижу? Вы похожи на совершенно обычных людей, живущих в квартале от главной улицы, занимающихся само-удовлетворением и создающих кучу проблем, чтобы делать вид, что это не так. Как это отличается от того, чем занимаются все остальные?

Генри остался невозмутим.

– Думаете, нам следует рассмотреть менее эгоцентричный подход? – спросил он, потирая подбородок с умным видом. – Да, я об этом думал. Мы слишком мало участвуем в благотворительных проектах. Мы добровольно состоим во многих организациях. Мы очень добросовестно относимся к окружающей среде, разумеется. Полагаю, мы могли бы больше жертвовать, если вы думаете…

– Я ничего не думаю, Генри, – перебил я. – Ты говоришь о новой парадигме. Я просто говорю, что я её не вижу.

***

С одной стороны эти люди, Генри и его друзья, очевидно очень приятные, очень успешные американцы, воплощающие американскую мечту о свободе и изобилии. С другой стороны, я не могу не видеть в них эгоцентричных, важных, самодовольных засранцев – другими словами, юнцов. Но они совсем не юнцы, или, по крайней мере, не совсем юнцы. Ни больше, ни меньше, чем на любом другом званом обеде. Это ещё один знак, что моё хорошее настроение улетучивается. Как могут зрелые, умные люди так бездарно проживать жизнь? И если это так, какое мне до этого дело?

На самом деле происходит только одна игра в жизни, и эти люди искусно направляют свои ментальные и эмоциональные силы таким образом, чтобы убедить себя, что они в самой её гуще, тогда как в действительности они стоят в очереди в буфет. Американская мечта о свободе и изобилии это лишь детское представление об истинных свободе и изобилии, и служит только для того, чтобы убедить людей, которые не двигались с места, в том, что они уже прибыли.

Для пробуждённого ума непробуждённый может служить источником частых расстройств. Расстояние между сном и пробуждением настолько бесконечно мало, что порой трудно вспомнить, что между ними вселенная. Пословицы дзен о мгновенном просветлении вдруг кажутся вероятными, словно некое правильное действие – удар палки, острое логическое противоречие, опрокинутая чаша – может выбросить человека в полную осознанность. Непробуждённый ум видит огромный барьер – пресловутые врата – между собой и пробуждённым умом. Пробуждённый же ум с абсолютной ясностью видит, что никаких врат нет. Отсюда частое расстройство. В пробуждённом состоянии нет ничего странного – странны непробуждённые люди. Они ходят и говорят во сне, некоторые заявляют о своём глубоком обязательстве пробудиться, делая всё возможное, чтобы продолжать спать. Вам когда-нибудь приходилось видеть лунатика, который с открытыми глазами выполняет какую-то работу, и даже говорит? Довольно жуткое зрелище. А теперь представьте, что весь мир такой. Жуткий и одинокий, но более того, сомнительный. Ему не хватает правдоподобия. В него нельзя поверить. Даже на уровне консенсусной реальности трудно принять, что эти люди на самом деле спят. До какой-то степени я способен взаимодействовать с лунатиками, но они говорят из мира сновидений, которого я не понимаю и уже практически не помню. Они могут говорить, что хотят пробудиться, но быстро становится ясно, что у них сложилось какое-то сонное представление о том, что значит пробудиться, которое может включать в себя что угодно, пока это не мешает их дрёме. Злая собака, охраняющая эго, неусыпно бдит, да к тому же кусается. Говорят, что лунатики приходят в ярость, если их пытаются разбудить – весьма удачная параллель.

***

Я заметил, что Кристина смотрит на меня. Я понял, что значит её взгляд, но не понял, почему она так смотрит. Она хотела знать, хочу ли я, чтобы она сделала то, что обычно делает – защитить меня от грязных поползновений. Она хотела знать, хочу ли я, чтобы она увела меня отсюда. Значит, я должен остановиться и подумать, потому что я не заметил здесь ничего, от чего меня нужно было бы защищать, кроме духовных банальностей, что не должно было дать Кристине повода так глядеть на меня.

Вот умные, успешные люди. Возможно, я плохо это описываю, но у Генри в одном носу больше ума, чем во всей моей голове. Когда-то и я был умным, как я помню, в какой-то прошлой жизни, о чём я, наверное, прочитал где-то – такую я чувствую с этим связь. Если у меня и было что-то от ума, то теперь – нету. Я стал слабоумным. Я не вижу дальше поверхности вещей. По натуре я не подозрителен, потому что единственная вещь, которая заслуживает недоверия во вселенной это эго, и я стараюсь держаться от него подальше.

Но сейчас Кристина смотрела на меня, и после нескольких секунд размышления я понял, почему. Генри специально меня сюда привёз. Вот что здесь происходит: я – гвоздь сегодняшней программы. Генри поставил меня в такую ситуацию, зная, что в какой-то момент я не сдержусь и начну говорить, что для меня, как известно, означает пуститься в длинную речь, выступление. Теперь для меня это стало очевидным. Я потешался над своей доверчивостью. С другой стороны, с некоторых пор у меня нет возможности много выступать, так какого чёрта – увидим, что будет. Я жестом дал понять Кристине, что всё в порядке.

***