 |
Сильнодействующие средства 5 глава
|
|
|
|
– После подъема эсминец собираются транспортировать в бухту Видяево. Это Баренцево море. До Норвегии, скажем так, рукой подать...
Нельсон махнул рукой:
– Слушай, Чайка, – на хрена нам эти детали? Наше дело маленькое. Фонить нам потом всяко придется, служба не мед. Ну и успокоимся на этом.
– Подыхать – так хочется хотя бы знать, за что, – отреагировала Чайка. – Я еще надеюсь детей нарожать.
Посейдон мысленно согласился с ней. Его терзали те же соображения. Да и детей у него пока тоже не было, хотя он сомневался, что стоит их заводить. С его работой дети легко могут остаться сиротами.
– Поднять такую махину – дело нелегкое, – задумчиво произнес опытный Мина. – Это целое событие, дело не одного дня. Там, небось, уже пропасть техники... А технику обслуживают люди. Каждого не проверишь.
– Увидим на месте, – сказал Посейдон. – Понятно, что чем больше участников, тем хуже. Но мне не кажется, что основная угроза будет исходить от соответствующих спецов. Среди них, конечно, могут быть агенты, но их роль наверняка окажется вспомогательной. Вся гадость, думаю, сосредоточится на берегу.
– Ладно. – Торпеда пристукнул кулаком по столу – Самое интересное: что нам можно и чего нельзя.
Посейдон посмотрел на него с усмешкой.
– Можно все. По обстоятельствам.
– Полный карт-бланш?
– Да.
– Можно не брать живыми?
– Точно.
– Странно, – не сдержался Магеллан.
– Не обсуждается, – пресек его выступление Каретников.
– Шеф. – Чайка прищурила глаза. – Мы с тобой не первый год. Нам лишнего не нужно. Скажи одно: ты все нам сказал? Мы не будем допытываться, но нам необходимо знать. Я печенкой чую, что ты не договариваешь.
Посейдон отвел глаза. Помолчал.
– Почти все, – ответил он, в конце концов. – Я даю вам слово: это «почти» – такого рода, что нисколько не прояснит ситуацию. У меня есть основания не договаривать. Но это не делает предприятие более рискованным.
|
|
|
Вот так.
Получите, товарищи кураторы.
Слушайте на здоровье.
Если его отзовут, это будет означать многое.
Но Посейдона не отозвали.
Глава шестая
НОВЫЕ ТЕВТОНЦЫ НА ЛАДОГЕ
Остров Коневец – красивейшее место. Превосходная степень употреблена, конечно, условно, ибо в России много мест, заслуживающих этой степени ничуть не меньше.
Он расположен в западной части Ладожского озера, всего в нескольких километрах от берега. В хорошую погоду добраться до него не составляет никакого труда – минут тридцать-сорок на приличном катере.
Остров совсем невелик, его можно обойти за пару часов, если не останавливаться. Если пользоваться катером, то при заходе со стороны Владимировской бухты приходится обогнуть мыс Стрелку, который представляет собой узкую песчаную косу, уходящую далеко в акваторию. Здесь, в окружении сосен, на заре двадцатого века была воздвигнута деревянная часовенка.
Далее катер входит во Владычную бухту. Взору предстает песчаный берег, кое-где переходящий в высокий уступ; затем последний снижается, появляются каменные россыпи, переходящие в еще один, совсем небольшой островок – Журавлиный, а точнее – каменный, так как он есть не что иное, как нагромождение валунов.
Западный берег острова Коневец крут и отделяется от вод узкой полосой пляжа.
Восточный берег сплошь изрезан, неровен; он изобилует полуостровами, между которыми простираются широкие заливы. Каменистые отмели вытягиваются вдаль на сотни и сотни метров; ветер колышет тростник, которым они густо усеяны.
Свою «лошадиную фамилию» остров получил благодаря огромному валуну, издревле именовавшемуся Конь-камнем. Русь давно уж была крещена, а Конь-камень по-прежнему так и оставался местом, где язычники приносили свои жертвы. К счастью, не человеческие – обитатели побережья, для которых остров служил пастбищем, из года в год жертвовали здесь богам добрых коней.
|
|
|
Ныне же главной достопримечательностью острова является Коневский монастырь.
Его основали в самом конце четырнадцатого века, основателем же был Преподобный Арсений. Будучи родом из Великого Новгорода, он совсем молодым ушел в Лисогорский монастырь ради иноческого служения, и там, на Лисьей Горе, он и постригся в монахи.
Сперва Арсений избрал себе местом жительства живописную возвышенность, которая в дальнейшем, после явления Пресвятой Богородицы, стала именоваться Святой Горой. На исходе столетия Арсений, после долгих поисков уединенного места для обители, переселился на берег Ладожского озера. Судно, на котором он путешествовал, дважды прибивало к острову Коневец, и благочестивый Арсений усмотрел в этом чудесный знак свыше.
Вскоре после того, как Преподобный обосновался на острове Коневец, построили и церковь во имя Рождества Богородицы, а позднее монастырь перенесли на место повыше, чтобы уберечь от разрушительных наводнений. С легендарного Афона Арсений доставил туда главную монастырскую святыню, икону Пресвятой Богородицы, которую стали называть Коневской, или Акафестной. Много позже она очутилась в Ново-Валаамском монастыре.
Когда Арсений почил в бозе, настали тяжелые времена. Монастырь много раз разорялся, ибо располагался между русскими и шведскими владениями. Русские цари неизменно покровительствовали монастырю, а Иван Грозный даже построил новый – каменный – собор, от которого, впрочем, впоследствии мало что осталось.
В основании церкви были положены мощи Преподобного Арсения, которого после кончины стали почитать как святого.
Коневский монастырь – наряду с Валаамским – считался главным оплотом православия в карельских землях. В начале пятнадцатого века остров Коневец был захвачен шведами и находился под их владычеством вплоть до окончания Северной войны. Указ о возобновлении монастыря был подписан Петром Великим. После этого жизнь на острове протекала сравнительно спокойно, и даже революция семнадцатого года его не затронула, так как он оказался на территории Финляндии, и монастырь продолжал действовать, хотя о процветании говорить не приходилось.
|
|
|
Когда началась советско-финская война, монастырь пришел в окончательный упадок, а в 1944 году остров отошел к Советскому Союзу. Жизнь в монастыре чудом теплилась до 1956 года, пока в нем не осталось всего девять монахов. Иноки забрали с собой чудотворную Коневскую икону и под предводительством иеромонаха Дорофея переселились в Ново-Валаамский монастырь.
Монастырские постройки отдали под военно-морскую часть – спасибо, что не под овощехранилище или тюрьму, но после крушения Советского Союза все изменилось. Незадолго до этого события монастырь вернули Санкт-Петербургской епархии, и в 1991 году остров принял архимандрита Назария. Вскоре под полом нижнего храма обрели мощи Преподобного Арсения. Монастырская братия и по сей день остается немногочисленной, но возрождение прежнего иноческого быта началось.
Любое возрождение требует сил и средств. Монастырские власти всячески поощряют паломничество, но рады и туристам, к услугам которых был открыт неплохой гостиничный комплекс: две монастырские гостиницы. До Владимировской бухты гости добираются автобусами – либо своими средствами, а дальше переправляются на остров специальным катером...
Германская группа, собравшаяся посетить остров Коневец, в этом смысле ничем не выделялась из числа прочих посетителей.
Десять человек, записные любители русской экзотики. И все как один – убежденные борцы за экологию, но довольно цивилизованные и не склонные к агрессии и хулиганству. Так говорилось в оперативной сводке.
Сидя в кабине вертолета, Посейдон изучал список фигурантов, взятых спецслужбами под пристальное наблюдение.
Настораживал возраст приехавших: все, как на подбор, молодые и крепкие ребята. В их годы интерес к русской ортодоксии весьма похвален, но не вполне обычен. Две женщины, восемь мужчин.
Дитер Браун, Клаус Ваффензее, Эрих фон Кирстов, Хельга Лагенербе, Иоганн Данхофф, Рихард Кнопф, Ирма Золлингер, Норберт Ланг, Отто фон Кирхенау и Людвиг Маркс.
|
|
|
Три варианта.
Либо кто-то – как у Агаты Кристи.
Либо все – как у нее же.
Либо никто. Это уже постмодернизм.
Каретников склонялся к варианту номер один. Заслать сразу десяток диверсантов или хотя бы шпионов – дело опасное. Это, считай, целая армия. Чем больше такого рода залегендированных лиц, тем выше вероятность того, что кто-то проколется. И даже проколоться не обязательно: российские службы при сборе данных о всей компании наверняка зацепятся за что-то подозрительное. Больше оборотней – больше риска раскрытия. Ведь ни легенды, ни документы прикрытия не бывают идеальными – когда они слишком хороши, это тоже подозрительно.
В том, что группа подвергнется пристальной проверке, у гипотетических европейских боссов не должно было быть сомнений. Независимо от предмета их интереса они должны быть в курсе событий, разворачивающихся близ острова.
Более того – даже обычные туристические фирмы вполне могут быть осведомлены о повышенной активности в пункте назначения. В конце концов, это их обязанность – учитывать возможные неблагоприятные факторы.
В третий вариант тоже верилось слабо. Подозрения конторы, как правило, не бывают совершенно беспочвенными. Каретников и сам по себе предпочитал не верить в совпадения.
Хотя они случались.
И редко оказывались благоприятными. Посейдон очень не любил неучтенных случайностей.
Продолжая держать список в руках, он невидящим взглядом уставился на водную гладь, проплывавшую под брюхом вертолета.
Они опережают немцев на несколько часов. К моменту их прибытия «Сирены» уже расселятся в монастырской гостинице. Вертолет не должен вызвать у гостей особых подозрений – мало ли, какими соображениями руководятся русские, планируя реставрационные работы. Если в группе находятся враги, то их наверняка так или иначе уведомят и о появлении «Сирен» – навряд ли, конечно, осведомители будут знать, что это именно «Сирены», – и об избранном ими транспорте.
* * *
Стоя на берегу Владимировской бухты, благообразного вида немец по имени Эрих фон Кирстов следил в армейский бинокль за приближением специально отряженного военного катера.
Он усмехнулся:
– У русских все военизировано. Даже монастыри. Не удивлюсь, если нас встретит военный православный оркестр...
Данхофф не уловил иронии.
– Да, – кивнул он одобрительно. – Между прочим, это у них пошло от нас. У вас бинокль тоже не гражданский.
– Хотите сказать, что с царя Петра? Но он, насколько мне известно, предпочитал голландцев...
– Все равно это был порядок по сравнению с тем свинарником, что здесь творился, – возразил Данхофф. – А после Петра был Пауль...
|
|
|
– Павел, – поправил его Эрих. – Но Павел был не сразу, до него прошло почти целых сто лет...
– За эти сто лет Россия только пропитывалась немецким духом. Елизавета, Екатерина Великая...
– Особенно пригодился герр Бирон, – поддразнил Данхоффа тот.
Данхофф недоуменно вскинул брови. Он давал понять, что не настолько хорошо разбирался в российской истории, как могло показаться. Он утверждал, что посещает Россию не в первый раз, но знает ее, в основном, по глянцевым путеводителям и лекциям экскурсоводов, которые всегда записывал с великим старанием и даже высовывал при этом кончик языка.
Фон Кирстов опустил бинокль.
– Их нынешний президент продолжает традицию. Его называют немцем в Кремле. Но толку от этого что-то не видно.
– Разве? По-моему, так порядка стало больше. В самый последний раз, когда я здесь был...
– Вы смотрели по сторонам, пока мы ехали? – перебил его Эрих.
– Разумеется. Я по-прежнему угнетен увиденным, но вижу обнадеживающие ростки цивилизации...
Фон Кирстов внимательно смотрел на него. Замечание, не характерное для гринписовца. Гринписовцев не радуют достижения цивилизации. Они не обнадеживаются этими ростками, они их выпалывают. Он давно обратил внимание на туповатого Данхоффа, и тот чем дальше, тем больше делался для него непонятным.
– Где вы учились, Иоганн? – спросил он неожиданно.
Данхофф просветлел лицом.
– Я закончил Лейпцигский университет, пять лет тому назад.
– О! Альма матер Фехнера и Шеллинга!
– Как вы узнали? Действительно, я закончил философский факультет.
– Поздравляю. Философа видишь издалека.
Данхофф зарделся от удовольствия и скромно потупил глаза.
Эрих фон Кирстов вздохнул. Фехнер – да, он учился в Лейпцигском университете. Чего не скажешь о Шеллинге. Философ из Данхоффа был такой же, как из него самого – добрый христианин.
И конспиратор дерьмовый, не только философ. Переигрывает, прикидываясь провинциальным дурнем, поднахватавшимся знаний в большом городе. Что же это за птица?
– Позволю себе вас поправить, – смущенно произнес Данхофф. – Шеллинг учился в Тюбингенском университете. Он поступил туда, когда ему было всего пятнадцать лет.
«Я – добрый христианин», – подумал фон Кирстов.
– Ужасно, – сказал он с чувством. – Я-то по образованию медик, но все равно непростительно...
Их беседу прервала миловидная девушка – невысокая, курносая, с пышной гривой каштановых волос, перехваченных зеленой лентой.
– Господа, не желаете кофе?
Она вопросительно подняла маленький китайский термос.
Господа желали.
– Фройлейн Ирма, ваша доброта не знает границ, – поклонился Данхофф, принимая пластиковый стаканчик. – Я искренне завидую вашему будущему мужу.
Ирма рассмеялась жемчужным смехом.
– А я – нет, дорогой Иоганн...
Эрих привычно прикинул, вполне ли она искренна. Он проверял людей, даже когда в этом не было очевидной надобности. Оплошность с Данхоффом заставила его усомниться в своей прозорливости.
Но Ирма Золлингер, студентка последнего курса биологического факультета, была совершенно искренна в своем сочувствии к будущему супругу.
Подавая стаканчик фон Кирстову, она чуть нахмурилась.
Ей показалось, что в рукаве ее мешковатой спортивной куртки отстегнулся однозарядный пистолет, выполненный под авторучку. Убедившись, что тревога ложная, она облегченно перевела дыхание.
Со стороны этого никто не заметил.
Глава седьмая
СВОИ И ЧУЖИЕ
«Сирены» покидали вертолет налегке: обычные спортивные сумки с нехитрыми пожитками да рабочими принадлежностями – не теми, что были назначены им звездами, но реставрационным инвентарем.
Кое-какое оружие члены отряда, конечно, оставили при себе, но основной арсенал был заблаговременно приготовлен для них в схроне, оборудованном на отмели, среди камней. Всем своим видом «Сирены» не внушали серьезных подозрений, хотя один из двух иноков, их встречавших, посмотрел на гостей несколько недоверчиво. Зато второй выглядел совершенно безмятежным. Оно было и понятно – инок Артемий объявился в монастыре лишь недавно, буквально на днях, и в действительности не был никаким иноком. Он был штатным сотрудником конторы.
Монастырская братия приняла его сдержанно.
Поначалу руководство обители возроптало, не желая иметь ничего общего с госбезопасностью, но ему быстро напомнили, что на дворе – новая эпоха, которая ознаменуется возрождением России, и этот процесс невозможен без тесного сотрудничества государства и духовенства. Глава обители резко возразил тем, что церковь остается отделенной от государства, на что ему заметили, что сам факт сотрудничества без принуждения как раз и подчеркивает сию отделенность.
– Если бы государство не было светским, то и разговор шел бы совсем другой, – заявил приезжий куратор.
На это можно было, конечно, сказать, что не будь власть светской, то и в госбезопасности заседали бы святые отцы, но диспут получился бы пустым и бесплодным, а кому это нужно?
Всякая власть от Бога, монастырские власти смирились – тем более после разъяснений, полученных от Московской Патриархии.
Братию не поставили в известность об этих договоренностях, но она не ввелась в заблуждение нехитрой легендой, которую преподнес новый инок. Легко было догадаться, что с братом Артемием что-то не так и вряд ли он задержится надолго.
Артемий хорошо ориентировался в монастырском уставе, выказывал искреннюю приверженность православной вере и вообще чувствовал себя как рыба в воде, не замечая косых взглядов. Он ни с кем не сходился специально и держался особняком, но был открыт для общения, приветлив, работящ, не отказывался от работ по хозяйству, которыми его немедленно нагрузили – «для конспирации», как объяснил куратору настоятель. Не без некоторого предосудительного злорадства, в котором он впоследствии раскаивался и долго замаливал грех.
Известие о прибытии реставраторов поначалу наполнило сердца монахов светлой радостью, но когда встречать дорогих гостей отправился загадочный брат Артемий, все приуныли.
Сотрудничество церкви и государства усилилось до такой степени, что чаша весов явно склонилась в пользу последнего.
Настоятель связался с курирующим отделом госбезопасности, где его успокоили, сказав, что принятые меры носят временный характер, и напомнили о работах, начавшихся неподалеку от острова.
Продолжая тягостную беседу, настоятель машинально взглянул в окно.
Он в который раз увидел военно-морские плавсредства, дремавшие на рейде, и мысленно воззвал к Господу с просьбой оградить его монастырь от всякого лиха. Он угадывал, что грядущее сулит монастырю серьезные испытания, настолько серьезные, что теперь оставалось уповать лишь на Господа...
...Улыбаясь в бородку, брат Артемий смотрел, как высаживаются долгожданные мастера.
– Однако удивительные нынче пошли мастера, – пробормотал стоявший рядом брат Зосима. – Не припомню, чтобы кто-то из их братии прибывал по воздуху. Это, видно, какие-то особо ценные специалисты.
Мысленно согласившись с этим, осведомленный Артемий ответил ему:
– Так ведь водное сообщение ограничили. В связи с работами...
– Но иностранцы-то едут.
– По особому повышенному тарифу. Они платят втридорога.
– Неужто для реставраторов нельзя было сделать исключение?
Артемий пожал плечами:
– Думаю, можно. Да везде бюрократия, брат. Реставраторы сейчас нарасхват – сколько их выпускают? Немало, и никто не сидит без работы. Упустим время – они уйдут на другой объект. Вот и подсуетились.
Зосима, полный сомнений, умолк. Повышенные тарифы, на его взгляд, безнадежно съедались арендой вертолета.
«Сирены» по-военному выстроились перед встречающими, и Посейдон оглянулся на свою группу, сделав яростные глаза. Еще бы вытянулись во фрунт, деятели искусства! Что за недоумки...
Реставраторы спохватились и нарушили строй, стараясь выглядеть художественными разгильдяями. Вольность в манерах, свойственная людям искусства, давалась им не особенно хорошо.
Артемий шагнул вперед:
– С прибытием, благослови вас Господь.
Он быстро перекрестился и ненадолго склонил голову.
Каретников чуть замешкался, не зная, можно ли приветствовать духовное лицо рукопожатием. Решил, что художнику можно все, и протянул ладонь. Артемий пожал ее, и то же сделал Зосима.
– Мир вам, спаси вас Христос, – Артемий перекрестил группу.
Зосима сопел и перетаптывался на месте.
Похоже было, что новый инок делал что-то не так и несколько нарушал каноны, но ничего вопиющего в его поведении не усматривалось. Только сердце Зосимы все равно наполнялось тревогой.
– Прошу проследовать в гостиницу – Артемий чуть посторонился и сделал приглашающий жест.
– Спасибо, – отозвался Посейдон и кивнул остальным.
Группа снялась с места и сколь можно непринужденно зашагала за монахами. Артемий чуть отстал, пропуская Зосиму вперед, и дождался, когда командир «Сирен» поравняется с ним.
– Красивые здесь места, – громко сказал Посейдон.
– Божьей милостью, – кивнул инок. И вполголоса добавил: – Этажом ниже.
Тот ничего не ответил, все шло по плану. «Сирены» должны были поселиться этажом ниже немцев, чтобы приобрести дополнительное преимущество благодаря возможности отслеживать их перемещения.
– Хотелось бы сразу ознакомиться с фронтом работ...
– Зосима, – Артемий дернул бородкой, указывая на шедшего впереди монаха, – проведет вам небольшую экскурсию.
Экскурсия была необходима, так как «Сирены» слабо представляли себе специфику реставрационных работ и сам материал, над которым им предстояло трудиться. Они должны были составить хотя бы общее приблизительное впечатление о предмете своей гипотетической деятельности.
– Двое, – сказал Каретников.
Он имел в виду, что в его группе есть два человека со специально натренированными памятными навыками, способные усваивать и с первой подачи запоминать огромные объемы информации. В дальнейшем предполагалось, что в случае непредусмотренных бесед именно они будут якобы легко и свободно оперировать специальными сведениями. Без знания профессиональных деталей легенда «Сирен» грозила лопнуть при малейшем испытании.
* * *
– Битте шен. – Военный, принимавший немецкую группу на катер, чувствовал себя не в своей тарелке и неуклюже раскланялся.
Туристы заулыбались, прозвучали приветственные возгласы.
Циник и язва Клаус Ваффензее, видя, что немецкий встречающего оставляет желать лучшего и вообще, похоже, пребывает в прискорбном зачаточном состоянии, с улыбкой сказал стоявшему рядом Норберту Лангу:
– Услышать нечто подобное от русского моряка – в этом есть особенная прелесть, тонкий шарм... Вообразите, что каких-то шестьдесят с лишним лет назад...
Ланг пожал плечами:
– Шестьдесят лет – солидный срок. Давайте уж углубимся дальше... В начало, скажем, прошлого века. Вполне естественное приветствие.
– Это так, – согласился Ваффензее. – Однако мне кажется, что события середины минувшего столетия навсегда изменили отношения между нашими народами. Бесповоротно. Я слышал, что русских по сей день передергивает, стоит им заслышать немецкую речь.
– Это пройдет, – утешил его Норберт.
– Через тысячу лет.
– Но прошло же у них это с монголами и татарами. А иго длилось триста лет – так, что ли? Оно и сейчас поднимает голову – ненавязчиво...
– С теми – другое. Они ассимилировали их культуру. Они даже ругаются на их языке, а это уже корневое.
– Когда-нибудь станут ругаться и на нашем.
– Вряд ли. Если бы Адольф победил – то да. Лет через триста...
– Если бы Адольф их победил, то через триста лет, поверьте, ругаться было бы уже некому...
– С этим трудно поспорить, вы правы.
Клаус Ваффензее замолчал и стал смотреть на пасмурные волны, лениво стучавшие в борт катера. Было прохладно, он зябко поежился. Чайки разорались, как оглашенные, и крики их начинали ему досаждать. Он услышал команду к отплытию и перешел к другому борту, откуда открывался лучший вид на покидаемый берег. Красоты были последним, что заботило Клауса. Его больше интересовали люди. Их было мало, хотя время приближалось обеденное. Тем любопытнее было устанавливать личности – кое-кто вызывал у Ваффензее нешуточные подозрения.
Например, те, что сидели в неприглядных «Жигулях» с номерами, заляпанными грязью. Может быть, он правильно насторожился, а может быть, и нет.
Или столь же невзрачные работяги, которым почему-то нечем заняться, – курят, плюют с причала и время от времени поглядывают на катер. Или вон тот рыбак, которого еле видно – так он далеко.
Клаус остановился по соседству с Кнопфом, навалился на перила. Тот мельком взглянул на белокурого великана и отвернулся.
Мрачный тип, неразговорчивый. Держится особняком. Непонятно, зачем он поехал – может быть, настоящий унылый ортодокс? Хотя православные хором твердят, что их вера самая радостная. Но не похоже, судя по их постным физиономиям, – те же католики выглядят куда здоровее.
Оно и понятно. Католическую мессу, к примеру, можно слушать сидя, а православные выстаивают часами.
– Через час будем на месте, – проговорил Ваффензее в никуда. Это и без него все знали, он просто приглашал соседа к разговору.
Кнопф не ответил.
– Как вы думаете, в монастырском отеле будет постный стол?
Тот долго медлил, прежде чем отозваться:
– Русские жадны до денег. Чтобы привлечь инвестиции, они готовы нарушить все, в том числе и церковные правила.
– Все-таки монастырь, – сказал Ваффензее с сомнением. – В русских монастырях очень строгие правила. Однажды я посетил в Петербурге две литургии, потратил два дня. Первая состоялась в обычном храме, а вторая – на монастырском подворье. И вот последняя длилась намного дольше. У русских же не принято сидеть во время службы, и это стояние чрезвычайно утомительно. К концу я едва не потерял сознание... Там были пожилые женщины, и я удивлялся их выдержке.
Кнопф безучастно воззрился на него:
– Вас так интересуют вопросы религии?
– О да, я религиовед.
– А ваше собственное вероисповедание?
Клаус Ваффензее рассмеялся заразительным детским смехом и обреченно развел руками:
– Неловко сказать, но сам я до сих пор вне вероисповедания... Я вырос в протестантской семье и увлекся другими религиями, пожалуй, из чувства протеста. Простите за невольный каламбур. Мои родители были слишком строги... Вообразите – секли меня, как секли крепостных в России. Протест состоялся, а вот к Божественному как таковому во мне напрочь отбили интерес.
– Я протестант, – заметил Кнопф.
Ваффензее зарделся.
– Простите, – сказал он с чувством. – Я не хотел вас задеть. Это сугубо семейное дело, частный случай...
– Пустяки, – тот решительно оттолкнулся от перил. – Вынужден вас покинуть, мне немного нездоровится. Благодарю за компанию и приятную беседу.
Он проводил Кнопфа взглядом, раздумывая, на ком же остановиться.
Если все пойдет не так, как задумывалось, придется переводить стрелки. Ланг или Кнопф? Оба – темные лошадки. Но кто здесь не темная лошадь? Он сам не лучше и очень даже доволен этим обстоятельством. Ему нет никакого резона дополнительно выбеливаться, можно переборщить.
Эсминец на грунте – крепкий орешек. Если с изъятием материала ничего не получится, придется взрывать, и вполне вероятно, что не только эсминец. Пострадать могут русские плавсредства, а в наихудшем случае – не только они.
Возможен международный скандал.
Что там скандал – катастрофа.
Никто не знает, в каком состоянии материал и что с ним происходило после событий, о которых известно Клаусу Ваффензее и его руководству. Если это состояние хотя бы просто не претерпело изменений, то опасность представляется исключительно высокой. Но если все-таки претерпело, и не те благоприятные изменения, что связаны с временным фактором, а с другими, более неприятными вещами, то масштабы этой опасности трудно вообразить.
...Может быть, вообще послать к черту Ланга и Кнопфа? Остановиться, к примеру, на фон Кирстове. Скользкий тип. И отчасти похожий на него самого: лезет ко всем, всюду сует свой нос. Инициатива наказуема, чем бы она ни диктовалась, а потому наказать можно и Кирстова.
Клаус Ваффензее привык работать в одиночку, но сейчас испытывал острую потребность в союзнике. В группе он был не один, однако хотелось аборигена. Один уже имелся, но мало, мало... Нельзя исключить, что он найдет такового на острове. Времени в обрез, и на серьезную вербовку его не хватит, но для разовой акции можно попробовать подыскать и кого-то из местных...
Хотя достаточно того, что есть, подумал он. Не стоит злоупотреблять, можно здорово влипнуть.
Но мысли о новых кадрах продолжали кружиться в его голове.
Многое зависит от ситуации в монастырском отеле. Маловероятно, что Клаусу удастся договориться с кем-нибудь из монахов, зато среди паломников и заявившихся ради забавы праздных ротозеев вполне можно попробовать поискать.
Он, конечно, рискует угодить в крутую переделку. Заведомо ясно, что никому из постояльцев отеля ни в коей мере нельзя доверять. Там запросто может поселиться кто угодно. У русских есть собственный интерес, ради которого они и затеяли всю эту возню с подъемом мертвого корабля, а потому они, скорее всего, направили на остров агентов спецслужб.
Спецслужбы – да, именно во множественном числе.
Расклад такой, что в деле могут участвовать разные структуры, не только привычная госбезопасность. И очень может статься, что они действуют вразнобой, имея самые смутные представления о конкуренте.
Хорошо бы их столкнуть. Но опять же нет времени. Такие операции требуют долгой и тщательной подготовки. А связь с руководством практически невозможна; попытка связаться с заказчиками означает почти неминуемое разоблачение.
Созерцая пустынный горизонт, Клаус Ваффензее глубоко вздохнул. Он сунул руку в карман широких штанов: миниатюрное оружие, на вид ничем не отличавшееся от сигаретной пачки, было на месте и терпеливо ждало, когда же его, наконец, пустят в ход. Оно истомилось.
Хотя Клаус предпочел бы обойтись без огневых контактов.
Но он, несмотря на кажущуюся молодость, не первый год был замужем и понимал, что мирное развитие событий в данном случае – нечто из области ненаучной фантастики, прекрасная утопия.
Держа в уме тройку вероятных кандидатов, он прикрыл глаза и начал думать об остальных.
Четыре человека, и все они устраивали его меньше, чем Ланг, Кнопф и – с оговоркой – фон Кирстов.
|
|
|
