 |
Тот лучший моряк, кто может рулить всего в нескольких румбах ветра, и извлекать движущую силу из огромнейших препятствий.
|
|
|
|
***
Зачем всегда опускаться до самых тёмных ощущений и возводить это в здравый смысл? Тогда самый здравый рассудок у спящего человека, что выражается его храпом.
***
В нынешние времена есть профессора философии, но нет философов. Однако, это замечательное занятие, потому что когда-то это было замечательным образом жизни. Быть философом это не просто иметь тонкий ум, и даже не основать школу, но так любить мудрость, что жить в соответствии её требованиям – в простоте, независимости, великодушии и доверии. Это решать некоторые проблемы жизни не только теоретически, но практически. Успех великих учёных и мыслителей подобен успеху придворного, а не короля или просто отважного человека. Они ухитряются жить в подчинении, в общем, как жили их отцы, и ни в коем случае не являются основоположниками более великого рода.
***
До тех пор, пока мы не потеряемся, или другими словами, пока мы не потеряем мир, мы не начнём находить себя, и осознавать, где мы находимся, и безграничную протяжённость наших связей.
***
Книги – не те, которые дают нам съёживаться от удовольствия – но где в каждой мысли необычайная отвага; те, которые ленивый не сможет читать, а для робкого они не послужат развлечением, которые даже могут сделать нас опасными для существующих институтов – такие книги я называю хорошими книгами.
***
Я научился этому, во всяком случае, на собственном опыте: если человек уверенно продвигается в направлении своих мечтаний и пытается жить так, как он воображает, его встретит не присущий повседневной жизни успех. Он многое оставит позади, перейдёт незримую границу; новые, универсальные и более свободные законы начнут устанавливаться вокруг и внутри него; или старые законы начнут расширяться и толковаться в его пользу в более вольном смысле, и он начнёт жить с удостоверением более высокоразвитого существа. Пропорционально его упрощениям законы вселенной будут казаться всё менее сложными, и одиночество не будет для него одиночеством, бедность бедностью, а слабость слабостью.
|
|
|
33. Симфония.
Из-под опущенных полей шляпы Ахаб уронил в воду слезу;
и во всём Тихом океане не было сокровища драгоценнее,
чем эта маленькая капелька.
– Герман Мелвилл, "Моби Дик" –
Глава 132, "Симфония", это фактически финальная глава "Моби Дика", несмотря на то, что в книге есть ещё три главы и эпилог, где Ахаб принимает последний бой и одерживает победу. Эти три последние главы можно рассматривать как захватывающий дух итог, этакий расширенный эпилог: Белый кит обнаружен, и три дня на него идёт охота. Ахаб произносит заключительную речь и вонзает гарпун в Моби Дика. Верёвка гарпуна обвивается вокруг шеи Ахаба и утаскивает его под воду. Все погибают, кроме Измаила.
В этой главе, "Симфония", человек по имени Ахаб бросает последний взгляд на ту жизнь, которая привела его к такому концу. Он размышляет о своей утраченной человечности и видит её через "волшебное зеркало" глаз Старбока. Старбок – его первый помощник, ответственный гражданин Нантакета, квакер, уважаемый китобой, отец и муж – всё, чем был Ахаб, и, по мнению Старбока, мог бы быть снова.
Старбок, зная, что судно и команду ждёт страшная судьба, и видя шанс изменить это, умоляет Ахаба позволить повернуть корабль домой. Ахаб, в состоянии наивысшей чувствительности и ранимости, мог лишь слегка кивнуть головой, и ему не пришлось бы испить эту чашу. Вот так. Вот насколько Ахаб близок, даже в самом конце, к полной отмене приговора. Вот так легко это можно было сделать; по крайней мере, так казалось Старбоку.
|
|
|
Федалла, так сказать, сидит на другом плече Ахаба.
Был ясный, отливающий стальной синевой, день. Небесный и морской своды почти слились воедино во всепроникающей лазури; только задумчивое небо было по-женски прозрачно чисто и нежно, а крепкие мужественные морские волны вздымались длинными, сильными, размеренными движениями, подобно груди спящего Самсона.
Там и сям в вышине парили птицы с белоснежными, без единого пятнышка, крыльями – то были ласковые мысли женщины-воздуха; а между тем, в глубине бездонной синевы туда и сюда сновали могучие левиафаны, меч-рыбы и акулы – то были сильные, беспокойные, мужеподобные мысли океана-убийцы.
Несмотря на сильный внутренний контраст, который снаружи выражался лишь в оттенках и намёках, две стихии казались одним – и только пол был единственным различием между ними.
На самом верху, царственная особа – солнце – казалось, подносило это кроткое небо отважному, волнующемуся океану, как подносят невесту жениху. А на опоясывающем горизонте была заметна робкая дрожь – чаще всего встречающаяся здесь, у экватора – означавшая нежное, трепетное доверие и любовную тревогу, с которой робкая невеста навсегда отдаёт своё сердце.
Напряжённый и замкнутый, весь в узловатых морщинах, твёрдый и несгибаемый, с глазами, точно сверкающие угли, ещё тлеющие в прахе руин, Ахаб ровным шагом вышел в лазурную ясность утра, поднимая расщеплённый шлем своего черепа навстречу по-девичьи нежному челу небес.
О, бессмертное младенчество и девственность лазури! Невидимые крылатые создания, резвящиеся вокруг нас! Милое детство воздуха и небес! Вы совсем не замечали туго скрученного горя Ахаба! Такими мне виделись крошки Мириам и Марта, проказницы со смеющимися глазами, беспечно резвящиеся вокруг старика отца; играющие завитками опалённых кудрей, растущих на краю выгоревшего кратера его мозга.
Медленно пройдя от люка через всю палубу, Ахаб, облокотившись на борт, наблюдал, как его тень уходила всё глубже и глубже в воду, по мере того, как он всё пристальнее пронзал взглядом бездну. Но чудесные ароматы, витавшие в очаровательном небе, всё же на мгновенье рассеяли то, что разъедало его душу. Этот радостный, полный счастья воздух, это обворожительное небо теперь ласкало и гладило его; жизнь, которая так долго была ему мачехой, жестокой и отталкивающей, наконец, раскрыла свои любящие объятия, обвила руками его упрямую шею и словно заплакала над ним от радости, и как бы ни был он своенравен и грешен, она нашла место в своём сердце, чтобы спасти и благословить его. Из-под опущенных полей шляпы Ахаб уронил слезу в воду; и во всём Тихом океане не было сокровища драгоценнее, чем эта маленькая капелька.
|
|
|
Старбок заметил, как старик тяжело облокотился на борт; ему казалось, что он слышит своим истовым сердцем неизмеримую печаль, исходившую из самого центра простиравшейся вокруг безмятежности. Осторожно, чтобы капитан его не заметил, он подошёл ближе и остановился.
Ахаб обернулся.
– Старбок!
– Сэр.
– Ох, Старбок! Какой мягкий и тихий ветер, как мягко и тихо глядит небо. В такой день – такой же очаровательный как этот – я загарпунил своего первого кита – восемнадцатилетний мальчик-гарпунёр! Сорок, сорок, сорок лет назад! – о, да! Сорок лет постоянной охоты за китами! Сорок лет нужды, опасностей, свирепых бурь! Сорок лет в беспощадном море! На сорок лет покинул Ахаб мирную землю, сорок лет он ведёт войну с ужасами морских глубин! Да, Старбок, из этих сорока лет я не провёл и трёх на берегу. Когда я думаю о жизни, которую вёл – вся она была безнадёжным одиночеством; кирпичные стены капитанской неприступности, в которых был лишь малюсенький вход для какого бы то ни было сочувствия из внешнего зелёного мира – ах, как тяжко! рабство одинокого капитана почище рабства на берегах Гвинеи! Я думаю о том, о чём раньше я мог лишь смутно догадываться, чётко не осознавая – как я сорок лет питался только сухой солёной рыбой – подходящий символ для сухой пищи моей души! В то время как последний бедняк на суше каждый день ест свежие фрукты, и преломляет свежайший в мире хлеб, я ем заплесневелые сухари. Что я вдали, за целый океан, от своей молодой жены, ещё девочки, на которой я женился уже после пятидесяти, а на следующий день отплыл к мысу Горн, оставив ей лишь вмятину на свадебной подушке. Жена! Жена? – скорее вдова при живом муже! Эх, я сделал бедняжку вдовой, когда женился на ней, Старбок. А потом, безумие, неистовство, кипящая кровь и дымящийся череп, с которым тысячу раз старый Ахаб яростно, бешено преследовал свою добычу – бес, а не человек! Да, да! Каким же дураком – старым дураком был все эти сорок лет старый Ахаб! К чему все эти зверские погони? Зачем утруждать до паралича руки вёслами, гарпунами, острогами? Насколько богаче или лучше Ахаб стал теперь? Взгляни. Ох, Старбок! Не тяжко ли, что вдобавок к утомительному грузу, который мне приходится тащить, мне ещё отхватили мою бедную ногу? Откину-ка волосы, а то закрывают глаза, и кажется, будто я плачу. Такие серые волосы могли вырасти только из пепла! Но неужели я выгляжу старым, очень, очень старым, Старбок? Я чувствую смертельную усталость, словно я Адам, согнувшийся в три погибели под тяжестью веков со времён Эдема. Боже! Боже! Боже! – разорви мне сердце! проломи мне череп! Насмешка! насмешка! горькая, едкая насмешка седых волос! Прожил ли я столько радостных минут, чтобы носить вас и чувствовать себя таким нестерпимо старым? Ближе! Встань ближе, Старбок; дай мне взглянуть в глаза человека – это лучше, чем вперить свой взгляд в море или в небо; это лучше, чем созерцать самого Бога. Зеленеющая земля; яркий очаг! Это волшебное зеркало, друг; я вижу свою жену и ребёнка в твоих глазах. Нет, нет, останься на борту, на борту! – не спускайся за мной, когда я отправлюсь в погоню за Моби Диком. Ты не должен рисковать. Нет, нет! сохрани тот далёкий дом, который я увидел в твоих глазах!
|
|
|
– О, мой капитан! мой капитан! благородная душа! большое старое сердце! Зачем нужно гоняться за этой презренной рыбой! Оставайтесь со мной! Давайте покинем эти ужасные воды! Давайте пойдём домой! У Старбока тоже есть жена и ребёнок – жена и ребёнок его молодости, полной братской и сестринской дружбы и ребяческих игр; а у вас, сэр, есть жена и ребёнок вашей любящей, страстной, отцовской старости! Прочь! Уйдёмте прочь отсюда! – прямо сейчас, позвольте мне изменить курс! Как радостно и весело, о мой капитан, мы помчимся, чтобы снова увидеть Нантакет! Думаю, сэр, в Нантакете бывают такие же нежно-лазурные дни, как этот.
– Да, бывают. Я видел – каким-нибудь летним утром. Примерно в это время – да, это время его полуденного сна – мальчик живо просыпается, садится в кровати, и его мать рассказывает ему обо мне, старом каннибале, что я в далёких землях охочусь на китов, но скоро вернусь и поиграю с ним опять.
– Так же моя Мэри, милая Мэри! Она обещала мне, что каждое утро будет выходить с сыном на холм, чтобы он первым мог увидеть парус своего отца. Да, да! Хватит! Всё кончено! Мы держим курс в Нантакет! Пойдёмте, мой капитан, вы наметите курс, и мы поплывём прочь отсюда! Смотрите! Мальчик глядит из окна! машет рукой на холме!
|
|
|
