Анна Леопольдовна И Иоанн VI Антонович 2 глава

Тогда Бирон, стоя на коленях, стал упрашивать императрицу подписать завещание, или, как злорадно отметил Э. Миних, «герцог видел себя принужденным сам по своему делу стряпать». Стряпать приходилось поспешно, кое‑как, жизнь уходила от Анны буквально на глазах. Бирон не покидал комнаты Анны, пока она не подписала указ о назначении Ивана наследником престола и объявлении Бирона регентом до семнадцатилетия юного императора Ивана VI. Герцог мог вытереть пот со лба – его стряпня удалась… но счастье оказалось таким коротким.

Сколько раз уже бывало в истории, что вот так, достигнув вершины власти, человек от одного неверного движения или чьего‑то легкого толчка вдруг низвергался в пропасть политического небытия. Именно так в 1727 году пал русский политический Голиаф – Меншиков, преодолевший все препятствия на своем пути наверх. И вот теперь наступила очередь Бирона: от своей судьбы не убежишь! Кто бы мог подумать, что запланированное на семнадцать лет регентство Бирона будет продолжаться всего три недели.

Поначалу все шло хорошо. Даже опасения относительно волнений гвардии во время присяги не оправдались: «Все свершилось в большем спокойствии, чем простой смотр гвардии в Гайд‑парке» (из донесения Э. Финна). Бирон мог опереться на своих людей везде: в армии был Миних, в государственном аппарате – А.П. Бестужев‑Рюмин и князь А.М. Черкасский, в политической полиции – А.И. Ушаков.

На службе регента было немало шпионов и добровольных доносчиков. Вскоре они донесли Бирону, что отец императора Антон Ульрих осуждает регента и плетет нити заговора. Бирон действовал быстро и решительно: подозреваемые в связях с отцом императора были арестованы, а затем Антон Ульрих подвергся унизительному допросу в присутствии высших чиновников и самого Бирона, который весьма грубо обращался со смущенным принцем. После этого принца отстранили от всех должностей и посадили под домашний арест. Все должны были понять, что их ждет, если так сурово поступили не с простым подданным, а с отцом царя! Известно также, что Бирон угрожал и Анне Леопольдовне, обещая ей, при таком поведении ее супруга, отослать все брауншвейгское семейство в Германию.

Одним словом, регент был активен, и все ему удавалось. Он часто встречался со своим самым близким сподвижником Минихом и говорил о делах. На встрече 8 ноября регент был слегка рассеян, а под конец беседы вдруг неожиданно спросил Миниха: «А что, фельдмаршал, вам никогда не случалось во время ваших воинских предприятий производить что‑либо значительное ночью?» Миних, по словам его адъютанта Манштейна, отвечал, что он не помнит, «но что его правилом было пользоваться всеми обстоятельствами, когда они окажутся благоприятными».

Думаю, что Миних, рассказывая после переворота своему адъютанту эту историю, по своему обыкновению, приврал. Скорее всего, он от страха прирос к стулу и пробормотал что‑то невразумительное. Ведь Бирон, сам того не ведая, попал в точку: как раз этой ночью Миних готовил «воинское предприятие» по свержению своего патрона. Впрочем, может быть, Бирон что‑то и заподозрил. Позже он говорил, что Миниху никогда не верил и знал его как человека амбициозного и отчаянного.

Намерение же убрать Бирона созрело у Миниха давно. Главной причиной его недовольства была скупость регента на награды и чины для фельдмаршала. Миних нашел общий язык с Анной Леопольдовной – она, не изощренная в интриге, стала жаловаться на притеснения и грубости Бирона, чем и воспользовался фельдмаршал. Конфликт был неизбежен. Как писал Э. Финч, Бирон понимал, что принцесса Анна никогда не простит Бирону устранение ее от престола. Вот почему Анна и Миних быстро столковались.

Поощренный Анной Леопольдовной Миних со своим адъютантом Манштейном и восьмьюдесятью солдатами в ночь на 9 ноября двинулся к Летнему дворцу – резиденции регента. Подойдя к дворцу, Миних остался снаружи и приказал Манштейну арестовать Бирона. Манштейн, минуя отдающих ему честь часовых и кланяющихся слуг, уверенно и спокойно зашагал по залам, будто бы со срочным донесением к регенту империи. Но его прошибал холодный пот страха, в душе нарастала тревога: не зная расположения комнат, он заблудился, спрашивать же у слуг, где спит герцог, было слишком опасно. Предоставим слово самому Манштейну, который в своих мемуарах пишет о себе в третьем лице: «Он прошел в зимний сад и беспрепятственно дошел до покоев. Не зная, однако, в какой комнате спал герцог, он был в большом затруднении, не зная, куда идти. После минутного колебания он решил идти дальше по комнатам в надежде, что найдет наконец‑то, чего ищет. Действительно, пройдя еще две комнаты, он очутился перед дверью, запертой на ключ; к счастью для него, она была двухстворчатая и слуги забыли задвинуть верхние и нижние задвижки, таким образом, он мог открыть ее без особенного труда. Там он нашел большую кровать, на которой глубоким сном спали герцог и его супруга, не проснувшиеся даже при шуме растворившейся двери. Манштейн, подойдя к кровати, отдернул занавесы и сказал, что имеет дело к регенту. Оба внезапно проснулись и начали кричать изо всей мочи, не сомневаясь, что он явился к ним с недобрым известием. Манштейн очутился с той стороны кровати, где лежала герцогиня, поэтому регент соскочил с кровати, очевидно, с намерением спрятаться под нею, но Манштейн поспешно обежал кровать и бросился на него, сжав его как можно крепче обеими руками, и держал до тех пор, пока не появились гвардейцы. Герцог, встав наконец на ноги и желая освободиться от этих людей, сыпал удары кулаком вправо и влево; солдаты отвечали ему сильными ударами прикладов, снова повалили его на землю, вложили в рот платок, связали ему руки шарфом одного офицера и снесли его, голого, до гауптвахты, где его накрыли солдатской шинелью и положили в ожидавшую тут карету фельдмаршала».

Ночная беготня, крики и шум этой классической сцены дворцового переворота подняли на ноги весь дворец, и только покойной императрице не было до всего этого никакого дела – она тихо лежала в гробу в парадном зале дворца и не видела, как мимо пронесли мычащего и лягающегося Бирона. Она уже ничем не могла помочь своему возлюбленному обер‑камергеру. Похороны Анны Иоанновны состоялись уже после свержения Бирона 23 декабря 1740 года.

«В то время, когда солдаты боролись с герцогом, – заканчивает Манштейн свой приключенческий рассказ, – герцогиня соскочила с кровати в одной рубашке и выбежала на улицу, где один из солдат взял ее на руки, спрашивая у Манштейна, что с ней делать. Он приказал отнести ее обратно в ее комнаты, но солдат, не желая утруждать себя, сбросил ее на землю, в снег, и ушел». Путь с вершины власти до грязного сугроба оказывается таким коротким!

На следующее утро от имени трехмесячного императора был зачитан манифест, в котором перечислялись все преступления регента, грубившего родителям Ивана VI. Теперь наступила его очередь побывать в гостях у генерала Ушакова – начальника сыскного ведомства. Весной 1741 года суд вынес приговор: Бирона с семьей сослать в Сибирь, в город Пелым, навечно. Победитель Бирона Миних сам спланировал дом для семьи побежденного врага и послал специального комиссара, которому было поручено проследить за сибирским строительством.

Сразу же после свержения Бирона собранные к Зимнему дворцу гвардейские полки присягнули на верность «Благоверной государыне правительнице великой княгине Анне всея России» – таким стал титул Анны Леопольдовны, приравнявший ее власть к императорской. Рядом с правительницей стоял фельдмаршал Миних. Наступил час его триумфа и исполнения великих планов. «Миних, – писал Манштейн, – арестовал герцога Курляндского единственно с целью достигнуть высшей степени счастья… он хотел захватить всю власть… воображая, что никто не посмеет предпринять что‑либо против него. Он ошибся».

Да, Миних ошибся, – его, русского Марса, победителя страшного Бирона, сбросила с политического Олимпа тихая, рассеянная женщина – регентша Анна Леопольдовна. Произошло это так. Миних рассчитывал стать генералиссимусом за «подвиг» своего адъютанта ночью 9 ноября 1740 года, но просчитался. Высшее воинское звание получил отец царя Антон Ульрих. Как известно, двух генералиссимусов в одной армии быть не может, и Миних страшно обиделся на «жадных» супругов. Кроме того, назначив Миниха первым министром, Анна Леопольдовна фактически оставила его не у дел – внешние дела поручила Остерману, а внутренние – Михаилу Головкину. Фельдмаршал терпел только до весны 1741 года. В начале марта он подал прошение об отставке – к подобному приему шантажа фельдмаршал, который считал себя незаменимым, прибегал не раз. Правительница, поколебавшись немного, неожиданно для Миниха… подписала указ об увольнении фельдмаршала, который сам просил это сделать, ссылаясь на старость и на то, «что он болен». Миних просчитался – он полагал, что под угрозой его отставки он получит все, что хотел. Анна сообщила фельдмаршалу о своем решении. «Это известие как гром поразило его, – писал Манштейн. – Его отблагодарили отставкой за его службу как раз в то время, когда он воображал, что могущество его утверждается более, чем когда‑либо». Вступил в действие известный принцип: «Мавр сделал свое дело, мавр должен уйти» или другой, латинский вариант: «Proditionem amo, proditorem odi» – «Люблю предательство – ненавижу предателя».

Миниху определили пенсию и караул возле дома, который отставной, но полный сил и замыслов деятель явно по недоразумению считал почетным. По крайней мере так он написал о нем в мемуарах, хотя из других источников мы знаем, что Миних сидел под домашним арестом. Не будем преувеличивать во всей этой истории самостоятельность Анны Леопольдовны. Ее слабой женской рукой водила рука вице‑канцлера Андрея Остермана, который наконец почувствовал, что настал его час. Он привык действовать из‑за кулис, коварно подставляя под удар других. И вот впервые он вышел на авансцену политики – стал первым и главным советником Анны. Он также не знал, что его ждет через год – после переворота Елизаветы 25 ноября 1741 года он, первым из правительства свергнутой Анны Леопольдовны, отправился в Сибирь, как и Миних. Тот, кстати, ехал в сибирскую ссылку, как раз в Пелым, чтобы освоить дом, который он построил для Бирона. В Казани Бирон и Миних случайно встретились – бывший регент ехал из Пелыма в Ярославль, на место новой ссылки. Эта встреча на дороге была неприятна обоим.

Провозгласив себя великой княгиней и правительницей России и став, в сущности, самодержавной императрицей, Анна Леопольдовна продолжала жить, как жила раньше. Мужа своего она по‑прежнему презирала и часто не пускала незадачливого супруга на свою половину. Теперь трудно понять, почему так сложились их отношения, почему принц Антон был неприятен Анне. Конечно, принц был тих, робок и неприметен. В нем не было изящества, лихости и мужественности графа Линара. Миних говорил, что провел с принцем две кампании, но так и не понял: рыба он или мясо. Когда Артемий Волынский как‑то спросил Анну Леопольдовну, чем ей не нравится принц, она отвечала: «Тем, что весьма тих и в поступках несмел».

Действительно, история краткого регентства Бирона показала, что в острые моменты, когда требовалось защитить честь семьи и свою собственную, принц выглядел тряпкой, и не без оснований Бирон говорил со смехом саксонскому дипломату Пецольду, что Антон Ульрих устроил заговор и привлек к нему… придворного шута, а потом на грозные вопросы регента отвечал с наивностью, что ему «хотелось немножечко побунтовать». Еще раньше Бирон говорил саксонскому дипломату Пецольду с немалой долей цинизма, что главное предназначение Антона Ульриха в России – «производить детей, но и на это он не настолько умен» и что нужно желать, чтобы родившиеся от него дети были похожи более на мать, чем на отца. Словом, вряд ли бедный Антон Ульрих мог рассчитывать на пылкую любовь молодой жены.

Драма же самой Анны состояла в том, что она совершенно не годилась для «ремесла королей» – управления государством. Ее никогда к этому не готовили, да и никто об этом, кроме судьбы и случая, не думал. Анна не отличалась трудолюбием, у нее не было честолюбия, энергии, воли, умения понравиться подданным приветливостью или, наоборот, привести их в трепет грозным видом, как это успешно делала ее тетушка Анна Иоанновна. Фельдмаршал Миних писал, что Анна «по природе своей… была ленива и никогда не появлялась в Кабинете. Когда я приходил по утрам с бумагами… которые требовали резолюции, она, чувствуя свою неспособность, часто говорила: «Я хотела бы, чтобы мой сын был в таком возрасте, когда бы мог царствовать сам».

Далее Миних пишет то, что подтверждается другими источниками – письмами, мемуарами, даже портретами: «Она была от природы неряшлива, повязывала голову белым платком, идя к обедне, не носила фижм и в таком виде появлялась публично за столом и после полудня за игрой в карты с избранными ею партнерами, которыми были принц – ее супруг, граф Линар – посол польского короля и фаворит великой княгини, маркиз де Ботта – посол австрийского императора, ее доверенное лицо… господин Финч – английский посланник и мой брат (барон X. В. Миних)». Только в такой обстановке, дополняет сын фельдмаршала Эрнст, она бывала свободна и весела в обществе.

Вечера эти проходили за закрытыми дверями в апартаментах ближайшей подруги правительницы и ее фрейлины Юлии Менгден или, как презрительно звала ее потом императрица Елизавета Петровна, Жульки. Без этой, как писали современники, «пригожей собой смуглянки» Анна не могла прожить и дня – так они были близки. Их отношения были необычайны и бросались в глаза многим. Финч, знавший хорошо всю карточную компанию, писал, что любовь Анны к Юлии «была похожа на самую пламенную любовь мужчины к женщине», что они часто спали вместе. Анна дарила Юлии бесценные подарки, в том числе полностью обставленный дом.

Многие наблюдатели сообщали, что, кроме Юлии, на Анну оказывал огромное влияние граф Линар, тотчас же появившийся после прихода Анны к власти. Говорили о предстоящем браке Линара и Юлии. Цель его состояла в том, чтобы прикрыть связь правительницы с кем‑то из этой пары. Во всяком случае, французский посланник Шетарди видел записку Линара к правительнице, перехваченную людьми Елизаветы Петровны. Тон и содержание ее не оставляли сомнений относительно истинных причин этого события. Осенью 1741 года Линар уехал в Дрезден, чтобы получить там отставку и стать при Анне Леопольдовне обер‑камергером. Как известно, эту ключевую в управлении Россией роль при Анне Иоанновне играл Бирон. Теперь на нее готовился Линар. По дороге в Петербург Линару стало известно о свержении Анны Леопольдовны, и он повернул назад. И правильно, надо сказать, сделал – не избежать бы ему путешествия в Сибирь.

В ожидании Линара Анна и Юлия долгими вечерами, сидя у камина, занимались рукоделием – спарывали золотой позумент с бесчисленных камзолов Бирона, чтобы отправить его на переплавку. Юлия давала советы своей сердечной подруге, как управлять Россией… Анна Леопольдовна была существом безобидным и добрым. Правда, как писал Манштейн, правительница «любила делать добро, но вместе с тем не умела делать его кстати». Таким, как Анна, – наивным, простодушным и доверчивым, места в волчьей стае политиков не было, рано или поздно такие случайные люди гибнут. Так и произошло с Анной Леопольдовной. В октябре – ноябре 1741 года, получив достоверные известия о заговоре Елизаветы Петровны, Анна поступила наивно и глупо… Но об этом будет рассказано позже.

Единственный документ, который дает представление о подлинной жизни маленького императора Ивана – систематическая опись императорских покоев. Пройдя через множество комнат и зал, мы попадаем в спальню Ивана. Здесь всем командовала старшая мамка царя Анна Юшкова, не отходившая от младенца ни на шаг. Ночевала она в соседней комнате, рядом жила и тщательно выбранная из множества кандидаток кормилица Екатерина Иванова со своим сыном – молочным братом Ивана. У царя было две дубовые колыбели, оклеенные снаружи парчой, а изнутри – зеленой тафтой. Колыбели специально строил лучший мастер Адмиралтейства. На маленьких скамеечках лежали мягкие подушечки, покрытые алым сукном. Не менее красивы были и маленькие кресла – малиновый бархат, золотой позумент. Первый трон императора был пока на колесах – кресло с высокой спинкой и ножками. Мебель, убранство комнат – все это было произведениями искусства, созданными выдающимися мастерами. Особенно великолепны были вышитые золотом и серебром обои. Оконные и дверные занавеси подбирались в тон обоям, которые были всех цветов радуги: зеленые, желтые, малиновые, синие. Пол также обивали красным или зеленым сукном, заглушавшим все шумы и скрипы. До чудесной опочивальни царя мог долетать лишь нежный перезвон часов да легкое шуршание платьев служанок и фрейлин, которые сдували каждую пылинку с младенца – повелителя их жизни. Дошло до нас и первое описание «путешествия» императора из Летнего в Зимний дворец в субботу 21 октября 1740 года, составленное Э. Финчем: «По дороге я встретил юного государя. Его величество сопровождал отряд гвардии, впереди ехал обер‑гофмаршал и другой высший чин двора, камергеры шли пешком. Сам государь в карете лежал на коленях кормилицы, его сопровождала мать, великая княгиня Анна Леопольдовна. За их первой каретой ехало еще несколько, образуя поезд. Я немедленно остановил свой экипаж и вышел из него, чтобы поклониться Его величеству и Ее величеству».

Возможно, императора возили посмотреть на невиданные подарки, прибывшие из Персии, – огромных слонов и верблюдов. Десятого октября 1740 года петербуржцы высыпали на улицу, чтобы поглазеть на удивительное зрелище – в столицу вступало посольство персидского шаха Надира. К этому времени Надир достиг вершины своего могущества – к его ногам пала Индия, империя Великих Моголов. Разграбив Дели, он вывез оттуда сказочно богатые трофеи, и частью их он решил поделиться со своим великим северным соседом, который, как и Надир, воевал с турками.

Огромный красочный караван прошел по Невскому проспекту. Посол, в расшитых золотом одеждах, гарцевал на великолепном скакуне, следом величественно вышагивали четырнадцать слонов – живые подарки Надира императору Ивану. Бесконечная вереница мулов и верблюдов тащила подарки и припасы посольства. Но это было не все посольство. Вступление персидского каравана в Астрахань вызвало панику в столице – шестнадцатитысячное посольство напоминало армию, укрывшуюся в тени пальмовой ветви мира. С трудом удалось уговорить персов сократить посольство в четыре раза, но и так оно оставалось огромным.

Но еще невероятнее оказались подарки, нет, сказочные дары персидского шаха: бесценные восточные ткани, сосуды изящных форм, оружие, конская сбруя, усыпанная драгоценными камнями, редкой красоты сапфиры, алмазы, рубины.

Посольство Надира прибыло в столицу России уже после свержения Бирона, хотя в путь отправилось наверняка еще при нем. Любопытно, что за год до описываемых событий французский посланник Шетарди, узнав о назначении Бирона регентом, тотчас вспомнил Надира и поразился схожести судеб этих двух людей, почти одногодков. До какого‑то момента их жизненные пути совпадали просто удивительно. Надир в Персии, как и Бирон в России, был чужестранцем, тюрком из племени афшаров, беглым рабом из Хорезма. Он сумел полностью подчинить своему влиянию шаха Тахмаспа II Сефевида. Затем хитростью, силой и коварством он добился низложения своего повелителя и провозглашения шахом восьмимесячного сына Тахмаспа Аббаса III, при котором он стал регентом. Прошло четыре года, и Надир решил вступить на престол сам. Для этого были устроены грандиозные выборы, где комедия публичных отказов Надира занять престол сменялась тайными интригами и убийствами тех, кто всерьез принял отставку временщика. Наконец после долгих уговоров Надир согласился – конечно, нехотя, только ради блага и интересов государства! – занять трон. Вскоре Аббаса III и его отца Тахмаспа умертвили. Династия Сефевидов перестала существовать, а через несколько лет нож убийцы не миновал груди и самого Надира.

Любопытно, что Надир, посылая посольство в Петербург, надеялся получить согласие русских на брак с Елизаветой. До Мешхеда и Дели докатилась слава о голубоглазой красавице‑цесаревне, дочери Петра Великого. Именно ее он предполагал ослепить блеском золота и сиянием бриллиантов и сапфиров. Но не довелось посланнику шаха увидеть Елизавету – Остерман не допустил. Цесаревна была в гневе и велела передать Остерману, что он забывает, кто она и кто он сам, – бывший писец, ставший министром благодаря милости Петра Великого, ее отца, и что он может быть уверен: ничего она ему не простит! И как мы знаем, Елизавета не простила Остерману обиды. Конечно, дело не в том, что Елизавета рвалась в гарем Надира. Она рвалась к власти! Ее час приближался, она уже почувствовала свою силу.

Конец лета 1741 года, первого лета правительницы России Анны Леопольдовны, прошел под звуки фанфар и салюта. В июле Анна Леопольдовна родила второго ребенка – принцессу Екатерину, а 23 августа русские войска под командой фельдмаршала Петра Ласси наголову разбили шведскую армию под крепостью Вильманстранд в Финляндии. Швеция начала войну против России в июле 1741 года. Смерть Анны Иоанновны, свержение Бирона, а потом и Миниха стали сигналом для шведов, мечтавших вернуть утраченные после Северной войны земли Восточной Прибалтики. Швеция выставила три причины начала войны: убийство в Польше русскими офицерами шведского дипломатического курьера барона Синклера, отказ русского правительства поставлять в Швецию хлеб и, наконец… освобождение России от иноземного гнета. Так и писалось в шведском манифесте, имея в виду немецких временщиков при русском дворе. За этой удивительной для истории войн в Европе причиной скрывалось весьма прозаическое намерение оказать помощь «патриотическому заговору» цесаревны Елизаветы Петровны, уже созревшему в Петербурге.

Впрочем, о высоких целях шведской армии не знали ни русские солдаты, ни командовавшие ими в основном иностранные генералы: немцы, шотландцы, англичане, которые под командой Ласси сделали свое дело быстро и профессионально: стремительный марш от Выборга, атака по сильно пересеченной местности – шведы были сбиты с позиций, и на их плечах русские ворвались в крепость Вильманстранд. Большая часть шведов погибла, остальные, вместе с командующим, попали в плен. По мнению иностранных наблюдателей, русские подтвердили свою блестящую репутацию воинов.

Саксонский посланник Зум писал: «В оборонительной войне я считаю это государство непобедимым… Русский человек тотчас становится солдатом, как только его вооружают. Его с уверенностью можно вести на всякое дело, ибо его повиновение слепо и вне всякого сравнения. Он довольствуется плохой и скудной пищей. Он, кажется, нарочито рожден для громадных военных предприятий».

Победа над шведским львом под тремя коронами (таков символ шведского королевства) была яркой, неожиданной и отмечалась в Петербурге очень торжественно. Молодой русский поэт Михаил Ломоносов написал оду на победу России. И в ней были такие слова:

 

Российских войск слава растет.

Дерзкие сердца страх трясет,

Младой орел уж льва терзает!

 

«Младой орел» лежал по‑прежнему в детской кроватке, а люди, управлявшие государством, делали это бездарно. Они не смогли воспользоваться блестящей победой в Финляндии для упрочения режима и тем самым обрекли себя на гибель. Делами в стране ведал Остерман. Он стремился полностью подчинить своей власти правительницу Анну так, чтобы она не слушала больше ничьих других советов. Но Анна понимала истинные намерения своего первого министра и прислушивалась к мнению других: министра Михаила Головкина и обер‑прокурора Сената Ивана Брылкина, которые советовали Анне немедленно принять титул императрицы, взять на себя всю полноту власти. Необходимые для этого документы уже готовились, и 7 декабря 1741 года, в день своего двадцатитрехлетия, правительница России Анна должна была стать императрицей России Анной II. Оставался всего один шаг, но он так и не был сделан…

Мы не знаем теперь, какой императрицей стала бы Анна Леопольдовна. Ее вялость, сдержанность, неяркий темперамент, плохая подготовка к правлению таким, как Россия, государством особых надежд на благополучное царствование не оставляют, хотя в жизни бывает всякое: власть, корона на голове могут преобразить человека, разбудить в нем такую активность, тщеславие, ум, что он становится неузнаваем. Достаточно вспомнить историю австрийской эрцгерцогини Марии Терезии, ставшей знаменитой правительницей. Почти ровесница Анны Леопольдовны, она в 1740 году унаследовала трон умершего отца Карла VI и сразу же была вынуждена немедленно начать отчаянную борьбу против старых врагов Австрии, мечтавших разорвать империю на части. Самым страшным и беспощадным врагом Марии Терезии стал гениальный прусский король Фридрих II. И тем не менее молодая и неопытная Мария Терезия оказалась достойной своего предназначения, сумела не только сохранить империю, но и упрочить ее положение в мире. Она собрала вокруг себя талантливых министров, провела важные реформы, и, когда пришло время передать власть над цветущей страной своему сыну Иосифу II, родившемуся почти одновременно с Иваном Антоновичем, Мария Терезия это и сделала.

 

К ноябрю 1741 года в окружении цесаревны Елизаветы активно разрабатывались планы государственного переворота. По разным каналам правительство Анны получало об этом информацию, но значения этому не придавало. Анна и ее министры оставались беспечны и недальновидны. Никто не мог и предположить, что Елизавета, эта изнеженная, капризная красавица, прожигательница жизни, способна на такое мужское, опасное, в стиле смелого Миниха, дело – государственный переворот.

Но все оказалось совсем не так, как думали Анна и ее министры. Ночью 25 ноября 1741 года Анна Леопольдовна проснулась от шума и грохота солдатских сапог. За ней и ее сыном пришли. Есть две версии ареста брауншвейгской семьи. По первой, Елизавета вместе с солдатами вошла в спальню правительницы и громко сказала; «Сестрица, пора вставать!» В постели рядом с Анной лежала девица Менгден. По другой, более правдоподобной версии, убедившись, что дворец полностью блокирован верными ей солдатами, цесаревна послала отряд гренадер арестовывать правительницу. При виде солдат Анна вскричала: «Ах, мы пропали!»

По всем источникам видно, что никакого сопротивления насилию она не оказала, безропотно оделась, села в подготовленные для нее сани и позволила увести себя из Зимнего дворца.

Накануне переворота с правительницей Анной произошла досадная оплошность: подходя к цесаревне Елизавете правительница споткнулась о ковер и внезапно, на глазах всего двора, упала в ноги стоявшей перед ней Елизавете. Современник воспринял это как дурное предзнаменование.

Принцу Антону Ульриху одеться не позволили и полуголого снесли в одеяле к саням. Сделано было это умышленно; так брали Бирона, его брата‑генерала, многих высокопоставленных жертв других переворотов. Расчет здесь прост – без мундира и штанов не очень‑то покомандуешь, будь ты хоть генералиссимус! Не все прошло гладко при «аресте» годовалого императора. Солдатам был дан строгий приказ не поднимать шума и взять ребенка только тогда, когда он проснется. Так около часа они и простояли молча у колыбели, пока мальчик не открыл глаза и не закричал от страха при виде свирепых физиономий гренадер. Кроме того, в суматохе сборов в спальне уронили на пол четырехмесячную сестру императора, принцессу Екатерину. Она, как выяснилось потом, из‑за этого потеряла слух. Но на это никто не обратил внимания – это была единственная жертва бескровной «революции» Елизаветы.

Императора Ивана принесли Елизавете, и она, взяв его на руки, якобы сказала: «Малютка, ты ни в чем не виноват!» Но что делать с младенцем и его семьей, никто толком не знал. Все понимали, что Елизавета была узурпатором, свергшим законного властелина Российской империи, и что он был родственником многих коронованных особ, в том числе – Фридриха II и датского короля Христиана VI. Раздумья новой императрицы были недолги – радость быстрой и легкой победы кружила голову, и она решила попросту выслать из страны брауншвейгскую семью. Двадцать восьмого ноября об этом был опубликован манифест, и в ту же ночь санный обоз из закрытых кибиток, в которых сидели император, его родственники и приближенные, а также многочисленный конвой под командованием обер‑полицмейстера Василия Салтыкова, поспешно покинул Петербург по дороге на Ревель и Ригу, к западной границе России.

Перед отъездом Салтыков получил особую инструкцию, согласно которой экс‑императора Ивана надлежало срочно доставить в Ригу, а затем в Митаву и далее отправить в Германию. Не успел конвой отъехать от Петербурга, как курьер от императрицы нагнал путников и передал Салтыкову новую инструкцию, которая требовала от него совершенно противоположного: «Ради некоторых обстоятельств то (быстрая езда до Митавы. – Е.А.) отменяется, а имеете вы ваш путь продолжать как возможно тише и держать роздыхи на одном месте дни по два». «Некоторые обстоятельства» заключались в том, что Елизавета пожалела о своем великодушном поступке, она подумала, что брауншвейгская фамилия, оказавшись за границей у своих могущественных родственников, будет представлять для нее серьезную опасность. Поезд с узниками ехал все медленнее, указы, доставляемые из Петербурга, становились все более грозными, ранее довольно свободный режим содержания узников становился более суровым. В конце концов через год такого странного путешествия несчастная семья оказалась в заточении в Динамюнде – крепости под Ригой. Стало ясно, что клетка за несчастными захлопнулась навсегда. В крепостных казематах Динамюнде узники провели более года, там в 1743 году Анна родила третьего ребенка – Елизавету, а в январе 1744 года Салтыков получил указ срочно отправить своих подопечных подальше от границы – в центр России, в город Раненбург Воронежской губернии. Императрица требовала, чтобы при этом Салтыков сообщил: отъезжая на новое место, Анна Леопольдовна и ее муж были «в сердитом или в довольном виде». Салтыков отвечал, что, когда члены семьи увидели, что их намереваются рассадить по разным кибиткам, они «с четверть часа поплакали» и, вероятно, думали, что их хотят разлучить. Жизнь их проходила в ожидании худших событий.

⇐ Предыдущая36373839404142434445Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: