 |
Глава об удовлетворенности
|
|
|
|
Неизбежно для влюбленного, когда запретно сближение, довольствоваться тем, что обретает он, и поистине в этом развлечение душе, занятие надежде, обновление желаний и некоторый отдых.
Удовлетворенность имеет несколько степеней, сообразно тому, что достижимо и возможно, и первая из них, — когда довольствуются посещением. Поистине, в этом надежда из надежд, и возвышенно это среди того, что дарует судьба, хотя и проявляется при этом застенчивость и смущение, ибо каждый из любящих знает, что у другого в душе.
Посещение бывает двух видов. Первый из них, — когда любящий посещает любимую, и это вид обширный, а второй вид, когда любимая посещает любящего, но нет пути ни к чему, кроме взгляда и внешнего разговора.
Об этом я говорю:
Если отдалишь от меня ты сближенье, я удовлетворюсь взглядом глаз, хоть и не будет это близостью.
Достаточно мне тебя встретить в день один раз, а раньше не принимал я от тебя и вдвое большего.
Так помыслы вали
[103] бывают возвышенны, но согласен он на спасение души, когда падет на него отставка.
Что же касается ответа на приветствие и на обращенные речи, то в этом надежда из надежд, хотя и говорю я в моей поэме:
Вот скрываю я это, и стану неприхотлив, довольный ответом на приветствие, если будет порой он возможен.
Но так чувствует лишь тот, кто переходит от высшей степени к низшей, а отличие созданий друг от друга, во всех их качествах, состоит в том, насколько они переходят к более высокому или более низкому. Я знаю человека, который говорил своей возлюбленной: — Обещай мне и солги! — удовлетворяясь тем, чтобы утешить свою душу ее обещанием, хотя бы и неправдивым. Я сказал об этом:
|
|
|
Если сближения с тобой желать нечего и близость воспрещена, — обещай мне и солги!
Может быть, мечта о встрече с тобою удержит жизнь в сердце, разлукой измученном.
Ведь утешаются те, кто поражен недородом, видя, как сверкает на небе блеск молнии, не несущей дождя.
Вот нечто, относящееся к этой главе, — это видел я сам и видел со мною другой человек. Одного из моих друзей ранила ножом та, кого он любил, и видел я, как влюбленный целовал раненое место и плакал над ним снова и снова.
Я сказал об этом:
Говорили они: — Ранен ты той, кого любишь безумно, — и ответил я: — Клянусь жизнью, она меня не ранила!
Но почуяла моя кровь, что она близко, и полетела к ней, и не вернулась.
О мой убийца, обидчик, благодетель! Я — выкуп за тебя как обидчика, благодетеля!
Неприхотливость также и в том, что радуется человек и удовлетворен он, если обладает какой-нибудь вещью возлюбленной. Поистине, это имеет в душе прекрасное место, хотя бы и не было в этом ничего, кроме того, что рассказал наш Аллах великий о возвращении зрения к Якубу, когда понюхал он рубаху Юсуфа — мир с ними обоими! Об этом я говорю:
Когда отказала мне в близости моя госпожа и настояла на разлуке, не будучи справедлива,
Стал довольствоваться я видом ее одежд или чего-нибудь, к чему она прикасалась.
Так и Якуб, пророк прямого пути, — когда изнурен он был печалью по Юсуфу
[104],
Понюхал рубаху он, от него принесенную, и был он слепым, и от того исцелился.
Я никогда не видел влюбленных, которые бы не дарили друг другу прядей волос, окуренных амброй, опрысканных розовой водой; концы их соединяют мастикой или белым очищенным воском и завертывают их в ку-(ки расшитой ткани, шелка или чего-нибудь похожего, чтобы было это памятью при разлуке. Что же касается дарения зубочисток, после того как их пожуют, или мастики, после ее потребления, то это часто бывает у всякой пары влюбленных, для которых недоступна встреча. Об этом я скажу отрывок, где есть такой стих:
|
|
|
Я считаю слюну ее водой жизни и твердо в этом уверен, хоть и не оставляет любовь к ней живым во мне сердце.
Рассказ
Рассказывал один из моих друзей, со слов Сулеймана-ибн Ахмада, поэта, что тот видел Ибн Сахля, хаджиба на острове Сикиллии [105] (а говорят, что Ибн Сахль был красив до предела). И увидел он его в одном из мест увеселения, и Ибн Сахль шел, а за ним шла женщина и смотрела на него. И когда он отдалился, женщина подошла к тому месту, на котором оставил Ибн Сахль след, проходя, и стала его целовать и лобызать землю там, где остался след его ноги. Я скажу об этом отрывок; он начинается так:
Они меня порицают за то, что вступил я на след его сапога, но если бы они знали, стал бы хулящий завистником.
О жители земли, где не щедро облако, примите совет мой — будете сильны, хвалимы!
Возьмите земли с того места, куда он ступил, и ручаюсь я, что отдалится от вас недород.
Всякая земля, на которую падет нога его, — земля прекрасная, не скупая.
Таков и поступок Самарянина
[106] — явился глазом его прославленный след Джибриля,
И сделал он тельца из этой земли, и раздался из него протяжный рев.
Я говорю еще:
Благословенна земля, в которой ты обитаешь, благословен тот, кто есть там, — поселилось в ней счастье!
Ее камни — жемчужины, и тернии — ее розы; вода ее — мед, и песок ее — недд.
Один из видов неприхотливости — когда удовлетворяются посещением призрака во сне и приветствием видения; приходит это лишь от воспоминаний непокидающих, обетов неизменных и нескончаемых мыслей; и когда засыпают глаза и успокаиваются движения, прилетает призрак. Об этом я говорю:
Посетило видение юношу, чья любовь продлилась, хоть охраняли его сторожившие и оберегавшие.
И провел я ночь веселый и радостный — услада видения сонного заставляет забыть сладость яви.
Я говорю еще:
Пришел призрак Нум к моему ложу, когда миновала часть ночи, и получила ночь власть, и распространился мрак.
И знал я, что под землей любимая пребывает, но пришла она такой, какой знал я ее прежде,
И стали мы снова такими, как были, и вернулось к нам время, каким мы знали его, а возвращенье более прекрасно.
|
|
|
Поэтами сказаны о посещении призрака слова диковинные, далеко бьющие, ими изобретенные, и каждый опережает другого, высказывая какую-либо мысль. Так, Абу Исхак ибн Сайяр ан-Наззам [107], глава мутазилитов, считает причиною посещения призрака страх души перед соглядатаями, поставленными над прекрасным телом; Абу Теммам Хабиб ибн Аус ат-Таи считал причиной этого то, что соитие с призраком не вносит порчи в любовь, а соитие с подлинным созданием вносит в нее порчу; аль-Бухтури видел причину прихода призрака в том, что он освещается огнем страсти влюбленного, а ухода его — в опасении утонуть в слезах любящего. А я, не сравнивая своих стихов с их стихами — у них преимущество предшествования и первенства, и мы только подбираем, а они были жнецами, — но подражая им и идя по их ристалищу и следуя по пути, который они проложили и осветили, — скажу отрывок в стихах, где изъяснил я посещение призрака:
Я ревную тебя ко взору моего глаза и боюсь, что растаешь ты от прикосновения моей руки.
И отказываюсь я от встречи, этого опасаясь, и стремлюсь встретиться с тобой, когда сплю.
И душа моя, когда сплю я, с тобою уединяется, — от членов сокрыта она и не видна им.
Сближение с душой для тебя приятнее, чем сближение с телом, в тысячу раз.
В положении того, кто посещен во сне, различаются четыре разновидности. Первая из них — это влюбленный покинутый, огорчение которого продлилось, и затем увидел он в дремоте, что возлюбленная сблизилась с ним, и обрадовался этому и возвеселился. А потом проснулся он, и грустит, и печалится, поняв, что то, что было, — мечтания души и ее внушения,
Об этом я говорю:
При сиянии дня ты скупишься, а когда ночь опустилась, ты щедра.
Ты считаешь, что солнце мне тебя заменяет, — далеко это! Неправедны такие твои поступки.
Навестил меня твой далекий призрак, и приходит он как друг, посетитель и сотрапезник.
Но отказала ты мне в полном счастье и позволила только его понюхать.
И подобен я людям преграды
|
|
|
[108], — не в раю дом мой и не страшусь я огня.
Во-вторых, это влюбленный, близкий к любимой, но озабоченный случившейся переменой. И увидел он, задремав, что любимая его покидает, и огорчился из-за этого сильным огорчением, но затем пробудился он от сна, и понял, что это неправда и некое наваждение заботы.
В-третьих, это любящий, дом которого близок, и видит он во сне, что поразило его отдаленье, и озабочен этим и испуган, а затем пробуждается он, и исчезает то, что с ним было, и становится он снова радостным.
Об этом я скажу отрывок, где есть такие стихи:
Увидел я во сне, что ты отъезжаешь, и поднялись мы, чтобы проститься, и слезы льются, как дождь.
Но покинул меня сон, и ты меня обнимаешь, и когда вижу я это, забота моя проходит.
И снова я обнял тебя и сжал, как будто к тебе возвращаюсь я после разлуки и отдаления.
В-четвертых, — когда живет возлюбленный далеко и видит он, что приблизилось место посещения и жилища стали соседними, и веселится, и радуется, утратив печаль. А затем поднимается он после сна и видит, что это неправда, и возвращается к более сильной, чем прежде, заботе.
В одном из сказанных мною стихотворений я выставил причиною отхода ко сну желание, чтобы явился призрак. Я сказал:
Навестил призрак страстно влюбленного, — если б не ждал он посещения призрака, то не заснул бы.
Не дивитесь, что прилетел он, когда ночь темна, — ведь свет призрака пугает мрак на земле.
Один из видов неприхотливости, когда довольствуется влюбленный тем, что смотрит на стены и видит ограды, которые окружают его возлюбленную. Мы видели людей с такими качествами, и говорил мне Абу-ль-Валид Ахмад ибн Мухаммад ибн Исхак аль-Хазин — да помилует его Аллах! — что один знатный человек рассказывал о себе подобное этому.
Неприхотливость проявляется и в том, что любящему приятно видеть тех, кто видел его возлюбленную, и дружить с ними, а также и с теми, кто прибыл из ее страны. Это бывает часто, и об этом я говорю:
Опустел он от обитателей, и похожи дома их на жилище адитов, за которыми последовали самудяне
[109].
К этой главе относятся и мои стихи, вот чем вызванные. Я гулял с несколькими моими друзьями, из людей образованных и благородных, в саду одного из наших приятелей. Мы походили немного, а затем желание посидеть привело нас к такому месту, что и о менее прекрасном только мечтают, и разлеглись мы в обширном саду, на широкой земле, где мог разгуляться взор и могла разойтись душа, и были мы среди бегущих ручьев, подобных серебряным кувшинам, и птиц, распевающих напевы, которые глумились над тем, что создали Мабад и аль-Гарид, и висящих плодов, смиренных перед руками и спускающихся к берущему, и осеняли нас облака, сквозь которые глядело на нас солнце, рисуя перед нами поля шахматной доски. И одежды были расшиты, и нежная вода показывала тебе истинный вкус жизни, и полноводные ручьи скользили, как туловища змей, и то поднималось журчанье их, то понижалось. И прекрасны были разноцветные цветы, качаемые благовонным ветром, и воздух был ровный, и сидели тут люди превосходные. И было все это в весенний день с робким солнцем, которое то скрывалось за нежными облаками и тонкими тучами, то появлялось, подобно смущенной невесте или стыдливой красавице, что показывается влюбленному из-за занавесок и потом скрывается за ними, боясь следящего глаза.
|
|
|
А один из нас сидел, опустив голову, как будто беседует с кем-то другим, — и это потому, что у него была тайна. И мне указали на него, и мы пошутили немного, а потом меня заставили сказать что-нибудь об этом как бы его языком, и я произнес стихи, сочиненные тут же, которые записали по памяти только после, когда мы ушли. Вот они:
Мы отдыхали под сенью сада, где низко висели ветви над влажной землей.
И смеялись там цветы, и венчики их благоухали, покрытые протянувшейся тенью.
И показывали нам птицы, как прекрасно пение их, и одни сетовали на горе, другие — щебетали.
И воде среди нас было где разгуляться, и могли разойтись там взор и рука.
И какие желаешь ты люди там были — степенные, славные, благородной природы, укрепленные для похвальбы.
Но огорчает меня все то, что описал я, и неприятно это мне, когда нет со мной моего господина.
О, если бы был я в темнице и она обнимала бы меня, а вы вместе были бы во дворце дома Обновленного
[110]!
И тот из нас, кто захочет сменить участь свою на участь своего брата или на вечную власть, -
Пусть не живет он иначе, как в горе и бедствии, и пусть будет он постоянно в беде и позоре, к нему возвращающемся.
И сказал он и те, кто присутствовал: — Аминь, аминь!
Вот каковы виды истинной неприхотливости, находимые у людей любви, которые я перечислил, не преувеличивая и не преступая меры. А у поэтов есть особый вид удовлетворенности, в котором хотят они показать свои стремления и проявить способность к глубоким мыслям и метанию в далекую цель. Каждый из них говорил по мере силы своей природы, но только это произвол языка, излишество в речах и злоупотребление красноречием, и то, что они говорят, неверно в корне. Один из них удовлетворялся тем, что небо осеняет его и его возлюбленную и что земля носит их обоих, другой — тем, что обоих их одинаково покрывают ночь и день или чем-нибудь подобным, и всякий спешил достигнуть предела углубленности и заполучить тростник первенства в тонкости. А мне принадлежат в этом смысле такие слова, что последующие не смогут найти после них, за что взяться, и не увидят позади них места, и вместе с тем я изъяснил причину близости далекого расстояния. Вот они:
Сказали: — Она далеко! — Сказал я: — Довольно мне того, что она со мною во времени и не может уйти.
Проходит надо мной солнце, как проходит над нею; каждый день освещается она им снова.
И та, кого от меня отдаляет лишь путь, проходимый в один день, — разве может она быть далеко?
И знание господа тварей объединяет нас — довольно мне такой близости, я не хочу большего.
И изъяснил я, как ты видишь, что я удовлетворяюсь единением с той, кого люблю, в знании Аллаха, от которого происходят и небеса, и своды, и все миры, и все существующее, и ни в чем не дробится оно, и ничто его не минует. Затем ограничился я из знания Аллаха тем, что любимая живет во времени, — это более всеобъемлюще, нежели то, что сказали другие об окружении любимой днем и ночью, хотя по внешности оно сначала кажется слышащему одним и тем же. Ибо все, что создано, подпадает под время, и время лишь условное название прохождения часов, течения небосвода и движения его тел; ночь и день зарождаются от восхода солнца и заката его, и оканчиваются они где-то в вышнем мире, а время не таково, и они — часть времени. И если какому-то философу и принадлежат слова, что мрак продолжается бесконечно, то очевидность опровергает это, и причины возражения ему ясны, но здесь им не место.
Затем изъяснил я, что если любимая находится в отдаленнейшем конце мира на Востоке, а я — в отдаленнейшем конце его на Западе (а такова длина обитаемой земли), то между ею и мною лишь расстояние в один день, так как солнце восходит в начале дня на начальном Востоке и закатывается в конце дня на конечном Западе.
Есть один вид удовлетворенности, о котором я упомяну, прося у Аллаха защиты от него и от людей, которым она свойственна, и восхваляя его за то, что он научил наши души избегать этого. И состоит он в том, что разум совершенно заблуждается, и портится естество, и гибнет проницательность, и легким становится тяжелое, и исчезает ревность, и пропадает гордость, и соглашается человек делиться с другими той, кого он любит. Это случалось со многими людьми (да защитит нас Аллах от испытаний!), и бывает это истинным только тогда, когда в природе человека свойства пса и пал разум, — и он мерило того, что под ним, — и слабы чувства, и подкрепляется это сильной, всеохватывающей любовью. И когда соединятся эти вещи и оплодотворят смешение составов, входящих один в другой, зарождается среди них это низкое свойство, и родится это дурное качество, и возникает из-за него этот грязный и скверный поступок. А если обладает человек малейшим благородством и ничтожнейшей мужественностью, тогда это дальше от него, чем Плеяды, хотя бы умер он от страсти и растерзала бы его любовь. Я говорю об этом, насмехаясь над одним из тех, кто был снисходителен в этом отношении:
Я вижу, сердце у тебя широкое, — согласен ты на то, что пришло, и лучше всего, чтобы ты был снисходителен и мягок.
Обладать хоть частью оросительной машины для тебя лучше, чем владеть всем ее колесом.
Половина верблюда по весу вдвое больше того, что предполагаешь ты в козленке; не слушай же того, кто укоряет.
Дивно играет с двумя мечами та, кого любишь ты; иди же в ее направлении, куда бы ни шла она.
Глава об изнурении
Всякий любящий, который искренне любит и лишен близости из-за разлуки, или разрыва, или сокрытия любви, случившегося по какой-нибудь причине, неизбежно доходит до границы недугов, и изнурения, и похудания, и нередко заставляет его это слечь. Это дело весьма частое, находимое постоянно, и явления, возникающие. Из-за любви, — иные, чем признаки налетевшей болезни, так что различит их острый лекарь и внимательный чтец по лицам.
Об этом я говорю:
Говорит мне лекарь неразумно: — Лечись, ибо ты, о такой-то, болен!
Но болезни моей никто не знает, кроме меня и господа, могучего, славного владыки.
Или скрываю я недуг, и раскрывают его стоны, не оставляющие меня, и долгое молчанье,
И лицо, на котором свидетельства печали, и тело, точно призрак, изнуренное, худое?
Но крепче всего бывает тогда это дело, без сомнения, когда верен признак.
И сказал я лекарю: — Разъясни мне немного; клянусь Аллахом, — не знаешь, что говоришь ты.
И сказал он: — Я вижу великое похуданье, и недуг, на который ты жалуешься, — сухотка.
И сказал я: — Сухоткой заболевают члены, и горячка это, что нас изменяет.
Но — клянусь жизнью Аллаха! — не жалуюсь я на горячку, и поистине, жар невелик в моем теле.
И сказал он: — Я вижу оглядки, и выжиданья, и мысли, и молчанье, которое не проходит,
И думаю я, что это черная немочь, — смотри же за собой — то недуг тяжелый.
И сказал я ему: — Эти речи нелепы! Почему же из глаз моих льются слезы?
И умолк он, смущенный тем, что увидел, и разве не смутится из-за этого одаренный?
И сказал я: — Лекарство мое — недуг мой, — не заблудится разве от этого разум?
И свидетельство слов моих видно воочию — ветви растений, когда повернут их вниз, — корни.
И от яда гадюки тех, кто ею ужален, ничем излечить не поручатся, кроме него же.
В моих стихах, упомянутых в этом послании, уже предшествовали обстоятельные описания худобы, так что я удовольствуюсь ими и не стану приводить здесь ничего, кроме них, опасаясь затянуть речи. Аллах же помощник нам, и к нему взывают о помощи!
И иногда признаки изнурения возвышаются до того, что разум человека бывает побежден, и возникает преграда между ним и умом его, так что становится он безумным.
Рассказ
Я хорошо знаю одну девушку, обладательницу высоких степеней красоты и благородства, из дочерей военачальников; ее сильная любовь к одному юноше, моему Другу, сыну писца, привела к разлитию желчи, и девушка едва не помешалась, и стало дело ее известно и очень распространилось, так что знали о нем мы и знали далекие, пока ее не поправили лечением.
Это происходит лишь из-за постоянных мыслей, и когда одолевает мысль и получает силу черная влага, дело выходит из границ любви в пределы безумия и одержимости, и если пренебрегают врачеванием сначала и до излечения, болезнь очень усиливается, и для нее не находят лекарства, кроме сближения.
Среди того, что она написала этому юноше, есть один отрывок; вот часть его:
Ты похитил украдкою мою душу, — какая тварь проживет без души?
Помоги же ей близостью, — будешь жить благородным и получишь награду в день возвращения.
Я вижу, что если продлится это, поменяется душа с браслетами ног украшеньем цепочек.
Поистине, ты возлюбленный солнца, и любовь его к тебе среди людей видна ясно.
Рассказ
Рассказывал мне Джафар, вольноотпущенник Ахмада ибн Мухаммада ибн Худейра, прозванного аль-Бальбинни, что причиною помешательства Мервана ибн Яхьи ибн Ахмада ибн Худейра и исчезновения его ума была любовь его к невольнице его брата, который отказался отдать ему девушку и продал ее другому, хотя не было среди его братьев подобного Мервану и более совершенного по образованию, чем он.
Рассказывал мне Абу-ль-Афия, вольноотпущенник Мухаммада ибн Аббаса ибн Абу Абды, что причиною безумия Яхьи ибн Мухаммада ибн Ахмада ибн Аббаса ибн Абу Абды была продажа его невольницы, к которой он испытывал сильную любовь. Его мать продала эту девушку, и она перешла к его родственницам из Амкридов. Вот два человека, знатных и знаменитых, которые потеряли разум, и помешались, и оказались в цепях и ошейниках. Что касается Мервана, то его поразил нечаянный удар в день, когда берберы вступили в Кордову [111] и достигли ее, и он преставился — помилуй его Аллах! — а Яхья ибн Мухаммад жив и находится в упомянутом состоянии, когда я пишу это послание. Я видел его неоднократно и сиживал с ним во дворце, пока его не постигло это испытание, и моим наставником, и его также, был факих Абу-ль-Хияр аль-Лугави, и Яхья — клянусь жизнью! — был свободен от расстройства ума и одарен высокими качествами.
Что же касается тех, кто ниже этого разряда, то мы видели из них многих, но не называем их из-за их безвестности.
Эта ступень такова, что если достигнет ее влюбленный, отрезаны надежды и прекратились чаяния. Нет для него лекарства ни в сближении, ни в чем другом, так как утвердилась порча в мозгу, погибло знание и одолело несчастье — да спасет нас Аллах от беды своею властью и да избавит нас от кары своею милостью!
Глава о забвении
Мы знаем, что все, что имеет начало, неизбежно должно иметь конец, кроме милости Аллаха, великого, славного, в раю для друзей его, и наказания огнем для врагов его. Что же касается явлений здешнего мира, то они кончаются, проходят, прекращаются и исчезают. Исход всякой любви ведет к одному из двух — или к похищению смертью, или к забвению возникающему. Мы находим, что душу одолевают какие-нибудь из сил, управляющих вместе с нею телом, и как видим мы душу, которая отказывается от утех и наслаждений, следуя разуму в повиновении Аллаху великому, или из лицемерия в мирской жизни, чтобы прославиться постничеством, — так же видим мы и душу, которая отвращается от желания встречать подобие свое из-за укрепившейся гордости, бегущей от измены или от постоянной отплаты злом в тайных помыслах. Это наиболее безупречное забвение; если же оно происходит не от этих двух вещей, оно не иначе как порицаемо. Забвение же, зарождающееся из-за разлуки и ее длительности, подобно утрате душою надежды на достижение желаемого, — когда она входит в душу, ослабевает влечение ее и не усиливается ее желание.
У меня есть поэма с порицанием забвения. Вот часть ее:
Когда она взглянет, живой мертв от взора ее, а если заговорит, ты скажешь: — Камни влажны.
Любовь — как бы гость, посетивший мое сердце, — мясо мое для него угощение, а кровь — питье.
Оттуда же:
Он терпит бедность, если за нею величие, хотя бы пролили на него облака огонь,
Но скорбит при отрадах, что приносят безвестность ему, — ведь иногда в наслажденье мученье.
Утешение, говоря вообще, делится на два разряда. Первый — утешение естественное; его называют забвением, и при нем становится пустым сердце и освобождается ум, и человек делается таким, как будто он совсем не любил. Утешение такого рода иногда приводит к утешившемуся упреки, так как оно возникает из качеств порицаемых и от причин, не вызывающих нужды в забвении, — это встретится и будет разъяснено, если захочет Аллах великий, — а иногда не навлекает оно упрека из-за действительного оправдания. Второй вид — утешение неестественное, вопреки душе, — его называют притворной стойкостью, и ты видишь, что человек высказывает твердость, а сердце его ужалено сильнее, чем от укола шилом, но полагает он, что одно зло легче, чем другое, или сводит счеты со своей душой, приводя доводы, которых не отвести и не разбить. Это такой вид утешения, за который не порицают утешившегося и не упрекают того, кто так делает, ибо возникает оно лишь из-за великого бедствия и случается только от сокрушительной беды, — либо по причине дела, которого не могут стерпеть свободные, либо из-за несчастья неотвратимого, что послано судьбами. Достаточно тебе знать о том, кому это приписывают, что он совсем не забыл, но помнит, и испытывает влечение, и стоит на том, что обещал, глотая горечь терпения. Вот обычная разница между забывшим и внешне стойким, — ты видишь, что если стойкий и проявляет крайнюю твердость и для вида бранит любимую и нападает на нее, он не потерпит этого от других. Об этом я скажу отрывок, где есть такие стихи:
Оставьте меня бранить возлюбленную, — поистине, если и порвал я с ней внешне, я ей не враждебен.
И упреки мои любимой подобны вашим словам: — Поступал он прекрасно, и ниспослал ему бог бедствия.
А забывший — противоположность этому, и все это бывает в соответствии с природой человека и сообразно тому, насколько она соглашается или отказывает, и сильна ли власть любви над сердцем или слаба. Об этом я говорю такие стихи, называя в них утешившегося притворно стойким:
Забывший любимых не таков, как утешающийся,. — суждение о неспособном иное, чем о том, кто не сделал умышленно.
Подчиняющий душу не равен тому, кто ей внемлет, и стойкий от природы — не таков, как стойкий притворно.
Причины, которые вызывают утешение, делящееся на эти два вида, многочисленны, и в соответствии с ними и по мере того, что из-за них случается, оправдывают утешившегося или порицают. К ним принадлежит пресыщение, речь о котором мы вели раньше, и поистине, любовь того, кто утешился из-за пресыщения, — не настоящая, и украсивший себя ею предъявляет притязание легковесное. Он только ищет услады и спешит навстречу страсти, и утешившийся таким образом забыл и достоин порицания.
Относится к ним также и переменчивость. Она сходна с пресыщением, но в ней есть добавочный смысл, и из-за этого смысла она более дурна, чем предшествующее, и человек переменчивый более достоин порицания.
К тем же причинам относится стыд, вложенный природою, который бывает у любящего и становится преградою между ним и намеком на то, что он испытывает. И дело длится, и вяло тянется срок, и изнашивается новизна дружбы, и возникает утешение. И если утешившийся таким образом окажется забывшим, он никак не справедлив, ибо от него пришла причина неудачи; если же он будет выказывать стойкость, то его нельзя порицать, так как он предпочел стыд усладе своей души. А о посланнике Аллаха — да благословит его Аллах и да приветствует! — дошло, что он сказал: — Стыд относится к вере, а распущенность относится к ослушанию. Передавал нам Ахмад ибн Мухаммад, со слов Ахмада ибн Муттарифа, Абдаллаха ибн Яхьи и его отца, и Малика, и Саламы ибн Сафвана аз-Зарки, который говорил со слов Зейда ибн Тальхи ибн Рикана, возводя иснад к посланнику Аллаха, — да благословит его Аллах и да приветствует! — и говорил он, что тот сказал: — У всякой веры есть свое качество, и качество ислама — стыд.
Эти три причины коренятся в любящем и начинаются от него, и к нему пристает порицание за то, что забывает он из-за них ту, кого любит. Затем есть четыре причины, исходящие от возлюбленной, корень которых в ней. К ним относится разрыв; объяснение его свойств уже приводилось, но для нас неизбежно сказать о нем кое-что и в настоящей главе, к которой это подходит.
Разрыв, если продлится он, и участятся укоры, и станет непрерывна жизнь в разлуке, бывает воротами к забвению. Когда кто-нибудь был к тебе близок и затем порвал с тобой из-за другого, это никак не относится к главе о разрыве, ибо здесь подлинная измена; если кто-нибудь почувствовал склонность к другому, не имев прежде с тобой близости, это тоже ни в чем не касается разрыва, и тут только неприязнь. Об этих двух разновидностях будет речь потом, если пожелает великий Аллах. Разрыв же бывает со стороны того, кто был к тебе близок, а затем порвал с тобою из-за доносов сплетника, или совершенного проступка, или по причине чего-нибудь, что возникло в душе, но не почувствовал склонности к другому и не поставил никого иного на твое место. И тот из любящих, кто забыл подобным образом, достоин упрека скорее, чем при других делах, исходящих от любимой, ибо не произошло таких обстоятельств, которые могли бы оправдать забвение, и любимая не желает близости с тобою, а это нечто для нее необязательное. Выше ведь уже говорилось о долге близости и об обязанностях, налагаемых ее днями, — они заставляют помнить о возлюбленной и принуждают к верности обету дружбы. Но кто утешился и проявляет внешнюю стойкость и твердость, тот здесь оправдан ибо видит он, что разрыв длится, и не замечает признака сближения и знака возвращения. Многие люди считают допустимым называть этот вид забвения изменой так как внешность их одна; причины их, однако, различны, и поэтому разделили мы их в действительности.
Я скажу об этом стихотворение, где есть такие стихи:
Будьте же как люди, которых совсем я не знаю, — поистине, подобен я тому, кого вы не знаете и с кем вы не близки.
Я точно отголосок, — что скажет всякий, на то отвечаю, и что хотите сегодня, то задумайте.
Я скажу еще такой отрывок (три стиха из него сказал во сне, а проснувшись, я добавил четвертый стих):
Разве не угодно было Аллаху то время, когда казалась ты мне дороже души и близких?
Но не замедлила рука разрыва, и свернули тебя ее пальцы, как свертывают свиток.
Напоила меня терпеньем разлука с вами, как поила меня любовью близость из полного ведра.
Нашел я, что близость, поистине, корень страсти, а долгая разлука — корень утешения.
Я скажу также часть отрывка:
Когда б сказали мне раньше: — Позабудешь ты ту, кого любишь, -
Я бы поклялся тысячей клятв, что не будет этого вовеки.
Но вдруг наступил долгий разрыв — при нем утешиться неизбежно.
Угодна Аллаху разлука с тобой — усердно помогает она моему исцелению,
И теперь дивлюсь я утешению, а прежде дивился я стойкости.
И вижу я, что любовь твоя — уголек под пеплом, который тлеет долго.
И еще я скажу:
Была геенна в сердце от любви к вам, а теперь вижу я — это огонь Ибрахима
[112].
Затем следуют три остальные причины, которые исходят от любимой, и люди, проявляющие при них стойкость, не заслуживают порицания вследствие того, о чем скажем мы, если Аллах пожелает, говоря о каждой из них.
К ним относится отчужденность, проявляемая любимой, и уклонение, пресекающее надежды.
Рассказ
Я расскажу тебе про себя, что я привязался в дни юности привязанностью любви к одной девушке, которая выросла в нашем доме. Она была в это время дочерью шестнадцати лет, и достигла она предела в красоте лица и разуме, целомудрии и чистоте, стыдливости и кротости. Она не знала шуток, отказывала в дарах, дивная ликом, срывала с людей завесы, была лишена недостатков, мало говорила, опускала взор книзу, была очень осторожна, чиста от пороков и постоянно хмурилась, но, отворачиваясь, была мягка, грустная от природы. Отдаляясь, она была прекрасна, сидела степенно, с большим достоинством, и находила сладость, избегая людей. К ней не направлялись надежды, и не останавливались желания подле нее; для мечты не было около нее привала, и лицо ее влекло все сердца, но поведение ее отгоняло направляющегося; отказ и скупость украшали ее, как украшают другую великодушие и щедрость. И была она склонна к серьезному в делах своих, не желая развлечений, хотя хорошо умела играть на лютне. Я почувствовал к ней склонность и полюбил ее любовью чрезмерной и сильной, и два года или около этого старался я с величайшим рвением, чтобы ответила она мне единым словом, и стремился услышать от нее единый звук, кроме того, что выпадает при внешнем разговоре всякому слышащему, но не достиг из этого совершенно ничего. И хорошо помню я одно празднество, бывшее у нас в доме по поводу чего-то, из-за чего устраивают празднества в домах вельмож, и собрались тогда женщины из нашей семьи и семьи моего брата — помилуй его Аллах! — и жены наших челядинцев и близких нам слуг из тех, чье место было угодно и положение значительно. И они просидели первую часть дня, а затем перешли в беседку, бывшую в нашем доме, которая выходила в сад; из нее можно было видеть всю Кордову и предместья, и двери ее были открыты. И женщины стали смотреть сквозь решетки, и я был между ними, и хорошо помню я, как я направлялся к тем дверям, у которых стояла девушка, ища ее близости и стремясь подойти к ней поближе, но едва лишь она замечала меня в соседстве с собой, как тотчас же оставляла эти двери и, легко подвигаясь, шла к другим. И я хотел направиться к тем дверям, к которым подошла девушка, но она снова поступала таким же образом и уходила к другим дверям. А она знала, что я увлечен ею, но прочие женщины не замечали, чем мы заняты, так как их было большое количество, и они переходили от дверей к дверям, чтобы посмотреть из одних дверей на те стороны города, которых не было видно из других. И знай, что женщины всматриваются в того, кто их любит, пристальнее, чем всматривается в следы путешествующий ночью!
А затем мы спустились в сад, и пожилые влиятельные женщины среди нас попросили госпожу этой девушки дать им послушать ее пение. И госпожа приказала девушке, и та взяла лютню и настроила ее, со стыдом и смущеньем, подобного которому я не видывал, — а поистине, прелесть вещи удваивается в глазах того, кто находит ее прекрасной, — и затем она начала петь стихи аль-Аббаса ибн аль-Ахнафа [113], в которых он говорит:
Я томлюсь по солнцу, — когда закатывается оно, и место его заката — внутренность комнат.
Это солнце, изображенное во внешности девушки, члены которой — точно свернутый свиток.
Она из людей лишь потому, что одного с ними рода, а из джиннов она лишь по образу.
Ее лик — жемчужина, и тело — нарцисс; дыханье ее — амбра, а вся она — из света.
И когда ходит она в своей нательной рубашке, кажется, что ступает она по яйцам или по острию стекла.
И, клянусь жизнью, перышко лютни как будто падало мне на сердце, и не забыл я этого дня и не забуду его до дня разлуки с земною жизнью. И было это наибольшим, чего я достиг из возможности ее видеть и слышать ее слова.
Я говорю об этом:
Не кори ее за то, что она бежит и отказывает в близости, — это для вас в ней не порицаемо.
Разве бывает месяц не далеким, и есть разве газель, не убегающая?
Я говорю еще:
Ты лишила мои зрачки прелести твоего лика, и на слова свои ты для меня поскупилась.
Я вижу, дала ты обет милосердому поститься и не разговариваешь сегодня с живым.
Ты пропела стихи аль-Аббаса — во здравие это аль-Аббасу, во здравие!
И если бы встретил тебя аль-Аббас, бессонным стал бы он от удачи и по вас тосковал бы.
Потом переехал везир, отец мой, — помилуй его Аллах! — из вновь отстроенного дома нашего на восточной стороне Кордовы, в предместье аз-Захира, в старый наш дом на западной стороне Кордовы, в Палатах Мугиса, в третий день по восшествии повелителя правоверных Мухаммада аль-Махди на халифат [114], и я переехал с ним, и было это во второй джумаде года триста девяносто девятого. А девушка не переехала при нашем переезде из-за обстоятельств, сделавших это необходимым.
А затем отвлекли нас, после восшествия повелителя правоверных Хишама аль-Муайяда, превратности судьбы и вражда вельмож его правления, и были мы испытаны заточением, и ох
|
|
|
