 |
Аналитическая философия науки
|
|
|
|
В аналитической философии теме науки всегда уделялось больше внимания, чем в других философских парадигмах XX века. В этой связи дело доходит до прямого отождествления аналитической философии и философии науки. Разумеется, такое отождествление несостоятельно. Кроме аналитического существуют и другие философские подходы к науке. В данном параграфе дается общая характеристика аналитической философии науки.
В аналитической философии научное знание рассматривается как совокупность взаимосвязанных между собой высказываний в аспекте семантики, синтактики и прагматики. Существует тесная корреляция между соответственно семантикой и проблемой корреспондентной истины, синтактикой и проблемой правил логических выводов и построений, прагматикой и проблемами мотивов, интенций, ценностей.
Фреге, Рассел и ранний Витгенштейн приложили много стараний к тому, чтобы установить связь между семантикой и синтактикой. Фреге и Рассел были первоклассными логиками, но не естествоиспытателями. В их работах доминирует логика и ее языки. Получается, что хорошая наука – это хорошая логика. Витгенштейн в "Логико-философском трактате" устанавливает полное соответствие между структурой логики и структурой мира. Остается, однако, неясным путь перехода от мира к логике и от логики к миру. На работах Фреге, Рассела и раннего Витгенштейна лежит печать панлогицизма. Поздний Витгенштейн отодвигает логику в сторону; это свидетельствует, пожалуй, о том, что в компании с Фреге и Расселом он был чужаком – философом рядом с логиками.
Неопозитивизм в лице Шлика, Нейрата, Рейхенбаха и Карнапа остро поставил вопрос о выработке, открытии научного знания. Наука рассматривается в контексте ее открытия. Главная идея очень простая, по крайней мере на первый взгляд: научное знание требует опоры на экспериментальные факты, фиксируемые в протокольных предложениях. Но как перейти от знания об отдельных фактах к более общему знанию, к теории? С помощью индуктивного метода, который по определению призван обеспечить упомянутый переход. Что касается экспериментальных фактов, то их старались уберечь от всех тех трудностей, которые возникают в связи с науками, имеющими дело с психикой и сознанием. Отсюда нескрываемое желание придать экспериментальным фактам "железный", фундаментальный статус. На деле это привело к физикализму (Нейрат и др.), по сути же использовался в основном философский потенциал классической, неквантовой физики. В области экспериментальных наук неопозитивизм, руководствуясь идеей истины, настаивал на актуальности верификации – проверки научного знания. Знание истинно, если оно подтверждается фактами. Итак, для неопозитивистской концепции экспериментальной науки характерны: фактуализм, индуктивизм, верификационизм, контекст открытия, а также физикализм.
|
|
|
Неопозитивизм встретил резкое оппонирование со стороны еще одного позитивизма – постпозитивизма (прежде всего К. Поппера). Поппер антииндуктивист, он считал, что индукция бессильна в достижении обобщенного теоретического знания. Но последнее существует, следовательно, оно выдвигается учеными в качестве свободного изобретения, гипотезы, предположительного знания. Жизнь гипотетического теоретического знания регулируется в основном нормами дедукции. Дедукция приводит к научным высказываниям, которые сопоставляются с экспериментальными фактами. Последние способны фальсифицировать гипотетическое знание, опровергнуть правомерность его использования. Истинность теории недоказуема, ибо то, что сегодня истинно, завтра оказывается уже опровергнутым. В то же время, если теория не согласуется хотя бы с одним фактом, то ей нанесен решающий удар и от нее приходится отказаться. Научное знание эффективно и правдоподобно, но не истинно. Итак, для постпозитивистской концепции экспериментальной науки характерны: фактуализм, дедуктивизм, фальсификационизм, контекст обоснования научного знания.
|
|
|
Спор нео- и постпозитивистов относительно статуса опытных наук можно изобразить в виде следующей схемы:
Здесь Ф i – факты, В i – протокольные высказывания (предложения), T i – теоретические предложения. Неопозитивисты восходят от фактов к теориям; постпозитивисты спускаются от теории к фактам. Схема свидетельствует о взаимодополнительности усилий нео- и постпозитивистов.
Еще одним существенным для оценки аналитической философии науки обстоятельством является противостояние партикуляризма Карнапа и холизма Куайна (разумеется, оба имеют многочисленных сторонников). На этот раз речь идет о статусе логико-математических наук, о том, имеют ли они фактуальное содержание. Если да, то они в той или иной форме тесно взаимосвязаны с фактами. Если нет, то предложения логико-математических наук имеют другой характер, нежели предложения фактуальных наук. Как уже известно читателю, именно второй позиции придерживался Карнап. Партикуляризм Карнапа состоит в различении аналитических предложений логики и математики и синтетических предложений фактуальных наук. Холист Куайн объединяет аналитические и синтетические предложения: все науки фактуальны, логика и математика тоже.
Куайн снимает противоположность между аналитическими и синтетическими предложениями. Логика и математика более опосредовано, чем физика, в конечном счете связаны с фактами. Критика Куайна была воспринята многими неопозитивистами. Тем не менее в ряде случаев, как выяснилось, деление на аналитические и синтетические предложения должно быть сохранено. В своей работе логики и математики часто обращаются с излюбленным ими материалом как аналитическими предложениями.
Куайна не устраивает ни индуктивизм неопозитивистов, ни гипотетический дедуктивизм постпозитивистов. Теория является для него одной из составляющих жизненного опыта человека, появляющейся в результате стимульного воздействия внешнего мира на чувствительность человека, последующей языковой игры и проверки предсказаний в деятельности людей [4,с.1-42]. На примере Куайна отчетливо выделяются следующие новации аналитической философии науки: явная опора на концепт языковой игры и прагматику поведения (физикализм неопозитивистов переводится Куайном в натурализм).
|
|
|
Концепт языковой игры, более богатый, чем индукция и дедукция, занимает в аналитической философии науки центральное место и поэтому заслуживает особого внимания.
Как известно, концепт языковой игры ввел в философию поздний Витгенштейн. Он же пытался использовать его при осмыслении оснований математики. Витгенштейн приходит к заключению, что "логический вывод – это часть языковой игры" [5,с.189]. Особенность его позиции состояла в том, что он понимал науку как подспорье в практической деятельности человека. Язык науки у позднего Витгенштейна не отличается от повседневного языка: и тот и другой – языковая игра, вплетенная в практику форм жизни. Оба языка в чрезмерном акценте на практику слишком очевидным образом освобождаются от рефлексии, размышлений. Витгенштейн очень рискованно поступает как с синтактикой, так и с семантикой научных языков. Синтактика приобретает произвольно-игровой характер, семантика игнорируется еще в большей степени, значение слова освобождается от его обусловленности референтами, вещами, фактами и переводится всецело в область употребления, т.е. значение слова есть его употребление.
Слишком большая произвольность, присущая языковым играм Витгенштейна, была впервые подмечена представителями оксфордской школы (Остин, Сёрл и др.). Остин разработал теорию речевых актов, которая по своей сути оппонирует концепции языковых игр. Сёрл же уделил первостепенное внимание правилам и нормам речевых актов. В случае естественного и научного языков вряд ли эти правила и нормы являются одними и теми же. Иначе говоря, становится актуальным различие науки и не-науки. Разумеется, это различие не ставилось под сомнение в логико-математических и достаточно развитых естественно-научных дисциплинах. Намного сложнее складывается ситуация в гуманитарных науках, особенно в тех из них, в которых доминируют вербальные (словесные) формы.
|
|
|
Часть философов-аналитиков стремилась выработать единый идеал научного знания, который без какой-либо дифференциации был бы применим как к естественным, так и гуманитарным наукам. Именно в этой связи Гемпелем и Поппером была выработана следующая модель: объясняемое высказывание должно дедуцироваться из универсального закона [6,с.72;7,с.83]. Многие, однако, считали, что в исторических науках объяснение через подведение под "охватывающий закон" ничего не дает. В данном случае приходится реконструировать мотивы, намерения, интенции людей, вживаться в изучаемую эпоху, все сводить к единичным действиям людей [8.С.142].
В чем состоит историческое объяснение? Существует ли оно? Если да, то не ставит ли оно под сомнение применимость идеалов науки к историческим дисциплинам? Или, может быть, следует более точно определить, что такое наука? Остаются ли в силе претензии аналитической философии науки, требования логической стройности, верификации и фальсификации? Разделяет ли естественно-научные и гуманитарно-исторические науки пропасть? В поисках ответов на поставленные вопросы были выработаны подходы, которые хотя и не успокоили оппонирующие лагеря аналитиков, но позволили ввести их дискуссии в привычное аналитическое русло.
Фон Вригт, наследник кафедры Витгенштейна в Кембридже, детально проанализировал содержание так называемого практического вывода (силлогизма). Практический вывод имеет такую форму: А намеревается (у него такая интенция) осуществить р; А считает, что он не сможет осуществить р, если он не совершит а; следовательно, А принимается за совершение а [9,с.127-128]. Суть размышлений фон Вригта заключается в следующем [9,с.128–193]. Интенция сама по себе не поддается установлению, верификации, это возможно лишь вместе с верификацией практического поведения. Интенция и действия слиты воедино, связь между ними является необходимой. Интенция не отделена от действия, поэтому ее пристанищем нельзя считать только ментальность человека. Интенцию и практическое действие неправомерно уподоблять причинно-следственной связи. Причину и следствие можно верифицировать независимо друг от друга (придумайте пример на этот счет типа молоток–гвоздь. – В.К.), а интенцию и действие нет.
|
|
|
Итак, историческое объяснение выступает как установление интенциональных связей, которые обладают непреложностью логических отношений (если а, то р) и поддаются верификации. Практический силлогизм – это необходимость, полученная после действия [9,с.147], он не позволяет предсказывать. (Предсказание возможно, если выделены образцы поведения.– В.К.)
Исследование фон Вригта мы привели как образец аналитического философствования применительно к гуманитарным наукам. Этот образец включает логику, верификацию (и фальсификацию), поведенческие акты (у американцев в данном случае в ходу прагматизм), весьма осторожное отношение к ментальности человека. Огромное внимание уделяется логической взаимосвязи высказываний.
Еще один подход к проблеме исторического объяснения как раз и предполагает выделение этих связей, а они всегда есть. Допустим, необходимо объяснить "привязку" российского рубля к американскому доллару, а не к монгольскому тугрику. Объяснение можно выстроить по такой схеме:
1. США – мощная финансовая держава, главный агент финансового влияния в мире.
2. Россия в финансовом отношении неровня США.
3. Монголия уступает в финансовом отношении России.
4. Россия "привязывает" свою финансовую единицу к американской.
Итак, спор вокруг исторического объяснения показал ограниченность прямолинейного переноса идеалов естественно-научного, особенно физического знания, в область гуманитарных наук. Однако это не опрокинуло критерии научности знания. Например, требование непротиворечивости объяснений не предполагает отказ от своеобразия наук. Критерии научности – это понятия, но всякое понятие не привязано напрочь только к одному конкретному предмету. Из факта, что физика и социология подходят под понятие "наука", не следует отрицание их своеобразия.
Обостренный интерес аналитиков к научному знанию, наращиванию его достоверности как-то исподволь, особенно благодаря работам Поппера, привел к так называемой исторической школе в философии науки. Поппер рассмотрел отношения между конкурирующими и сменяющими друг друга теориями. Лакатос расширил поле анализа, его интересовала динамика научно-исследовательских программ. Кун, продолжая линию Поппера и Лакатоса, интересуется исторически-эпохальными образцами научного знания, научными парадигмами, сменяющими друг друга в процессе научных революций. Фейерабенд требует необузданной свободы при выборе критериев науки, в результате она ничем не отличается от обыденного знания. У него мало сторонников внутри аналитической философии науки и понятно почему: он выходит за ее границы. Абсолютный плюрализм методов – это скорее из арсенала предпочтений постмодернизма, а не аналитической философии.
Итак, мы рассмотрели особенности аналитической философии науки. Ее краткий словарь непременно должен включать такие термины, как: логика; язык; семантика, синтактика и прагматика; индукция и дедукция; верификация и фальсификация; контекст открытия и обоснования; аналитические и синтетические предложения; языковые игры и их логика; конкуренция теорий, научно-исследовательских программ и научных парадигм.
Безусловно, среди всех концепций философии науки наиболее разработанной и в силу этого наиважнейшей является как раз аналитическая философия науки (таково состояние дел). Именно поэтому она открывает список-парад концепций философии науки. Именно на ее фоне просматриваются достаточно резко достоинства и недостатки неаналитических концепций науки.
|
|
|
