Г. Фреге и Б. Рассел: основатели движения

С Елисейских полей нам надлежит решительно переместиться на газоны англо-американской философии. Именно в англоязычных странах получил максимальное развитие своеобразный стиль мышления, за которым закреплено название аналитическая философия. Главная ее особенность состоит в тесной взаимосвязи с логикой и языком. Почему так произошло и что сулит такое единение, нам надлежит выяснить ниже.

Основателями аналитического движения чаще всего признают Г. Фреге, Дж. Мура, Б. Рассела и Л. Витгенштейна.

Готтлоб Фреге (1848-1925) был первоклассным логиком и математиком. В своей книге "Исчисление понятий" (1879) он, следуя образцам арифметики, дал первое аксиоматическое исчисление высказываний. С Фреге начинается столь могущественная ныне математическая логика. Что касается философии, то с позиций последней особый интерес вызывает учение Фреге о значении, смысле и истине. Речь шла, фактически, о новой философской теории языка. Примером аналитического философствования в проблеме существования является весьма поучительный диалог Фреге с протестантским теологом, профессором Бернардом Пюньером [1,с.3–24].

Рассмотрим ряд предложений со словом "существовать" или его эквивалентами: "Этот стол существует", "Существуют столы", "Этот стол – коричневый". Диалог показал, что содержание слова существование меняется от одного предложения к другому и, более того, сама форма его использования то и дело вводит в заблуждение. Пюньер считал существование некоторым свойством, подобно тому, как вещи обладают цветом, им присуще существование, вещи существуют, поскольку мы познаем это существование на опыте. Однако тщательный анализ Фреге, реконструируемый ниже, опровергает рассуждения его оппонента.

В частном суждении “ S есть (или не есть) Р ” что-либо утверждается либо отрицается относительно S. Либо этот стол (есть) коричневый, либо он (не есть) коричневый; сама форма частного суждения позволяет нам делать выбор между истинным и ложным суждениями. Связка есть всего лишь соединяет, позволяет отметить сопричастность S и Р, только и всего, ни о каком особом свойстве существования нет и речи. Превратим “некоторые S есть Р ” в “ S есть” (“стол существует”). Теперь кажется, что речь идет о свойстве существования. Сравним, однако, “ S есть” с его отрицанием “ S не есть”; эти два предложения не подпадают под правило истинное/ложное. Это правило предполагает, что ложное и истинное суждения относятся к одному и тому же S, но “ S не есть” уничтожает само S. Мы не имеем оснований настаивать на истинности “ S есть”, ибо само такое настаивание предполагает сопоставление истинного/ложного, что в нашем случае невозможно. Мы поймем смысл “ S есть” и “S не есть”, если вернемся к формуле “ S есть (не есть) Р ” и вместо Р подставим само S. “ S не есть”, по сути, означает “ S не есть S ”, что абсурдно. “ S есть”, по сути, означает “ S есть S ” – это так называемый закон тождества (идентичности).

Итак, высказывание “стол существует” обозначает не свойство стола (не цвет, не тяжесть), а нечто само собой разумеющееся: стол есть стол. Эксперимент доказывает не существование чего-либо, а наличие или отсутствие определенных свойств, предикатов у изучаемых сущностей. Эксперимент не является доказательством так называемого существования хотя бы потому, что он не в состоянии доказать отсутствие существования. Резюме Фреге к его диалогу с Пюньером гласит: естественный язык искушает, ведет к фальшивым аналогиям, философия должна освобождать себя от господства непрорефлексированного языка, но это требует использования адекватных средств и соответствующей системы знаков [1,с.24]. Это резюме Фреге фактически является программой аналитизма в философии: тщательный анализ языка, точность используемой терминологии (для этого нужна логика) и на этой основе решение философских вопросов.

Философия Фреге требует четкого различения значения и смысла, истинности и ложности, чувства и мысли. Как правило, имя (выражение естественного или искусственного языка) обладает значением и смыслом. Значением имени является тот предмет, который им обозначается (именуется), при этом обозначаемый предмет (свойство, отношение) называется денотатом. Так, слово "Москва" является знаком города, вполне определенного, расположенного там-то. Имя в функции знака ничего не сообщает о денотате, это всего лишь метка. Информация о городе Москва содержится в выражениях типа: "Москва – самый большой город России", "Москва – столица России", "Москва – самый богатый город России" и т.п. Мысленное содержание предложения есть его смысл. "Когда мы называем предложение истинным, мы имеем в виду, собственно, его смысл" [2,с.21]. Как видим, три наших предложения, сообщающих информацию о Москве, имеют один и тот же денотат (Москву как таковую), но разные смыслы. Смысл – это мысль, выраженная в предложении, к которому в науке применимо понятие истинности [2,с.21]. В науке от слов заключают к смыслам, а от них к значениям; в поэзии смыслы есть, но слова не обладают значениями [1,с.27]. Но без значений нет истин. Отсюда следует, что только наука устремлена к истине и как раз к ней. "Эстетика соотносится с прекрасным, этика – с добром, а логика – с истиной" [2,с.18].

Значение и смысл – важнейшие категории философии Фреге, но еще более значимыми являются понятия истины и мысли, именно они придают всякой науке ее изначальное содержание (смысл вторичен от мысли, а именование вообще довольно бессодержательная операция). Относительно проблемы истины и мысли Фреге приходит к довольно неожиданным и оригинальным выводам.

Он решительно отказывается от заключения мысли во внутренний, психический мир человека. "Мысль не относится ни к представлениям из моего внутреннего мира, ни к внешнему миру, миру чувственно воспринимаемых объектов" [2,с.43]. Да, человек обладает мыслительной силой, мышлением, но состоит она не в выработке мыслей, не в их производстве, а всего лишь в их открытии, постижении и высказывании, в формулировке в предложениях [2,с.42]. Мысли никак не зависят от состояния сознания, независимо от того, усвоили ли это люди. В науке изучают не душу, а разум. В позиции Фреге мы видим его реакцию на попытки сведения логики и математики к психологии. Под влиянием Фреге от такого сведения отказался в свое время Гуссерль, но он все-таки посредством категориальной интуиции совершал переход от потока переживаний к мыслям (ноэмам). Фреге феноменологические новации не устраивали, ибо они для него неубедительны.

Мысль формулируется в форме предложения, к которому применимо понятие истинности. "Истинно не поддается определению; неправомерно говорить: представление является истинным, если оно соответствует действительности. Истинно изначально и просто" [1,с.37]. Истинность высказывается всегда, когда вообще что-либо высказывается, она принадлежит не миру представлений и не миру предметов, а предложениям, что-либо утверждающим. Фреге выступает против едва ли не общепризнанной, в том числе и по настоящий день, концепции истины как соответствия высказываний действительности вполне сознательно. Все переходы от представлений к предметам и от них назад к первым он называет суетой [1,с.39]. Так называемые доказательства истинности в конечном счете не производят ее. Истинное предложение остается истинным вне зависимости от суеты вокруг него.

Итак, Фреге был первым, кто задал, как выражаются музыканты, тональность аналитического способа философствования.

Вклад Рассела (1870-1972) в аналитическую философию определяется прежде всего его теорией дескрипций. Как и Фреге, он является логистическим философом, им движет стремление освободить язык от всяких двусмысленностей и парадоксов. Его не устраивают идеи Платона, мысли Фреге, запутанные рассуждения об истине или предложение типа "золотая гора не существует". Каждый понимает, что золотая гора не существует, но все-таки речь идет о золотой горе и создается впечатление о ее существовании в каком-то необычном виде. Каков наш мир? Что на самом деле существует? Что такое истина? Возможны ли адекватные ответы на поставленные вопросы в языке? Выход из затруднительных философско-логических ситуаций Рассел видит в теории дескрипций.

Знаменитый пример Рассела соотносится с историей английского писателя Вальтера Скотта, который из предосторожности не подписал своим именем роман "Вэверли". Вопреки опасениям писателя роман имел успех, теперь Скотт стал подписывать свои произведения "автор Вэверли". Король Генрих IV вопрошал: является ли Скотт автором Вэверли? На первый взгляд кажется, что Скотт и автор Вэверли – это одно и то же. Но если бы это было так, то во всяком предложении можно было бы взаимозаменять выражения "Скотт" и "автор Вэверли". Вопрос короля можно было бы записать таким образом: является ли Скотт Скоттом. Однако Генриха IV интересует не это. Остается одно – различать имя (Скотт) и описание, дескрипцию (автор Вэверли). Как выясняется, имя в отличие от дескрипции всегда что-либо (денотат) означает, а вот существование относится не к предмету, который обозначает имя, а к описанию, дескрипции [3,с.26-27].

" X золотая гора" ложно для всех значений X. Это и означает, что "золотая гора не существует". "X автор Вэверли" истинно в случае подстановки вместо Х имени Скотт, следовательно, автор Вэверли существует и им является Скотт. Но существует ли сам Скотт? Чтобы разумно ответить на этот вопрос, нам следует записать предложение с переменной (пропозициональную функцию): " X Скотт". Подстановка Скотт вместо Х дает на этот раз не истинное предложение, а тождество а=а. Скотт есть Скотт, только и только это сообщает нам выражение "Скотт существует". Дескрипция не обозначает, а сообщает дополнительную информацию о денотате.

Что касается проблемы истины, то в этом вопросе Рассел стремился опереться на факты: "... любое не являющееся тавтологией суждение, если оно истинно, истинно в силу своего отношения к факту..." [3,с.19]. Речь идет о корреспондентной концепции истины: истинность предложения состоит в его соответствии (корреспонденции) реальности. Крайне важные обстоятельства относительно корреспондентной концепции истины выявил польский логик и философ Альфред Тарский (1902-1983). Он рассматривал такой на первый взгляд очень простой пример: «Предложение "Снег бел" истинно тогда и только тогда, когда снег бел» [4,с.94]. Однако здесь есть свои тонкости. Приведенное предложение состоит из слов (не из снега). Если бы выражения "снег бел" соответственно из левой и правой частей предложения были тождественными, то анализируемое предложение превратилось бы в тавтологию, по отношению к которой вообще неправомерно ставить вопрос об истинности. В чем же состоит различие двух выражений "снег бел"? В правой части предложения это выражение относится к объектному языку, оно "о чем-то говорит" (о том, что снег бел), в левой части указанное выражение стоит в кавычках, т.е. оно является именем выражения снег бел. Все предложение в целом в совокупности всех его частей относится не к объектному, а метаязыку. Метаязык позволяет толковать, интерпретировать объектный язык [4,с.101]. Центральная идея Тарского как раз и состоит в необходимости различения объектного и метаязыка.

Определение истины применяется к объектному языку,но последний должен интерпретироваться в языке более богатом, чем он, т.е. в метаязыке. Структура языка, в котором не проводится четкое различение объектного и метаязыка, считается неточно заданной, семантически замкнутой. Семантическая замкнутость характерна для естественных языков, которые формируются во многом стихийно, не в полном соответствии с требованиями логики как науки. Итак, мир языка неоднороден, только при различении объектного и метаязыка правомерны претензии на достижение феномена истинности. Отсюда следуют многочисленные впечатляющие выводы.

Обратимся к непризнанному королю всех парадоксов – парадоксу лжеца: "Я лгу". Лжец, говорящий "Я лгу", одновременно лжет (ибо он лжец) и говорит правду (ибо он, фактически, уличает себя во лжи). Если, однако, иметь в виду необходимость различения объектного и метаязыка, то рассуждения о парадоксальности утверждения лжеца: "Я лгу" просто-напросто несостоятельны, ибо это различение грубо игнорируется. Мы должны потребовать от лжеца конкретики, прямого использования объектного языка: "Я лгу, что S есть Р" (например, что снег бел). Анализ выявляет теперь, что говорящий "Я лгу" либо лжет, либо глаголет истину, но он не делает то и другое одновременно. Что и следовало доказать. Итак, различение мета- и объектного языка намечает путь борьбы с парадоксами. В частности, это касается и неполноты формальных систем.

В 1931 г. Курт Гёдель (1906-1978) показал, что в так называемых семантически замкнутых языках возникают противоречия, с которыми невозможно бороться средствами этих языков (так, нельзя доказать отсутствие противоречий в арифметике, самой образцовой математической дисциплине, средствами арифметики). Истоки такого положения дел, по Тарскому, опять же следует видеть в игнорировании различения мета- и объектного языка [4, с.108]. Доказательство противоречивости или непротиворечивости формальной системы Z может быть получено при ее интерпретации более богатым языком – метаязыком. Но поскольку любой метаязык сам может стать предметом анализа, т.е. объектным языком, эстафета интерпретаций может включать много ступеней. Здесь, однако, имеет место одно важное ограничение: по определению лишь тот язык может быть принят в качестве метаязыка, который богаче объектного языка. В противном случае интерпретация сама будет противоречивой.

Язык неевклидовой геометрии богаче евклидовой геометрии, поэтому первый может использоваться для интерпретации второго. Если же брать в качестве метаязыка язык евклидовой геометрии, то он бессилен дать сколько-нибудь содержательную интерпретацию одной из теорем неевклидовой геометрии, согласно которой через точку вне данной прямой можно провести сколько угодно линий, параллельных этой прямой. Кстати, теперь ясно, почему вниманию читателей данной книги предложена в первую очередь философия современная, а не давно минувших дней. Новейшая философия – ключ к пониманию любой другой философии.

Итак, одна из особенностей аналитической философии состоит в способе философствования так называемых логистических философов, придающих философский вес достижениям формальной, математической и других логик, всем логикам, которым присуща строгость, ясность и основательность (рассуждения постструктуралистов под это определение, разумеется, не подходят). Что касается рассуждений Фреге, Рассела и Тарского, то их целесообразно подытожить в следующей форме [5,с.304].

Фреге придерживался автономной, Рассел и Тарский корреспондентной концепции истины. Похоже, что эти две концепции истины взаимодополнительны. Рассел использовал в своих построениях принцип экономии, "бритву Оккама" (не преумножать без необходимости число сущностей). Фреге и Тарского можно отнести к сторонникам "закона против скаредности" (объяснять приходится все нюансы данного) [5,с.320].