 |
Записи с архивов. Врач и пациентка.
|
|
|
|
- Как Вы себя чувствуете?
- Удовлетворительно!
- Вас ничего не беспокоит?
- Иногда ощущаются легкие покалывания в голове. Но в целом я себя чувствую удовлетворительно.
- Вы не замечали ничего не обычного за последние пару дней? В Вашей жизни не происходили изменения?
- Нет. Все как обычно. Рабочий стол, редакция, ежедневный шопинг, занимающий не больше часа и снова все по накатанной.
- Вас не преследуют разного рода галлюцинации, звуковые или быть может визуальные?
- Нет, только легкое покалывание в голове. Хотя…, я стала чаще разговаривать сама с собой.
Прошло два месяца, и больная попала в психиатрическую больницу. Сопровождалось это тем, что частые разговоры с самой собой, как утверждает пациентка, стали её пугать, ведь в голове она стала слышать не свой голос, а чей-то посторонний. Дабы понять масштабы проблемы, коллегия врачей, решила, единогласно, дать возможность пациентке вести дневник, который в тайне бы изучали.
22 марта. 22:26.
Привет, дневник. Я долго не решалась начать писать, ведь в последний раз, я вела дневник будучи школьницей. Я до сих пор не могу понять, как так вышло. Как я попала в больницу для душевно больных? Еще два месяца назад, я была обычной писательницей двадцати семи лет, которая вела ничем не примечательный образ жизни. А теперь я сижу в зале, в котором одни…, даже не знаю, как написать…, люди с фантазией что ли…! Теперь я почти каждый день хожу к психологу и рассказываю свое состояние. А оно, скажу я Вам – паршивое. Я стала слышать какой-то голос в своей голове. Это мужчина. Который явно ждет контакта, но я не поддаюсь.
23 марта. 17:00.
Вечерок. Хорошо все, но голова стала болеть больше. Уже не покалывания мучают, а словно молотом по наковальне…, ну Вы поняли.
|
|
|
24 марта. 07:00.
Доброе утро. Надоели таблетки и вода. Хочется иногда кофе!!!
24 марта. 22:12.
Вы не поверите, но кажется именно сейчас он говорит со мной. Я не могу разобрать его речи, но он говорит… Мне жутко страшно! Представьте, словно Вы говорите долго у себя в голове что-то, а когда резко замолкаете, то слышите чей-то другой голос. Словно он доноситься из Вашей головы. Кажется, что голос сзади, где бы я ни была. Это ужасные ощущения. Мурашки не покидают меня. Я не выдержу… Я плакала и просила его молчать, но он лишь безостановочно что-то говорит!!!
27 марта. 13:50.
Он стал со мной чаще говорить…Уже внятно! Но иногда я не понимаю к чему его те или иные разговоры. Я думала, что это все мне лишь мерещится, но он существует! Эта нечисть в моей голове…
2 апреля. 23:55.
Ха-ха-ха, я схожу с ума…! Он играет на контрабасе в моей голове! Но как это возможно? Или это виолончель? Нет, всё же контрабас…Боже, да какая разница, как он это делает?! Такое предчувствие, что я слушаю музыку на своем виниле, у себя в гостиной, но в тоже время нахожусь в палате, за столом, пишу эту запись и временами закрываю уши, с непривычки, но потом догоняю, что это бессмысленно, ведь звуки в голове!
4 апреля. 06:44.
Все попытки доказать самой себе, что я не идиотка оканчиваются сокрушительным провалом. Поэтому я решила попробовать с ним поговорить. Ведь это должно как-то помочь мне. Хотя я уже не верю ни во что, Если бы я не попала бы в такую ситуацию, то я бы никогда в своей жизни не поверила бы, что бывает такое. Что в человеке, может жить какая-то сволочь, которая претендует на его место. Это жалкое жизненное разочарование. Я поняла, что уже никогда не будет все как раньше. Я не буду писательницей, не буду нормальным человеком. Не смогу ходить по магазинам…
4 апреля. 07:40.
Задремала в кресле. Вроде бы писала, и вот уже открываю глаза с дневником на груди. Ах, да, забыла, у меня нарисовался еще один вопрос, после того, стоит ли мне с Ним общаться, «можно ли считать таблетку анальгетика в шесть часов утра, достойной заменой завтрака?» ….
|
|
|
6 апреля.
Привет, дневник. Не могу понять…, зачем заставлять меня рисовать? Я же совершенно этого не умею. Врачи вообще странные какие-то люди. Когда я рисую, они понятия не имеют, что я изображаю…, но с умными лицами, стоят вокруг меня и обсуждают эти самые рисунки…
Может я становлюсь параноиком, но мне иногда кажется, что врачи за одно с этим мужчиной в моей голове. Но я не говорю им об этом, это лишнее…
13 апреля. 16:15.
Я чувствую, что иду ко дну… Он мне говорит, дабы я чаще с ним говорила. Но я знаю…, что если я буду говорить с ним, то дела мои плохи! Плохо уже то, что я с ним говорю, общаюсь временами, он рассказывает истории из своей жизни, мол то как он первый раз пошел, как отец учил играть на контрабасе. Зачем мне вся эта информация?! Я устала плакать, даже сейчас капли падают на листы! Он рассказал мне, как первый раз пошел на рыбалку, и даже то, как ему нравиться жить! Я не понимаю, что твориться, что значит ему «нравится жить»? Это как вообще?
17 апреля. 17:06.
Что не день, то какие-то новые мысли или ощущения. Когда я слышу стук своего сердца, я словно слышу, как он ходит в моей голове. Словно он прогуливается по моей голове, как у себя дома! Чувствую началась у меня фиктивная жизнь! Я чувствую, что словно я есть, но в тоже время и какбы не существую.
19 апреля. 21:20.
Он не говорит со мной вторые сутки. Мой Демон что-то задумал!
20 апреля.
Люблю изучать потолок в темноте. Он молчит. Словно не умеет говорить, но я достучусь до него и потолок станет мне хорошим другом.
Помню сказки любила читать, любила Алису…, Маленького принца! Вот бы к ним сейчас – в сказку. Окунуться в приключения и забыть о Демоне, что у меня в голове…, вечно бормочущий что-то без умолку.
23 апреля. 03:05.
Только что умер человек с таким же диагнозом как и у меня… Он бился головой об стену, пока не проломи череп. Как-то так… Я не могу, меня сейчас вырвет. Неужели меня ждет та же самая участь?! Лучше бы этого не было. Лучше бы эта правда-факт, что только что произошло – было лишь еще одним звуком в голове и не больше!
|
|
|
26 апреля. 18:00.
Знаете, что может быть хуже холодного душа? Тот факт, что ты принимаешь холодный душ и за тобой смотрит мужчина в форме санитара… и ты невольно стыдишься стоячих сосков. Да что там соски…В общем это ужасно!
3 мая.
Иногда, я не слышу ничего кроме своих мыслей. В голове мелькает мой голос и Его голос.
17 мая. 13:17.
Привет, дневник. День как день…, вроде…Но я совершенно не помню, как оказалась за игровым столом, где были шахматы! Но вскоре Он сказал мне в голове:
- Это я нас сюда привел. Врач разрешил! Давай играть! Давненько я не играл в эту замечательную игру!
И я выпучила глаза! Ка-а-ак Он это…сделал…, я просто не могу поверить этому.
А самое главное, как это «Врач разрешил»??? Т.е. они все знают, т.е. они все понимают...??!!
Это самый непонятный и сложный день в этом месте!
19 мая. 21:43.
Я выкрикнула на всю палату, начала бить стену руками и ногами. «НЕ ГОВОРИ СО МНОЙ» - это я кричала! И за мой крики меня утихомирили. Привязали. Впервые. Я успокоилась и думала лишь об одном «почему лечение не помогает?» Когда лежишь привязанный, самое невыносимое, это когда чешется нос!
14 июня. 15:03.
Интересно, Он говорит с врачами?!
- Бывает и они прекрасно знают, с кем говорят. Что это не ты, а я. – ответила эта сволочь сегодня за ужином.
28 июня. 18:14.
Плохо. Ощущение, будто поднялось давление. Кровь приливает к затылку.
- Так и есть. Но это сейчас пройдет. Подумай о чем не будь великом, о чем-то великом… А то ты начинаешь меня превращать в параноика. – сказал Он мне в обед, с ужасающим тоном.
Я начинаю теряться. Он – паразит, что овладел моею головой, либо я тот самый червь, что трахает ему мозг?! Это ужасно!? А может я становлюсь параноиком?
2 июля. 08:00.
Каждый день, жду еженедельного разговора с врачом по поводу того, как у меня идут дела. И вот завтра такой день. Чтобы завтра не сказал врач, каким бы ни был вердикт – нужно оставаться в здравом уме. И в конце концов вести себя так, как это подобает взрослому человеку. Боже! И это пишу я – человек, с диагнозом шизофрения, да еще и проговаривая все это у себя в голове. Ему. Зачем я с ним контактирую?
Он мне ответил:
|
|
|
- Потому что из всех правд, которые ты слышишь в этом месте – моя самая убедительная!
А ведь и правда. Я ни слова не понимаю с того, что обсуждают при мне врачи и мало понимаю больных. Значит…
15 июля. 11:30.
Ночью стало плохо. Сильно болела голова. Медбрат вколол какую-то хрень в вену и я отключилась.
Стала чаще отниматься левая рука. Такого не было со школы. Сердцу тоже тяжело. Как и мне самой.
26 июля.
Однозначно, эти вампиры в халатах, только высасывают из меня всю энергию…
Они за одно с этим Демоном в моей голове. Я больше не стану тем, кем я была до этого, как попала в это ужасное место с людьми похожими на беспомощных насекомых. Я одна…, компаньон играющий в моей голове на контрабасе – мне не друг. У меня вообще их нет! А были ли?!
И тут на вопрос, весьма предсказуемо ответил Он:
- У тебя были друзья. И они есть. Но есть одно «но», которое тебе не понравиться – тебя бросили на произвол. В тебя не верят! Пойми, что я единственный, кто может быть тебе союзником.
«Не-е-ет… Прекрати!?» - повторяла я ему! И он прекратил говорить.
Но вечером, я снова не понимала, как попала за игровой столик с шахматами. Он снова…, так сказать, отключил меня! Демон становится невыносим, сильнее!
1 августа. 00:05.
Моя проблема в том, что никто и никогда не нуждался во мне так, как я нуждалась в них.
1 августа. 12:41.
Сегодня, зайдя в общий зал, где в обед собирают всех людей с «фантазией», я ощутила, что они меня не раздражают как раньше. Эта музыка, что выдавала пластинка, а это был отнюдь не Луи Армстронг, а какое-то нелепое подобие на немецкий джаз в готическом исполнении, тоже не вызывала отвращения. Я начинаю привыкать. Я поневоле сдаюсь! Даже наворачивается нелепое чувство в душе, что так и нужно…Я даже села за шахматный столик и спросила у самой себя – «Ну что, сыграем?».
16 августа. 19:06.
Вчера вечером, после очередного скачка давления, голова стала снова словно немая, я лежала и смотрела на молчаливый потолок и думала. Задумалась над вопросом, так сказать уместным:
«Что же все-таки лучше, или даже легче – верная, но мучительная от тяжких последствий, смерть от инсульта?! Либо же верная и быстрая смерть от ножевого пореза по горлу (от рук злодея, конечно же)?!
Но так и не надумала, ведь в первом случае – ужасно долго все может длиться и мучительно, а во втором – страшно осознавать, что всего секунду, но словно захлебываясь утопаешь в своей собственной крови.
За то я поняла кое что иное. То, что лишь глупец не поймет:
|
|
|
«Будь-то путь на небеса к Иисусу Христу; либо же путь в Вальхаллу – пировать с Одином; или же долгий путь, по облакам, до Олимпа к великому Зевсу – Путь этот все равно один и увы, а может и к лучшему, не нам его предрекать. Будь-то я шизофреничка или же обычный писатель!»
24 августа.
Я слабею. Теперь чаще смотрю на иконы. Не была никогда атеисткой, но никогда так не ощущала приливы верования в груди и мыслях, как сейчас.
14 сентября. 13:10.
НЕ ДУМАЛ, ЧТО ПРОДОЛЖАТЬ ПРИДЕТСЯ МНЕ.
ДАЖЕ НЕ ЗНАЮЧТО НАПИСАТЬ…
ОНА ТУХНЕТ. Я НЕ ЗАСТАВЛЯЮ ЕЕ УХОДИТЬ, НО ОНАОПУСТИЛА РУКИ. ВТОРОЙ ДЕНЬ Я НЕ ЗАСЫПАЯ ХОЖУ В ЕЕ ТЕЛЕ, НЕ ГОВОРЮ, ДАБЫ ВРАЧИ НИЧЕГО НЕ ЗАПОДОЗРИЛИ. ИГРАЮ САМ С СОБОЙ В ШАХМАТЫ. КАК ЭТО ДЕЛАЛИ МЫ С НЕЙ ВДВОЕМ.
ЕСЛИ ОНА НЕ ВЕРНЕТСЯ…ТО НАМ КОНЕЦ ОБОИМ.
16 сентября. 6:17.
О Боже! Он писал в дневнике, Он был мною два дня.
Но почему ты это делаешь? Разве ты не хочешь меня погубить?!
16 сентября. 6:19.
НЕТ! ЭТОГО Я НЕ ХОЧУ! Я – ЭТО ТЫ, А ТЫ – ЭТО Я! МЫ ОДНО ЦЕЛОЕ. НЕ СДАВАЙСЯ. ПРОШУ.
Эпилог
Она заполняла дневник так, словно пробыла в больнице меньше года, но на самом деле, прожила в ее стенах восемнадцать лет.
Заключение врача.
После последней записи в её дневнике, через неделю, пациентка окончательно сошла с ума и окончательно «превратилась» в того самого мужчину, которого по ее ранним записям мы можем знать.
Частые крики подобного характера «ВЕРНИТЕ ЕЁ, Я ДАМ ЕЙ ШАНС СНОВА ЖИТЬ…ЭТО ОШИБКА», дали основательно понять, что нужно принимать меры и перевозить пациентку в психиатрическую больницу с более высоким уровнем квалификации. Мы, увы, были бессильны. Но по прибытию на новое место, по нелепой ошибке одного из смотрящих, у которого пациентка каким-то образом вытащила револьвер из кобуры, случилось непоправимое. Пациентка выстрелила себе в рот.
Данный дневник, будет считаться собственностью архива психиатрической больницы штата Мен. 1963 год.
«Наши жизни подобны роману.»
Андрей Подколзин
«Свободная птица»
Предисловие
Все мы помним «Послевоенные времена». Этот период сопровождался огромными характерами: признание недостатков, попытка реформирования социализма в духе демократического социализма, резкая дестабилизация политической обстановки в стране. Это все, очень сильно повлияло на обычный народ, на народ, который не нес на себе миллионы, а радовался буханке хлеба. Не было категоричных претензий с их стороны, в сторону политических вождей. Обычный народ набирался сил, и работал в поте лица. Пытался не падать, а стоять, хоть и не прямо, но стоять.
Но, увы, большая часть людей, просто не выдержала перемен. Много людей погибло от голода, многие погибли от переохлаждения потому, что не было денег ни на что. Печи стояли не топленые, стены домов покрывались инеем. Люди умирали, и про них не было кому вспомнить. Просто исчезали, как будто их и не существовало.
Как это ни трагично, как бы это не смотрелось, но – это жизнь. Кто-то выжил, кто-то нет. Кто-то наворовал и живет в достатке, а кто-то горбатится и ничего не имеет. Люди, просто умирают.
Эта проза, про человека, который в этот период, не легкое для всех время находился на Урале, в исправительной колонии номер девяносто семь (ИК - №97). Но там он только числился, на самом деле, он был в сердце Сибири, в Тайге, и он не сидел в камере, не точил лясы. Он был в одном из тюремных лагерей. Где-то скажут: «Работал, получал деньги, жил не в камере, а в хижине, которую сам же и построил». И будут считать, что все так легко. Но нет, всё отнюдь не так. Если мы говорим о лагерях или тюрьмах, то представляем себе охранников с винтовками, электрические ограждения и тому подобное. В Сибири же не было ограждений или других преград для удержания людей. Со своими трескучими морозами зимой, огромными реками из грязи и воды летом, Сибирь сама по себе являлась лагерем для многих заключенных. Если заключенный сбегал из лагеря, ему просто некуда было идти. Ближайший населенный пункт может находиться на расстоянии тысячи миль.
Как не странно, в лагере были созданы группы. У каждой группы был свой график работы, участок, местность была ограждена лишь деревьями. Точнее, брусками, прибитыми к деревьям, по определенной форме. Это были границы групп. Лесоповал – вот чем занимались заключенные. Рубали лес, им же и топили свои хибары (хижины), которые сами себе строили. Как я ранее упомянул, Сибирь строга, и выживали в ней не многие. Но охрана, и оружие были, без этого никуда. Огонь на поражение тоже применялся, но если промах, то давали природе делать свое дело. Не гнались за беглецами только зимой. А вот летом, бывало такое, что с собаками шли по следу, сбежавшего зэка.
По разному попадали люди в Сибирь. Многих она пробовала на излом, прочнее всего, засела в памяти ссылка. Но были и те, кто приходил добровольно. Они нашли в Сибири вольный край, где испытав себя, обретали силу, отказаться от которой уже не могли, и оставались здесь до конца.
Геннадий Викторович Соловьев, так звали заключенного, который остался сам. Мало того, что Сибирь, ссылка, забрала огромное количество сил, отобрала всякую надежду, так еще и письмо… Письмо, пришло ему два дня назад, и вести в письме были плачевны. Жил он с семьей бедно, скряги, оборванцы, что уж там. Вдобавок отец умер, он был один кормилец матери и сестры. После того как его посадили, за разбой, мать с сестрой остались одни. Мать стала проституткой, давала налево и направо, за кусок хлеба. Сестра терлась со шпаной, курила, пила самогон. В конце концов, в письме описываются такие события. Цитирую:
«Мать, Раиса Петровна Соловьева, умерла от СПИДа.
Сестра, Мария Викторовна Соловьева, умерла от переохлаждения, в заброшенном сарае, у друга семьи, Ивана Ивановича Карпова!»
Надежда на жизнь пропала в человеческом сознании. Но больше всего он не знал, что, же ему делать дальше, ведь через два дня его освобождают. Семьи нет, жизни нет, есть только вещи в рюкзаке, которые разрешили забрать, за хорошее поведение. Спички, буханка хлеба, мешочек соли, какие, никакие тряпки – рваные пледы. Ночь он думал, что же делать, куда себя деть, чем себя занять, дабы не было так горько. Понимая, что некуда идти, и то, что Сибирь за шесть лет стала ему домом, он решает идти в Тайгу. А выживет, не выживет - судьба решит.
В последний день, перед открытием ворот на волю, так сказать, Гена попросил у начальника охраны добыть ему ружье. Он понимал, что это дорого и сложно, но пока работал на лесоповале, все деньги откладывал, тратить было некуда. Он был сыт, был в тепле. Начальник с пониманием отнесся к просьбе, знал, что Гена хороший, работящий парень, без винта в голове. Добыл небольшое ружьишко, марки «Олень». Один из напарников, взял с собою, дабы охотиться. Говорит, мол, свое ружье, в руке лежит лучше всякого автомата. Все деньги ушли на ружье и пару пачек патронов, за то впереди деньги не понадобятся, ведь впереди Тайга…
Глава 1. На что я способен.
За спиной рюкзак с некоторыми вещами и ружье, на теле рубашка, вязаный старый свитер, да фуфайка. На голове тряпка на уши, шапка ушанка и капюшон, от той самой фуфайки. Штаны обычные и ватные, на ногах. Портянки, меховые носки, бурки и высокие резиновые сапоги. Перчатки на руках, в руке палка, дабы легче было передвигаться. Геннадий шел медленно, но уверенно. Замершие от мороза рыжие усы, да борода, были только видны, из-под слоя одежды. Начальник охраны, давал добро на то, чтобы Гена остался и выкинул с головы мысль о жизни в Тайге. В лагере ему дали бы хату, работал бы, был бы сыт. Но, увы, жизнь русского человека, многогранна. От того, что он почувствовал некую свободу в том, что дала ему ссылка в Сибири, он решил ею воспользоваться. Полностью положив все обязанности на самого себя, сделал выбор и выбрал свой путь.
Мало кто в нашей жизни, выберет такой путь. Сибирь, текучие морозы, которые не дают покоя, и один лес. Вокруг различные дикие звери, хищники. Но его сила воли, его оптимизм, и рвение к обыденной жизни, не давали отпора, не давали страха. Он шел, проваливаясь в снег по пояс. Шел, не зная куда, и зачем. У него в голове была лишь одни мысли, мысли о матери и о сестре. Они погибли, потому, что он был в тюрьме. Если бы не тот разбой, не та его глупость, то они были бы вместе.
Мало-помалу Гена понимал, что ему нужно будет где-то спать. Медведь или волк могут загрызть с голодовки и в лютый мороз. На его пути были ели, высокие крупные ели, с огромными шишками. А рядом пару кедровых деревьев. Он остановился, снял ружье с рюкзаком, поднял с земли небольшую ветку сосны. Стряхнув с нее снег, замахнулся и ударил пару раз по кедровому дереву. Шишек было очень мало, три-четыре штуки. Но и этого достаточно, подумал он. Хлеб он есть не хотел, ведь он может пригодиться и позже.
Полакомившись кедровыми орехами, он посмотрел наверх. Поправил шапку, так, что рыжие волосы, прилизанные в правый бок, как будто блеснули на солнце. Шум птиц, верхушки сосен, Таежный воздух. Как же все-таки хорошо. Он взял немного снега в руку, вытер им лицо, остатки взял в рот, и пошел дальше, вглубь тех самых елей.
Пройдя километра два, он увидел ель, которая упала на другую ель. Довольно широкая, довольно густая. Именно то, что нужно, сказал в голос Гена. Здесь я и переночую. Он начал ползти по наклонившейся ели, к той, что стояла ровно. В одной руке, он держал рюкзак, за спиной было ружью, другой рукой он тихонько перебирал под собой ель. Дойдя до середины, он остановился, дабы отдохнуть. Солнце начало садиться за горизонт. Все ближе и ближе ночь. Так же все ближе и ближе, Гена подползал к ели, что стояла ровно. И вот этот ответственный момент. Он добрался до конца, нужно было только перелезть на нее, и найти ветку шире, дабы можно было присесть. Повесив рюкзак на ветку ели, он начал перехватываться, и вставать на ноги, чтобы перелезть. Потихоньку, он встал на ноги, и взялся за ветку, как вдруг ель начала трещать под его ногами, и падать вниз, его руки начали соскальзывать. Не успев схватиться за другую ветку, он упал вниз на ель, что летела под ним. Он лежал на земле. Боли как таковой не было. Упав на елку, он облегчил себе падение. Но вот разочарование о том, что рюкзак со всеми нужными вещами остался почти на самой верхушки ели, присутствовало. Тёмно-зелёные колючие ветки елей перекликаются с более светлыми мягкими лапками пихточек. От запаха хвои кружится голова. Прохладно и тихо. Как человек, работающий шесть лет на лесопилки, Гена знал, что делать, но, увы, у него не было нужных приборов материалов, чтобы легко взобраться на высокую ель. Но ему нужно было туда попасть, хотя бы для того, чтобы достать рюкзак.
Вдруг, придумал. Он снял с головы капюшон, с шапкой ушанкой, и тряпку, что наматывал на уши. После чего снял ремень. Привязав тряпку к одному концу ремня, он обвил ствол ели и себя, и пристигнул ремень.
Как опытный скалолаз, он начал лезть по стволу. Добравшись до самых нижних веток, он вцепился в одну ветку одной рукой, а другой тихонько расстегнул ремень. Вскарабкавшись, он добрался до рюкзака. Пока он перебирал руками этажи веток, ему пригляделось местечко на дереве. Две широкие ветки были словно опорой. Гена поломал пять веток, тонких, но крепких, и положил поперек тех двух. Это было не высоко от земли, была вероятность того, что медведь достанет, но он об этом не думал, потому, что становилось все темнее. Рюкзак, Геннадий повесил на ветку, которая была над головой. Сам же, постелил под свою самодельную кровать тонких веток ели, лег на спину, накрывшись рваным пледом, что был в рюкзаке.
Кажется, только вот была семья, жизнь, были какие-то планы. Теперь нет ничего, ни семьи, ни планов, да и тем более жизни. Жизнь перестала вырисовываться, когда попал в Сибирь. Но вскоре привык. Влился как-то в темп этого всего. Ни с кем толком не общался, выполнял работу, да спал. Тихо, без шума, упреков, ел свою порцию каши. «По сути, я не вижу смысла всяческих пантов, суету не люблю, не люблю я много чего, но у меня никто не будет спрашивать, что я люблю, а что нет. Всем наплевать на мое мнение».
С этим тонким, и жизненным рассматриванием человеческого бытия, Гена заснул на ветке ели. На высоте трех-четырех метрах от земли.
Утро. Соловьев открыл глаза, от возмутительного шума. Такой шум, не издал даже гражданин начальник, по утрам, в тюрьме. Это шумел глухарь, который сидел на соседней ели. Гена тихо поднял голову, взял ружью, и, прицелившись, выстрелил. Бинго. Сегодня утром я ем мясо, подумал он.
Потихоньку спустившись, скинул в снег с начало рюкзак с ружьем, вскоре сам прыгнул. С улыбкой на лице, он надел рюкзак, закинул на спину ружье, опять взял немного снега в руку, и, растерев его по лицу, посмотрел на небо. Словно умывшись, вытер бороду с усами своим рукавом. После протер глаза.
Пока не забыв, куда упал завтрак, он подбежал к соседней ели, и, копошась в снегу, нашел темно черного глухаря. Ах-ха-ха, крикнул он, вот оно утро Сибиряка. И с ухмылкой положил его в рюкзак, обернул пледом, на котором спал.
Утро было морозное, но солнышко давало радость. Ветра не было, тишина. Ему хотелось кричать во все горло. Взяв палку в руку, он пошел дальше. Пройдя все ели, он увидел внизу, за бугром реку. Он не знал точно, какая это река. Он не был силен в географии. Может это был левый приток Тобола, а может правый приток Исети, иль правый приток Туры. Не важно, он видел воду, а возле воды, была местность, где он мог сесть. Река была не сильно замерзшая, тонкий лед, давал видеть течение.
Геннадий, собрал мох, сухих, промерзших веток сосны, и решительно пошел к берегу реки. Отложил все собранное в сторону. Принялся общипывать глухаря. Общипав все перья, замотал обратно в плед, и положил в рюкзак. С рюкзака достал заточку. Ножа нормального не было, но заточка не чем не хуже. Он отрезал глухарю голову, продел в него палку, и начал запаливать костер.
Колод он нанес не много, но чтобы пожарить себе птицу, и немного согреться, ему хватит. Держа в руке мясо, которое уже было почти готовым, он вспомнил про мешочек соли, что был у него в рюкзаке. Начальник положил соль, сказав, что это нужный ресурс. И вправду, жареное мясо, да еще и с солью. С огромным аппетитом, он съел глухаря. Он его даже не доел. А ну-ка, попробуй съесть такую большую птицу. Он достал плед, высыпал с него перья, подумав, зачем я их вообще оставил, и обернул в него оставшееся мясо.
Все так же проваливаясь в снег почти по пояс, но сытый, он направлялся вглубь Тайги. Он смог перейти реку, на узком ее участке. Северный ветер, поднявшийся неожиданно, заставил Гену обвязать уши тряпкой, натянуть, и завязать ушанку, и снова надеть капюшон. Снова его рыжие борода и усы, стали частично белые – замерзшие. Он уже не так радовался, снова ностальгически думал о семье, думал о том, правильный ли он сделал выбор. Но когда ветер стих, и он увидел проблески солнца, ему стало легче на душе. Он шел, и не видел края леса. Леса словно расстилались перед ним, все новым и новым слоем. Ему местами, была очень скучно, ведь он был сам. Местами он представлял в своем пути пса. Толи это мороз так заставлял задумываться, толи ветер дул так, что превращался в мираж. Словно в пустыне, но совсем с иной стороны.
Геннадий ускорил шаг, бежать он не мог, снег был ужасной преградой. Он увидел берлогу. Возможно, там есть медведь, подумал он. Не буду нарываться на неприятности. Вскоре он все равно пошел туда. Стал против ветра и начал тыкать палку вглубь берлоги. Она была не глубока, метра три, а то и меньше. По всему видимому, еще и пустая. Он залез в нее, дыба переждать метель. Так или иначе, метель переждать нужно. Ветер свистел так, будто сам «Соловей разбойник», свистит из глубины леса. Лежал он лицом к выходу, рюкзак приставил вперед себя, дабы ветер не попадал вовнутрь. Внутри было холодно. Снег давал о себе знать, но метель не попадала, и было не так тяжело.
Гена лежал и боролся с самим собой. Он не давал себе заснуть, дабы не замерзнуть. Но глаза его, потихоньку начали закрываться. В тот момент, Геннадий услышал голос матери: «Генка, иди есть, бросай мяч». Он был настолько реалистичен, что Гена уже не смог открыть глаза, он заснул. Его мать, Раиса Петровна Соловьева, была красивой женщиной. Весьма утонченная женщина, каштановые, длинные волосы заманивали к себе много мужчин. Она готовила самый вкусный в мире суп. После смерти отца она пошла в износ. Много мужчин Геннадий видел у себя в доме, сестра закрывала на все это глаза, но ему было не по душе, все что происходило. По ночам через стенку, он слышал все, что происходило в комнате матери. Иногда он хотел выйти, и убить того, кто там, у нее был.
Он не считал ее проституткой, но неловкие мысли, и чувства всегда были в его голове. Он всегда молчал, никогда не говорил матери, что слышит все, что происходит за стенкой. Никогда не выражал эмоции. Тишина и спокойствие, всегда шли с ним в ногу. Даже когда все это накапливалось, и уже некуда было просто, всему этому деваться, он шел за двор, и бил кулаками стены. Он не чувствовал боли, потому что все это исходило с агрессией. После, мать, увидев раны на руках, его била, думав, что он дрался с дворовыми мальчишками. И злость, ненависть заседали снова в его душе. Но он никогда не повышал на мать голоса, потому, что любил ее. Но и никогда не извинялся, потому что знал, что она грешит на много больше, и чаще чем он.
Метель утихла. Луч света, что пробивался сквозь щели, разбудил его. Один из лучей попал, ему прям в шею, ему стало тепло, и немного щекотно. Просунув рюкзак в щель, Соловьев получил солнечный всплеск лучей прямиком в лицо. Вылез, поднял руки вверх. В спине прохрустели затекшие от одного положения кости. В голове частицы, словно не высказанных слов, отблески злости. Не смотря на то, что вокруг не было никого, все равно на лице была улыбка. Маска всегда была при нем.
Он не любил быть злым, быть воплощением чего-то этакого, чего-то совершенно не совместимым с ним. В детстве он любил кукольные театры. Его всегда удивляло, как же человек, надев на руку сшитые тряпки, что напоминали какого-либо героя, может вложить в него душу. Даже не то чтобы просто вложить душу, а еще и выплеснуть ее. Отдать ее ребенку. Это искренняя работа. Театр, сам по себе работа душевная. Но, самую большую роль в нем, играет все-таки слово. Грубый, замысловатый голос сказочных героев, всегда смешил малого Генку. Редко когда женщинам предоставлялась возможность быть одной из героев, мало кто из них это вообще хотел. Поэтому мужчины, дабы не дать упасть духом, детям, брались за это не легкое дело. И поэтому так и получалось, что смех детей, сопровождался тем, что мужчины коверкали свои голоса, дабы те напоминали женские.
Когда луч солнечного света, все-таки отстал от лица, Геннадий начал разглядывать все вокруг. Эта берлога, могла бы побывать его домом, ведь в ней не так дует ветер, и в пледе, было бы не столь холодно.
Он подошел к дереву, что стояло прямо возле берлоги, и начал снимать с нее кору. Кора снималась ужасно плохо, но с заточкой все пошло легче. Дабы не так было холодно, его голова выдавала идеи. Сняв эту кору, он начал использовать ее как лопату. И ближе к входу в берлогу, он начал чистить снег. Все это заняло не очень много времени, но заставило вспотеть, так как одежды было много, воздух не поступал, пот начал литься ручьем.
Здесь же рядом, не далеко от берлоги, собрал, а местами и срезал ветки деревьев. … Выложил вигвамом, подложил немного моха под низ, и с одной спички запалил костер. От ужасного ветра, и от глубокого снега, что не давал спокойно идти, у Гены разыгрался аппетит. Костер горел во всю. Пламя было не большое. Он сидел возле костра, подкидывал дрова, крутил на палке кусочки мяса глухаря, таким образом, подогревая их. Что бы ни есть сухарь, в конце концов, Гена решил достать его, и поесть с мясом. С дури, он съел не много мяса с солью, вприкуску с пол буханкой хлеба. Сытый и согретый, Гена сидел в берлоге, у костра.
В голове как всегда сбегались вопросы. Люди снимают фильмы, играют в театрах. Во всех нас множество эмоций, которые мы просто не хотим выплеснуть. У всех в жизни простые заботы, конфликты, некое недопонимание. Но он был уверен, что в жизни его, не только эта черта банального обитания. Даже то, что он остался в Тайге, было неким знаком того, что он не такой как все. Люди умирают. Людей забывают, как будто людей и не было. Страх в сердцах.
В каждом из людей есть страх, в каждом присутствует, и как бы ты не прятал его, он вскоре вырвется. Но Соловьев верил, что есть люди, которые могут не сдерживать страх, а просто напросто дать ему съесть себя. Просто отдаться страху, и тем самым избавиться от страданий. В обгон с жизнью, он стремительно не создавал себе целей. В его чувствах, в тех самых обычных человеческих чувствах, было восприятие мира. Мира, в котором Гена не мог умереть. Ему казалось, что он не может просто покинуть этот мир. Как бы ни звучало это странно, он просто напросто не хотел в это верить. Возможно, его подсознание боролось с реальностью.
Картотека жизни, не лежит у каждого из нас в сумке, где лежат важные документы. Мы не можем глянуть, как, что с кем случиться. И предсказывать события. В нынешнее время, он просто напросто смотрел на костер, и категорично боролся с самим собой. Холод. Но холод не мешал ему думать. Жить.
В конце концов, костер потух, а Гена постелил плед, лег на него, и закрыл рюкзаком вход в берлогу.
Ночь без ветра. Тишина. Согретый от костра, заснул как младенец.
Глава 2. Новая жизнь. Новые мысли.
Собравшись силами, открыв глаза и выползая с берлоги, Геннадий услышал, как его живот бурчит, от голода. Немного мяса осталось, но ему хотелось чего-то другого. Он повернулся, посмотрел на плед, что лежал в берлоге, и улыбнулся. Он был порван, с него торчало множество ниток. Соловьев с ухмылкой, причесал свои рыжие волосы на право, умылся утренним снегом, и начал аккуратно вытягивать одну из нитей. А после еще одну, и еще одну. После чего, собрал все вещи, и пошел обратно. Да обратно по дороге, откуда изначально шел.
Оставляя ножом, метки на деревьях, протаптывая специально глубже тропу, он шел на реку. Рыба. Вот, что было целью. Он шел не очень долго. Погода была совершенно не похожей на ту, что мучила его все эти дни. Так как приближалась весна, становилось все теплее. Но ночами температура падала.
Снег по пояс, измучил ноги. Гена снял шапку, обтер снегом лицо, и когда поднял голову, увидел реку. Ту самую реку, на которой разделывал глухаря, именно ту реку, через которую он переходил на эту сторону. Сколько я уже хожу по лесу, а ни разу не видел зайца, иль кабана, да что там волк даже не скалился на меня, подумал Гена. Глухарь, который нелепо сел на ветку соседней ели, и случайно оказался пайком, все, что стало моей первой дичью в Тайге.
Но теперь можно попробовать порыбачить. На узком участке, там, где он переходил, был лед, и, по-видимому, было не так глубоко. Он сел на колоду сосны, что лежала возле реки, достал с кармана фуфайки нити, что утром, перед походом, вытаскивал из пледа. Взял палку, что была словно его проводником, все эти три дня. На конец палки, он привязал одну нитку. За крючок у него пошел маленький гвоздик, что завалялся в кармане фуфайки. Он его загнул, и привязал к другому кончику нити. Вуалям, удочка готова.
Геннадий Викторович смышлен. Он знал, что на тонкую нить, он тут ничего не словит большой рыбы, которой бы мог поесть, зато он словит малька. Он стал у ходу в воду, и увидел, как под берегом плавает малек, который трется друг об друга.
Опуская крючок в воду, малек не пугался. Гена выжидал лишь момента, когда их соберется достаточно много над крючком, и он тут же, резким поднятием удочки вверх, подсекал одну, а то и две рыбки.
Сидел он минут сорок, как и сам не заметил, что на берегу уже около пятнадцати рыбинок, малька. Все, хватит, подумал он. И принялся к следующему. Он достал стальные нитки с кармана, начал сплетать в виде косички те нити с основной нитью, что была на удочке. Тем самым он создавала прочность, и небольшую, но возможность поймать на малька большую рыбу. Сплетение нитей, должно было выдержать, ну от силы четыре – пять уловок. По расчетам Гены.
Насадив на крючок полуживого малька, Геннадий стал на колоду и закинул крючок в сторону, в которую было течение. Чтобы рыба, хоть и полуживая, казалась подвижной, и привлекала хищника. Он надел перчатки, и держал свое самодельное удилище, в ожидании клева.
Долго стоял Генка, ох как долго. Но вскоре, резкий маленький толчок, все-таки почувствовался в руках. Подсечка, и есть, не большая, но выглядевшая аппетитно щучка. Грамм на пятьсот пятьдесят. Он кинул ее на берег к рюкзаку. Сам же насадил еще одного живца, и закинул снова. Не буду томить, тем, как ловил Соловьев рыбу, но, увы, словил он лишь еще одну щучку. После чего крючок ушел вместе со следующей рыбой. Не было больше смысла находиться на речке. Путь назад. Вот, что ожидало нового Таежного жителя.
Перед тем как уходить, Гена собрал все вещи, положил на снег, и подошел к воде. Умылся ледяной водой, и посмотрел в свое отражение. Его смущали его рыжие усы, рыжая и слегка седая борода. Он снял с ушей тряпку, ушанку, и, окунув руку в реку, черпанул немного ила. Обмазал им лицо. Достал заточку, и начал бриться. Ил увлажнял лезвие, словно мыло. Бриться было легко.
Побрившись, Соловьев не узнал себя. Улыбнулся. Пригладил водо<
|
|
|
