Коммуникативное пространство

Все модели, с которыми мы познакомились выше, рассматривают разные аспекты коммуникативного про­странства, представляющего собой базовое понятие для анализа коммуникации. В рамках коммуникативного пространства реализуются все коммуникативные дискур­сы. Под дискурсом Ходж и Кресс понимают социальный процесс, в который включен текст, а текст является кон­кретным материальным объектом, получаемым в дискур­се [492]. Таким образом, перед нами два взаимодополня­ющих понятия, отсылающих к одной и той же реальности. Реальный взгляд, с точки зрения социально­го процесса, дает нам дискурс, а с точки зрения процес­са лингвистического — текст.

Д. Спербер и Д. Вильсон в своей теории релевантнос­ти предлагают разграничивать информационную интенцию и коммуникативную интенцию [474]. В первом случае речь идет о желании сообщить нечто, во втором — коммуни­катор демонстрирует свое желание в явном виде. Обычно обе интенции (особенно в случае вербальной коммуника­ции) сливаются воедино. Целью коммуникатора является воздействие на представления получателя. Коммуникатор создает конкретное сообщение для конкретного получа­теля, рассчитанное на данный конкретный момент, на

данное конкретное место, на данный конкретный кон­текст. Центральным в этой цепочке становится понятие релевантности для конкретного индивидуума.

Коммуникативное пространство структурировано пер­вичными и вторичными коммуникативными процессами [262]. Вторичные (или послекоммуникативные) процессы связаны с обсуждением и распространением информа­ции, впервые полученной по первичному процессу. Толь­ко тот первичный коммуникативный процесс имеет успех, который затем продолжается во вторичных про­цессах. К примеру, рассказ о вылитом Жириновским ста­кане сока распространялся более активно, чем сам пер­вичный процесс. Кстати, вся поп-культура базируется на приоритетности вторичных процессов.

Человек по-разному ведет себя, когда он находится один и когда он в массе. Человек в массе становится бо­лее подвержен воздействию, поскольку наблюдается ни­велирование его чувств. Гитлер писал в "Майн кампф": "В массовых собраниях мышление выключено. И я исполь­зую это состояние; оно обеспечивает моим речам вели­чайшую степень воздействия, и я отправляю всех на соб­рание, где они становятся массой, хотят они того, или нет. Интеллектуалы и буржуа так же хороши, как и рабо­чие. Я перемешиваю народ. Я говорю с ним, как с мас­сой" [160, с. 207].

Серж Московичи смотрит на эту же проблему массо­вого воздействия сквозь средства массовой коммуника­ции. Масс-медиа не действуют на отдельного человека прямо, а идут сквозь первичные группы соседей, семьи, друзей, обсуждение с которыми окончательно меняет мнение человека. Однако масс-медиа по мере своего раз­вития вытесняют дискуссионные кружки и беседы, остав­ляя человека один на один с газетой или телевидением.

"Устроить овацию, освистать, опровергнуть или поп­равить, дать реплику на газетную колонку, на изображе­ние, которое появляется на экране, или голос по радио — все это становится невозможным. Отныне мы находимся пассивно в их власти. Мы - в их распоряжении, подчи-

ненные власти печатного слова или экранного изображе­ния. Тем более, что изоляция читателя, слушателя или телезрителя не позволяет ему узнать, как много людей разделяет или нет его мнения" [208, с. 240].

В любом случае массовое воздействие возможно толь­ко с опорой на массовое, а не индивидуальное сознание.

Мы рассмотрим структурирование коммуникации, ко­торая исходит из особенностей канала: вербальную, ви­зуальную и перформансную, причем последняя объеди­няет первые две в рамках пространства.

Особенности собственно коммуникативной организа­ции будут представлены мифологической и художествен­ной формами. Герхард Адлер писал о мифе: "Миф мож­но рассматривать как спонтанную и нерефлексивную формулировку первичного психологического опыта ци­вилизации, благодаря чему мифология в состоянии нау­чить нас глубокому пониманию раннего психологическо­го опыта человечества" [3, с. 202].

Сегодняшнее коммуникативное пространство характе­ризуется заимствованием методов, получивших призна­ние как в одном дискурсе так и в другом. Политики ис­пользуют инструментарий актеров по завоеванию сердец своего электората. Художественная коммуникация заим­ствует инструментарий документального модуса. Все под­чинено усилению эффективности воздействия, поэтому результативный метод, где бы он ни возник, сразу же применяется в соседних областях. Художественное кино влияет на теленовости. Оно влияет и на политику, когда проблема городской преступности становится главной те­мой на муниципальных выборах, хотя эта приоритетность продиктована не ее реальным весом, а распространеннос­тью на экранах детективного жанра как наиболее выиг­рышного с точки зрения художественного модуса. Исхо­дя из этого, законы коммуникативного пространства могут быть сформулированы как определенные законы коммуникативного притяжения и отталкивания.

Мы часто говорим об информационном пространстве Украины. Но речь скорее должна идти о коммуникатив­ном пространстве. Если информация отсылает нас к од-

ностороннему процессу, где у потребителя только пас­сивная роль, то в случае коммуникации речь уже идет о двустороннем процессе, где и генератор и получатель ин­формации обладают активными, формирующими эту коммуникацию ролями.

Сегодняшний мир в сильной степени сформирован массовыми коммуникациями. Политическое или эконо­мическое событие только тогда становится значимым, когда о нем рассказано в средствах массовых коммуника­ций. При этом обратим внимание на определенную зави­симость: чем значимее эта фигура или структура в реаль­ном мире, тем большее место она должна занимать в потоках информации. Сегодня ни одна западная структу­ра не может существовать без соответствующей коммуни­кативной поддержки. Так, например, посольство США в Москве имеет в своем составе восемь человек для связей с прессой. Соответственно все западные филиалы компа­ний на территории СНГ автоматически копируют эту структуру, принятую на их родине, и имеют в своем составе сотрудников сферы паблик рилейшнз.

Поэтому, например, Украине трудно войти в этот мир на равных, ибо в нем все позитивные позиции уже рас­пределены. От нас не ждут рассказов о новых открытиях или о пересадке печени. От страны, которая находится на одном экономическом уровне со странами третьего мира, ждут рассказов о стихийных бедствиях, о забастовках, о голоде. "Белое братство" с проповедованием темы конца света также интересовало зарубежные средства массовой коммуникации. Это не чьи-то злые козни. Первое место становится первым, только при наличии тех, кто занима­ет последние места. Недавний скандал с торговлей ору­жием с Ливией легко укладывается в эту же схему: пло­хая Украина и хороший западный мир. Страна-ребенок, которая не знает правил игры стран-взрослых.

Украинские СМК не могут победить эту тенденцию, поскольку не обладают достаточной силой и профессио­нализмом. Украина, к тому же, и не имеет сориентиро­ванных на Запад или на Россию СМК. Но одновременно есть соответствующий закон пропаганды: нет смысла

тратить деньги на разрушение стереотипа, поскольку сде­лать это практически невозможно. Можно только попы­таться строить рядом новый стереотип. Есть также закон селективного восприятия: мы берем из потока новостей только то, что соответствует нашей картине мира, от­вергая то, что пытается ее нарушить. Тем самым мы как бы поддерживаем определенный уровень психологичес­кой комфортности.

Вероятно, по этой причине "коррумпированность" мы оправдываем рассказом о том, что приватизация сопро­вождается криминализацией. Причем формулируем это почти как аксиому.

Коммуникативное пространство Украины, вне зависи­мости от попыток наладить управление им, формируется сегодня по независимым ни от кого законам. С одной стороны, СМК поставлены в ситуацию самовыживания. С другой, СМК начали активно использоваться в поли­тической борьбе, открывая свои страницы для сильного потока негативного информирования, чего не было рань­ше. Частично это снимается определенным нереагирова­нием на высказанные в прессе обвинения, в то время как ранее за подобными публикациями последовали бы кру­тые меры. То есть открыв "шлюзы" для негатива, общес­тво сбалансировало его поступление отсутствием реакции на него же, вновь приведя в соответствие свою систему.

СССР представлял чисто монологический вариант ци­вилизации. Общество строилось на основе жесткой ие­рархической системы, где чем выше было положение человека, тем более правильными были его мысли. Л. Бреж­нев сразу приступил к изданию собрания сочинений. В этой моноцивилизации были свои четкие законы, кото­рые не допускали диалога. Партийный работник был непререкаем. Мы были единым советским народом. На­род и партия также были едины. Единые схемы интер­претации действительности заставляли нас "БУРНО АПЛОДИРОВАТЬ" утрачивающему координацию генсеку.

Перестройка приносит элементы диалогического об­щества. Рушатся старые иерархии. Советский народ ста­новится многонациональным. Партийный работник

превращается в негативного героя. Негативные в прош­лом герои (диссиденты) становятся героями позитивны­ми. Впереди этих изменений шли вербальные герои — писатели, журналисты, режиссеры, которые были про­фессионалами воздействия на массовое сознание в прош­лом. И продолжили свою работу в настоящем.

Горбачев говорил: критикуйте парткомы, а мы помо­жем. То есть реально инициировал диалог. Марк Захаров уничтожал свой партбилет, демонстрируя новые вариан­ты поведения, которых практически не было до этого. Общество, как и во времена Петра Первого, оказалось не готовым сразу же воспринимать и использовать новый язык. "Переводчиками" стали вербальные профессиона­лы, которых в свое время называли "инженерами челове­ческих душ".

Монологическое общество строило и лелеяло свою ие­рархию. Даже Сталин был не Сталиным, а Лениным се­годня. Этим общим измерителем была партийная иерар­хия. Статус ведомства определялся статусом его руководителя в партийной иерархии.

СССР в результате распался на энное число новых ие­рархий, между которыми возникли диалогические отно­шения. Однако эти иерархии оказались неравноценными по сравнению с прошлыми.

Когда монологическое общество строит общество ди­алогическое, оно неизбежно вновь начинает воссоздавать свой старый путь. В Украине тоже наличествуют четкие ростки строительства новой единой иерархии, нарушаю­щие принцип диалогизма. Приведем только некоторые примеры:

• УТ-1 декларируется как президентский канал, где возможен только вариант монологизма (критика властей запрещена).

• На уровне национального строительства деклариру­ется идея "титульной нации", все остальные народы дол­жны проникнуться одной идеей, все другие языки дол­жны уступить место одному языку.

• Начинают строиться партии под власть (НДП, Аг­рарная партия), которые повторяют старое слияние пар-

тайных и властных структур. Только если раньше партия стояла выше власти, то теперь, наоборот, в паре "власть-партия" приоритет отдан власти.

• Любая статья в СМК начинает рассматриваться с точки зрения того, кто за ней стоит, в обществе прочно утвердилось мнение, что просто так никто не пишет.

То есть от первых ростков диалогизма мы вновь воз­вратились в систему монологизма. "Уотергейт", как бы он ни был плох, принципиально возможен только в системе диалогизма. В системе монологизма за "Уотергейт" будет наказан тот, кто о нем расскажет, а не тот, кто его совер­шит.

Власть не хочет и не умеет разговаривать на равных, подчеркивая свое иерархическое положение. Отсюда пос­тоянные конфликты с парламентом. Отсюда до сегод­няшнего дня нереализованная возможность открытого разговора со своим собственным народом.

Каждое общество с помощью своих СМК строит собственный миф, который и задает структуры построе­ния коммуникативного пространства. Задачей его стано­вится формирование единой картины мира, что и спо­собствует единению нации. К примеру, американский миф ценит такие параметры как свобода, определенный нарциссизм (все самое лучшее может быть только в Аме­рике), возможности роста для всех (каждый чистильщик обуви может стать миллионером). Австрийский миф им­перии Габсбургов определялся гедонизмом, направлен­ностью на наслаждение от жизни. Советский миф, нао­борот, акцентировал трудовой энтузиазм, мы находились в состоянии постоянной стройки века. Это внутренняя составляющая. Во внешней составляющей советского мифа акцентировалась постоянная борьба за мир. При этом советский человек нормы общественные ставил вы­ше норм биологических. Поэтому и появились Павлик Морозов, поставивший общественные цели выше семей­ных отношений, или Зоя Космодемьянская и Александр Морозов, отдавшие свою жизнь ради общественного блага.

Каков же украинский миф? Если до референдума про­паганда акцентировала самодостаточность Украины, то,

что именно она "кормила" весь Союз, то сегодня Украи­на оказалась на резко зависимой позиции. Украина пос­тоянно ждет помощи: сначала от диаспоры, потом от США, последним кандидатом на роль благодетеля стано­вится НАТО. При этом активно акцентируются все пара­метры, отличающие нас от России, что естественно выте­кает из процесса отделения. На первое место выходит и соответствующий список героев, начинающийся Мазе­пой и завершающийся бойцами УПА.

Каждая цивилизация характеризуется своим самоопи­санием, поэтому вербальный срез становится очень важным для нее. Но вербальный мир более удобен для построения мифа, поскольку реальности могут не подчи­няться желаниям, вербальный же мир подчиняется всегда.

Вполне закономерно, что на первое место в строительс­тве мифов выходят паблик рилейшнз, поскольку они спе­циализируются в области коммуникаций с массовым соз­нанием. Так, Россия, проиграв информационную войну в Чечне, полностью перестроила свою пропаганду, положив в ее основу новую мифологию. При этом российская пра­вительственная комиссия констатировала, что массовое сознание не работает с рациональными доводами, что в массовом сознании уже выстроен миф чеченской войны, и сегодня можно строить только анти-миф. То есть перед на­ми уже совершенно иной вариант осмысления коммуни­кативной ситуации.

На территории СНГ на первое место выходят полити­ческие паблик рилейшнз. По неофициальным подсчетам они составляют до 60% заказов у российских фирм. Кста­ти, на Западе лидируют финансовые, кризисные и прави­тельственные ПР, т.е. наша монологическая действитель­ность по-иному структурирует свое коммуникативное пространство. При этом кризисные паблик рилейшнз (ра­бота с предполагаемыми и ожидаемыми кризисами) стали важной частью нормального функционирования бизнеса, после таких ситуаций, как аварии нефтяных танкеров или подбрасывания яда в лекарства или шоколадки. Потеряв миллионы долларов на таких кризисах, бизнес стал по-иному относиться к кризисным паблик рилейшнз.

Все современные западные политики в той или иной степени являют собой результат работы с ними специа­листов по паблик рилейшнз. Облик Г. Коля создан одним из бывших руководителей австрийского телевидения. С американскими президентами уже четвертый срок подряд работает Д. Герген. Дж. Мейджер отказывался от услуг специалистов до тех пор, пока после первого его появле­ния на ТВ СМК стали обсуждать не суть его выступле­ния, а то, как он был одет. При этом особое внимание уделяется владению языком тела, поскольку человек мо­жет хорошо контролировать вербальную коммуникацию, но в области невербальной коммуникации наши возмож­ности более ограничены. Западных политиков учат гово­рить не более полутора минут, чтобы их не редактировали в телевизионных новостях. Р. Никсон вообще выступал с заявлениями, объем которых не превышал ста слов, что­бы не дать возможности прессе реинтерпретировать ска­занное им. С польским президентом А. Квасьневским ра­ботал французский "король рекламы" Жак Сегела, в послужном списке которого такие политики как Митте­ран, Враницкий, Папандреу, Гавел, Анталл, Желев, Лех Валенса.

И имидж ФБР, и имидж римской католической цер­кви — все связаны с работой конкретных лиц. С ФБР ра­ботал журналист Купер, которому Гувер открыл свои ар­хивы. Имиджем папы римского занимается главный редактор ватиканской газеты.

ВИЗУАЛЬНАЯ КОММУНИКАЦИЯ

Человек получает информацию по всем имеющимся у него каналам. Но часть из них носит особый характер для общения. Это, в первую очередь, визуальная и вербаль­ная коммуникации. Еще Ницше в своих афоризмах напи­сал: "Люди свободно лгут ртом, но рожа, которую они при этом корчат, все-таки говорит правду" [217, с. 303]. Эти слова достаточно точно передают как автономный

характер передачи информации по визуальному каналу, так и то, что мы не умеем в равной степени контролиро­вать визуальный канал, как это делается с каналом вер­бальным. По подсчетам исследователей 69% информа­ции, считываемой с экрана телевизора, приходится на визуальную коммуникацию. В рамках паблик рилейшнз следует об этом помнить и резко повысить его роль, что­бы вывести из тени. Владение языком тела все время за­писывается в правила поведения для западных полити­ков. Например: "Легкое интервью требует постоянной улыбки, даже если вы не очень любите это делать. Как и у всех, уголки моего рта поднимаются вверх, когда я улы­баюсь. Значит, когда я сижу с безразличным видом, я мо­гу выглядеть раздраженной" [313, с. 141]. Человек обяза­тельно должен выдавать определенную информацию невербальным способом, чтобы его не воспринимали от­рицательно, как это прозвучало, к примеру, в отношении Евгения Киселева, ведущего программы "Итоги", "лицо которого напоминает бесстрастную маску, оставляющую ощущение, что ведущий программы — равнодушный че­ловек" [201, с. 152]). Сегодня уже есть теории, постулиру­ющие, что если в поле зрения ребенка преобладают ова­лы, то он более будет склонен к компромиссам.

Визуальные "войны" стали приметой нашего времени. Так, целующийся Л. Брежнев заслуженно занял свое мес­то на Берлинской стене. А, к примеру, "Комсомольская правда в Украине" (1996, 25 окт.) сообщила о таком факте:

"Мало кому известно, что накануне летней Олимпиа­ды американцы вышли на тропу войны против донецкой гимнастки Подкопаевой. Улицы штатовских городов бы­ли увешаны громадными плакатами с изображениями Лили в момент одного из выступлений. Выражение лица гимнастки искажала гримаса. - Сама поражаюсь, - удив­лялась Галина Лосинская, тренер чемпионки, — как фо­тографу удалось поймать такой момент? Лилия всегда выступает с милой улыбкой на лице".

Понимая некоторое утрирование в приведенном пас­саже, воспримем его как один из вариантов такой визу-

альной войны. Причем некоторые визуальные символы расходятся очень быстро. Так, ряд газет подхватил фотог­рафию Ассошиэйтед Пресс, на которой изображен мич­ман В. Земцов с "оселедцем" на голове. "Комсомольская правда" (1996, 1 нояб.) съязвила при этом, что это теперь "уставная" прическа для украинских военных моряков.

Спикер палаты представителей Н. Гингрич, один из наиболее влиятельных деятелей республиканской партии США, показал на пресс-конференции перед Капитоли­ем стул с ножками разной длины ("Известия", 1996, 21 июля). Тем самым он хотел продемонстрировать внима­ние администрации Клинтона к разным сторонам амери­канского общества. Самой "длинной ножкой" оказалось внимание к федеральному правительству, это была нож­ка нормальной длины. Зато другие — коротышки — сим­волизировали семью, духовные ценности и бизнес. Фо­тография этого стула появилась даже в "Известиях", т.е. Н. Гингрич избрал верный способ донести свое послание как можно большему числу людей и в максимально дос­тупной форме. И в этом случае, как мы видим, визуаль­ная коммуникация становится основной. Или такой при­мер: М. Тэтчер, чтобы показать, что лейбористский фунт — это всего лишь половина фунта консерваторов из-за инф­ляции, разорвала фунт стерлингов перед телекамерой пополам. И все сразу увидели реальную половинку фун­та, а не долгие рассказы экономистов об этом. Среди об­разов Б. Клинтона в памяти многих хранится и облик президента, играющего на саксофоне. Этот имидж в оп­ределенной степени "раскрепощает" образ президента, делает его приближенным к населению, особенно к мо­лодому поколению. Павел Флоренский вообще говорил о культуре как о деятельности по организации пространс­тва [345].

Необходимо отметить, что визуальная коммуникация включает в себя также визуальный облик человека, а не только его слова. Специалисты пишут, что ваша одежда может быть очень информативной по отношению к рас­сказу о вашей личности и вашей эмоциональной приспо­собленности к жизни " [540, р. 96]. Элери Сэмпсон стро-

ит такую таблицу использования языка тела [541, р. 38]:

Проверка языка и тела

Как я использую свою улыбку?

Стою ли я прямо?

Есть ли у меня контакт глазами?

Не выгляжу ли я нервным?

Как я использую свои руки?

Как я вхожу в комнату?

Является ли мое рукопожатие сильным и деловым?

Стою ли я очень близко или очень далеко к людям,

когда говорю с ними?

Дотрагиваюсь ли я до человека, когда говорю с ним?

Позитивные сигналы	Негативные сигналы
использование пространства	неиспользование пространства
спокойствие	нервность
стоять удобно	крутить объекты
сидеть асимметрично	указывать
контакт глазами	дотрагиваться до лица
открытые ладони	сжатые кулаки

Мэри Спиллейн строит сходную таблицу (см. с. 305) положительных и отрицательных сигналов. При этом она упоминает, что ей довелось анализировать общее собра­ние Би-Би-Си по видеопленке без звукового сопровожде­ния. "И без слов было понятно, кто кого уважает, кто ко­го ненавидит и кому все происходящее безразлично. Осознаете ли вы, как много истинных чувств по отноше­нию к своим коллегам у вас может быть написано на ли­це?" [313, с. 127].

И. Паперно, исследуя приход в 60-х XIX века в общес­тво разночинцев, в числе других называет и такие их чер­ты, которые можно отнести к визуальным:

"Неотесанность, отсутствие благовоспитанности, ко­торые были характерны для многих разночинцев, не обу-

чавшихся хорошим манерам (что составляло важную часть дворянского воспитания), намеренно культивиро­вались и теми, кто был неловок от природы, и теми, кто владел навыками светского поведения. Грубость, небреж­ность в одежде и даже неопрятность стали значимыми, идеологически весомыми признаками, которые отделяли нигилистов как от членов противоположного лагеря (тра­диционалистов и реакционеров), так и от обычных лю­дей. (Многие современники упоминают о грязных, обку­санных ногтях — знаке, который, по-видимому, имел особое значение, поскольку был противоположен знаме­нитым ухоженным ногтям Онегина, признаку аристокра­тического денди)" [232, с. 18].

Положительные сигналы	Отрицательные сигналы
Сидите прямо, напряженно, подавшись вперед, с выра­жением настоящего интереса	Ерзаете на стуле
Смотрите на говорящего	Рассматриваете потолок и вывески за окном
Делаете записи не постоянно, фиксируете ключевые моменты	Чертите бессмысленные линии
Поворачиваетесь к говорящему за столом президиума	Отворачиваетесь
Когда вы слушаете, у вас должна быть "открытая поза": руки на столе, ладони вытянуты вперед	Скрещиваете руки на груди, всем видом показывая: я не слушаю
Используете открытые жесты: руки открыты или подняты вверх, словно вы растолковываете какую-то мысль своим коллегам	Используете закрытые, угрожающие жесты: машете указательным пальцем, чтобы отстоять свое мнение
Улыбаетесь и шутите, чтобы снизить напряжение	Сидите с невозмутимым видом, ворчите или цинично ухмыляетесь

Визуальный облик, как видим, также задается време­нем и господствующими в тот период тенденциями. В этикетную эпоху, пишет Болеслав Яворский, вырабаты­валась особая походка и осанка, благодаря занятиями фехтованием, навыками верховой езды, танцевальными позициями. И все это видно на портретах того времени. Наполеон, заказывая в 1805 году Давиду картину короно­вания, поставил условием, "чтобы фигуры были изобра­жены в их реальной моторности, без условных этикетных поз или абстрагированных обликов" [409, с. 120]. Воспри­ятие этой нормированность поз можно объяснить такими словами Павла Флоренского: "Жест образует пространс­тво, вызывая в нем натяжение и тем искривляя его" [345, с. 56]. То или иное искривление пространства будет по-разному восприниматься зрителем.

Реформы Петра натолкнулись еще и на то, что можно назвать визуальной оппозицией: бесы на иконах изобража­лись без бород и в немецком платье вместо русского, т.е. были знаками как раз того, что усиленно насаждалось Петром. Как говорили современники, Петр "нарядил лю­дей бесом". Если в допетровское время немецкое платье было потешным (маскарадным), то в петровское время шутовская свадьба праздновалась в русском платье, что воспринималось как маскарад [332]. Юрий Лотман отме­чал, что на смене XVIII и XIX веков вырабатывался но­вый тип поведения: "Во Франции идеал утонченности и хороших манер сменяется нарочитой грубостью, сначала республиканца, а затем солдата. Это означает субъектив­ную ориентацию на понижение семиотичности поведе­ния" [171, с. 296]. Ю. Лотман также говорит о знаке эпо­хи: увидев пулемет в кадре, мы понимаем, что это не может быть фильм "Спартак" или "Овод" [182, с. 55].

Визуальная коммуникация порождает тексты, которые лучше воспринимаются и лучше запоминаются, поэтому паблик рилейшнз и обращает на них особое внимание. Роман Якобсон предложил такое разграничение между слуховыми и визуальными знаками: для первых более важно временное измерение, для вторых — пространс­твенное [412, с. 84]. При этом визуальные знаки также

обладают своей долей условности. Например: "Царь, Им­ператор, полководец, вождь, когда они изображаются не сами по себе, в своей внутренней сути, а в качестве влас­телинов, должны браться именно в профиль" [345, с. 158]. Портрет, в отличие от гипсовой маски, несет в себе как бы несколько временных срезов, считает Флорен­ский. Портрет "обязательно имеет некоторую временную глубину личности, временную амплитуду внутренних движений. Он охватывает личность в ее динамике, кото­рая, по сравнительной медленности своего собственного изменения, берется здесь статически" [345, с. 273]. Близ­кое понимание высказывает Валерий Подорога: "Форму­ла смерти физиогномически проста: один человек — одно лицо. Как только между лицом и его образом устраняет­ся последняя дистанция, и они как бы "остывают" друг в друге, мы мертвы. Вот почему, пока мы еще есть, сущес­твуем, мы так упорно сопротивляемся собственной идентификации (прекрасный пример — фотография для паспорта, по которой нас опознают, идентифицируют и где случайный образ, фотоотпечаток, играет роль нашего лица)" [250, с. 369-370]. Одновременно перед нами возни­кает как бы большее богатство визуального канала, где может проходить больше информации, чем мы даже со­бирались сообщить.

Фотопортреты становятся серьезной проблемой для политических лидеров. Так, люди, впервые видевшие Сталина вблизи, с удивлением замечали и оспины на ли­це, и сухорукость, которые отсутствовали в официальных изображениях. Горбачев впервые появлялся на портретах без родимого пятна. Тэтчер попыталась использовать бо­лее ранние свои фотографии, но специалисты по паблик рилейшнз отсоветовали делать это, чтобы не возникло противоречие между лицом на экране телевизора и на плакате, ибо тогда замеченная фальшь могла быть пере­несена и на вербальный текст. В то же время Рейган пользовался своими более ранними изображениями из кинофильмов. Лидеры стараются во время съемок избав­ляться от очков, сигарет, стараясь сделать свой облик бо­лее приближенным к идеальному. Хотя при этом возмож-

но некое нарушение естественности, и тогда приходится делать выбор, как это делает, к примеру, английский пре­мьер: "Несмотря на то, как молодо и хорошо выгладит премьер-министр Джон Мейджор без очков, он чувству­ет себя в них безопаснее" [313, с. 139].

Лидеру следует постоянно помнить о своем выраже­нии лица, поскольку контроль невербальной сферы мы в состоянии осуществлять в гораздо меньшей степени, чем сферы вербальной. И мы не можем заявить подобно иро­ническому пассажу Джона Пристли, который говорил:

"Наконец-то мне открылась истина. Мало сказать, что мое лицо не выражает правдиво мои чувства — оно их страшно утрирует. Где бы я ни появился, всюду я рас­пространяю о себе чудовищную клевету. У меня такое впечатление, будто мне навязали чужое лицо, принадле­жавшее какому-то неведомому человеку, с которым у ме­ня нет ничего общего. Неудивительно, что обо мне так часто судят превратно, принимая за мои истинные чув­ства гримасы и ужимки моего лица, которым я не в си­лах управлять" [273, с. 204].

Признанный исследователь визуальной коммуникации Рудольф Арнхейм, разграничивая фотографию и живо­пись, говорил, что художника интересуют не сиюминут­ные события, а нечто большее: "Только сиюминутное яв­ляется личным, а художник непосредственно наблюдал за тем, что в данный момент не было, потому что это было там всегда. Живопись никогда никого не разоблачала" [9, с. 120]. Фотограф в этом плане вторгается в мир. Для вы­полнения функции живописи фотография также должна затратить много усилий, поскольку в этом случае требу­ется обобщение. Фотографии удается сделать это не по­зитивно, а негативно, с помощью уничтожения уже име­ющейся информации, затемняя и скрывая отдельные детали человека. Арнхейм пишет:

"Фотография охотно прибегает к официальному портре­ту, призванному передать высокое лицо или высокое об­щественное положение данного лица. В крупных династи-

ческих или религиозных иерархиях, такие, какие были в древнем Египте, предполагали, что статуя правителя оли­цетворяет мощь и сверхчеловеческое совершенство его должности, и пренебрегали его индивидуальностью; и даже в наше время фотографы, специализирующиеся на портре­тах президентов и крупных бизнесменов, вынуждены иска­жать их, чтобы не подчеркивать художественные достоинс­тва своей работы. Отвергая всякое возвеличивание, в процессе которого совершается насилие над истиной, фо­тография демонстрирует свою преданность той действи­тельности, из которой она вышла" [9, с. 134].

Особую роль играют предвыборные фотографии кан­дидатов, особенно в наших условиях, когда только 5% из­бирателей знакомятся с программами. Р. Барт пишет о предвыборной фотографии как о такой, которая создает личностную связь между кандидатом и избирателями: "Кандидат представляет на их суд не просто программу, он предлагает им особую телесную атмосферу, совокуп­ность своих бытовых предпочтений, проявляющихся в чертах его лица, одежде, позе". И далее: "В фотографиях выражаются не намерения кандидата, а его побуждения — все те семейные, психические, даже эротические обстоя­тельства, весь тот стиль жизни, продуктом и привлека­тельным примером которого он является" [15, с. 201, 202]. Он приходит при этом к парадоксальному выводу, который можно и оспаривать, но определенная истина в нем есть: здесь изображен и героизирован сам избира­тель, которому предлагают как бы отдать голос за самого себя. Фотоизображение также несет дополнительную ин­формацию, вводя такие понятия, как отечество, армия, семья, честь, агрессивность. Снимок в анфас подчеркива­ет реализм кандидата — "будущий депутат смотрит в ли­цо врагу, препятствию, "проблеме". Фотографии в три четверти строятся на восходящем движении — "лицо при­поднято навстречу нездешнему свету, который влечет и возносит его во владения высшей породы людей".

Телевизионный предвыборный вариант достаточно подробно рассматривался Э. Ноэль-Нойман. Так опрос телеоператоров показал, что фронтальная съемка на

уровне глаз, по их мнению, вызывает "симпатию", созда­ет впечатление "спокойствия", "непринужденности". По­каз сверху (перспектива "птичьего полета") или снизу (перспектива "лягушки") вызывает "антипатию", создает впечатление "слабости", "пустоты" [220, с. 232-236]. Ис­следовалось также влияние публики на экране, что при­вело к следующим результатам: "При экранной передаче реакции публики решающее значение имеет выбор соот­ветствующего ракурса — своего рода "картинки", посред­ством которой можно усилить или ослабить впечатление (например, эффект аплодирующей публики). Можно дать общий план публики, показать какую-то ее часть, ма­ленькие группы или отдельные лица. Чем больше людей на экране, тем сдержаннее передаваемое впечатление, чем меньше людей в "картинке", тем интенсивнее впечат­ление" [220, с. 234]. И еще один важный вывод: политик производит неблагоприятное впечатление, когда беседует с журналистом противоположной политической ориента­ции, поскольку в подобном случае на экране демонстри­руется отчужденность: оттопыренные локти, взгляд, избе­гающий собеседника, закинутая нога на ногу. При этом, когда политика хотят показать с отрицательным оттен­ком, оператор имеет возможность несколько дольше фиксировать несимпатичные для зрителя особенности мимики и жестикуляции. Это, например, ритмичное по­качивание из стороны в сторону во время говорения, взгляд, устремленный на собеседника или куда-то в сто­рону и т.д.

Юрий Лотман (совместно с Юрием Цивьяном) анали­зирует также пространство за кинокадром, которое зада­ет область смысловой неопределенности фильма. Если формулой кино является уравнение с несколькими неиз­вестными, то пространство за кадром становится одним из таких неизвестных [184, с. 82]. Они также подчерки­вают относительный характер многих определений языка кино.

"План крупный, план дальний, план средний — не словарные единицы с раз и навсегда закрепленным зна-

чением. Значение у плана релятивное, то есть оно возни­кает как отношение одного плана к другому. Например, соединив крупный план лица с дальним планом пейзажа, мы превратим дальний план в субъективную точку зре­ния — зритель решит, что человек смотрит на пейзаж" [184, с. 87].

В "Мифологиях" Ролана Барта есть также небольшое эссе "Иконография аббата Пьера", где в облике этого свя­щеннослужителя он видит "Все знаки апостольства: доб­рый взгляд, францисканская стрижка, миссионерская бородка, — а в довершение всего кожаная куртка священ­ника-рабочего и паломнический посох" [13, с. 97-98]. У святого, как он считает, не может быть пересечения с ка­ким-то формальным контекстом: "Идея святости несов­местима с идеей моды". И далее рассуждает о бороде: "В церковной среде борода - не случайный признак: обыч­но она составляет атрибут миссионеров или же капуци­нов, то есть неизбежно обозначает апостолическую мис­сию и бедность. Того, кто ее носит, она несколько выделяет из белого духовенства: бритые священники вос­принимаются как теснее связанные с земной юдолью, а бородатые - как более близкие к Евангелию" [13, с. 98-99]. Внешность весьма важна для политика: "Известия" (1996, 9 авг.) публикуют фотографию Боба Доула со сво­им парикмахером, который получил от кандидата в пре­зиденты гостевой билет на республиканский конгресс. А непонятная двухдневная поездка Б. Ельцина на В<

⇐ Предыдущая18192021222324252627Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: