 |
И осязание у слепого, и зрение у глухого, как показали исследования, не представляют никаких особенностей по сравнению с нормальным развитием этих чувств.
|
|
|
|
«Во всех тех случаях,— говорит по этому поводу А.В. Бирилев,— где осязание слепых испытывается на элементарно-простых осязательных ощущениях, оно не обнаруживает значительного отличия от чувства нормальных людей». Развитие в тонкости осязательных ощущений у зрячих и слепых не устанавливается точным исследованием. Если оно в отдельных случаях и может быть констатировано, то, в таком незначительном размере, что никак не может объяснить нам всей той огромной разницы между осязанием слепого и зрячего, которую легко может наблюдать каждый.
Исключительная сила осязания у слепых и зрения у глухих вполне объясняется из особенных условий опыта, в которые здесь бывают поставлены эти органы. Иными словами, причины этому не конституциональные и органические, заключающиеся в особенном каком-либо уточнении строения органа или его нервных путей, а функциональные, сводящиеся к длительному использованию данного органа в иных целях, чем это бывает у нормальных.
Надо усвоить ту мысль, что слепота и глухота не означают ничего иного, как только отсутствие одного из путей для образования условных связей со средой. Эти органы — глаз и ухо,— называемые в физиологии рецепторами или анализаторами, а в психологии органами восприятия или внешних чувств, имеют биологическое назначение предупреждать организм об отдаленных изменениях среды — это, по выражению Г. Деккера, как бы форпосты нашего организма в борьбе за существование.
Их прямое назначение — воспринимать и анализировать внешние элементы среды, разлагать мир на его отдельные части, с которыми связываются наши целесообразные реакции, для того чтобы возможно точнее и целесообразнее приспособить поведение к среде.
|
|
|
Само по себе поведение человека как совокупность реакций при этом, строго говоря, остается ненарушенным. Слепой и глухой способны ко всей полноте человеческого поведения, т. е. активной жизни. Вся особенность в их воспитании сводится только к замене одних путей — для образования условных связей — другими. Еще раз повторяем: принцип и психологический механизм воспитания здесь те же, что и у нормального ребенка.
Если таким путем объясняется чрезмерное развитие осязания у слепых и зрения у глухих при чтении точечного шрифта и движений губ, то все остальные особенности этих чувств также всецело обязаны своим возникновением функциональному богатству условных связей, переданных на эти органы с других, недействующих. Осязание в системе поведения слепого и зрение у глухого играют не ту роль, что у нормально видящих и слышащих людей; их обязанности по отношению к организму, их функции другие: они должны провести через свои пути огромные количества таких связей со средой, которые у нормальных проходят другими путями. Отсюда их функциональное, приобретенное в опыте богатство, которое по ошибке принималось за прирожденное, структурно-органическое.
Отказ от легенды биологический компенсации дефекта и правильное психофизиологическое представление о природе воспитания компенсирующих реакций позволяют нам подойти вплотную к самому основному и принципиальному вопросу педагогического учения о дефективности — о роли и значении специальной педагогики (тифло-, сурдопедагогики) в системе воспитания дефективных детей и ее связи с общими началами всякого воспитания.
Прежде чем решать этот вопрос, закрепим то, что может быть установлено как бесспорное уже на основании рассмотренного выше. Мы можем сказать, что при психологическом рассмотрении никакой особой, принципиально отличной, отдельной педагогики дефективного детства не оказывается. Воспитание дефективного ребенка составляет предмет всего только одной главы общей педагогики. Отсюда непосредственно следует, что все вопросы этой трудной главы должны быть пересмотрены в свете общих принципов педагогики.
|
|
|
Основное положение традиционной специальной педагогики дефективного детства: «Слепого, глухонемого и слабоумного нельзя мерить той же мерой, что и нормального». В этом альфа и омега не только общераспространенных теорий, но и всей почти европейской и нашей практики воспитания дефективных детей. Мы же утверждаем как раз обратное психологическое и педагогическое положение. «Слепого, глухонемого и слабоумного можно и нужно мерить той же мерой, что и нормального».
«По существу между нормальными и ненормальными детьми нет разницы, — говорит Г. Трошин.— Те и другие — люди, те и другие — дети, у тех и других развитие идет по одним законам. Разница заключается лишь в способе развития...». Это утверждение принадлежит исследователю, стоящему, в общем, скорее на биологической, нежели на социальной точке зрения в вопросах психологии и педагогики.
Вот эта величайшая ошибка — «воззрение на детскую ненормальность только как на болезнь» — и привела нашу теорию и практику к опаснейшим заблуждениям.
Кажется положительно непостижимым, что такая простая мысль до сих пор не вошла как азбучная истина в науку и практику, что до сих пор на девять десятых воспитание ориентируется на болезнь, а не на здоровье. «Сперва человек, а уж затем особенный человек, т. е. слепой» — вот лозунг научной психологии слепых.
Надо сказать прямо, что слепоты (или глухоты) не существует вовсе. Совершенно ложное представление зрячих о том, что слепота есть постоянное пребывание во тьме или глухота означает погружение в тишину и безмолвие, есть неверное и наивное мнение и совершенно ложная попытка зрячих проникнуть в психологию слепых. Проф. А.М. Щербина, сам слепой, показал достаточно убедительно и наглядно, что это обычное представление совершенно ложно и, в частности, с психологической точки зрения совершенно не верна та обычная картина внутренней жизни слепого ребенка, которую развертывает В. Короленко.
|
|
|
Слепой не ощущает тьмы непосредственно и вовсе не чувствует себя погруженным в мрак, не «силится освободиться от мрачной завесы», вообще никак не ощущает своей слепоты. Тьма не только не является для слепого непосредственной реальностью, но даже постигается им «при известном напряжении мысли», по свидетельству А.М. Щербины.
Слепота как факт психологический не есть вовсе несчастье.
Она становится им как факт социальный. Слепой не видит света не так, как зрячий с завязанными глазами, но «слепой так же не видит света, как зрячий не видит его своей рукой», по прекрасному сравнению А. Бирилева.
Поэтому глубоко ошибается тот, кто думает, что «инстинктивное, органическое влечение к свету», по словам Короленко, составляет основу психики слепого. Слепой, конечно, хочет видеть, но способность эта имеет для него не значение органической, не утоляемой потребности, а «практическое и прагматическое».
|
|
|
