Отлучение Льва Толстого от церкви.

 

Отношения Льва Толстого и церкви складывались весьма сложно. Лев Николаевич был непримиримым противником официальной церкви и в то же время считал, что именно религия должна определять жизнь человека, а какая же религия без её главной хранительницы – церкви?

 Церковь, в свою очередь, не может согласиться с проповедями Толстого, поскольку писатель высказывает идеи, подрывающие самые основы православия и государственности.

Однако важно понять, что высказывания Л.Н. Толстого необходимо рассматривать, исходя из контекста его жизни, вкупе с целым его обликом. Важно помнить, что взгляды Толстого, в том числе и понимание им церкви в течение жизни менялись. Как пишет сам Лев Толстой в своём трактате «В чем моя вера?», он никак не думал, что открывшаяся ему истина учения Христа приведет его к отрицанию учения церкви. Он оправдывал её как только мог, искал объяснения, почему он расходится с церковными толкованиями евангелия, но не мог отыскать причин. Он боялся этого своего иного взгляда. Но чем дальше, тем больше он понимал, что он должен выбрать между учением Христа, которое согласно с его совестью, либо учением церкви, которая прочит гибель. «И я не мог не откидывать одно за другим положения церкви. Я делал это нехотя, с борьбой, с желанием смягчить сколько возможно моё разногласие с церковью, не отделяться от нее, не лишиться самой радостной поддержки в вере – общения со многими. Но когда я кончил свою работу, я увидал, что, как я ни старался удержать хоть что-нибудь от учения церкви, от него ничего не осталось. Мало того, что ничего не осталось, я убедился в том, что и не могло ничего остаться»[41].

«Я не только старался избегать осуждения церковной веры, я старался видеть её с самой хорошей стороны и потому не отыскивал её слабостей <…>»[42]. Но однажды так складывается, что в руки Толстому попадает «Толковый молитвенник», в котором простым людям объясняется, в каких случаях можно убивать людей, т.е. нарушать одну из самых основных заповедей. Л.Н. Толстой внимательно читает этот молитвенник и находит в нём все десять заповедей Моисея и под каждой – комментарий, эту заповедь уничтожающий. И в конце концов, Л. Толстой убеждается, что «церковное учение, несмотря на то, что оно назвало себя христианским, есть та самая тьма, против которой боролся Христос и велел бороться своим ученикам».

Христос учит, как надо жить и объясняет, почему. Л.Н. Толстой находит, что эти два положения всегда находят отражение во всех мировых религиях. Более того, он придаёт громадное значение распространению знания всех этих религий и в среде простого народа, и в среде интеллигенции. Он выделяет два вида религиозных положений: те, что разъединяют все религии и те, что объединяют их. Различие в религиях порождено различием времени, места и характера народа, в котором они появлялись, а объединяющее начало – это один общий нравственный закон, ради которого и были созданы религии. Л. Толстого очень беспокоит нарастающий атеизм народа. Его причины он видит в том, что люди не знают вероисповеданий других народов. Не зная других вероучений, необразованный в этом плане человек не может отделить в своей религии главное от второстепенного, и если последнее смущает его (что происходит постоянно, по мнению писателя), то человек, не разобравшись, перестаёт верить во всё учение. Поняв же то общее, что есть во всех религиях и что записано в сердце каждого человека, нельзя не приобщиться к закону любви.

Такая философия писателя, конечно, становится камнем преткновения в его отношениях с Церковью. Он приравнивает Христа к пророкам и философам древности, и этого не может простить ему Ортодоксальная церковь.

Л.Н. Толстой не принимал христианство как одну только метафизику. Он с энтузиазмом и вдохновением пытался вернуть евангельской этике подобающее место как религии любви. Практическое христианство — научиться делать добро для другого человека, а не только говорить о добре цитатами из Евангелия.

Толстой находит, что во всех вероучениях всегда есть люди, которые отступают от учения и берутся оправдать свое отступление. Но в христианстве, по его мнению, это проявилось с особой силой. Христианство не потребовало от своих приверженцев никаких поступков. Только принятия церковных таинств, обрядов, которые произведут за него другие люди. Таким образом, «церковь в угоду миру перетолковало метафизическое учение Христа так, что из него не вытекало никаких требований для жизни, так что оно не мешало людям жить так, как они жили. <…> А кончилось это тем, что мир стал жить жизнью, которая стала хуже языческой <…>»[43].

Лев Толстой категорически не приемлет церковной обрядности, называя православные ритуалы колдовством: «Стоит только почитать требник и проследить за теми обрядами, которые не переставая совершаются православным духовенством и считаются христианским богослужением, чтобы увидать, что все эти обряды не что иное, как различные приемы колдовства, приспособленные ко всем возможным случаям жизни.

Для того, чтобы ребенок, если умрет, пошел в рай, нужно успеть помазать его маслом и выкупать с произнесением известных слов.

Для того, чтобы родильница перестала быть нечистою, нужно произнести известные заклинания.

Чтобы был успех в деле или спокойное житье в новом доме, для того, чтобы хорошо родился хлеб, прекратилась засуха, для того, чтобы путешествие было благополучно, для того, чтобы излечиться от болезни, для того, чтобы облегчилось положение умершего на том свете, для всего этого и тысячи других обстоятельств есть известные заклинания, которые в известном месте и за известные приношения произносит священник»[44].

Для верующего основой праведной жизни является не только исполнение христианских обрядов, но и – это очень важно – смирение, подчинение воле Бога, и вся жизнь христианина есть аскетизм и служение Богу. Литературный критик А.С. Волжский заметил по этому поводу: «И смирение, и даже аскетизм, казалось бы, принят Толстым и претворен в его душу, однако, смирение это особенное, свое, непослушное своевольное смирение, и аскетизм свой — самочинный, своеумный» [45].

Противоречия между толстовским и ортодоксальным пониманием религии заключается не только в расстановке приоритетов и непримиримости Толстого к делам Церкви. Есть ещё один важный и тонкий философский аспект. Лев Николаевич чуть не в каждой своей публицистической статье призывает к любви, ненасилию, прощению. И не смотря на всё это, осуждает церковную и государственную политику, значит, не принимает историю как благо, а значит, не сумел до конца смириться с волей Божьей. А.С. Волжский сказал по этому поводу так: «Из всех возможных видов искушений самое, быть может, страшное по своей соблазнительности для людей большого сердца, почти неуловимое по своей тонкости и сложности, именно это, странное на первый взгляд, искушение о добре; добром также можно соблазниться и соблазнить, как и злом».[46] В этом современник писателя видит причины духовного разрыва Толстого с семьей, с церковью и вообще с бытом. Провозглашая главной ценностью любовь и всепрощение, Лев Николаевич не сумел простить и полюбить тех, кто не любит и не прощает в свою очередь. А значит, до конца принять и полюбить этот мир таким, какой он есть. Эта непримиримость с действительностью находит отражение в его публицистике: «Оно [сердце] громко вопияло против ложной жизни, призывало людей к той жизни, которую требуют откровение, разум и советь, так ещё сильнее, сильнее, чем когда-нибудь, оно вопиёт в наше время».[47] Но может ли человек спокойно, без эмоций смотреть на любимых людей, которые мучаются сами и мучают своей жизнью других, и не стремиться изменить это?

Лев Толстой много общался с людьми разных сословий, и никто не смог ответить на вопрос, почему он живёт так, как живёт, и, следовательно, - зачем. В результате своих бесед с людьми Толстой приходит к выводу, что, несмотря на активную деятельность церкви, в социуме нет нравственных основ, которые определяли бы жизнь людей.

Лев Николаевич задаётся вопросом, какова роль церкви в истории и современном обществе? Люди сами отбросили противное учению, как то: рабство, религиозные казни и т.д., и церкви ничего не осталось, как принять свершившееся. Но от церкви, по сути, ничего не осталось, и мир уже живёт без неё. Ни в одной из областей жизни церковь не принимает активного участия. Государственные дела вершатся без ведома церкви, искусство если раньше было в лоне церкви, то сейчас отошло, наука так и вовсе враждебна церкви. Но как же это может быть так, если существует сильный институт церкви?

Чтобы разрешить этот вопрос, Л.Н. Толстой обратился к вопросу об отношении христианского учения к современной жизни. Может ли церковь быть оплотом нравственности в современном обществе? Ответ Толстому представился неутешительным: церковь отжила своё, она больше не нужна. Мир – сам по себе, церковь – сама по себе. Но люди не могут жить без морально-этических норм, поэтому теперь миру, даже живущему вполне самостоятельно от церкви, нужны какие-то новые нравственные основы жизни. Л. Толстой предлагает «сознательно принять те истины учения христианского, которые прежде бессознательно вливались в человечество через орган церкви, и которыми теперь живо ещё человечество»[48].

Выбор Толстого не случайно пал именно на христианство. Лев Толстой убеждён, что учение Христа сильно тем, что оно не метафизическое учение о недоступном пониманию, а учение о жизни. Учение Христа шире, чем мировоззрение современного человека, и учение это включает его в себя, но и дает людям к их мировоззрению и ещё нечто, что помогает им обрести счастье. Любой христианин, философ, простой человек может продолжать верить в то, во что верит, это не мешает ему исполнять закон Христа, то есть не гневаться, не блудить, не убивать и так далее.

Но классическое богословие утверждает то, чего нет, и отрицает то, что существует, и при этом разными методами (одним из которых, в частности, является и православная обрядность) отвлекает внимание человека от самостоятельного обдумывания своей жизни, а значит, и правильного поведения по божественным законам. Поэтому, по мнению Льва Николаевича, важно понять и начать исполнять нравственное учение Христа и делать это искренне, от души, а не исповедовать христианство, исходя из правил приличия.

Некоторые духовные лица обвиняют Льва Толстого и в том, что он якобы помышлял создание новой религии, ссылаясь на запись в его дневнике 1855 года: «Разговор о божественном и вере навел меня на великую, громадную мысль, осуществлению которой я чувствую себя способным посвятить жизнь. Мысль эта — основание новой религии, соответствующей развитию человечества: религии Христа, но очищенной от веры и таинственности; религии практической, не обещающей будущего блаженства, но дающей блаженство на земле». Речь о такой религии, которая бы давала счастье человеку не после смерти, а здесь, на земле. Подчеркивая силу публицистического воздействия, упрекают Толстого в том, что его «Религиозные рассуждения», нашли не десятки, а тысячи прямых последователей, решивших «жить по Толстому», и с годами «толстовство» в его реальном виде все более сближалось с сектантством.

Это было бы справедливо, если бы Толстой действительно основал какую-то религиозную школу или активно распространял своё учение. Но сам же Толстой весьма скептически относился к «толстовцам», всегда подчеркивал, что он не изобретает никакую религию, не навязывает людям «толстовского» понимания бытия. Он просто высказывался по главным человеческим вопросам - вопросам жизни и смерти. Да, у него появились последователи, продолжатели, но сам он не стремился стать для кого-то духовным наставником, непререкаемым моральным авторитетом. Он считал, что любая мысль живет и развивается, и нет ничего страшнее, чем заковать ее в какую-то мертвую схему. Как только идея закована, она умирает.

Отношения Толстого и церкви осложнялись ещё и политическими соображениями сторон. Нравственная проблематика, затронутая Толстым, касалась не только духовной, интимной стороны жизни всякого человека. В его представлении жизнь по христианским заповедям непосредственно отражалась на общественной роли каждого человека. Естественно, идеи Льва Толстого были опасными для самодержавия: в случае, если большое количество людей последует учению Толстого, распадутся такие важные для государственности институты как армия, суд и, самое главное, возникнет опасность для самого самодержавия, которое он, мягко говоря, не поощрял: «После тысячелетних усилий создать что-нибудь похожее на политически реальное тело Россия создала, вместо тела, призрак, чудовищную химеру, полубога, полу-зверя — православное самодержавие, которое давит Россию как бред»[49]. «Не было такого насилия, такого кощунства, такого непотребства самодержавной власти, которые не благословлялись бы православной церковью»[50].

Церковь же, по мнению Льва Николаевича, проповедует философию, согласно которой всё существующее в мире зло не зависит от человека, а послано богом за грехи. Это приводит к тому, что православные люди предпочитают ничего не делать и только лишь подчиняться власть имущим, которые якобы знают, куда вести народ.

Нельзя не видеть, насколько глубоко входили эти политические смыслы в духовный бунт Толстого против господствующей государственной Церкви.

Представители церкви реагируют на выступления Л.Н. Толстого очень эмоционально. Как правило, они выступают в защиту учения церкви путём нападок на Льва Толстого, критикуют учение писателя, часто негативно отзываются и о самом Толстом. Гражданские и церковные власти развернули антитолстовскую кампанию: публицистические произведения писателя не допускаются к публикации, нелегальные распространители произведений Толстого подвергаются притеснениям, церковь устами позднее канонизированного ею Иоанна Кронштадтского признаёт Толстого «предтечей антихриста», создаётся большое количество статей, произведений, критически разбирающих и опровергающих учение Толстого.

Преследованиям подвергались и его друзья, последователи и единомышленники, которые печатали, распространяли или хранили его запрещенные произведения или следовали его призывам не подчиняться правительству. Насаждалась мысль, что толстовство представляло собой новое сектантское направление, которое можно было прибавить к списку различных проявлений религиозного несогласия. Подверглись преследованиям и ссылке сотрудники и друзья Толстого В. Г. Чертков, П. И. Бирюков, Н. Н. Гусев и многие другие.

В 1896 году Толстой послал письмо министрам юстиции и внутренних дел, где утверждал, что такие действия не заставят его замолчать или изменить свою точку зрения, и требовал, чтобы все меры, принимаемые против лиц, сочувствующих ему или распространяющих его произведения, принимались и против него самого.

Известно ходатайство Толстого о Новоселове. Молодой филолог М. А. Новоселов, часто посещавший писателя в Москве, размножил на гектографе его запрещенный рассказ «Николай Палкин» и раздавал оттиски желающим. За распространение недозволенной литературы он вместе с несколькими знакомыми был арестован. Узнав об этом, Толстой отправился в Московское жандармское управление с требованием освободить арестованных. Он доказывал незаконность их ареста, ибо он, Толстой, автор рассказа и главный виновник остается на воле. Начальник жандармского управления генерал Слезкин с любезной улыбкой ответил Толстому: «Граф, слава Ваша слишком велика, чтобы наши тюрьмы могли ее вместить»... Новоселов с товарищами вскоре был освобожден и отделался годом гласного надзора полиции.

Но как бы ни страдали единомышленники Л.Н. Толстого, основной удар приходился на самого писателя. Бескомпромиссную позицию по отношению к Л.Н. Толстому занимал Иоанн Кронштадтский. Его отношение к религиозным исканиям писателя было сугубо отрицательным, можно утверждать, что он был самым ярым, самым непримиримым противником Толстого. Не только в своих сочинениях, но и в своих проповедях он часто упоминает писателя. Вот что говорит об этом современник Иоанна Кронштадтского: «Несколько раз, слушая проповеди о. Иоанна на разные темы, я заметил, что всегда батюшка в них упоминал Льва Толстого и называл его предтечей антихриста и его церковное отлучение признавал справедливым со стороны Синода»[51].

И в своих проповедях, и в дневниках Иоанн Кронштадтский не скупится на резкие слова, старается всеми силами убедить русский народ в неправоте писателя. Называя Толстого дерзким, отъявленным безбожником, он обвиняет писателя в ужасной клевете на русское государство и церковь, в желании обратить в безбожников и простой народ, и детей. В своём предсмертном дневнике в записи от 8 октября он пишет о Толстом, который «занимается баснями о каком-то пастушке простосердечном», и желает быть похожим на него: «Какая идиллия! Какая дурь в старости! Какая сатанинская гордость! Не хочу знать Сына Божия, чрез Которого одного можно придти к Богу; не хочу Троицы; не хочу Церкви. Какое невежество, дикость»[52].

Толстовскую теорию непротивления злу насилием Иоанн Кронштадтский понимает как потворство всякому злу, по существу - непротивление греху или поблажку греху и страстям человеческим, в чём Толстой якобы уподобляется дьяволу, губящему род человеческий, и становится самым отъявленным противником Христу.

Он видит писателя «ужасным порождением ехидны», покушающимся на основные столпы христианского вероучения, хулящим Бога, Христа и церковь. 6 сентября 1908 года она записывает в своём дневнике: «Господи, не допусти Льву Толстому, еретику, превосшедшему всех еретиков, достигнуть до праздника Рождества Пресвятой Богородицы, которую он похулил ужасно и хулит. Возьми его с земли – этот труп зловонный, гордостью своею посмердивший всю землю. Аминь. 9ть вечера»[53]. 

Митрополит Киевский и Галицкий Антоний (Храповицкий), позже первоиерарх Русской Православной Церкви Заграницей (РПЦЗ), в своих трудах и воскресных проповедях также много внимания уделял разбору религиозных взглядов Л.Н. Толстого. В своих публичных выступлениях Антоний критиковал в новом учении Толстого места, противоречащие не только духу и букве христианского учения, но и, как он полагал, правилам логики. Скрупулезное исследование толстовских сочинений было изложено в пяти обширных статьях Антония, опубликованных в московских и казанских периодических изданиях, выходивших отдельными выпусками и включенных во все собрания сочинений Храповицкого. Л.Н. Толстой стал предметом критики Антония уже в статье "О народных рассказах Толстого" (1886) и в его магистерской диссертации (1887), а затем в речи "Нравственная идея догмата о Пресвятой Троице" (1892). В 1896 он выпустил брошюру «Нравственное учение в сочинении графа Толстого “Царство Божие среди нас”», в которой подверг резкой критике учение писателя о непротивлении злу насилием.

Антоний Храповицкий объяснял психологические истоки нового вероучителя тем, что Толстой, «будучи, по его собственным словам, человеком безрелигиозным до 50 лет, не руководился никакими определенными правилами или идеалами в своей жизни; под старость в нем проснулись совесть и ненависть к жизни себялюбивой и беспринципной. Он бросился к исканию веры»[54]. Но непривычность понимания «сверхчувствительного мира» оттолкнула Толстого не только от церкви, но и от Нового Завета, считает Антоний. Толстой, по его мнению, отвергает сверхъестественные истины нравоучения, сохраняя только материалистический атеизм, а Евангелием пользуется только в немногих случаях, когда стремится показать сходство своей, толстовской, морали с учением Евангельским. С точки зрения Храповицкого, толстовская мораль приходит в противоречие с христианской моралью, в которой не говорится непосредственно и категорично о противлении или непротивлении злу насилием. А. Храповицкий, так же как и Толстой, считал насилие над злом грехом, но в отличие от Толстого грехом вынужденным, когда исчерпаны все нравственные средства по отношению к источнику зла, и грехом меньшим по сравнению с безучастием к проявлению зла. Антоний полагал, что высшее добро по учению Толстого заключается в пожертвовании плотским себялюбием, в то время как православная вера призывает к пожертвованию себялюбием духовным, к смирению.

И, тем не менее, Антоний находил, что винить одного только писателя за искажение христианской идеи совершенно несправедливо. «Мы рады, − писал он, − укорять автора новой веры за искажение Православия? Не себя ли самих мы укоряем? Не мы ли вместо исповедания Церкви, т.е. всемирной любви, обнаруживаем только свое житейское самолюбие и себялюбие? Наш языческий быт породил хульника нашей веры, мы сами охулили ее своею жизнью, вместо того, чтобы быть прославителями имени Божия!»[55]

Считается, что «последней каплей», переполнившей терпение церковных иерархов, стал выход в свет романа «Воскресение». Показательно, что в романе писатель в очередной раз решительно высказался против основных постулатов православной веры и официального христианства.

В ноябре 1899 года архиепископ Харьковский Амвросий, член Святейшего Синода, составил проект постановления Синода об отлучении Толстого. В марте 1900 года митрополит Киевский Иоанникий, первенствующий член Синода, секретным циркуляром обязал все Духовные консистории объявить подведомственному духовенству «о воспрещении поминовения, панихид и заупокойных литургий по графе Льве Толстом в случае его смерти без покаяния»[56].

 24 февраля 1901 года в «Церковных Ведомостях» появилось «Определение Святейшего Синода о графе Льве Толстом».

 

⇐ Предыдущая123Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: