Анализ эпизода допроса Иешуа Понтием Пилатом в романе «Мастер и Маргарита» (2 глава).

В 1 главе романа практически нет ни экспозиции, ни предисловия. С самого начала разворачивается спор Воланда с Берлиозом и Иваном Бездомным о существовании Иисуса. В доказательство правоты Воланда сразу же помещается 2 глава «Понтий Пилат», рассказывающая о допросе Иешуа прокуратором Иудеи. Как позднее поймёт читатель, это один из фрагментов книги мастера, которую клянёт Массолит, но хорошо знает Воланд, пересказавший этот эпизод. Берлиоз позже скажет, что этот рассказ «не совпадает с евангельскими рассказами», и будет прав. В Евангелиях есть лишь лёгкий намёк на мучения и колебания Пилата при утверждении смертного приговора Иисусу, а в книге мастера допрос Иешуа представляет собой сложный психологический поединок не только нравственного добра и власти, но и двух людей, двух индивидуальностей.

Раскрытию смысла поединка помогают несколько деталей-лейтмотивов, искусно используемых автором в эпизоде. В самом начале у Пилата предчувствие плохого дня из-за запаха розового масла, который он ненавидел. Отсюда – мучащая прокуратора головная боль, из-за которой он не двигает головой и выглядит каменным. Затем – весть о том, что смертный приговор для подследственного должен утверждать именно он. Это ещё одна мука для Пилата.

И всё же в начале эпизода Пилат спокоен, уверен, говорит негромко, хотя автор и называет его голос «тусклым, больным».

Следующий лейтмотив – секретарь, фиксирующий допрос. Пилата жгут слова Иешуа о том, что запись слов искажает их смысл. Позже, когда Иешуа снимет Пилату головную боль и тот почувствует расположение к избавителю от боли помимо своей воли, прокуратор будет то говорить на неизвестном секретарю языке, то вообще выгонит секретаря и конвой, чтобы остаться с Иешуа один на один, без свидетелей.

Ещё один образ-символ – солнце, которое заслонял своей грубой и мрачной фигурой Крысобой. Солнце – раздражающий символ тепла и света, и от этих тепла и света всё время пытается спрятаться мучающийся Пилат.

Глаза Пилата сначала мутные, а после откровений Иешуа всё больше и больше блестят прежними искрами. В какой-то момент начинает казаться, что, наоборот, Иешуа судит Пилата. Он избавляет прокуратора от головной боли, советует ему отвлечься от дел и погулять (словно врач), журит за потерю веры в людей и скудность его жизни, затем утверждает, что лишь Бог даёт и отбирает жизнь, а не властители, убеждает Пилата, что «злых людей нет на свете».

Интересна роль влетающей на колоннаду и вылетающей из неё ласточки. Ласточка – символ жизни, не зависимой от власти кесаря, не спрашивающей у прокуратора, где ей вить, а где не вить гнездо. Ласточка, как и солнце, - союзник Иешуа. Она смягчительно действует на Пилата. С этого момента Иешуа спокоен и уверен, а Пилат тревожен, раздражён от мучительного раздвоения. Он всё время ищет повод оставить в живых симпатичного ему Иешуа: то думает заключить его в крепость, то поместить в сумасшедший дом, хотя сам говорит, что тот не сумасшедший, то взглядами, жестами, намёками, недоговорённостью подсказывает арестанту нужные для спасения слова; «с ненавистью почему-то глядел на секретаря и конвой». Наконец, после приступа ярости, когда Пилат понял, что Иешуа абсолютно бескомпромиссен, он в бессилии спрашивает у арестанта: «Жены нет?» - словно надеясь, что она бы смогла помочь вправить мозги этому наивному и чистому человеку.

«Ненавистный город» - резюме Пилата, свидетельство его отчаяния от того, что, верно служа власти кесаря и веря в неё, именно он вынужден утверждать смертный приговор человеку, который невиновен. Непреклонность Иешуа приводит Пилата в бешенство. В этот момент, перед самым утверждением казни, прокуратор «бешеным взором проводил ласточку, опять впорхнувшую на балкон».

Пилат принял решение, хотя и понял, что больше никто не излечит ему головную боль. Но он продолжает мучиться и после того, как первосвященник Каифа сообщил ему, что помилован не Иешуа, а разбойник Вар-раван. Его охватывает необъяснимая тоска, ему кажется, что «он чего-то не договорил с осуждённым, а может быть, чего-то не дослушал». Его мучает «гнев бессилия».

В момент начала казни Пилат щурится, «но не оттого, что солнце жгло ему глаза… Он не хотел почему-то видеть группу осуждённых…» Когда Пилат произнёс, что помилован Вар-раван, «ему показалось, что солнце, зазвенев, лопнуло над ним и залило ему огнём уши».

М.Булгаков всеми возможными средствами показывает моральную победу Иешуа над Понтием Пилатом и жестокость власти, противостоящей нравственности, свободе, добру, даже против своей воли.

Иешуа – герой, потому что преодолел свой страх и остался верен себе. Пилат – не герой, он не одолел свой страх, для него подчинение власти и карьера оказались более важными, чем человеческое чутьё, совесть, сочувствие, симпатия.

Основные направления развития русской прозы 2-й половины ХХ века.

Тема человека на войне.

Уже во время войны появился ряд правдивых, страстно-патриотических и эстетически совершенных произведений: поэма А.Твардовского «Василий Тёркин», повесть А.Бека «Волоколамское шоссе», рассказы А.Платонова, А.Толстого, роман В.Некрасова «В окопах Сталинграда», повесть Э.Казакевича «Звезда».

Но время меняло акценты художественного анализа войны. В первые послевоенные годы возобладал «лакировочный» подход: романтизация победы, чёрно-белое восприятие, заключающееся в показе кристальной чистоты «наших» и сконцентрированности идиотизма и зла врагов. В литературе исключалась трагедийность. За «упаднические, пораженческие настроения» М.Исаковскому (стихотворение «Враги сожгли родную хату») дали 8 лет каторги.

Первые попытки приблизиться к объективной правде – рассказ М.Шолохова «Судьба человека» (1954г., опубликован в 1956, сразу после ХХ съезда партии), повесть Ю.Бондарева «Батальоны просят огня» (1956) и его же роман «Тишина». Здесь война показана как страшная трагедия народа; появилась тенденция совмещения «генеральской» и «окопной» правды войны, усилилось чувственное начало по отношению к событийному, впервые поставлены вопросы о причинах поражений в начале войны, о цене побед, о влиянии культа личности на судьбы людей.

В 60-е годы изображение войны и человека пошло по двум направлениям. Первое – масштабное воссоздание исторического полотна в «панорамных романах-эпопеях» «под Л.Толстого»: «Живые и мёртвые» (трилогия) К.Симонова, «Блокада» А.Чаковского, «Война» И.Стаднюка, «В августе 44-го» В.Богомолова, «Щит и меч» А.Кожевникова. Второе направление – сосредоточение внимания на человеке войны в так называемой «прозе лейтенантов» - писателей 1923-24 годов рождения. В.Быков сказал: «Все мы вышли из бондаревских «Батальонов…». Наивысшее художественное воплощение – в прозе малых жанров: повести Б.Васильева, В.Быкова, рассказ В.Кондратьева «Сашка», документальные повести «У войны не женское лицо» С.Алексиевич и «Блокадная книга» Д.Гранина и О.Адамовича, произведения Ю.Бондарева, К.Воробьёва, В.Курочкина. Главная тема этих произведений: как в человеке в нечеловеческих условиях войны сохраняется или рушится человеческое – доброта, гуманность, любовь, неброский героизм. Усилились трагедийность и психологизм. В полный голос зазвучали мотивы предательства и дезертирства, женщин и любви на войне, психологии простого солдата или даже простого человека, втянутого обстоятельствами в войну («Знак беды» В.Быкова). Внимание писателя сконцентрировалось на внутреннем мире человека войны, на мотивах и последствиях нравственного выбора в экстремальных условиях, на описании не батальных сцен, а повседневного быта, военного труда, человеческих отношений.

Важнейшей темой стала тема памяти. Есть попытки и решения вечных тем на военном материале (роман В.Гроссмана «Жизнь и судьба»). Юмористическую и сатирическую традицию в военной теме продолжили В.Курочкин («На войне как на войне») и В.Войнович («Жизнь и удивительные жизнеописания солдата Ивана Чонкина»).