Онтология или эпистемология?
В рамках современной философии несомненно доминирует аналитическая постановка вопроса о сознании2 и, в частности, как проблемы онтологии. По мнению многих, она состоит в том, что деятельность мозга сопровождается субъективным опытом, нередуцируемым ментальными состояниями первого порядка, проприоцептическими ощущениями, или квалиа. Но являются ли квалиа в самом деле состояниями первого порядка, полностью независимыми от культуры? Не похоже ли это на знаменитую редукцию первичных качеств к вторичным (Дж. Беркли)? Не воспроизводит ли этот тезис давно исчерпанную теорию «чистого опыта»? Не исчезает ли в таком случае различие между животным и человеческим сознанием? И как быть с высшими формами сознания, которые практически исключаются из рассмотрения, но которые de facto не могут не влиять на так называемые сырые чувства (raw feelings)? В частности, речь идет о понятии субъективности, в которой уже содержится как единство сознания (воли, внимания, памяти, мышления, восприятия), так и частично понятие опыта. И потому дефиниция «сознание есть субъективный опыт» содержит круг, так как эквивалентно определению «сознание есть единство сознания, частично включающее в себя сознание». Однако главное даже не в этом логическом затруднении, а в том, что оно воспроизводит старую дуалистическую постановку вопроса, 1 См.: Chalmers D. Facing Up to the Problem of Consciousness // The Journal of Consciousness Studies. 1995. № 2 (3). P. 200-219. 2 Это признают даже германские философы, отводящие феноменологической и другим континентальным традициям совсем незначительное место (См.: Metzinger П., SchumacherR. Bewusstsein // Enzyklopadie Philosophic; H.J. Sandkiihler (Hrsg.). Hamburg, 1999). Однако качество теории не зависит от числа ее сторонников, и доминирование аналитической философии напоминает популярность голливудских фильмов.
Глава 3. Что значит быть лондонской цветочницей? исторически себя исчерпавшую с точки зрения как философии, так и науки. Поэтому неудивительно, что наиболее влиятельные современные концепции сознания колеблются между двумя способами снятия дуализма. Это различные версии элиминативизма, эпифеноменализма, функционализма и бихевиоризма, не признающие за субъективным опытом онтологического статуса, или разные варианты монизма, ставящие «единство события» на место противоположности материального и ментального1. Представляют л и ментальные и физические события два нередуцируемых друг к другу класса? Возможна редукция одного к другому или их каузальное взаимодействие? Для логического бихевиоризма все это - псевдовопросы, устраняемые логическим анализом языка. По выражению К. Гемпеля, «старая проблема отношения между ментальными и физическими событиями... основывается на недоразумении относительно логической функции психологических понятий. Наша аргументация позволяет понять, что психофизическая проблема является псевдопроблемой, формулировка которой основывается на недопустимом употреблении научных понятий»2. Ему вторит Г. Райл, усматривая в понятии сознания как такового ошибочную привычку обыденного языка. «Одним из сильнейших факторов, заставляющих нас верить в доктрину о том, что сознание является приватной сферой, служит прочно укоренившаяся привычка соглашаться с тем, что должны существовать "когнитивные акты", или "когнитивные процессы"»3. Однако сказать, что логический или лингвистический бихевиоризм способен предложить более успешный подход к сознанию, было бы непониманием его сути. Критика и терапия языка — вот задача, которую ставят себе его представители со времен Витгенштейна. Разоблачение иллюзий и заблуждений, а не навязывание новых занимает и Райла, труды которого наполнены бле-
1 См.: Фоллмер Г. Эволюционная теория познания. М., 1998; Меркулов И.П. Эпистемология (когнитивно-эволюционный подход). СПб., 2003; Райл Г. Понятие сознания. М., 1999; Патнэм X. Философия сознания. М., 1998; СёрлДж. Открывая сознание заново. М., 2002; ДеннетД. Виды психики: на пути к пониманию сознания. М.,2004; A>/vnw P. Мозг как компьютер, культура как программа//Эпистемология и философия науки. 2005. № 2. 2 Hempel C.G. The Logical Analysis of Psychology // Readings in Philosophy of Psychology; N. Block (ed.). 1980. Vol. 1, Harvard University Press: Cambridge, Massachusetts. P. 20. 3 Райл Г. Понятие сознания. М., 1999. С. 307-308. Раздел I. Категориальные сдвиги
стящим критическим пафосом, но не предлагают готовых решений. «Согласно одной точке зрения, наши мысли тождественны тому, что мы говорим. Приверженцы противоположной точки зрения справедливо отвергают подобное отождествление, но делают это естественным, однако неверным способом: в форме утверждения, что говорить — это делать одно дело, думать — это делать совершенно другое»1, - пишет Райл, полемически выделяя крайние точки зрения. Во многом иначе поступает Дэвидсон, один из наиболее влиятельных представителей «материализма» в философии сознания, который всячески стремится найти универсальный и позитивный компромисс. Кавычки здесь подчеркивают своеобразие его материализма, который по сути представляет собой версию физика-лизма, максимально ослабленного методами логико-лингвистического анализа. Формулируя свою теорию сознания, Дэвидсон постулирует три принципа, каждый из которых полагается безусловно истинным. Первый принцип гласит, что по крайней мере некоторые ментальные события каузально взаимодействуют с физическими событиями (принцип каузальной интеракции). Согласно второму, где имеет место каузальность, там должен быть и закон: события, относящиеся как причина и следствие, подпадают под строгие детерминистические законы (принцип номологической каузальности). Однако третий принцип состоит в утверждении, что не существует строго детерминистических законов, на основе которых могут быть объяснены и предсказаны ментальные события (аномализм ментального). Дэвидсона не смущает, что для многих философов принятие всех трех принципов выглядит непоследовательно и даже противоречиво. Он считает их одновременно истинными и собирается это обосновать, построив очередную теорию тождества ментальных и физических событий. Эта теория получит также именование «аномального монизма» или «холизма»; согласно ей, между сериями физических и ментальных событий можно установить причинные связи. Но как же следует понять такое признание, граничащее с кокетством? «Ясно, что это "доказательство" теории тождества будет в лучшем случае условным, поскольку две из ее посылок не имеют оснований (support), а аргу-
1 РайлГ. Указ. соч. С. 319. Глава 3. Что значит быть лондонской цветочницей? и? ментация в пользу третьей может быть оценена как неубедительная (less than conclusive)»1. Далее Дэвидсон пародирует логический бихевиоризм в стиле К. Гемпеля, задавая следующий вопрос. «Что значит сказать, что событие является ментальным или физическим? Естественным ответом будет, что физическое событие описывается в чисто физическом словаре, а ментальные — в ментальных терминах»2. Но из отождествления бытия и его описания вытекают определенные трудности. Так, из конъюнкции истинного высказывания и его отрицания, принадлежащих физическому словарю («некоторое х находится и не находится в Нуза Хедз» (район в Австралии. — И. К.)), следует все, что угодно, в том числе и истинность в отношении ментальных событий. Поэтому нужно избавиться от предикатов, тавтологически истинных в отношении любых событий, и заменить ментальные термины пропозициональными установками типа «верить», «намереваться», «надеяться», «воспринимать» и т.п., которые иногда появляются в высказываниях, относящихся к личностям, притом только в неэкстенсиональных контекстах. Вероятно, в логико-лингвистическом анализе ментального следует отказаться от закона исключенного третьего, потому что он «не соответствует интуитивным фактам». Но поскольку проблема сознания не обсуждается Дэвидсоном по существу дела, т.е. с привлечением каких-либо иных «неинтуитивных» фактов (нейропси-хологических или социологических), то непонятно, что собственно образует фундамент его теории, кроме некоторой веры в ее абстрактную возможность.
Моя теория, утверждает Дэвидсон, хотя и отрицает наличие психологических законов, но совместима с точкой зрения, что ментальные характеристики в некотором смысле зависимы от физических характеристик или хотя бы «супервентны», т.е. сопровождают мозговые процессы. Такая супервентность может означать, что два события, пусть даже не полностью идентичные в физическом смысле, могут различаться в некотором ментальном смысле, или что объект не может изменяться ментально, не изменяясь физически. Из зависимости или супервентности такого рода не следует редуцируемость путем закона или дефиниции. 1 Davidson D. Essays on Actions and Events. Oxford, 2001. P. 207. 2 Ibid. P. 208. Раздел 1. Категориальные сдвиги Примечательно, что теория, о которой ведет речь Дэвидсон, ничего не говорит о процессах, состояниях или атрибутах, если они отличаются от индивидуальных событий. Зачем же в таком случае он обращается к холистической аргументации, почерпнутой у его учителя Куайна? Из холистской теории ментального вытекает, по мнению Дэвидсона, что любое физикалистское объяснение ментальных событий несостоятельно, поскольку любые объяснения ментальных событий содержат ссылки на другие ментальные события и языковые явления, а физикалистские объяснения должны ограничиваться ссылками только на физические события. Дэвидсон пишет: «Физическую реальность характеризует то, что физическое изменение можно объяснять с помощью законов, устанавливающих связь между ним и другими изменениями и условиями, описываемыми в физических терминах. Ментальное же характеризуется тем, что при приписывании ментальных явлений индивиду должно учитывать имеющиеся у него мотивы, убеждения и намерения. Не может быть тесной связи между этими сферами, если каждой предписано сохранить приверженность ее собственным эмпирическим источникам (evidence)»1. Остается лишь надеяться, что тождество материального и ментального имеет случайно-эмпирический характер (contingent identity), но в таком случае придется ответить на известное возражение С. Крипке о том, что контингентное тождество не является тождеством в строгом смысле слова2. Трудно отказаться от искушения и не сделать выводы из сказанного, пародируя свойственный Дэвидсону витиеватый стиль. Не будет совершенно невероятным, если предположить, что по крайней мере некоторые из положений аномального монизма мало чем отличаются от некоторых тезисов его противников, представителей логического бихевиоризма (К. Гемпеля, Г. Райла), или нейтрального монизма (Б. Рассела), или даже дуализма и психофизического параллелизма (К. Поппер, Дж. Экклз). У всех речь идет о том, что ни материальное, ни ментальное сами по себе не даны, а философский дискурс имеет дело лишь с неясными ин-туициями о некотором неопределенном отношении между нашим сознанием, с одной стороны, и телесной организацией — с другой,
1 Davidson D. Op. cit. P. 222. 2 См.: Kripke S. Identity and Necessity // Identity and Individuation; M.K. Munitz (ed.).N.Y., 1971. Глава З. Что значит быть лондонской цветочницей? между событиями персонального опыта и событиями материального мира. Однако в любом случае философ анализирует лишь объективированные формы существования ментального, т.е. высказывания о них, а потому все зависит от того, какие значения приписываются терминам «ментальное», «физическое», «каузальность», «связь», «закон» и т.п. Одна из особенностей концепции Дэвидсона состоит во внимании к исключительно индивидуальному субъекту и его ментальным состояниям, пусть даже выражаемым в интерсубъективном языке. Отсюда и неразрешимость проблемы иных сознаний иначе как по аналогии с сознанием Я. Другим путем идет П. Стросон. Его объяснение, каким образом возникает понятие Я как субъекта опыта, сводится к следующему: «Необходимым условием для того, чтобы кто-то мог приписывать себе - как он это делает - состояния сознания, переживания, является его способность или готовность также приписывать их другим, которые не есть он сам»1. Ментальные состояния, присущие индивиду, познаются им не на собственном примере путем анализа своей «субъективной» реальности, как призывали делать Р. Декарт, Дж.Локк,Дж. Беркли и Д. Юм. Именно стремление объяснить поведение других людей и приводит субъекта к идее их ментальных состояний, которая затем экстраполируется им на себя. Здесь было бы уместно сослаться на символический интеракционизм (Дж. Мид) или культурно-историческую психологию (Л.С. Выготский), эмпирически обосновавшие это обстоятельство. Однако Стросон, как и подобает оксфордскому аналитику, ориентируется только на концептуальный анализ сознания. Если у нас есть понятие сознания, а всякое понятие в качестве денотата имеет класс некоторых явлений, то солипсизм оказывается внутренне противоречив или не поднимается до понятия сознания как такового. «Человек может приписывать себе состояния сознания, только если он может приписывать их другим. Он может приписывать их другим, только если он способен идентифицировать других субъектов опыта. Но их нельзя идентифицировать только как субъектов опыта, обладателей состояния сознания»2. Эта позиция близка витгенштейновской критике личного (private) языка, призванного выразить субъективный опыт и пото- 1 Strawson P. Individuals: An Essay in Descriptive Metaphysics. L., 1959. P. 99. 2 Ibid. P. 100.
Раздел I. Категориальные сдвиги му обладающего особыми чертами. Никто, кроме изобретателя этого языка, не может использовать и понимать его, коль скоро он говорит об опыте, который дан непосредственно и не может быть объективирован. «Но мыслим ли такой язык, на котором человек мог бы для собственного употребления записывать или высказывать свои внутренние переживания — свои чувства, настроения и так далее? — А разве мы не можем делать это на нашем обычном языке? - Но я имел в виду не это. Слова такого языка должны относиться к тому, о чем может знать только говорящий, — к его непосредственным, личным впечатлениям. Так что другой человек не мог бы понять этот язык»1. И в этой позиции, как мы видим, происходят отказ от чисто онтологической трактовки и дополнение ее эпистемологическим подходом к сознанию, в плодотворности которого убеждены многие российские философы и психологи2. В.П. Филатов удачно выделил собственно эпистемологическую проблематику философии сознания3. Мы познаем сознание, казалось бы, наиболее непосредственным и достоверным образом, осуществляя самонаблюдение, однако такое знание не является интерсубъективно обоснованным. И одновременно мы познаем сознание опосредованно и интерсубъективно, наблюдая поведение других людей, однако такое знание является лишь приблизительным и вероятным. К этому следует добавить и другие вопросы, связанные с ролью сознания в процессе познания. Можно ли свести познание к адаптации в природном окружении, как полагают эволюционные эпистемологи? Или фактор самосознания и рефлексии принципиально важен для познания? Наконец, оправданно ли вообще рассмотрение сознания вне процесса познания, как это нередко происходит в рамках дискуссий по проблеме сознание-мозг? И вместе с тем есть ли в сознании что-либо, что не является знанием? Сводится ли сознание к знанию о происходящих в теле про- ' Витгенштейн Л. Философские исследования // Л. Витгенштейн. Философские работы. Ч. 1. М, 1994. С. 171. №243. 2 См., например: Лекторский В.А., Молчанов В.И., Зинченко В.П. Сознание // Энциклопедия эпистемологии и философия науки. М., 2009; Иванов Д.В. Функционализм — метафизика без онтологии // Эпистемология и философия науки 2010. №2. С. 95-111. ' 3 См.: Филатов В.П. Обсуждаем статью «Сознание» // Эпистемология и философия науки. 2005. № 3. Глава 3. Что значит быть лондонской цветочницей? цессах? Являются ли квалиа знанием или исключительно эпифеноменом деятельности мозга? И в чем же субъективность квалиа, понятых как продукты деятельности мозга? Неужели именно они, а не особые соотношения между «культурными качествами» — способностью к творчеству, любовью к прекрасному, страхом смерти — характеризуют каждого отдельного человека? Противоположности гуманистического и натуралистического подходов к сознанию Р. Харрё охарактеризовал как отношение между дискурсивной психологией1 и нейронаукой2. Он полагает, что дискурсивная психология призвана ставить задачи, а нейро-наука — искать механизмы их реализации, — такова программа объединения их усилий. Так или иначе для «нормальной науки» последствия такого противостояния или союза оказываются не особенно трагическими. Сторонники обоих подходов занимаются своим делом, используют разные методы, получают разные результаты. Они могут в трудные минуты поражаться тайне сознания и размышлять о загадочности «субъективного опыта», его эмерджентности, эпифеноменальности, супервентности, квазикаузальности. Однако в своей повседневной жизни ученые практикуют ту или иную форму редукционизма в понимании человеческой субъективности. И иначе быть не может, если условием науки является получение объективного знания об изучаемом предмете, даже если это такая тонкая материя, как сознание — прошу прощения за каламбур. Серьезной и по-настоящему трудной -вплоть до неразрешимости - является собственно философская проблема сознания.Она представляет собой наиболее яркую про-блематизацию отношения человека к миру и его места в этом мире и образует то, что можно назвать «жестким ядром» мировоззрения. Каким мы хотим видеть человека? Какой образ человека философ предлагает всем остальным? Личность, наделенную душой, духом, сознанием, или субъекта психических, ментальных состояний? Фигуру, поведение которой может быть неотличимо от поведения зомби, компьютера, робота? Человека, мечтающего изменить геномную основу психики и превратиться в сверхчеловека? Мистика, находящегося в плену бессознательных переживаний? 1 См.: Касавин И. Т. Дискурс-анализ и его применение в психологии // Вопросы психологии. 2007. № 6. 2 См.: Харре Р. Философия сознания: итоги и перспективы // Эпистемология и философия науки. 2007. № 4. Раздел I. Категориальные сдвиги Интроверта, зацикленного на невыразимости своего внутреннего опыта? Индивида с синдромом гиперсоциализации, подменяющего свое сознание объективациями и желающего не «быть», а «иметь»? Утонувшего в коммуникации андроида, который одним ухом погружен в iPhone, а другим — в iPod, одним глазом следит за iPad, а другим -3aiMac? Не пора ли радикально пересмотреть трудную проблему, выведя ее за пределы mind-body problem? Значительно более плодотворным является вопрос, как связаны между собой психика отдельного индивида и сознание как культурно-исторический феномен. Носителем последнего является не мозг, а культурные артефакты («Котлован» Платонова, «Реквием» Бетховена, «Мона Лиза» Леонардо, генератор Теслы, декларация Джефферсона). Мозг же своим точным коррелятом может иметь только некую квазипсихику, которая ничем более не представлена, кроме электрических сигналов томографа. В отличие от такого рода психики собственно сознание находится «не между ушами» (В.П. Зинченко), а вовне. Его бытие — за пределами психики и, напротив, обусловливает, проектирует объективированные продукты последней. Вынесенное за пределы головы субъективное содержание психического акта получает интерсубъективно знаковую форму, объективируется в деятельности и обретает независимость, будучи выстроено из материала коллективного сознания и с помощью его же средств. Если связка психика—мозг (точнее, психика—тело) является предметом естественных наук, то отношение сознание—культура в не менее объективном духе изучается науками социально-гуманитарного цикла. Иронически назовем обе эти пары вслед за Чалмерсом «простыми проблемами». Однако остаются вопросы иного уровня разрешимости; вероятно, это они относятся именно к философской («трудной») проблеме сознания. Как же возможно, что это исчезающее нечто, неуловимо субъективное (ибо оно даже не знает слова «субъект»), пусть далеко не всегда, но все же сохраняет индивидуальность и умножает многообразие наличного сознания? И как может существовать сознание «вне головы», если наличие тех или иных голов — непременное условие бытия сознания? Примерно об этом сказано словами поэта: «Как сердцу высказать себя, Другому как понять тебя? Поймет ли он, чем ты живешь? Мысль изреченная есть ложь...» Глава 3. Что значит быть лондонской цветочницей?
Воспользуйтесь поиском по сайту: ©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...
|