Всеобщая мобилизация. Итальянский экспедиционный корпус. Комбат удивляется. Марио характеризует «земляков». Бои на Гвадалахарском направлении. Последняя встреча с Луизой

Подготовка и проведение Харамской операции. Комбриг Пандо. Высота Пингарон. Настойчивый повар. Пулеметчицы. Трофейная пушка. Хитрость врага. Поездка в эскадрон. Таинственный выстрел. Разоблачение предателя

Прошло два месяца. Дивизию Листера полностью укомплектовали четырьмя бригадами: 1, 66, 18 и 23-й. Для конспирации присвоили индекс «В». Мы входили в оперативную группу, в которой состояло еще две дивизии: «А» и «Б».

Обстановка на фронте к этому времени осложнилась. [130]

Решительная попытка мятежников в начале января овладеть Мадридом с северо-запада окончилась неудачей. Им удалось лишь захватить небольшую территорию в северо-западном секторе Мадридского фронта. При этом они понесли весьма значительные потери в живой силе и технике.

Неудача под Махадаондой ни в какой мере не поколебала наступательных планов мятежников на Мадридском фронте. Сразу же после окончания боев они приступили к разработке плана нового наступления к югу от Мадрида.

В течение января мятежники получили от интервентов большое количество техники и снаряжения. К этому времени в основном была закончена переброска в Испанию итальянского экспедиционного корпуса; в первых числах февраля части корпуса уже участвовали в боях за город Малагу.

Несомненно, что основная задача, которую ставили интервенты, перебрасывая в Испанию крупные силы, заключалась в скорейшем овладении Мадридом. По-видимому, их план сводился к тому, чтобы одновременным ударом по Мадриду с северо-востока от Сигуэисы и с юга по восточному берегу реки Харамы устроить республиканцам грандиозные «Канны». Может быть, наступление на реке Хараме носило демонстративный характер; начавшись несколько раньше общего наступления, оно должно было сковать главные силы республиканцев и тем обеспечить успех главного удара на Гвадалахарском направлении.

В нашем распоряжении нет точных данных для того, чтобы судить, каковы были действительные оперативные планы мятежников и интервентов. Но совершенно несомненно, что сражения на реке Хараме и у Гвадалахары по своему замыслу были оперативно связаны между собой.

Однако фактически мятежникам не удалось осуществить оперативного взаимодействия между этими сражениями. Наступление на Хараме выдохлось раньше, чем началось наступление итальянского корпуса от Сигуэнсы, и в результате республиканцы по частям разбили сначала одну, а затем и другую группировку мятежников.

Еще до начала боев у Махадаонды командование республиканцев подготовило план большой наступательной операции с целью разгрома армии Тахо. Основной силой для этого наступления должны были явиться пятнадцать [131] новых резервных бригад, формирование которых заканчивалось в январе.

Так как фронт мятежников под Мадридом по своему начертанию продолжал сохранять форму мешка, вытянутого с юго-запада на северо-восток, то все планы наступления республиканцев, естественно, сводились к срезанию этого мешка ударами с двух сторон. Разница между различными вариантами состояла лишь в направлении главного удара.

По первому варианту главный удар должны были нанести пятнадцать бригад из района северо-западнее Мадрида на юг вдоль реки Гвадаррама с тем, чтобы выйти в тыл мадридской группировки противника. Вспомогательный удар наносили пять бригад из района Сан-Мартин-де-ла-Вега, Титулсиа, Сиэмпосуэлос на Гриньон. Но в январе, после того как мятежники, захватив район Махадаонда, Вильянуэва-дель-Пардилья, сильно укрепили его, преимущества северного варианта в значительной мере потеряли свое значение. Республиканцы вынуждены были перенести свое внимание на участок южнее Мадрида.

Разработанный в январе новый вариант наступления сводился к следующему.

Ударная группа в составе пятнадцати бригад должна была наступать с фронта Ла-Мараньоса, Сан-Мартин-де-ла-Вега на запад с задачей в первый же день выйти на Толедское шоссе. Вспомогательный удар силой в пять-шесть бригад наносился с севера, из района Торрелодонес на Брунете. Мадридский корпус своим наступлением на всем фронте должен был сковать находящиеся перед ним части противника.

Из средств усиления ударная группа должна была получить танковую бригаду и до 120 орудий, вспомогательная группа — танковую роту и 40 орудий. На главном направлении предполагалось сосредоточить до 100 самолетов.

Основным дефектом этого плана было преувеличение в расчете своих сил. Предполагалось привлечь к участию в операции всего 27-30 бригад, в то время как реально можно было рассчитывать не более как на 20-23 бригады.

Подготовка операции протекала с большими трениями. Начав переброску войск в район сосредоточения, главное командование не позаботилось предварительно сформировать штаб ударной группы и штабы дивизий. Поэтому прибывающие в район сосредоточения бригады не знали предстоящей [132] задачи и никакой подготовительной работы не вели.

Начало операции было назначено на 27 января, затем постепенно откладывалось на 1, 6 и 12 февраля.

Между тем уже 20 января начали появляться тревожные сведения о подготовке мятежниками крупного наступления. Штаб мадридского корпуса на основании данных авиационной разведки, подтвержденных показаниями пленных и перебежчиков, сделал вывод, что мятежники готовят наступление на Валенсийское шоссе. Корпус до-пес об этом в штаб Центрального фронта и в генеральный штаб с просьбой принять меры по укреплению обороны. Однако все эти требования были оставлены без внимания. Главное командование, загипнотизированное перспективами большого наступления, не думало об усилении обороны.

Сосредоточение войск в район наступления протекало крайне медленно. К 6 февраля прибыло только шесть бригад.

Громадное тактическое значение для республиканцев имел плацдарм на западном берегу реки Харамы, примерно на участке Ла-Мараньоса, Сиэмпосуэлоса, занятый частями 48-й и 45-й бригад, растянутых на широком фронте. Поэтому командование республиканцев в первых числах февраля сменило 45-ю бригаду, выдвинув вместо нее на западный берег только что прибывшие 18-ю и 23-ю бригады. Бригады имели по четыре полнокровных батальона, полное ружейно-пулеметное вооружение, были неплохо подготовлены, но не имели средств ПТО и артиллерии. 6 февраля бригады не успели полностью устроиться на запятых ими позициях; предназначенные для них батареи еще находились в Аранхуэсе.

Начавшееся сосредоточение республиканских войск на восточном берегу реки Харамы в районе Арганда, Мората и выдвижение свежих сил для обеспечения плацдарма на западном берегу, по-видимому, и явились толчком, заставившим мятежников ускорить начало своего наступления. Нет сомнения, что через своих шпионов и агентуру, продолжавших гнездиться в республиканских штабах, мятежники были осведомлены почти о всех планах и мероприятиях республиканского командования и своим наступлением поспешили сорвать эти планы. Расчет делался на неподготовленность республиканцев.

Таким образом, в Харамской операции обе стороны [133] готовились к активным действиям, но еще не закончили подготовки. Это обстоятельство придало всей операции вид своеобразного встречного сражения, с характерным последовательным нарастанием сил с той и другой стороны.

Мятежники, чтобы сорвать наше наступление, рано утром 6 февраля после короткой, но сильной артиллерийской и авиационной подготовки первыми перешли в наступление севернее Аранхуэса. Атаку пехоты поддерживали около тридцати танков.

Сразу же была ясна задача, которую ставил противник: перерезать шоссейную дорогу, соединяющую Мадрид с провинциями Новая Кастилия и Валенсия и портами Средиземного моря.

Несмотря на большие трудности, республиканцы держались мужественно и стойко, оказывали ожесточенное сопротивление врагу. Но силы оказались неравными. И люди, многие из которых впервые вступали в бой, вынуждены были отступать.

Враг ликовал. В первый же день ему удалось захватить большую часть плацдарма на западном берегу реки. Две бригады оказались в исключительно тяжелом положении. Листер сильно волновался за судьбу бойцов этих соединений. Формально бригады не входили пока в состав нашей дивизии, но мы уже знали, что вскоре они перейдут к нам.

Листер отдал приказ командирам 18-й и 23-й бригад перейти к обороне и сделать все, чтобы удержать до подхода резервов хотя бы небольшой плацдарм. Усиливая нажим и оттесняя республиканцев с занятых позиций, мятежники вводили в бой все новые и новые части. Скоро на этом участке они имели во много раз превосходящие силы и к ночи 9 февраля прижали бригады к самому берегу Харамы. Республиканские части вынуждены были оставить западный берег и переправиться на восточный.

Мятежники продолжали наступление. Зная, что республиканцам нечем встретить их танки, они стали усиленно готовиться к форсированию реки.

Бои разгорелись теперь главным образом за мосты через Хараму: в трех километрах восточнее Ла-Мараньоса — железнодорожный, у Сан-Мартин-де-ла-Вега — два шоссейных. Мы не взорвали их, надеясь, что скоро сами начнем здесь наступление. Это дорого нам стоило.

Воспользовавшись нашей «любезностью», франкисты стянули к Хараме артиллерию, танки, пехоту и в ночь на [134] 11 февраля, без артиллерийской подготовки, внезапно переправились по железнодорожному мосту. Рота 12-й интернациональной бригады, которая охраняла мост, почти полностью погибла. Во второй половине дня мятежники уже сумели переправить по мосту пять своих батальонов и много танков.

О происшедшем немедленно доложили командованию Центрального фронта. Оттуда последовал приказ: «Задержать врага любыми средствами».

Срочно была организована контратака силами подразделений с танками 12-й бригады Лукача и 11-й бригады генерала Клебера. Наши танки на больших скоростях ринулись в бой, быстро оторвались от пехоты и проскочили в глубину расположения мятежников, почти до самого моста. Противник не ожидал внезапного удара, но танки республиканцев, оторванные от пехоты, не сумели воспользоваться благоприятным моментом.

Наступила ночь. Тревожная и неспокойная. Никто не спал. У франкистов все время ревели моторы, слышались голоса. Вернувшаяся разведка рассказала, что фалангисты навели понтонный мост, чтобы ускорить продвижение своих войск. Они уже успели переправить на восточный берег около девяти пехотных батальонов, до сорока орудий и двух десятков танков. Теперь враг имел внушительную силу: свыше пятнадцати тысяч человек пехоты, около восьмидесяти орудий и более восьмидесяти танков.

Едва забрезжил рассвет, мятежники снова перешли в наступление в направлении Пахарес и Арганда. Особенно сильные бои развернулись на участке 12-й интернациональной бригады. Франкисты имели здесь тройное превосходство в живой силе и технике. Полдня бойцы-интернационалисты сдерживали массированный удар противника. И лишь к вечеру левофланговые батальоны не выдержали мощного нажима и отошли. На закрытие образовавшейся бреши из резерва пришла 5-я бригада анархистов. Но ее командир даже не успел взять управление в свои руки, как анархисты бросились наутек.

И тогда Лукач принял решение ввести в бой последние резервы. Наступление противника временно было приостановлено, но это не значило, что республиканцы могли свободно вздохнуть.

Не менее сложно складывалась обстановка на левом фланге наших войск, где франкисты пытались овладеть [135] высотой 620 и курганом Пингарон. И хотя бригаде, которой теперь командовал врач Пандо и в которой находился я, удалось встречным ударом опрокинуть мятежников и занять прочную оборону, все понимали, что это временный успех.

К утру 14 февраля мятежники сумели перебросить на наш участок свежие силы и технику. Теперь противник имел на левом берегу Харамы около сорока батальонов пехоты, вооруженных немецкими автоматами и пулеметами, не менее ста орудий и ста танков.

Завязалась упорная, ожесточенная борьба. Массированные атаки мятежников умело срывали подошедшие артиллерия и танки.

Мы уже начали радоваться более или менее стабильному положению, как пришла тревожная весть, В направлении Мората прорвались три марокканских батальона. Надо было выручать оказавшиеся в полуокружении части. На ликвидацию прорыва ушла 24-я бригада и два танковых батальона. После короткого, но на редкость жестокого боя марокканцы бежали. А пока республиканцы закрывали брешь, противник атаковал и сумел добиться успеха на другом участке. Бригада сдала очень важную высоту Пингарон. Правда, и эта высотка и ряд других важных тактических пунктов, которые мятежникам удалось захватить на первых порах, отняли у них много сил и средств, стоили очень дорого. Пленные рассказывали, что они израсходовали все резервы, понесли большие потери в живой силе и технике, потеряли на восточном берегу почти все пулеметы и танки.

Теперь нам предстояло вновь контратаковать.

Чтобы отвлечь силы противника с восточного берега Харамы, командование Центрального фронта отдало распоряжение командиру 4-й дивизии Модесто наступать в направлении Ла-Мараньоса — Сан-Мартин-де-ла-Вега.;.

Наступали ночью. Бойцы дивизии Модесто достигли населенного пункта Ла-Мараньоса и военного завода. Франкисты встретили их сильным пулеметным и артиллерийским огнем. Дальше идти было уже невозможно. Впрочем, основная цель — отвлечение сил врага с восточного берега Харамы — была достигнута.

Еще труднее пришлось бойцам Листера. Им удалось пройти и того меньше. Противник сосредоточил против них конницу, артиллерию, пехоту. Одолеть с ходу такую мощь [137] оказалось нелегко, и мы задержались. Во второй половине дня 17 февраля Листер вызвал меня к себе. Командир дивизии попросил рассказать ему подробно о действиях бригады, о резервах. Выслушав меня, Листер твердо сказал: «Ночью вашей бригаде надо взять высоту Пингарон. Силы у вас есть». Немного помолчав, прибавил: «Подожди меня несколько минут, я поеду вместе с тобой в бригаду, помогу Пандо организовать ночную атаку». Он уже было собрался, как позвонили из штаба фронта. Листер, прикрыв ладонью трубку, махнул мне: «Возвращайся один, меня вызывают! »

Мы с Пако поехали. Первый, кого я увидел в штабе бригады, был Хуан Родригес. Как гостеприимный хозяин, он стал уговаривать отведать только что приготовленной паэльи.

— Нет, сейчас займемся делом, — отказался я. — Никуда она от нас не убежит. Вечером поедим.

— И то верно, — согласился начальник штаба.

В это время подошел и командир бригады Пандо.

Он развернул карту и стал подробно рассказывать об изменениях, которые произошли за время моего отсутствия. Когда план операции был уточнен, мы отправились на НП командира бригады, чтобы на месте осмотреть злополучную высоту.

Это была наивысшая точка левого крыла всей Харамской долины. Владея высотой, можно хорошо просматривать боевые порядки и тылы республиканцев. Перебежчики доносили, что франкисты усиленно роют окопы, траншеи, ставят проволочные заграждения, минируют подходы.

Штаб и командир бригады выработали план ночной атаки высоты Пингарон. Он был составлен четко и грамотно. Но Пандо отказался принимать похвалу.

— Помнишь, Пав лито, ты нам пословицу русскую приводил?

— Какую?

— Ну еще там гоп прыгал.

— Не говори гоп, пока не перепрыгнешь.

— Зачем тогда нас гоп просишь говорить, через высоту еще не перепрыгнули.

Он был очень скромный, этот врач Пандо. Не любил шумихи, парадности и красивых слов. Друзья рассказывали, что и на операции в мирное время он всегда приходил как-то незаметно, буднично, по-домашнему. Единственно, [138] что, пожалуй, бросалось в глаза тем, кто хорошо знал Пандо-врача, — аккуратность. К каждому приему или операции он готовился очень тщательно и того же требовал от медсестер. Не дай бог какая-нибудь из них замешкается, подаст не тот инструмент, он так посмотрит, что провинившаяся ночь не заснет, а наутро придет просить прощение за оплошность.

Какая ирония судьбы! Человек самой мирной профессии на земле, призванный заботиться о здоровье людей, вынужден волею сурового времени разрабатывать операции по уничтожению врага.

Многие пытались вызвать Пандо на откровенность, поговорить по душам, пофилософствовать о таком несоответствии. Он избегал этих разговоров. Только однажды адъютант видел, что ночью он бережно достал из сумки толстую тетрадь с записями и читал ее до утра. Делал какие-то пометки, чертил схемы. Он мечтал после войны защитить докторскую диссертацию.

Наверное, эта аккуратность, четкость в работе, аналитический ум помогли Пандо быстро освоить и военное дело. Предложенный Пандо план предусматривал выделить для ночной атаки два батальона, а два других разместить непосредственно перед высотой для обороны.

Накануне два штурмовых батальона отвели в тыл, чтобы хорошенько подготовить их к бою. Я предложил сходить в один из них. Пандо охотно согласился.

Рано утром на следующий день мы пришли в батальон, которым командовал кубинец Альберто Санчес. Он знал немного по-русски, хорошо говорил по-французски.

Санчес обрадовался нашему приходу, без устали рассказывал о прошедших боях, о мужестве своих солдат.

— А что же высоту оставили? — спросил Пандо.

— Танки задавили. Лезут и лезут, а нам бить их нечем. Хоть спичками поджигай. Средств противотанковых не дали.

— С артиллерией да с танками каждый удержался бы, а так искусство военное требуется.

— Не искусство, жизни требуются, много жизней и зря требуются. Много мы на высоте своих положили, а все же сдали. А ведь казалось, каждую лазейку, каждую складку местности изучили.

— Ну, раз местность знакома, каждый подъем помнишь, [139] тебе высоту и брать. Словом, Листер приказал в ночь на 19 февраля штурмовать Пингарон.

— Есть! К утру 19 февраля вернуть высоту Пингарон, — ответил Альберто Санчес.

— А теперь покажи свое хозяйство, — обратился к нему Пандо.

Санчес дал команду, чтобы командиры рот были готовы к смотру. Вскоре мы увидели офицеров, унтер-офицеров и солдат. Они стояли в стройных рядах, на их обветренных загорелых лицах можно было прочесть готовность снова идти в бой. Оружие у всех оказалось в полной боевой готовности: пулеметы начищены, возле каждого «максима» стоят по две коробки с боеприпасами.

— Молодцы, — похвалил Пандо.

— Да, с такими ребятами можно воевать и днем и ночью, — ответил командир батальона. — Особенно гордимся нашей пулеметной ротой. Самая лучшая в бригаде. Пулеметчики смело дрались на западном берегу реки. От их меткого огня навсегда осталась на поле боя не одна сотня мятежников. Немало полегло их и на подступах к высоте Пингарон. Пленные рассказывали, что они никак не ожидали такого губительного огня. Пулеметный шквал буквально валил на землю наступающую пехоту.

Пока Санчес рассказывал о бойцах, к нам почти бегом подскочила молодая девушка в пилотке с кисточкой. Приложив руку к головному убору, девушка стала докладывать о состоянии пулеметной роты.

— Это командир пулеметчиков? — с удивлением опросил я у Альберто.

— Да, это наша Энкарнасион Фернандес Луна. Храбрейшая из храбрейших. У моста на Хараме она одна задержала несколько десятков франкистов. Пулеметный расчет, который охранял мост, был полностью выведен из строя и мятежники, почувствовав свободу, поднялись в атаку. И вдруг «умерший» пулемет заговорил. За щитом его лежала Энкарнасион Луна. Она зарядила новую ленту и короткими очередями принялась обстреливать наступающие цепи.

— Разрешите быть свободной? — откинув густую прядь волос, закончила рапорт пулеметчица.

— Где вы учились военному делу? — не удержался я. Луна лукаво улыбнулась:

— В Альбасете, три месяца работала в арсенале. Пулеметы [140] изучала в учебном центре, учителя моего, — она лукаво посмотрела на меня, — звали Павлито.

Мне стало неловко, что забыл ее.

— Спасибо, что не подвели, не посрамили нашей школы в Альбасете.

— Что вы, это вам спасибо, всем русским, научившим нас хорошо воевать.

После осмотра батальона мы вернулись в штаб, где уже были собраны командиры рот. Пандо объяснил план предстоящей ночной атаки. Для наглядности он вычертил мелом на доске боевой порядок каждой роты.

Построение выглядело так: две роты наступали в первом эшелоне с разрывами между ними в триста-четыреста метров. Третья рота оставалась во втором эшелоне. Особая роль отводилась пулеметчикам, которые обеспечивали действие рот первого эшелона при захвате высоты. Минометчикам Пандо отвел место в глубине второго эшелона. Такое построение диктовалось условиями местности, где предстояло наступать республиканцам.

Я восхищался военными знаниями Пандо. Ведь он сугубо штатский человек, ни одного дня не служил в армии, не учился в академии, а как грамотно разрабатывает сложную операцию. Посторонний человек, слушая, как он проводит рекогносцировку и готовит операцию, никогда бы не поверил, что перед ним врач-хирург, а не военачальник.

Он говорил не спеша, стараясь точно донести свою мысль до подчиненных, и успокаивался только тогда, когда убеждался, что командир роты или батальона точно уяснил свою задачу.

Мы уезжали от Санчеса в полной уверенности, что его батальон задачу выполнит.

К вечеру доложили, что подразделения заняли исходные позиции, приготовились к броску на Пингарон. Мы с Пандо расположились в неглубоком, наспех вырытом саперами окопчике па небольшом холмике.

Нудно тянулись последние минуты перед боем. Как они томительны и неприятны! Уже много позже в руки мне попались стихи поэта Семена Гудзенко «Перед атакой». Как точно передается в них переживание солдат, ожидающих часа атаки: [141]

Когда на смерть идут — поют,

а перед этим можно плакать.

Ведь самый страшный час в бою

Час ожидания атаки.

Но мы уже не в силах ждать.

И нас ведет через траншеи

окоченевшая вражда,

штыком дырявящая шеи.

Пандо последний раз смотрит на пасы, сверяет время. Все правильно. Час ночи. Командир первого батальона поднимает над головой тяжелую ракетницу. Выстрел — и три ракеты, распустив пушистые красные хвосты, словно сказочные жар-птицы, уходят в сторону уснувшего Пингарона.

Первыми откликнулись пулеметчики и минометчики. Они заговорили разом. Скороговоркой, тенорком застрекотали пулеметы, временами захлебываясь от быстрого «разговора». И деловито, басом, заухали минометы.

А еще через несколько минут вокруг раскатилось многоголосое эхо: в атаку пошел первый батальон. Сквозь вспышки разрывов вырастали силуэты солдат и офицеров, взбиравшихся на высоту. Вот один из них споткнулся о невидимую преграду, развел в недоумении руками и рухнул на землю. Пандо снял фуражку:

— Не всем придется праздновать победу на Пингароне.

Вспыхивали и гасли редкие огни в ночной атаке. Мы не могли видеть происходящего и только по шумам, крикам и направлению стрельбы догадывались, что там происходит. Наконец в небо взвились долгожданные красные ракеты. Это сигнал победы. Наши части вышибли с Пингарона врага.

Вскоре в землянку привели трех пленных — командира роты, который назвался Раулем Феонесом, и двух совсем молоденьких, безусых унтер-офицеров. Один из них, всхлипывая, растирал грязной рукой слезы. Парни, обманутые франкистской пропагандой, в поисках романтики и легкой наживы вступили в ряды мятежников. Им обещали блистательную карьеру и в недалеком будущем — погоны майоров.

Унтер-офицеров увели, а с командиром роты решили побеседовать подробнее.

Бывший офицер испанской армии, владелец больших поместий Рауль Феонес в отличие от своих юных сослуживцев [142] знал, за что воюет. Он отстаивал принадлежавшие ему богатства: дома, бескрайние поля и апельсиновые рощи, виллы на берегу моря и вклады в национальном банке.

Он пытался нам доказать юридическую правоту своих действий.

— Я защищаю личную собственность, поймите меня, господа.

— Кто вам сказал, что эти блага принадлежат одному человеку? — осадил его Пандо.

— У меня соответствующие бумаги, охранные грамоты, счета.

— Да, но один человек не в силах обрабатывать огромные поля, собирать урожай, перерабатывать и продавать сельскохозяйственную продукцию, содержать виллу на берегу моря.

— У меня есть рабочие... вернее были. Я им плачу.

— Сколько?

— По договору.

— «По договору», — возмущенный Пандо вышел из-за стола и зашагал по землянке. — Последнюю шкуру дерете с рабочих. А ведь то, что вы считаете своим, по праву принадлежит им, истинным хозяевам и апельсиновых рощ, и белоснежных дач, и бескрайних полей. Это они своими руками выращивают апельсины, строят виллы, заботятся об урожае.

— Но юридически... — защищался пленный офицер.

— И законы вы приспособили для себя. А по новым законам мы вам не дадим права жить чужим трудом.

Пленный рассказал о последней атаке. Мятежники были глубоко убеждены, что республиканские отряды не имеют достаточных сил для наступления. Им казалось, что и обороняться республиканцам нечем. И поэтому всему батальону разрешили отдыхать, выставив небольшое охранение.

— Мы спокойно ложились спать, — говорил пленный. — Ведь командование не ориентировало нас даже на долгую оборону. Многие наши части должны были завтра же начинать наступление на Милано и Мората.

Пленный сообщил ценные сведения. Мы отправили его немедленно в штаб дивизии к Листеру, а командирам батальонов дали указание закрепиться на высоте.

Скоро в штаб позвонили саперы. Для командира бригады на высоте Пингарон оборудован новый наблюдательный [143] пункт. Мы отправились справлять «новоселье». Впрочем, оно отличалось от обычного. Всю ночь, не смыкая глаз, Пандо, комиссар Балагер и другие офицеры штаба находились на ногах, проверяя готовность войск, организовывали оборону. Все понимали, что противник не смирится с потерей и будет драться до тех пор, пока не вернет высоту. Да это и понятно. Оставить Пингарон — значит отводить войска на западный берег Харамы. А это явно не входило в планы мятежных генералов.

Пытаясь усилить свои позиции, Пандо несколько раз просил командование прислать хотя бы пару противотанковых орудий, подбросить танков. Но у Листера резервы иссякли. Последние две бригады давно втянулись в бой.

Словом, Листер ничем не мог помочь. А высшее командование, очевидно, в тот момент не придало большого значения захвату Пингарона и не послало сюда ни артиллеристов, ни танкистов.

Мы сидели в штабе и думали, как выйти из трудного положения. Сильный дождь барабанил по накату блиндажа, месил грязь на дорогах. Было холодно. Я плотнее натянул на себя манто — большое одеяло с прорезью посередине. Просунешь голову в эту дыру, и манто плотно укутывает твое тело. Такими одеялами снабжали всех — и солдат и офицеров. Оно служило и постелью, и плащом, и шинелью. Но последние дожди намочили манто, и оно не успевало просыхать. Зябко было в нем сидеть не только в окопе, но и в сухом блиндаже.

Утро заглянуло в блиндаж большой темной тучей, готовой вот-вот снова низвергнуть на нас потоки воды. Сильно хотелось спать, голова то и дело непроизвольно падала на руки, глаза слипались.

В землянку вошел повар Пенио в белом колпаке и белоснежном фартуке. Он нес в руках какое-то огромное блюдо, а следом за ним двое бойцов тащили еще несколько судков. Повар шел торжественно, словно выполнял священный ритуал. Он поставил блюдо на небольшой столик, установил судки и, обращаясь к Родригесу и Пандо, улыбаясь, пригласил:

— Камарада, кушать.

Но командиры, измученные бессонной ночью, не хотели садиться к столу. Кусок не шел в горло. На часок хорошего, крепкого сна каждый из нас готов был обменять любое [144] блюдо. Но повар настаивал. Он уговаривал нас, умолял, просил. Даже совестил.

— Не уважаете труд человека. Я тоже ночью глаз не сомкнул, готовил вам завтрак, старался сделать как лучше, вкуснее. От моего завтрака, может быть, тоже зависит исход операции.

Все заулыбались.

— Напрасно смеетесь, — продолжал повар. — Не накормлю солдат — в атаку плохо пойдут. Оставлю голодными командиров — плохо думать будут. Так что хотите вы или не хотите, а есть надо. Ради общих интересов.

Повар замолчал и выжидающе посмотрел на нас.

— Не станете кушать, снимаю поварской колпак, беру винтовку и ухожу в пехоту.

Мы капитулировали перед поваром. Сдвинули стулья, подсели к столу.

— Давно бы так, — засуетился Пенио.

Он быстро нарезал хлеб, извлек из сумки кувшин с сухим вином и пообещал еще шашлык, приготовленный на вертеле из кишок, печени и сердца молодого барашка.

Мы налили по чарке, подняли тост за победу. Повар положил каждому на тарелку по огромному куску. Мне, как иностранцу и почетному гостю, досталась голова барашка. Пандо очень хвалил повара. Он говорил об его изобретательности, мастерстве. А тот суетился вокруг стола и делал вид, что разговоры эти его совсем не интересуют.

Оказывается, Пандо давно знаком с кулинаром. До начала мятежа тот работал в одном из крупнейших ресторанов Мадрида. После утомительных операций Пандо любил заходить в этот ресторан.

Начальник штаба Родригес также принялся подхваливать бригадного повара. По его словам, это был самый лучший специалист, единственный в своем роде. Паэлью, приготовленную его руками, может отличить любой, даже не искушенный в кулинарном искусстве человек. Потянет носом и, даже если кухня будет за версту, безошибочно определит: «Готовил повар Пенио».

Веселый завтрак, стакан сухого вина сняли усталость, и все почувствовали прилив новых сил. Мы поблагодарили повара.

Но не успел он собрать посуду, как над блиндажом послышался гул вражеских самолетов. Курсом на высоту, [145] где находился наш наблюдательный пункт, шли один за одним шесть «юнкерсов-52». Все бросились в траншеи.

Строго соблюдая дистанцию, на высоте около пятисот метров самолеты сделали большой круг, развернувшись, стали пикировать на наши позиции. Хорошо было видно, как от первого стервятника отделилась черная бомба и с визгом понеслась к земле. За ней другая, третья, четвертая. Пингарон загудел. Самолеты сделали несколько заходов и, отбомбившись, ушли на запад, в сторону своего аэродрома. Мы выбрались из укрытия. Блиндаж, где только что трапезничали, был разбит, вокруг него валялись осколки тарелок, покореженные судки и ножки от стола, текло красное вино. Пенио был жив. Он успел спрятаться в ближайшем окопчике. Выскочив из своего укрытия, повар бросился тушить горевшее оливковое дерево.

Через час самолеты вернулись. Едва они начали пикировать на высоту, как франкистская артиллерия открыла огонь. Противник решил, очевидно, выкурить нас с высоты. Так продолжалось три часа. На поле появилось много раненых. Санитары быстро эвакуировали их на медицинский батальонный пункт.

С нового наблюдательного пункта мы видели, как пожилой санитар пытался вынести под огнем двух тяжело раненных солдат. Пронесет метра три одного и возвращается за вторым. Подтащит другого, уложит его и снова ползет за первым. Видно, одному из раненых мучительная транспортировка вытрясла всю душу и, судя по его слабым движениям, по протянутой руке с пистолетом, он просил застрелить его. Санитар отказался выполнить просьбу раненого. Закинул винтовку на спину, поднял его и понес дальше. Но не успел санитар сделать и двух шагов, как недалеко разорвался артиллерийский снаряд. Он пошатнулся, закачался и, едва опустив раненого на землю, сам рухнул подле него. Оба потеряли сознание. Прошло минут пять. Первым пришел в себя санитар. В бинокль мы видели, как он достал из сумки бинт и стал перевязывать йогу. Закончив перевязку, подхватил раненого и медленно пополз вперед. Трудно сказать, хватило ли у него сил доползти до медсанбата, если бы на выручку не пришел другой санитар.

Бой только начинался, а у нас уже было много раненых и убитых. Пандо созвонился с Энрике Листером и доложил об обстановке. [146]

— Подбросьте людей немного, — просил Пандо.

— Где я тебе возьму, голубчик, — объяснял Листер. — Ты же отлично знаешь, что нет резервов. Звоню все время в штаб фронта, как только придет подкрепление, обязательно направлю в бригаду. А пока стоять насмерть, высоту не сдавать, драться до последнего человека.

Пока Пандо разговаривал по телефону, первые цепи марокканской пехоты пошли в атаку. Прикрываясь броней танков, мятежники двигались широким фронтом метрах в четырехстах сзади них.

Пандо вызвал по телефону командиров батальонов и отдал приказ приготовиться к отражению атаки. И вдруг на левом фланге второго батальона один за другим стали выскакивать из траншей солдаты. Они бросали ружья и в панике бежали в тыл. Молодой офицер поднялся навстречу, пытался удержать их. Но его не слушали.

— Трусы, — процедил сквозь зубы комиссар Сантьяго. Он выскочил из траншеи и кинулся в сторону окопов второго батальона. Пандо нагнулся ко мне:

— Теперь никто не побежит назад. Как только увидят Сантьяго, все поверят в успех.

И, словно оправдываясь, Пандо стал объяснять: «Молодежь зеленая, ни разу не участвовала в боях, вот и струсили».

Налеты авиации и обстрел вражеской артиллерии нарастали с каждой минутой. Но теперь, чтобы не попасть по своим, франкисты перенесли этот огневой вал в глубь нашей обороны. От разрывов бомб и снарядов кругом стояла кромешная тьма, казалось, что где-то рядом началось землетрясение.

Крупный снаряд попал в узел связи. Солдаты, обслуживавшие его, погибли. В самый критический момент боя связь прервалась. Что-то сейчас будет? Нервы у всех напряжены до предела. Мятежники по липкой грязи медленно приближались к высоте. Со стороны, где оборону держит первый батальон, не слышалось ни одного выстрела. Такое ощущение, что там все вымерли. Танки противника, не встречая сопротивления, стали наращивать скорость и постепенно оторвались от своей пехоты. Нарастающим громом докатывается до нас новый залп артиллерийской батареи. Противник явно не жалел металла. Снаряды рвутся вблизи наших окопов. Гудит, вздрагивая, земля. А из ближайшего перелеска, давя еще не окрепшие [147] деревца, выползают все новые и новые танки. Начал их считать, но бросил: не перечесть. За машинами сомкнутыми рядами бежит пехота. Кажется, еще пять минут, и эта лавина захлестнет наши позиции. До первых окопов остается не более шестисот метров. По лицу Пандо видно, что он сильно взволнован и крайне озабочен: «Почему молчит батальон». Он понимает, что врага надо подпустить поближе и не тратить снаряды и патроны впустую, но уже пора начинать. Еще сто, двести метров, и потом будет поздно. И батальон будто понял своего командира. Сквозь грохот бомб и артиллерийских снарядов мы услышали голос наших станковых и ручных пулеметов. Вступила в бой стоявшая на прямой наводке немногочисленная артиллерия. Начисто скошена первая грязно-серая цепь марокканской пехоты. Дымится и вертится на месте подбитый танк. Солдаты соскакивают с его брони и бегут назад к спасительному перелеску. Потом снова возвращаются и, пытаясь укрыться за наступающими танками, приближаются к нам. А пулеметы работают без устали, рокочут на разные голоса. Они бьют почти без промаха. Марокканцев становится все меньше и меньше. Взрыв, огонь, клубы дыма — горит еще один танк. Второй нырнул в канаву, да там и застрял. Высокий офицер в желтой феске укрылся за броней машины и, достав из кобуры пистолет, расстреливает в упор отступающих солдат. Бьет не спеша, словно в тире. Солдаты, обезумевшие от страха, бегут, падают и не понимают, откуда стреляют. А офицер все выцеливает и выцеливает, надеясь хоть таким способом задержать подчиненных. Наконец водитель танка не выдержал. Он вылез из люка и, незаметно подойдя сзади к офицеру, со всей силой ударил пистолетом по желтой феске. Офицер удивленно обернулся назад и опустился на землю. Водитель выхватил у него пистолет, побежал к перелеску.

Мятежники под пулеметным огнем отступили, а затем снова начали приближаться к высоте. Неожиданно из расположения второй пехотной роты прямой наводкой начало вести огонь по танкам противника неизвестное орудие. Мы с Пандо удивились: роте артиллерия не придавалась. Но вскоре все выяснилось. Запас

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: