Речь присяжного поверенного Н. П. Карабчевского в защиту Криуна

Господа судьи! Общественное значение и интерес процесса о гибели «Владимира» выходит далеко за тесные пределы этой судебной залы. Картина исследуемого нами события так глубока по своему содержанию и так печальна по последствиям, что да позволено мне будет хотя на минуту забыть о тех практических целях, которые преследует каждая из сторон в настоящем процессе. Вам предстоит нелегкая и притом не механическая, а чисто творческая работа: воссоздать эту картину именно в том виде, в каком она отвечает действительным, а не воображаемым обстоятельствам дела. Здесь немало было употреблено усилий на то, чтобы грубыми мазками вместо красок и ложным освещением представить вам иллюзию истины, но не саму истину. Это была какая-то торопливая и грубая работа импрессионистов, не желавших считаться ни с натурой, ни с сочетанием красок, ни с той житейской бытовой правдой, которую открыло нам судебное следствие. Заботились только о грубых эффектах, о первых впечатлениях, рассчитанных на вашу восприимчивость. Не в такой судебной работе хотелось бы мне явиться в настоящую минуту вашим посильным сотрудником. Рассвет, опоздавший осветить место печальной катастрофы 27 июня, конечно, навсегда останется кровавым в нашем воображении; бездна, жадно поглотившая в короткий миг между утром и ночью столько человеческих жертв, навсегда останется неизменно холодной и мрачной. Но ведь не этой потрясающей, но, к сожалению, безмолвной картины ждет от вас в настоящую минуту вся Россия, не к ней направлены теперь усилия вашего судейского разума и вашей взбаламученной судейской совести. Нам нужна картина, нестесненная никакими искусственными рамками, полная бытового правдивого содержания и правосудного освещения.

Обращаясь к материалу, данному предварительным следствием, защитник находит его недостаточным, чересчур эскизным, вследствие чрезмерной спешности, с какой производилось следствие. Не расследован такой важный вопрос, как-то: были ли закрыты иллюминаторы на «Владимире» или нет; не проверено, что было сделано во время катастрофы в машинной части, не допрошен старший механик Зданкевич.

Защитник не считает возможным винить Криуна за дурные качества команды; Русское общество пароходства и торговли имело возможность лучшим обеспечением привлечь на свою службу и лучших людей. То же следует сказать и о снабжении пароходов. Последнее составляет обязанность управления Русского общества пароходства и торговли, а не капитанов.

Остановившись затем на гражданских истцах, явившихся по настоящему делу, г. Карабчевский указывает на то обстоятельство, что они направляют свое обвинение исключительно на Криуна, оправдывая Пеше, и это потому, что за спиной Криуна миллионы Русского общества пароходства и торговли. Едва ли это сообразно со справедливостью. {757}

После этих предварительных соображений защитник перешел к разбору обвинения, предъявленного к Криуну по 1466 ст. Уложения о наказаниях. «Чтобы признать по этому пункту Криуна виновным, суду предстоит указать в своем приговоре, какие именно постановления закона или обязательные технические правила мореплавания им нарушены. Обвинение утверждает, что эти нарушения заключаются в несоблюдении им правил и предосторожностей, предусмотренных 15 и 18 статьями Международного положения об управлении паровыми судами. Да не покажется вам это парадоксом: это первое обвинение для настоящего моряка, пожалуй, тяжелее второго. Там пойдет речь об административных и общечеловеческих его талантах и способностях. Здесь задета специально морская его честь. Все специалисты немного односторонни, но в этой односторонности их сила. Чтобы показать вам, что в лице обвиняемого вы имеете дело с настоящим моряком, а не моряком только по названию, представлю вам его биографию. Штурман по специальному образованию, служа в Черноморском флоте, он сделал множество кампаний. Плавал за границей, доплывал до Японии и Китая и избороздил Черное море вдоль и поперек. Скромный труженик, без покровителей и протекции, он обязан лично своему усердию и исполнительности переводом из штурманов лейтенантом во флот. Это всегда считалось почетным отличием. В общей сложности, в военном флоте он прослужил более 25 лет. Уже будучи капитан-лейтенантом, он перешел на службу в Русское общество пароходства и торговли. И здесь не сразу он занял видное место капитана пассажирского парохода. Никакая бабушка ему не ворожила. Некоторое время он плавал помощником, наконец, стал и капитаном. В течение 8 лет в командовании его перебывало до 16 пароходов буксирных, товарных, пассажирских, и, слава Богу, не приключалось никаких аварий. Поэтому, говоря о нем как о капитане, я вправе утверждать, что это дельный, образованный и опытный моряк. Его ценз как капитана выше всяких споров и сомнений. В чем же он погрешил как моряк в данном случае и погрешил ли действительно? Суд призывал к себе на помощь моряков-экспертов».

Останавливаясь на оценке их показаний, защитник указывает на разделение мнений, происшедшее среди экспертов разных национальностей. Но это явление, разумеется, случайное. Господа итальянские эксперты, приглашенные защитой Пеше, вопреки всем свидетельствам и данным следствия доверяют исключительно только объяснениям Пеше и Рицо. Оставаясь на этой почве, они и приходят к выводу о виновности Криуна и полной невиновности Пеше. До известной степени оно понятно. С самого начала они доверились Пеше и не могут отступиться от того положения, что каждое сказанное им слово — сама истина. В течение долгого процесса мы имели, однако же, многократные случаи убедиться в противном. Их экспертиза — талантливый и даже весьма ценный научный трактат, но, к сожалению, он отправляется от неверных фактических данных. По вопросу о столкновении он исходит из положения, что Рицо со своего левого борта видел красный огонь «Владимира» и лишь затем уже на весьма малое и притом неопределенное время увидел зеленый огонь. Между тем это не так; в действительности Рицо ни на одну се-{758}кунду не видел красного огня «Владимира», а зеленый видел, и притом, со своего правого борта не менее 5—7 минут. Минуя итальянцев, русская экспертиза раскололась на две неравные части. Русские моряки огромным своим большинством, с адмиралом Кологерасом во главе, пришли к единогласному заключению, что действия Криуна по управлению пароходом безусловно правильны от начала до конца. Намеки на то, что это будто бы «товарищеская экспертиза», взявшаяся во что бы то ни стало обелить Криуна, едва ли заслуживают вашего внимания. Во-первых, все эти лица отнюдь не «товарищи» Криуну, они стоят гораздо выше его и по своему положению, и по служебной иерархии. Во-вторых, из числа этих экспертов четверо вызваны не по настоянию защиты, а напротив, по требованию господина прокурора. Стало быть, говорить о «дружбе» и «товариществе» неуместно. Защищать в лице г. Криуна «честь» военного флота экспертам также не предстояло надобности. Криун давно в отставке, и каковы бы ни были дефекты его капитанского ценза, это нималым образом не могло отразиться на нравственных интересах военных моряков; в качестве такового Криун никогда самостоятельным командиром судна не состоял. Итак, заключение этой группы экспертов стоит вне всяких подозрений. По существу своему оно представляется в высшей степени ценным, так как логически последовательно следит за каждым шагом, за каждым действием Криуна и приходит к заключению, что, находясь в положении командира «Владимира» в злополучную ночь столкновения, никто из них не поступил бы иначе. Особняком стоит эксперт Ирецкий. Сущность его заключения сводится к следующему: грубо неправ Рицо, положивший «право на борт», это движение вызвало всю катастрофу, но попутно он не одобряет и Криуна, изыскивая моменты, в которые, по его мнению, тот должен был и застопорить машину, и даже дать задний ход. При оценке фактического материала мы еще увидим, насколько прав эксперт в этих своих последних выводах, но для нас важно пока то, что и этот эксперт, которого уже совсем невозможно заподозрить в мирволении к Криуну, приходит к одному мнению со всеми остальными русскими экспертами. Он также находит, что основанием, так сказать, решающим моментом столкновения является поворот Рицо направо, когда был виден зеленый огонь «Владимира». И этот поворот вместе с другими экспертами он признает безумным и ужасным по своим последствиям. Итальянские эксперты, не отрицая некоторой рискованности маневра, но признавая его как бы вынужденным неправильными маневрами «Владимира», весьма прозрачно дают нам при этом понять и свою отправную точку зрения: «Бей в правый борт — и никогда в ответе не будешь», как бы грубо, согласно простонародному морскому выражению, резюмируют они сущность положения, изложенного будто бы в 15 ст. Правил. И у нас среди моряков известно выражение «разбить судно на законном основании». Вот здесь, собственно, гг. судьи, и должна наступить наша работа — работа юристов. Действительно ли это «законные основания» и правильно ли большинство грубых противников-моряков толкует положение ст. 15? Защитник доказывает, что этой статьей вовсе не устанавливается принципа обязательного праводержания, к которому так льнет морская практика и который представителями гражданского иска сводится даже {759} к простейшей формуле извозчичьего правила: «Знай свою правую руку — и ты моряк». Повороты направо установлены лишь в точно определенных случаях, а не навсегда.

Обращаясь к фактам, защитник раньше всего останавливается на вопросе: были ли на «Колумбии» бортовые огни? Их не было. Невозможно даже допустить, чтобы Криун и его команда условились показывать иначе, чем было в действительности. На «Владимире» было много пассажиров, и каждый мог явиться случайным свидетелем, видевшим огни. Иное дело на «Колумбии»: там все была своя семья. Капитан мирно почивал, вахта велась небрежно, и отсутствие фонарей на 5—10 минут в то время, как их спросонок оправлял старый фонарщик Руссо,— явление возможное. Их именно и кинулись оправлять, когда заслышали свистки с «Владимира», и это было за несколько минут до столкновения. Но в интересах Криуна не важно даже, чтобы этих цветных огней не было; вовсе, напротив, было бы лучше, если бы с точностью могло быть доказано, что они были. Тогда сами собой упразднились бы некоторые старые вопросы: мог ли двигаться Криун, ориентируясь по одному белому огню, который наблюдал в течение 20 минут, и т. п., и, стало быть, бесспорность соблюдения им всех предписанных законом правил была бы очевидна.

Если проверить курсы, по которым, бесспорно, двигались оба судна, будет ясно одно: «Владимир» все время видел «Колумбию» справа, и, в свою очередь, «Колумбия» ни на секунду не могла видеть красного огня «Владимира». А если это так, все повороты влево Криуна правильны безусловно и к столкновению не вели. Стоило Рицо только продолжать свой курс, и пароходы разошлись бы правыми бортами в расстоянии 150—200 сажен. Разверните дуги циркуляции обоих пароходов, комбинируя их по расчету времени, когда Рицо говорил «право на борт», как остроумно предложил нам это эксперт Ирецкий, и вы убедитесь, что до этого злосчастного поворота ни малейшей опасности столкновения судам еще не угрожало. За каких-нибудь минуты две до столкновения Криун еще видел мачты, в растворе трубу и вправо от нее свет топового огня. Суда разошлись бы правыми бортами, как этого вполне законно ожидал Криун. Теперь взглянем, чем же оправдывается злополучный поворот «право на борт» «Колумбии». Ни Рицо, ни Пеше не отрицают, что в общей сложности ими обоими был видим один зеленый огонь «Владимира» в течение не менее 5—7 минут. Это бесспорно установлено. Чего же Рицо ждал все это время? По его словам, он ждал исправления встречным судном, как он здесь выражался, своего «фальшивого маневра». Сообразим, однако. При встречной скорости обоих пароходов в час 20 миль и законном пределе видимости отличительных огней в 2 мили, на эти 2 мили проходит 6 минут. Как же он вправе был ждать 7 минут, когда сам здравый смысл не дает более 6 минут, до истечения которых всякий маневр, имеющий в виду «встречу», должен быть полностью исполнен. На этом ловится сам Рицо. Его «право на борт» было, очевидно, не сознательным и своевременным, как он утверждает, маневром, а лишь отчаянным решением застигнутого врасплох, быть может, только что выскочившего на площадку вахтенного. Недаром Пеше, разбуженный свистком, схватился за штурвал, как бы желая остановить маневр бе-{760}зумца. Но было уже поздно. Оставалось только дать задний ход. Я думаю, господа судьи, с этим «право на борт» можно покончить. Все нам доказывает бесповоротно, что в нем узел и развязка столкновений. Но если это так, то в чем же, собственно, можно винить Криуна? Говорят, он не исполнил требования ст. 18 Правил, не застопорил машины, не дал заднего хода. Но когда? Когда «Колумбия» своим правым бортом была справа от «Владимира» и притом в расстоянии 200—300 саженей, еще никакой опасности не было. Пароходы расходились. Опасность явилась только тогда, когда после знаменитого «право на борт» появился впервые красный огонь на «Колумбии» и его увидели на «Владимире». Но тогда уже было поздно. Это было за 30—40 секунд до столкновения. Большинство экспертов одобряют Криуна за то, что в эту последнюю минуту, не уменьшая хода, он скомандовал лево на борт. Уменьши он ход, не сворачивая влево, «Колумбия» могла бы пополам перерезать «Владимира» и последствия столкновения были бы еще ужаснее. Теперь, чтобы покончить с этим обвинением, позвольте только в двух словах сделать характеристику Рицо как моряка. Об особой морской его опытности говорить не приходится, ему всего 26 лет. Что же касается его теоретических идей по части мореплавания, то он успел их выложить перед нами. Их немного: 1-я — «всегда направо», все прочее не есть морской маневр, и еще 2-я — «стоп машина» только тогда, когда увидишь камень или мель! Если принять при этом во внимание, что первое время огонь «Владимира» он принимал за береговой, то вы согласитесь, что багаж его познаний невелик. Пеше нам обещал представить аттестат Рицо на шкипера дальнего плавания, но так и не представил. Мы вынуждены выдать ему взамен наш собственный аттестат.

Если эту характеристику сопоставить с его действиями, будет ясно, кто «резал нос», будет также ясно, кто и кого разбил по всем морским правилам злополучного «праводержания».

Перехожу к оценке фактов, приводимых моими противниками в доказательство преступной бездеятельности Криуна. Здесь было провозглашено: «Капитан не должен теряться, кто растерялся, тот не капитан!» Положение, по-видимому, бесспорное, а между тем оно звучало фразой. Поясню мою мысль примером из области, нам близкой. Устав уголовного судопроизводства знает такое положение: прокурор не должен увлекаться, он не должен ни преувеличивать значения обвинения, ни сгущать краски в оценке фактов и улик. Но в какой мере? Разумеется, не в пределах того живого и страстного проявления человеческой натуры, которое более или менее свойственно всем, без которого невозможно себе даже представить человека. Некоторые из экспертов на вопросы, обращенные к ним по этому поводу, заявили: капитан не машина, и в пределах того тягостного и исключительного положения, в котором находился капитан Криун, он, со своей стороны, сделал все возможное. Думаю, что это и есть та точка зрения, с которой только и возможна оценка его деятельности после катастрофы.

Здесь выражались сомнения, царила ли паника на пароходе «Владимир» после столкновения, велики ли были ее размеры и как долго она продолжалась. Всякие теоретические соображения по этому предмету были бы бесцель-{761}ны. Надо испытать самому весь этот ужас, надо видеть своими глазами что-нибудь похожее, чтобы судить об этом. Разве мы можем дать себе хотя приблизительный отчет в том, что бы произошло, если бы сейчас в этой тесной переполненной зале мы услышали крик отчаяния: «Горим, пожар!» Кто бы и, во всяком случае, многие ли из нас взяли бы на себя капитанскую роль: ни на секунду не потеряться? По счастью, не выходя из рамок этого же дела, мы можем провести параллель. Ранее, нежели судить о том, что должно было твориться на «Владимире», взглянем на то, что произошло на «Колумбии» тотчас после столкновения. Вспомните при этом, что этот грузовой пароход был с избытком, по численности команды, снабжен всеми необходимыми спасательными средствами. Там, кроме четырех больших и хорошо снабженных шлюпок, был еще спасательный плот, могущий держать на воде одновременно всю команду. Что же происходит на «Колумбии»? Удар, по отзыву итальянской команды, был почувствован даже не особенно сильно; спящих разбудил не столько треск удара, сколько голос капитана. Голос этот в первую же секунду уже отчаянно кричал: «Мы гибнем, дети! Ищите спасения в шлюпках!» По отзыву некоторых пассажиров «Владимира», в первую же минуту перескочивших на «Колумбию», на палубе ее царил мрак и невообразимый хаос. Матросы, оторопелые, испуганные, бесцельно бегали по палубе, не отвечая на вопросы; каждый из них взывал к своей Мадонне и громко молился Богу. Двое итальянцев, обезумев от страха, перескочили на «Владимир». Сам Пеше, этот старый «морской волк», неодетый, в туфлях, с непокрытой головой метался из стороны в сторону и торопил своих бравых «деток»: спасайтесь, спасайтесь! Ни о чем ином в такую минуту он и не думал, хотя, конечно, будь он хладнокровен, его опытность подсказала бы ему, что носовой удар сам по себе редко гибелен для судна, во всяком случае, всегда и безусловно менее гибелен, нежели боковой удар, нанесенный «Владимиру». Лишь спустя минут 10—15, когда были осмотрены все трюмы и безопасность «Колумбии» стала очевидной, на ней мало-помалу успокоились.

Теперь перешагнем опять на «Владимир». По единогласному свидетельству большинства пассажиров, удар раздался сильный, некоторых выбросило из коек, потом еще раздался треск, как будто ломало крепкий лед. Все вскочили в ужасе. Не считая команды, все 200 пассажиров, теснясь по лестницам и трапам, разом ринулись на палубу. В машинном отделение уже хлестала сбивавшая с ног машинную команду вода, и электричество погасло. Предоставляю вам судить, господа судьи, об этой минуте ужаса, заставившего всех затаить на секунду дыхание. О ней едва ли могут дать нам хотя бы приблизительное понятие все декоративные успехи сценического воспроизведения сказочного момента из оперы «Руслан и Людмила».

Что же делал и где находился в эту минуту Криун? Катастрофа застала его на капитанском мостике, том самом мостике, в который врезался и снес его до половины бушприт парохода «Колумбии». Он нашелся еще крикнуть помощнику Матвееву: «Берегитесь!» — раздался удар, мостик дрогнул, в щепки разбило его правую сторону, но капитан остался на левой, и не далее как через секунду мы слышим уже его первую команду: «стоп машина!» Рас-{762}поряжение это, устранившее возможность взрыва котлов, было отдано каким-то благодетельным инспектором, и это доказывает, что на разрушенной наполовину площадке бодрствовало еще чье-то присутствие духа, чего в эту первую минуту могло и не быть. Где же растерянность в этот первый, самый страшный и роковой момент? В это время, сцепившись, как два врага, «Колумбия» и «Владимир» еще не выпускали друг друга и продолжали катиться по инерции в какой-то общей бесформенной свалке. Раньше чем отделиться «Колумбии» от «Владимира», прошло значительное время, минут 5—6, не менее. Некоторым пассажирам, даже с детьми и багажом, удалось перебраться на борт соседнего парохода. Что мог предпринять Криун в эти первые секунды, пока еще «Колумбия» терлась о его пароход и, отступая, на своем пути сносила все, что оставалось на правом борту: шлюпки, трап, даже шлюпбалки, вырывая их с корнем? Разумеется, ни об осмотре, ни о заделке пробоины тогда не могло быть еще и речи, так как повреждения не были кончены; удары, хотя и более слабые, продолжали еще наноситься. «Задержите пароход»,— крикнул он в эту минуту, оставаясь все еще на своей вышке, откуда было видно ясно, что «Колумбия» пятится и сейчас отойдет прочь. По этой команде на «Колумбию» перескочил Матвеев и кое-кто из матросов, в числе других Собченко и Жиганюк. Было ли законно и было ли целесообразно подобное распоряжение, носило ли оно на себе характер полицейской меры или это был естественный призыв на помощь со стороны погибающего? Судите, как хотите, для дела это безразлично. Видя ясно, куда пришелся удар, Криун не мог не сообразить, что повреждения «Колумбии», по сравнению с повреждениями «Владимира», будут ничтожны и, во всяком случае, не опасны. Распоряжение, стало быть, было целесообразно. Результаты, как увидим ниже, не по его уже вине, оказались сравнительно ничтожными. Однако все же спаслось несколько десятков человек, благодаря тому, что на итальянский пароход перескочил Матвеев и в особенности Собченко и Жиганюк, без энергичного вмешательства которых, быть может, ни одна итальянская шлюпка к «Владимиру» не подошла бы. Начавшееся на «Колумбии» ради собственного спасения от воображаемой опасности спускание шлюпок, как доказало это судебное следствие, тотчас же замерло, как только команда «Колумбии» уверилась в своей безопасности. Подробный анализ эпизода спуска шлюпки Матвеевым при помощи Собченко и главным образом Жиганюка, шлюпки, которая, несомненно, появилась у «Владимира» первой, первая же затем была у места крушения, подобрала Фельдмана и спасла еще до 20 человек пассажиров, обратил на себя ваше особое судейское внимание. Мы столкнулись в этом случае с таким обстоятельством, которое могло повести правосудие к весьма серьезным недоразумениям. Утверждалось, что русские матросы и г. Матвеев лжецы, что они не только не спускали шлюпки, но и не могли ее спустить без помощи итальянцев, ибо ввиду больших размеров шлюпки вывалить ее за борт нельзя иначе, как при дружном усилии 10—12 человек, а грести только двум, как на этом стояли Жиганюк и Собченко, и вовсе невозможно. Мы не знали кому верить. Только случайное обстоятельство разоблачило всю неправду, которую так настойчиво поддерживали и проводили Пеше и Рицо. Во время осмотра {763} парохода «Колумбия», когда предложено было Жиганюку и Собченко и еще троим из команды «Владимира», работавшим тогда вместе с ними, спустить большую шлюпку, Пеше насмешливо покрикивал presto! presto! (живей! живей!). Он продолжал выражать уверенность, что эта большая шлюпка не могла быть ими спущена. Торжество его оказалось, однако, непродолжительным. В 5—6 минут, ко всеобщему удивлению, работа была исполнена: шлюпка оказалась на воде. Никто не подозревал об истинно богатырской силе, которую мог пустить в ход Жиганюк. Бывшие при этом свидетели итальянские матросы не выдержали и крикнули: «bravo marinari!» (браво матросы), а г. Пеше перестал кричать «presto!». О том, как вдвоем те же Жиганюк и Собченко ловко взялись за весла и разогнали тяжелую шлюпку, не стану вам и напоминать.

Если, таким образом, вспомнить систему защиты, принятую Пеше, и ту дисциплину, которая здесь так единодушно и наглядно проявилась в свидетельских показаниях итальянской команды и благодаря которым вся фактическая сторона дела предстала в ложном освещении, не трудно понять, что не перескочи на «Колумбию» горсть русских пассажиров, не раздайся вовремя голос капитана: «Задержите пароход!», пароход удалился бы тихим задним ходом и незаметно скрылся бы в ночной темноте.

Остановившись далее на мнении эксперта Ирецкого, который показал, что пробоину возможно было заделать брезентом, и опровергнув это мнение противоположными соображениям других экспертов, защитник находит, что Криун и не должен был затевать что-либо подобное.

На вопрос господина прокурора, обращенный к одному из экспертов, чего же ждал Криун для спасения пассажиров, эксперт Падалка, не обвинуясь, отвечал: «Ждал “Колумбии”». Он был прав, он должен был ее ждать. В ожидании этой помощи он мог воспользоваться только шлюпками. И вот команда «шлюпки на воду!» раздается, опять-таки, с капитанского мостика. Криун, видевший Суркова, своего старшего помощника, знал, что им «принята» эта команда, так как тот ответил «есть!», что по морской терминологии значит «будет исполнено!» Второму своему помощнику, Фельдману, он приказал готовить трап и подвести к нему пассажиров, причем приказал: «Женщин и детей вперед!» — и от Фельдмана на оба капитанских оклика раздалось: «Есть, есть!» Затем мы знаем, что случилось. После того, как Сурков бежал, никому не сказавшись, с лучшими матросами на «Колумбию» в тузике, не сдав никому надзор за двумя другими шлюпками, поднялся невообразимый хаос, который унять было уже невозможно. Часть команды и пассажиров, каковы Черномордик, поручик Вурдиков, чиновник Поповский, Загордан и многие другие, ринулась в шлюпки, оттесняя женщин и детей. Пошла настоящая свалка: мешали друг другу, лезли через головы и плечи других, так что, например, свидетель Далевский, стоявший поодаль, не решался даже приблизиться, основательно рассуждая, что лучше погибнуть вовсе, нежели спастись искалеченным или искалечив других. Не все, к сожалению, рассуждали так, и большинство представляло из себя озверелую толпу, жившую одной только мыслью, одним инстинктом самосохранения. Шлюпки отвалили, не попадая вовсе к трапу. Две лучшие и самые большие шлюпки были разбиты «Колумбией». {764} Затем ни одна шлюпка более к «Владимиру» не вернулась. Напрасно и толпа, и капитан до хрипоты кричали им вслед: «Шлюпки назад»! Чтобы покончить с вопросом о шлюпках, отвечу на те упреки, которые посылались по адресу Криуна.

Уверяли, что шлюпки спускались долго, между прочим, оттого, что были прикрашены к стойкам, тали будто бы тоже были закрашены и т. п. Шлюпки, действительно, спускались довольно долго, благодаря общей панике, общей свалке, но вовсе не благодаря их закрашению или царившей якобы тьме на пароходе. Иллюминации, когда погасло электричество, конечно, не было, но фонарей 10—15 достаточно освещали пароход. Притом беспрерывно горели фальшфейера, жгли парусину, облитую керосином, и т. п. На кромешную тьму ни в каютах, ни на палубе, во всяком случае, никто не жаловался. Наружные же огни как призывы к помощи давали беспрерывно знать о себе. Вспомните единогласное показание всех свидетелей, наблюдавших погружение «Владимира». Только по огням и знали, что он все еще борется со смертью. Все время на нем вспыхивали огни; это было прерывистое дыхание больного в агонии, оно угасло только вместе с ним. Звонил также все время колокол, призывавший «Колумбию», но из этого ровно ничего не вышло. Звон оказался звоном погребальным. Когда подумаешь при этом, что на подход «Колумбии» вплотную нужны были всего каких-нибудь 5—7 минут и что их не нашлось у Пеше, невольно содрогаешься. Живо встает в моем воображении образ этой словно окаменевшей молодой девушки, вперившей свой задумчивей взгляд на освещенную «Колумбию» и не проронившей ни одного слова — говорю о Шестаковой — и невольно начинает щемить сердце. С ней рядом был ее отец и несколько других спокойных и хладнокровных пассажиров. Я бы назвал их аристократами несчастья, аристократами в лучшем значении слова. Они оставались на корме, все более и более погружавшейся в воду, чувствовали приближение рокового момента, но оставались спокойными. Кувшинов закурил папиросу, он находил, что умереть когда-нибудь надо и что лучшее — «это умереть спокойно». Была ли это эстетическая бравада человека, желавшего «красиво умереть», или действительное спокойствие философа, видевшего близость спасения, для нас безразлично; спокойствие было. Отец успокаивал дочь, а вместе и всех окружающих: «Полно, мы не погибнем, мы не можем гибнуть... так близко «Колумбия», она подойдет!» Увы, она не подошла!..

Здесь возникал вопрос, для чего, с какой целью, собственно, капитан Криун все время оставался на площадке? В этом хотели видеть признак его бездеятельности, не говоря о подозрениях более низменного свойства. Прежде всего надо заметить, что сама катастрофа застигла его на этой площадке. Первую секунду он на ней, так сказать, замер невольно, а затем уже оставался сознательно, так как площадка приходилась ближе всего к баку, где всего более было народа. Именно вокруг этой площадки кишел тот третьеклассный простолюдин, который, заменяя собой охотно матроса, беспрекословно исполнял все работы. Со стороны обвинения, по-видимому, намеренно было обойдено молчанием одно весьма важное обстоятельство. После ухода шлюпок все распоряжения Криуна сосредоточились на том, чтобы собрать возможно большее {765} количество плавучих предметов. Рубились двери, люки, нары, из отделения третьего класса сносились койки. Это была работа нелегкая, требовавшая и указаний и усилий. Все это делалось, как удостоверили нам третьеклассные пассажиры Тиль, Эрнест, Грото-де-Буко, Соханский и другие, по указаниям Криуна. Говорили: зачем он не сбежал с площадки, не стоял у шлюпок, трапа и т. п.? Но такие требовательные, такие непримиримые господа, как Дырдовский и Далевский в придачу с княгиней Бебутовой, пожалуй, обвиняли бы его тогда в другом, более тяжком преступлении, распустив сгоряча молву, что капитан хотел сесть в шлюпку первым. Под влиянием того экстаза, в состоянии которого эти свидетели давали свои показания, всего можно ждать. Ведь утверждал же г. Дырдовский в своем показании, данном на предварительном следствии, будто «Владимир» так и пошел ко дну со шлюпкой на борту, которую будто бы не было никакой физической возможности спустить на воду. От этой басни он должен был здесь отказаться, так как выяснилось, что то был лишь борт разбитой шлюпки. Уверял тот же Дырдовский, что он вместе с другими пассажирами усаживал в шлюпку «детей и женщин»; мы, однако, знаем, сколько их попало в шлюпку. Воистину трагично положение Криуна перед судом таких господ. Фельдман бегал и суетился — это худо. Криун стоял — худо тоже! Когда Криун узнал, что вся команда разбежалась, когда увидел, что помощь не приходит, роль его как капитана оказалась трагически неблагодарной. Но у него оставалась еще одна задача, одна обязанность. Для функции командира все суживался круг, волны уже набегали и захлестывали корму, для всех надвигалась смерть; он, как солдат, решил, по крайней мере, не покидать своего поста. И в этом личном мужестве никто отказать ему не вправе. В последнюю минуту он думал только о других. На месте крушения, это удостоверяет нам единогласно и команда «Синеуса», и команда «Колумбии», образовался целый плавучий остров. Его создал Криун. Вы можете сделать простой арифметический подсчет спасенных и убедитесь, что 50 — 60 человек спаслись исключительно только благодаря этой разумной мере. Не говоря уже о таких искусных пловцах, как Тиль, который устроился с некоторым комфортом и даже захватил с собой вещи, плавая сперва на люке, потом на двери, масса вовсе не умевших плавать спаслась. Спаслись женщины: г-жи Эрнст, Залевская, Шевалье, Зигомала и много других. Ряд свидетелей, запальчиво изобличавших здесь Криуна в нераспорядительности, забывают, что даже та доска, на которой они спасли свою собственную жизнь, дана им в руки Криуном. Им это не приходит в голову. Да, господа судьи, если Криуну придется замаливать грех смерти, приписываемый ему обвинением, то он во всяком случае может утешить себя мыслью, что 50 человек несомненно уцелело только благодаря его распорядительности. Вспомните показание немногих бывших около него в эту последнюю минуту. Момент общей гибели надвигался, он мог бы считать, что роль его как капитана кончена. Но ранее чем раздался его последний возглас «спасайся кто может!», который освобождал бы его уже от всяких дальнейших обязательств, он еще раз дает команду: «Все на бак, берите вещи и бросайтесь!» И кто его послушал — спасся. Оставшиеся на корме, хотя и бывшие в поясах, Кувшинов, Шестаковы и другие погибли. {766} Я дорожу этим моментом, он несомненен. Последним видят его и не издали, как Дырдовский, а вблизи, Хамарито, Фельдман и Сопоцько. Они уже кидались в воду, а он все еще чернелся зловещим силуэтом на своей изломанной и исковерканной вышке, куда кинулся было свидетель Хамарито, но, увидев, как там неудобно и опасно находиться, бросился назад. И его еще корят этой площадкой! Он до конца пережил весь неслыханный ужас картины, видел все ее детали, слышал все стоны, все вопли! Чего же еще требовать от капитана? Ведь, не он покинул «Владимира» — «Владимир» сам ушел из-под его ног. Как полководец, он был разбит и потерял сражение, мы можем судить его и вкось и вкривь, благо задним числом так легко ставить себя на чужое место, но как солдат, как воин, он мужественно исполнил свой долг, и этого не отнимут у него никаким приговором.

Два слова еще. Невольно напрашивается сравнение. Как строго судили Криуна иные и как легко прощали Пеше. А между тем вдумайтесь только. В то время, как Криуну в вину ставят то, что он не проявил какой-то особенной, гениальной находчивости и распорядительности в минуту ежесекундно грозившей ему гибели, Пеше был в полной безопасности на своей «Колумбии». Ему даже соображать не нужно было. Ему стоило только повернуть рычаг телеграфного аппарата, а если он сам не хотел этого сделать, стоило только не мешать это сделать Суркову, и «Колумбия» вплотную подошла бы к «Владимиру».

Вы видите, нужно не только закрывать глаза, нужно зажмурить совесть, чтобы не видеть разницы в образе действий обоих капитанов.

Я кончаю. Криун отсутствует. Вы должны простить ему это. С того момента, когда его вытащили бесчувственного из воды с искалеченными ногами, и до сегодняшнего дня протекло четыре месяца. Для него это была одна сплошная нравственная пытка. Его отсутствие во время прений избавило его, по крайней мере, от тех ударов, которые носили на себе все характерные черты ударов, которые наносятся лежачему. Я не прошу у вас ни милости, ни снисхождения для него. Я твердо верю, что русское общество своим чутким сердцем давно уже поняло, что в лице Криуна оно имеет дело с гораздо более несчастным, нежели виновным человеком.

Защитник капитана Пеше присяжный поверенный де Антониони начал с того, что разговоры о том, что на «Колумбии» не было отличительных огней, он считает басней, легендой. Капитан Криун, находясь еще на пароходе «Владимир» и зная, что столкновение произошло после того, как он дал два свистка и повернул влево, причем он получил удар в правый борт, хорошо сознавал, что вина на его стороне и что надо поэтому защищаться. Защитник, принимая во внимание, что «Владимир» получил удар в правый борт, после того, как дал 2 свистка и взял влево, приходит к тому выводу, что причиной столкновения было то, что капитан Криун растерялся и сделал неправильный маневр. Руссо показал, что фонари на пароходе «Колумбия» были в исправности, и масляные, и керосиновые, и что в момент столкновения фонари на «Колумбии» горели исправно. Де Антониони указывает на то, что и Криун, и Матвеев не-{767}посредственно после столкновения увидели на «Колумбии» сначала красный огонь, а затем и зеленый. Допустить, что фонарщик Руссо успел их зажечь во время столкновения, не представляется возможным, так как для этого у него было очень мало времени. Если бы на «Колумбии» действительно не было отличительных огней во время столкновения, то и Криун, и команда «Владимира» не пропустили бы этого и сейчас же весть об этом распространилась бы тут же на пароходе. Утверждение Криуна о том, что он первоначально принял огонь «Колумбии» за огонь обгоняемого судна, ни с чем не сообразно. Мачта на «Колумбии» высокая, топовый огонь находится на высоте 40 футов. Мыслимо ли поэтому допустить, что капитан парохода, опытный моряк, не мог отличить топовый огонь на такой высоте от кормового огня обгоняемого судна? Точно так же не выдерживает критики маневр Криуна, поворот его налево после того, как он убедился, что видит белый огонь встречного судна. Раз белый огонь был вправо от «Владимира» и, как утверждает Криун, еще отклонялся вправо, какое же, спрашивается, основание и необходимость имел Криун взять еще влево: он ведь мог продолжать идти своим курсом. По поводу первого маневра Рицо, взявшего вправо, как только им замечен был белый огонь «Владимира», де Антониони остановился на вопросе о том, имел ли право Рицо самостоятельно делать те маневры, которые он делал, или он обязан был вызвать на капитанскую площадку Пеше? Цитируя итальянские законы, <