Залезая на дерево здоровья

Спорим, я доживу до ста, если только смогу опять выбраться на улицу.

Джеральдин Пейдж в роли Кэрри Уоттс в фильме «Поездка в Баунтифул» (The Trip to Bountiful)

Седые волосы Элейн Брукс уложены так, что прическа чем‑то напоминает гнездо. Да еще карандаш воткнут в пучок. Взбираясь на холм, она осторожно идет по участку, заросшему местными травами: черной полынью, лавровым сумахом и дикой ипомеей. Элейн проводит пальцами по редкому здесь виду – экзотическому пришельцу, как она его называет, – оксалису, растению с желтыми, похожими на солнце цветками. Она наслаждается духовной близостью с этим забытым всеми клочком земли. В памяти всплывают слова, сказанные писательницей Энни Диллард[26]о необходимости «обследовать окрестности, изучать ландшафт, чтобы понять, по крайней мере, где же произошло наше невероятное появление на свет, раз уж невозможно понять, зачем оно произошло».

«Знаете, за три года моих блужданий по этому месту я ни разу не видела, чтобы здесь играли дети, разве что встречала их иногда на велосипедной тропе», – сказала Брукс. Она нагнулась и потрогала листик, похожий на лапу изящной кошечки. «Местный люпин задерживает азот, – пояснила она. – В его корнях живут другие пришельцы – бактерии. Они‑то и собирают азот из воздуха почвы и преобразуют его в модифицированный азот, который необходим растениям». Некоторые виды лишайников, сложного организма, представляющего собой симбиотическую ассоциацию грибов и водорослей, тоже подкармливают азотом своих соседей и могут прожить целое столетие.

Если такую землю потревожить, люпин и лишайники погибают, а затем разрушается и та экосистема, которую они поддерживают.

Вот уже не один год Элейн, учитель местного колледжа, приводит сюда студентов, чтобы перед ними предстала сама природа и они испытали бы чувства, о которых многие из них не имели представления. Она объясняет им, что земля в большей степени формирует нас, чем мы ее, – пока от нее, конечно, еще хоть что‑то остается.

Элейн исходила все двенадцать гектаров заброшенной Ла‑Йоллы и заполнила пятнадцать тетрадей гербариями, данными о количестве осадков и описаниями растущих здесь видов. Островок травы, суккулентов, кактусовых – одно из последних мест в Калифорнии, где так близко к океану еще можно встретить настоящую прибрежную полынь и другие ставшие редкими местные растения. Никто специально не планировал, чтобы так получилось. В начале 1900‑х годов через этот участок дикой земли проложили узкоколейку, но впоследствии от нее отказались, и дорога была разобрана. Земля ждала. Затем в конце 1950‑х годов город оставил дорогу без внимания, наделив ее забытым именем Фэй Авеню Икстеншн. Через это место планировалось проложить главную улицу. Но и эта идея зачахла. И почти полвека, пока город разрастался вокруг, об этом его уголке не вспоминали, если не считать одну асфальтированную велосипедную дорожку, проложенную на месте призрачной железнодорожной колеи.

Одетая в джинсы, поношенную фланелевую рубашку, походные ботинки, Брукс стояла на поле, заросшем диким луком, колючим горошком и пасленом. Приятный запах лакрицы долетал с луга со средиземноморским фенхелем, завезенным в Калифорнию первопоселенцами в XIX веке и использовавшимся в качестве приправы. Дикий овес, тоже экзотический, возвышался над большинством остальных типичных для пустынных мест растений, привыкших цепляться за землю. Если ты растешь в подобном окружении, то гораздо безопаснее склониться головой пониже к земле. «Посмотрите сюда, на этих наивных синих малышей», – сказала она, указывая на фиолетовые цветы на длинных стебельках рядом с дикими хризантемами. Последние, хотя и не местные, знакомы не меньше, чем улыбающиеся маргаритки. Не полюбить их невозможно.

Можно спросить: зачем проводить столько часов и дней на каком‑то заброшенном клочке земли?

Ответ: Элейн Брукс – редкое в ее профессии исключение. В 1940–1950‑е годы интерес к естествознанию – науке, связанной с длительной, кропотливой работой над систематизацией и классификацией различных форм жизни, – сменился увлечением микробиологией, наукой более теоретической и прибыльной. Нечто похожее произошло и с движением в защиту окружающей среды, которое начиналось среди местных «зеленых» в перепачканных грязью ботинках и было подхвачено юристами‑экологами в Вашингтоне. Брукс не прижилась как у одних, так и у других. Несколько лет она проработала биологом и океанографом в Океанографическом институте Скриппса[27]и стала специалистом по планктону.

Ей больше нравилось преподавать. Как и многие американцы, она верила, что сможет передать свою любовь к природе. Кроме того, работа в местном колледже оставляла ей время, столь необходимое для изучения окрестных холмов и полей. Никто не платил ей за изучение этой земли, но никто и не запрещал этого делать.

Но исключительность Брукс проявлялась не только в этом. В экологии установилась определенная мода на природоохранную деятельность в неких глобальных масштабах, будто бы нет необходимости охранять отдельно взятые островки живой природы. В принципе Элейн согласна с такой философией. Но, с другой стороны, она убеждена, что их изучение имеет свою ценность. Это все равно что изучать каждого отдельно взятого человека.

Островки природы особенно важны для молодежи, которая живет в этих местах или соседних районах. Она указала на шрамы, оставленные на земле бульдозером, проехавшим здесь несколько лет назад. Что бы ни рассказывали о том, что земля восстанавливается, сказала Элейн, структура почвы, если ее потревожили, нарушается, и погибают составляющие ее биологические организмы. «Никто не знает простого способа вернуть ее в прежнее состояние, на это уйдут годы кропотливой ручной работы. Если просто оставить землю в покое, она не восстановится: местная растительность не выживет под напором пришельцев». В стране мест, по которым прошелся бульдозер, сколько угодно, даже на тех участках, которые якобы охраняются. «Это обычно делается без особой необходимости, из‑за невежества», – говорит Элейн. Она думает, что люди просто не умеют ценить то, чему не знают названия: «Одна из моих студенток сказала, что каждый раз, когда она узнает название растения, у нее появляется ощущение, будто она встретила нового человека. Дать название – все равно что узнать».

Быстрым шагом Элейн спустилась по узенькой тропинке и вновь поднялась на холм. В небе кружил краснохвостый сарыч. Следующий склон отвоевали заросли огнеупорного, занесенного сюда из других мест мезембриантемума хрустального, который вот‑вот заполонит весь склон. Однако островки местной агавы, напоминающего кактус суккулента, из которого готовят текилу, не сдавали позиции. За свою долгую жизнь агава цветет только один раз; она растет лет двадцать или более и в конце концов все свои силы выбрасывает в один трепещущий цветочный стебель, который может вытянуться вверх до шести метров. В сумерки вокруг кружат в танце летучие мы‑ши и разносят пыльцу к другим цветущим агавам.

Брукс остановилась у маленькой горки, поросшей кустовыми злаками, которые росли в Калифорнии еще до прихода испанцев и разведения домашнего скота. Точно так же, как высокая трава прерий когда‑то покрывала Великие равнины, кустовые злаки ковром устилали большую часть Северной Калифорнии (в районе Великих равнин ботаники до сих пор встречают остатки высокотравных прерий где‑нибудь на заброшенных кладбищах первопроходцев). Зная это, испытываешь какое‑то новое чувство, когда до реликтов дотрагиваешься.