 |
Любовь и смерть всегда вдвоем
|
|
|
|
«…Нечеловеческая сила,
В одной давильне всех калеча,
Нечеловеческая сила
Земное сбросила с земли.
И никого не защитила
Вдали обещанная встреча,
И никого не защитила
Рука, зовущая вдали.
С любимыми не расставайтесь!
С любимыми не расставайтесь!
С любимыми не расставайтесь!
Всей кровью прорастайте в них, -
И каждый раз навек прощайтесь!
И каждый раз навек прощайтесь!
И каждый раз навек прощайтесь!
Когда уходите на миг!»
Мой старший брат пропал. В буквальном смысле слова как сквозь землю провалился. Поиски не дали никаких результатов. Да, по-хорошему, и зацепиться было не за что: одинокий тридцатидевятилетний мужчина без вредных привычек, без особых примет. Сколько себя помню, он всегда был очень замкнутым. О, нет, Джеймс вовсе не угрюмый затворник, он вполне охотно проводил свободные вечера вне дома, но по-настоящему ни с кем никогда не сближался. У него были женщины, разные, по большей части красивые и успешные, но ни одна не задерживалась дольше, чем на пару месяцев.
Раз в неделю я приезжала проведывать Джеймса. Мо визиты проходили под знаком «готовка и уборка», хотя Джеймс содержал квартиру в идеальной чистоте. Каждый вечер мы созванивались и обсуждали все события за день. В большей степени это была его инициатива, он никак не мог смириться с мыслью, что маленькая сестренка выросла, у нее есть заботливый муж и дети. В общем, мы, как могли, присматривали друг за другом.
Вот и в этот раз все шло как обычно, мы поболтали по телефону накануне вечером, я приехала к нему воскресным утром и обнаружила записку, оставленную для меня на кухонном столе:
«Дорогая Джейн! Я ухожу, ухожу навсегда. Пожалуйста, не пытайся меня найти, так будет лучше для всех. Будь счастлива. Твой любящий брат, Джеймс»
|
|
|
Понимаю, это звучит глупо, но мне понадобилось несколько месяцев, чтобы смириться с утратой и найти в себе силы вернуться в квартиру Джеймса, разобрать его вещи. Все лежало на своих привычных местах, кроме одного. На подушке на самом виду обнаружился ключ от ящика письменного стола, который Джеймс носил, не снимая, на шее на цепочке.
У каждого из нас есть свои секреты, в этом нет ничего удивительного, как и в совершенно иррациональном желании их разузнать. В ящике стола среди пары старых семейных фотографий еще из детства обнаружился старый дневник в кожаном переплете. Эта находка меня удивила. Никогда не замечала за братом тяги к мемуарам и исповеди. Возможно, он прольет хоть каплю света на тайну загадочного беспричинного исчезновения Джеймса.
«… Я опять издали, украдкой смотрю на свою семью, вернее, на оставшуюся часть семьи, и понимаю, что отец никогда не состарится, сестра никогда не повзрослеет, а мне всегда будет шестнадцать лет. Это моя вина, моя самая большая ошибка в жизни. Ошибка, которую невозможно исправить. Я все сделал не так…
И сейчас я пишу эти строки вовсе не для того, чтобы оправдаться. Мне просто не с кем поделиться наболевшим, я не могу изгнать черноту из своей души. Висенте привез мне чистый дневник и предложил написать в нем все, что мне бы хотелось рассказать. Никто не может меня услышать, или почти никто. Висенте обещал, что это поможет. Не знаю, хочу поверить и не могу. Я разучился верить.
Пожалуй, стоит начать сначала.
Я родился и рос в обычной семье. Родители познакомились в годы учебы на совместных лекциях по культуре и повседневной жизни двадцатого века и поженились, не дожидаясь окончания университета. Теперь отец читал лекции по культурологии в местном университете, мать писала статьи по истории моды в глянцевом журнале. Вот уж зло из зла: две сотни страниц, ежемесячно вырабатывающих у читателей стойкий комплекс неполноценности для выкачивания денег. А как иначе объяснить зацикленность окружающих исключительно на внешности, расцвет пластической хирургии и улицы, тонущие в рекламных вывесках косметики и шмотья. Чосера почему-то никто не рекламирует, и на Петрарке денег не сделаешь. Никому в наше время не нужна красота души. Но что-то я отвлекся.
|
|
|
В общем, работу отца я уважал, а работу матери презирал со всем свойственным моему возрасту юношеским максимализмом. И на зло моде я носил исключительно драные джинсы, клетчатые рубахи или кричащих расцветок футболки, а главное – побольше металла везде, где только можно. Отец не обращал на это никакого внимания, верно понимая, против чего я протестую, а мать сваливала все на переходный возраст. Впрочем, она никогда меня не понимала и не пыталась понять. Но это отнюдь не означало, что мы не любили друг друга.
Жили мы в собственном доме в пригороде, у нас было две машины, зеленая аккуратная лужайка перед домом и черепаха за неимением собаки. А еще - младшая сестра шести лет. Но речь сейчас не о ней. И не о нас. Речь обо мне.
Родители никогда не посвящали меня в свои проблемы, наивно полагая, что они касаются только взрослых и не должны волновать детей. Так я и пребывал долгое время в счастливом неведении, пока не стал замечать, что мама все чаще и чаще задерживалась на работе, приходила домой уже за полночь, иногда нетрезвой. Я всегда ждал ее возвращения, не спал, волнуясь. Чаще всего читал, чтение действовало на меня успокаивающе. Наверное, я просто не хотел понять очевидного, инстинктивно избегал этого разрушительного знания.
Она приезжала домой довольной, но с нами держалась холодно и отстраненно. Ее перестала волновать моя учеба, она больше не спрашивала у отца, как прошел день. Она даже больше не ужинала с нами, уверяя, что сыта. Отец, к моему негодованию, не боролся за нее, внешне стараясь хранить полное спокойствие. Мы словно стали чужими людьми. Каждый вечер я надеялся, что вот сейчас мама вернется прежней, и все снова станет как раньше. Не стало.
Тогда я с головой погрузился в вечеринки с друзьями, свидания с девушками, походы с ночевкой у костра на природе, записался в школьное научное общество. Что угодно, лишь бы как можно меньше времени бывать дома.
|
|
|
Новость мне сообщил отец поздней весной накануне выпускных экзаменов в школе. Я долго проклинал родителей за то, что они решились сообщить мне о разводе почти перед выпуском, будто других забот мне было мало. Но в последнее время, много думая об этом, я осознал, что именно необходимость успешно сдать экзамены удержала меня от срыва.
Мы с отцом шли в магазин за какой-то мелочью, когда он совершенно будничным тоном произнес:
- Знаешь, сынок, это будет наше последнее лето вместе. Мама от нас уходит.
Даже думать не хочу, каких усилий ему стоило сказать это спокойно. Я остановился как вкопанный. Сказать, что я был потрясен, значит не сказать ничего. В голове билась единственная мысль: «Нет, не пущу, не хочу. Она моя, я люблю ее. Она не может меня бросить! Она же моя мать!» На глаза наворачивались слезы, я еле сдерживался. В тот момент я запретил себе плакать, только не на людях. Мужчины не плачут. Если бы все сказанное произошло дома, я бы разревелся горько, не стесняясь, как маленький. А так невыплаканная обида осела в душе всепоглощающей чернотой, пустотой, обрубившей крылья. Я замкнулся в себе.
Сестренке ничего говорить не стали. Только меня наградили радостью каждый день лицемерно изображать счастливого сына счастливой семьи. За что? Днем я усиленно делал вид, что ничего не произошло, а по ночам ревел в подушку. Оставаться в доме стало невыносимо. Все было пронизано ложью и обманом Но в школе оказалось еще хуже.
Учителя, узнав случайно через общих знакомых о предстоящем разводе родителей. все как один, считали своим долгом высказать мне свои соболезнования. И хорошо еще, если на перемене, отведя в сторонку, а не на уроке при всех одноклассниках. Мне было стыдно. Я ненавидел и их и себя за жалость. Это бесило.
Я с трудом заставлял себя сосредоточиться на учебе, снова и снова мысленно возвращаясь к уходу матери и пытаясь разобраться в своих чувствах. Мне казалось, что чернота внутри разрастается с каждым днем. Экзамены были сданы на отлично, впрочем, как всегда.
|
|
|
В один из последних дней в школе меня подловил второгодник. Не помню, к чему он придрался и что я ответил, но его последние слова я запомнил на всю жизнь. Даже смешно, как одна случайно брошенная фраза может сломать чью-то жизнь. Этот здоровенный белобрысый детина возвышался надо мной на целую голову, хотя я никогда не считал себя низкорослым, смотрел на меня своими косящими серыми глазами и громко во всеуслышание произносил:
- Тебя никто никогда не полюбит. Это каким же надо быть чудовищем, чтобы тебя бросила родная мать.
Под моим гневным взглядом он осекся и предпочел удалиться, пока не завязалась драка. А его слова как каленым железом впечатались в мои память и душу навсегда. Неужели я действительно чудовище?
Болезненная двойственность разрывала меня на части: я любил маму и ненавидел, не хотел ее отпускать и не хотел видеть и слышать. Как я мог смириться с тем, что перестал быть любимым и нужным не по своей вине? Мама просто отказывалась от меня, уходила и не звала с собой. И ведь действительно, она же даже не спросила, не предложила остаться с ней. Я бы все равно выбрал отца, но она же даже не предложила!
Что держало меня в этом мире? Ничего. Чтобы не вызывать подозрений, я остался в городе под предлогом ночевки у друзей. Сплошное вранье, я никого не хотел видеть и не мог веселиться. Но отец поверил и охотно отпустил. Думаю, он даже обрадовался, что я не впал в депрессию. Я же нашел в одной из жилых многоэтажек незапертую дверь на чердак и вечером залез на крышу с твердым намерением броситься вниз.
Высота пугала и притягивала. Голова кружилась. Далекий асфальт тротуара манил, засасывал словно воронка. Я отшатнулся. Мне не хотелось умирать просто так, я не задумывался, что будет после. Хотелось посмотреть со стороны, как мама будет плакать над моим телом и просить прощения. Но никакого «посмотреть со стороны» не будет. Я передумал. Не струсил. Решил, что это не выход, спрыгнуть с крыши всегда успею. Той ночью мне впервые приснился черно-белый сон, а не цветной. Или, может, он был цветным, но в черно-серых тонах?
Черный ветер без устали носится по черной пустыне, насыпая новые барханы черного песка. Отроги черных скал отражают звуки шагов. Черное небо сливается с линией черного горизонта. Черная луна истекает на землю потоками тусклого свечения. Путь обозначен воткнутыми в песок черными свечами. Вокруг них замирает ветер, рядом с ними не шевелятся песчинки. Они ведут, ведут на каменную глыбу. Это черный столб. Прикасаюсь к нему. Он изрезан символами, иероглифами, крестами. На вершине столба – силуэт в черном плаще. Складки плаща развеваются ветром. Поднимаюсь по вытесанным в камне ступеням. Подхожу ближе, еще ближе. Силуэт поворачивается ко мне. Протягиваю руки, слегка приподнимаю его капюшон. Бесстрастные пустые глаза, холодный безжалостный взгляд. Я. Смотрю на себя.
|
|
|
- Я, что с тобой?
Я поднимает свои руки в черной крови. Ухмылка пробегает по его мертвым губам. Я толкает меня в пропасть. Черная пустота, тишина. Сердце больно дернулось, бешено заколотилось. Я подошел ко мне, наклонился. Взглядом выжег все страхи и волнения. Его рука погрузилась в мое тело, сжала бьющийся в груди бессмысленный орган. Рывок. В руке, обтянутой черной перчаткой, все еще бился кусок мяса, жил, мышц и крови. Кулак сжался, выдавил из него сок. Черный песок с жадностью поглотил его. Выжатый комок Я бросил на камни, они раздавили его. Черный песок сквозь рану затекал внутрь меня, заполнял все пространство, все вены, все сосуды. Рана затянулась. Я задул черные свечи вокруг меня. Взбесившийся ветер ворвался в голову. Он выпил мой мозг. И снова черный песок потек в меня. Продавил барабанные перепонки, заполнил всю черепную коробку, пока струйки черного песка не потекли из носа. Теперь Я помог мне встать. Теперь мы Вместе. Мы. Я ведет меня по дороге черных свечей. Мы на краю черной пустыни.
- Я, зачем ты убил мое сердце?
- Нам не нужно сердце, оно причиняет боль.
- Я, зачем ты убил мои чувства?
- Нам не нужны чувства. Они причиняют страдания.
- Я, …
Но Я перебивает меня:
- Теперь ты – Я.
- Я?
- Я. Иди!
Я во второй раз толкает меня в пропасть. Свет слепит глаза. Мне здесь не нравится, здесь больно. Я знаю, что Я заберет меня. И Мы будем вместе стоять посреди черных песков, на вершине черного столба, и слушать черный ветер. А пока… Здравствуй, мир! Это Я!
Вместо меня в то утро проснулся кто-то другой. Сложно объяснить, что изменилось и почему, я просто чувствовал, что стал другим. Прежний я умер. Его поглотила разросшаяся чернота. От меня осталась лишь оболочка, тело с остатками разума. Это оставшееся «оно» было ко всему безразлично, ничего не хотело и ни к чему не стремилось. Оно просто существовало.
Начались каникулы. Пора было выбирать, куда отправиться отдыхать всей семьей. Слово-то какое – семья. Была нуклеарная, расширенная, а стала неполная, неполноценная. И я стал неполным. Свой выбор мы остановили на рекламе уединенного отдыха вдали от людей, без соседей и толп туристов. Ну как, «мы»… Решали папа и мама, мне было наплевать, куда и как, сестру никто не спрашивал.
Заказывать путевки мы отправились вместе с отцом. Одна машина находилась в ремонте, на второй мать укатила якобы на работу. Пришлось вызвать такси. Приехала желтая старая развалюха, увешанная побрякушками и гремящая при движении как пустая консервная банка. Мы сели в эту, с позволения сказать, машину, и она тут же с визгом резко рванула с места. В кабине звучала замогильная музыка с подвываниями. Как раз под стать моему настроению.
За рулем оказался колоритный негр средних лет в растаманке. Длинные волосы, заплетенные в тонкие африканские косички, обрамляли вытянутое скуластое лицо. В нем все было слишком: слишком крупный нос, слишком полные губы, слишком большие на выкате глаза. Он заметил в зеркале заднего вида, что я разглядываю его, подмигнул и широко улыбнулся. Как-то не очень дружелюбно, скорее хищно. Я смутился и поспешил отвернуться, сделав вид, что смотрю в окно.
Мой взгляд помимо воли снова вернулся к водителю. Рядом с ним на лобовом стекле висела сушеная человеческая голова. Маленькая, сморщенная, но сохранившая черты лица. «Интересно, настоящая она или нет?» Мне в голову пришла шальная мысль: «Вот если бы у меня была такая голова мамы, она всегда была бы со мной». Негр поймал в зеркале мой взгляд, и я тут же услышал его низкий с хрипотцой голос:
- Это моя первая жена.
Я вздрогнул от неожиданности. Готов поклясться, что его губы при этом были плотно сжаты. Я покосился на отца, пытаясь определить, шутка это или нет. Но отец, казалось, ничего не слышал. Пришлось переспросить, что сказал водитель. Отец недоуменно воззрился на меня:
- Он ничего не говорил. Тебе послышалось.
Я отвернулся и в упор уставился на болтающуюся сушеную голову.
- Меня звали Талула… - тихий шепот, как дуновение ветерка. Показалось, показалось, кто-нибудь, скажите, что мне это показалось! Я не хотел сходить с ума!
Буквально пару секунд спустя скрип тормозов возвестил о прибытии. Мы стояли у высоченного офисного здания. Входная дверь была заперта, рядом разместился домофон. Приятный женский голос пригласил нас пройти внутрь. С такой интонацией желают себе приятного аппетита перед вкушением деликатеса.
Просторный холл оказался абсолютно пустым. В нем даже мебели не было. Стены под черный агат, зеркальный потолок, подсветка – царство ночи в любое время суток. Наши шаги гулко отдавались эхом, когда мы шли к лифту. Странно, но лифт управлялся всего двумя кнопками: «вверх» и «вниз». Поскольку мы и так стояли внизу, то нажали кнопку «вверх». Отец на всякий случай предупредил меня:
- Никуда от меня не отходи и не груби посторонним, договорились?
Я утвердительно кивнул в ответ. Лифт остановился. Мы попали чуть ли не на последний этаж, судя по виду из окна. Опять огромный холл, но где-то в его конце у массивной окованной двери виднелся стол, а за ним секретарша. Мы подошли и представились. Женщина скользнула взглядом по моему отцу, потом по мне. Я не запомнил ни ее лица, ни цвета волос. Все мое внимание приковал ярко-алый влажный пухлогубый рот. Будто не помадой накрасилась, а свежей крови напилась пару минут назад.
Вдруг единственная дверь с громким стуком распахнулась, явив нам хозяина кабинета и всей турфирмы. Он театральным жестом раскинул руки в приветствии и неестественно громко заорал, как рад нас видеть.
- Что за нелепый тип, - подумалось мне. А он, словно прочтя мои мысли, тут же изменился. Стал сдержан, спокоен, полон величия и достоинства. Теперь он походил не на фигляра, а на графа из старинных романов. Высокий, темноволосый и неестественно белокожий. Помню, я тогда удивился и подумал, зачем мужчине выбеливать лицо. Но и руки, и шея, и грудь были белыми до прозрачности. Голубые вены виднелись на висках и запястьях. Строгий черный костюм, белые кружевные манжеты, лакированные туфли. Не хватало только вампирского оскала, а так и на Хеллоуин наряжаться не надо.
Кабинет по оригинальности не уступал холлам и напоминал интерьеры дворцов-музеев. Во-первых, в нем не было окон. Во-вторых, хозяин явно фетишизировал кровь. Стены насыщенно-бордового цвета были плотно увешаны картинами с кровавой тематикой. Мебель мореного дуба напоминала потеки засохшей крови. Шелковая обивка кресел тоже была выполнена в красных тонах, а резные подлокотники украшали волчьи пасти. Мужчина пригласил нас к столу, столешницу которого держала крючковатая когтистая лапа.
Меня не интересовали подробности договора, поэтому я увлеченно ходил по кабинету, рассматривал картины и обстановку в целом. Я даже не вникал, куда мы в итоге должны были поехать на лето. Вот что я запомнил по-настоящему, так это прощание с Висенте (так звали хозяина турфирмы). Перед нашим уходом он усадил-таки меня в кресло напротив себя, рядом с отцом, и пристально посмотрел мне в глаза. Он видел во мне черноту, добирался до умирающей души, неясной тревогой бередил сердце.
- Запомни мое имя, малыш. Думаю, мы еще встретимся и не только в этом мире. Меня зовут Висенте, - снова, как и утром, губы собеседника не двигались, а я слышал его голос.
В ту ночь этот Висенте мне приснился, лежащий в ванне, полной крови, с бокалом в руке, и настоятельно рекомендовавший запомнить-таки его имя. Я запомнил. Все «я» внутри меня запомнили.
Родители решили подарить нам с сестрой это последнее лето вместе, желая показать, что мы по-прежнему любимы несмотря ни на что. Не буду описывать наши сборы и поездку, в них не было ничего интересного. В конечном итоге после двухдневного автомобильного марш-броска мы оказались на месте. Нас ждал двухэтажный особняк в колониальном стиле с разбитым на заднем дворе маленьким парком. Ничего особенного. Главный вход вел в огромную гостиную, лестницы из которой шли на второй жилой этаж. Каждому отвели по комнате. Мне было больно видеть, как родители расходились по разным спальням. Во всем доме не нашлось ни телевизора, ни радио, ни компьютера. Да, отдых намечался веселым. Еще одним минусом стала общая, одна на всех, ванная комната. Всю жизнь мечтал по утрам стоять в очередь в туалет.
На удивление, кухня была оборудована по последнему слову техники. Ура! Нам не придется добывать еду на охоте и жарить мясо на костре. Единственной отрадой для меня стала роскошная библиотека. Стеллажи, до потолка заставленные рядами книг: старыми и новыми, потрепанными и с еще не разрезанными страницами, пыльными и пахнущими свежей типографской краской… Вот теперь у меня появился реальный шанс забыться.
Я быстро распаковал вещи и заперся в библиотеке, попросив меня не беспокоить. Взяв с полки первую попавшуюся книгу в понравившемся темно-синем бархатном переплете, я поудобнее расположился на диване и погрузился в чтение. Никогда не любил читать сидя, только лежа. Страницы текста унесли меня в мир привидений, мистики и тайн. Я так увлекся, что не заметил, как за окном стемнело. Захотелось перекусить.
Я вышел в коридор и прошел в гостиную. Во всем доме было поразительно зловеще тихо. Даже часы на стене не тикали. Нащупав выключатель, я включил свет и не поверил своим глазам: оконные стекла были выбиты и осколками усеивали пол, картины вываливались из рам, рваные обои клочьями свисали со стен, диван и кресла были разодраны так, словно их располосовали дикие животные. Что здесь произошло? Такого не могло случиться, я бы услышал! Свет внезапно погас. Я закричал, но на мой зов никто не откликнулся. Нашарив в кармане маленький фонарик-брелок, я тусклым светом подсвечивал себе дорогу, опасливо поднимаясь на второй этаж, намереваясь поискать родителей и сестру в спальнях.
На втором этаже было тихо, чисто и спокойно. Только все двери странным образом открыты нараспашку. Стало страшно. Старый деревянный пол заскрипел под моими шагами. А потом заскрипел позади меня и совсем не в такт. Я замер, затаив дыхание, и кое-как нашел в себе силы оглянуться. Позади меня стоял мой отец:
- Что ты тут бродишь в темноте? Пошли ужинать.
Я поймал его за рукав и срывающимся голосом произнес:
- Нет, не ходи вниз. Давай не пойдем туда. В гостиной произошло что-то ужасное.
- Не выдумывай.
- Но… но я видел. Сам. Только что. Там все разрушено, словно ураганом.
- Что за бред. Мы весь вечер провели внизу, ты к нам не выходил, просидев в библиотеке несколько часов. Ты просто переутомился, вот и приснился кошмар. Забудь. Пошли ужинать.
Мы спустились вниз. Кругом горел свет, нигде не было и следа погрома. Неужели приснилось? Ночью, невзирая на вечернее недоразумение, я спал спокойно.
Следующий сюрприз поджидал меня утром в ванной. Я проспал и пошел умываться последним. Кафель сиял своей белизной, поэтому я вздрогнул от неожиданности, когда позади своего отражения в зеркале увидел алую надпись на стене: «Чудовище». Огляделся по сторонам – все чисто, глянул в зеркало, надпись была там, но слегка изменилась: «Ты чудовище».
Нет, нет, не правда, я не чудовище! В отчаянии я плеснул на зеркало водой, желая смыть ненавистные слова. Они действительно исчезли. Может, отец прав? Я переутомился, засиделся в душном доме. Неплохо было бы прогуляться, благо, был парк.
Парк оказался по-детски милым и уютным. Сестренка была в восторге. У входа стояли фигуры сторожевых псов, а за кованными чугунными воротами начиналось царство цветов. Всевозможных сортов и расцветок, они пьянили своим ароматом. То тут, то там стояли забавные каменные статуи зайцев, лягушек, кошек, фей и эльфов. Мощеная пестрым булыжником дорожка вела к беседке, увитой плющем, и дальше через мостик над ручьем к маленькому пруду. От вида этих пасторалек мне даже стало немного веселее.
Я по-прежнему упорно избегал общества родителей. Даже за столом старался не встречаться с ними взглядами, не поддерживал беседы, специально отгораживаясь из опасения, что не выдержу и сорвусь. И дом поймал меня в ловушку.
Надписи в зеркалах продолжали периодически появляться. Все чаще мерещились следы запустения и одиночества. Однажды ночью я проснулся от невыносимого чувства жажды. Пришлось встать и отправиться на кухню. Я все шел и шел, коридор казался бесконечным. В нем откуда-то появились окна, хотя я точно знал, что их не было и быть не могло. Тем не менее, вот они, ледяным светом выхватывали пятна на полу. Ветер колыхал белые полупрозрачные занавески, за ними впереди все время маячил знакомый силуэт. Я силился догнать его, но не мог. Звал и просил подождать и получал лишь смех в ответ. Женский смех. Это была моя мама, она уходила от меня, ускользала, исчезала и растворялась.
- Мама! Не уходи! Я люблю тебя, мама!
Я запнулся, упал и пришел в себя у подножия лестницы. Лицо было мокрым от слез. В голове чудесным образом прояснилось. Этот проклятый дом питался моими страхами. Он показывал мне то, чего я старался не замечать. Вынуждал переживать снова и снова то, чего я боялся и не хотел больше всего на свете. Заставлял чувствовать себя лишним и ненужным этому миру. Самое отвратительное чувство, когда ты никому не нужен, а ты есть.
С пониманием происходящего видения не исчезли, но потеряли свою власть надо мной. Или же дом наконец разобрался во мне и нашел слабое место, поменяв тактику своих действий, заставляя теперь не бояться, но желать невозможного. Желать всем сердцем воссоединения семьи и страдать от осознания несбыточности своей мечты.
Так прошел почти месяц. Я, как мог, избегал разговора с матерью, с ревностью наблюдая тайком за весельем сестры и родителей. В наш последний совместный день они запускали воздушного змея во дворе, смеялись, шутили, словно ничего не произошло. Я хотел к ним, я хотел снова стать частью счастливой полной семьи. Но меня в это светлое будущее никто не звал. Каким же я был идиотом!
Отец вбежал в дом и нашел меня:
- Подмени меня во дворе.
- Что-то случилось?
- Мне нужно срочно позвонить по работе, а они (сестра с мамой) не справятся одни со змеем. Нужно будет помочь. Иди.
Я вздохнул, но подчинился. Теперь столь давно назревавшего разговора с матерью не избежать. Мы сидели в беседке вдвоем, сестра играла на лужайке, когда я спросил:
- Почему ты уходишь?
- Когда вырастешь, ты меня поймешь и, может быть, простишь.
- Почему ты бросаешь меня?
- Я не бросаю тебя! Никогда даже не думай так. Я всегда буду твоей мамой и буду тебя любить.
- Тогда не уходи.
- Не могу. Ты уже взрослый мальчик, скоро я буду не нужна тебе. И тогда я останусь совсем одна. Я хочу попробовать начать все с начала.
- А как же сестренка? Ведь она еще совсем маленькая.
- Ничего, она меня тоже поймет. Знаешь, если бы я раньше знала, каково это – иметь детей, я бы никогда не рожала.
- Ты не любишь меня!
- Не правда.
- Тогда почему не позвала с собой?
- Ты бы не пошел. Да и так будет лучше для всех нас. Я люблю тебя, сынок. Прости меня.
С этими словами она встала и вышла из беседки, направившись в сторону дома. А я сидел и плакал, не рыдал, скорее выл в голос от невыразимой тоски. Сестричка испуганно подошла ко мне и дотронулась до локтя:
- Братик, что с тобой? Почему ты плачешь?
Как я мог объяснить шестилетнему ребенку, почему я плачу и почему у нас нет больше мамы. Я не мог ей такое сказать. Ноги сами несли меня, пока я не очутился на берегу пруда.
Вот только пруда больше не было. Вместо него в центре круглой ровной поляны стоял каменный постамент с широкой чашей. Вокруг нее поодаль застыли мраморные сатиры, вытянув правые руки, указывая точно в центр чаши, словно повелевая подойти и заглянуть, что я и сделал. Из водной глади на меня смотрели мама, папа и сестра. Они держались за руки, улыбались и звали меня к себе. И я нырнул.
Кругом была чернота, я словно завис вне пространства и времени. Пустота, тишина. Голос не слышен. Лишь один тихий звук, стук сердца, все громче и громче отдавался в моих ушах. Вспышка.
Я очнулся на берегу пруда и побрел к дому. В парке никого не было, да и он как-то неуловимо изменился. Беседка почернела и ощетинилась терновыми шипами, скульптур веселых зверюшек не было. У входа вместо двух собак по бокам от ворот сидели две безобразные химеры. Они скалились и одноглазо щурились. У меня по спине пробежали мурашки. Это не тот дом. Не наш дом!
Я распахнул дверь и влетел в гостиную. Меня окатило волной запаха гнили и тлена. На всем лежал слой пыли, свисала паутина, кругом царили разрушение и хаос. Сколько бы я ни искал и ни звал, в доме никого кроме меня не было. Тогда я вспомнил того странного типа из турфирмы, что настоятельно рекомендовал запомнить его имя.
- Висенте! Висенте! Висенте! – как заклинание в сказках, я трижды прокричал его имя.
- Не надо так кричать, малыш. Я тебя прекрасно слышу и вижу.
- Что случилось?
- Как что? Ты утонул с неделю назад. – Висенте произнес это с таким удивлением, как само собой разумеющееся.
- Как утонул?
- Да вот так, взял и бросился с головой в пруд.
- И что теперь?
- А ничего. Теперь ты пленник этого дома, того, каким он виделся тебе. Он привык существовать за счет чужих жизней. Не ты первый, не ты последний. Если захочешь, потом я тебе объясню все тонкости подробнее. Сейчас я здесь не для этого.
- А для чего? И как ты здесь оказался?
- Я – проводник. Нежить, живущая в двух мирах: в мире живых и в мире призраков. А этот дом – источник моей силы, моей жизни, возможности бывать и там, и тут. Время от времени его нужно подпитывать чужими, чувствами, эмоциями, трагедиями. Ты не можешь его покинуть, но можешь попросить показать тебе все, что захочешь увидеть в своем прежнем мире. Не знаю, долго ли ты протянешь и как скоро растворишься. Для всех живых ты исчез навсегда.
- Так это ты специально заманил нас сюда, решил скормить?
- Не без этого, не без этого. Но в данной ситуации есть и большой плюс для тебя. Ты ведь хотел посмотреть со стороны на свою семью после твоей смерти, не так ли? У тебя будет такая возможность. Смотри внимательнее. А мне пора.
- Стой. Зачем ты все это делаешь?
- Понимаешь ли, временами мне бывает очень скучно. А ты меня немного развлечешь.
Висенте исчез, словно его и не было. Я остался в доме один-одинешенек. Будучи призраком, я ощутил свою боль еще острее, бренное тело не отвлекало более. Даже после моей смерти дом продолжал питаться моими страданиями. Каждый день (хотя времени в прежнем понимании для меня не существовало) он показывал мне мою семью.
Мама ушла к любовнику и, казалось, забыла меня как страшный сон. Ни единой детской фотографии не взяла с собой.
На удивление, тело мое не нашли. Отец начал поиски в надежде отыскать в скором времени. Он считал, что я сбежал из дома из-за развода. Конечно, все его усилия были тщетны. Полиция бросила поиски, убрав мое дело в шкаф бесследно исчезнувших побегушек. Подростков редко находят. Доведенный до отчаяния, отец разыскал Висенте.
Теперь тот работал не в огромном здании, где мы встретили его впервые, а в маленькой конторе на окраине города. Отец ворвался в офис, оттолкнул вставшую на пути секретаршу и вломился в кабинет.
- Где мой сын? Куда вы его дели?
- А что с ним? – Висенте умело разыгрывал свою невинную роль.
- Он пропал. Просто испарился. Не делайте вид, что не знаете этого. Я провел расследование, он не покидал поместья. Верните мне сына!
- Вы уверены, что хотите его вернуть? – ухмылка, издевка.
- Ах, ты, сволочь! Верни мне сына!!! – отец в ярости бросился на мужчину, сомкнув сильные руки на хрупком белокожем горле. Висенте захрипел, глаза его закатились, тело обмякло. А потом он поднял запрокинутую голову, посмотрел на ошеломленного отца и с видимой легкостью отодрал чужие руки со своего горла.
- Довольны? Черт, теперь останутся синяки. Софи, принеси мне шейный платок!
- Но… как? – отец в недоумении уставился на свои руки.
- Я повторю свой вопрос и не из праздного любопытства или желания вас разозлить. Вы уверены, что хотите найти сына?
- Да! Да, будьте вы прокляты, тысячу раз да!
- Тогда едем в особняк, он все еще там.
Висенте отворил двери дома, пропуская внутрь дневной свет, который очерчивал силуэт моего отца. Душа, или что от нее осталось, замерла. Если бы у меня все еще было сердце, оно бы пропустило пару ударов, прежде чем забиться неистовой птицей. Я закричал, замахал руками, пытаясь привлечь к себе внимание. Все было бесполезно. Моя тень просачивалась сквозь предметы, проходила через стены, оставаясь незамеченной для всех, кроме Висенте. Он смотрел на меня и саркастически ухмылялся, получая истинно садистское удовольствие от наших страданий.
- Где его держат? Здесь же пусто.
- Одну минуту, я вам помогу. – Висенте с силой обрушил на голову мужчины тяжелую статуэтку.
Мой отец потерял сознание. Но теперь я видел его, а он видел меня. И не только меня. Он увидел дом таким, каким тот ежедневно представал передо мной, хотя никто этому не верил. Обшарпанные стены словно пульсировали и слабо светились, опутанные непонятной сетью вен. Словно дом был живой тварью, пожирающей нас.
- Сынок!
- Папа! – он крепко обнял меня и прижал к себе. Боже, как же было невообразимо приятно почувствовать родительское тепло. Я вновь обрел счастье, которое по своей глупости потерял.
- Не бросай меня, папа. Я хочу домой.
- Не бойся, я не брошу тебя. Я обязательно что-нибудь придумаю, сынок.
Отец начал растворяться в моих объятиях, пока не исчез вовсе, придя в сознание в мире живых. Висенте заботливо помог ему встать и добраться до кресла.
- Вы видели сына?
- Да. Его можно как-то вернуть?
- Боюсь, что нет. Но есть и другой способ воссоединиться всей семьей.
Висенте увел отца из дома, и я не слышал продолжения их разговора. Но следующим же вечером они вновь приехали, взяв с собой и мою маленькую сестренку. В тот момент я был счастлив уже от того, что снова могу видеть их, наивно полагая, что худшее осталось позади. Однако самое страшное мне еще только предстояло пережить. Стать бессильным свидетелем своего эгоизма.
- Папа! Пожалуйста, не надо, папа! – моя маленькая сестренка в ночной рубашке, растрепанная и задыхающаяся от слез, пыталась укрыться в темноте спальни. Она пятилась, все время повторяя как молитву: «Папа, папочка». На нее с отчаянием надвигался отец с ножом в руке. Каждый шаг к обреченному ребенку давался ему все труднее и труднее. В дверном проеме, выхватывающем прямоугольник света, показался молчаливый тонкий темный силуэт Висенте. Отец встал на колени перед зажатой в угол сестрой, занес руку с ножом…
Я отвернулся, не в силах наблюдать за происходящим. Захлебнулся детский крик. Когда я все же обернулся, на полу комнаты лежало два тела: моего отца и моей сестры. Висенте ушел.
В доме стало на двух призраков больше. Я воссоединился со своей семьей. Они сделали это ради меня. Но такое не может приносить радость.
- Зачем? Зачем ты это сделал?
- Это был единственный вариант. Я не мог оставить тебя одного. Я же обещал, что мы никогда тебя не бросим. Мы снова одна семья. Не переживай и не кори себя. Можно найти плюсы и в таком существовании.
Меня никто ни в чем не винил. Но легче мне от этого не было. Что за проклятье – просуществовать вечность с кровью близких на своих руках. Не знаю, могут ли призраки причинить вред нежити, мне бы очень этого хотелось. Как на зло этот гад Висенте не появлялся, сколько бы я его ни звал. Он пришел сам, много позже, когда я успокоился и начал впадать в депрессию. Тогда-то он и дал мне этот дневник.
***
Я все же решил дописать свою историю до конца. Потом, когда меня не станет, возможно она убережет кого-нибудь от подобных ошибок.
Когда я закончил записи в дневнике, Висенте забрал их, как он выразился «почитать на досуге». Тоже мне, нашел развлекательное чтиво. Но я не возражал.
В свой следующий приход Висенте нашел меня в саду под раскидистым деревом на берегу ручья.
- Я попросил твоих родных нас не беспокоить, хочу поговорить с тобой наедине.
- О чем?
- Я прочитал то, что ты написал в своем дневнике. И пришел сделать тебе предложение, которого не делал еще никому. Только не спрашивай меня, почему. Тебе интересно?
- Я весь внимание.
- Я могу подарить тебе шанс все исправить, но за него нужно платить.
- Я на все согласен.
Там, на берегу, мы еще долго говорили с Висенте, прежде чем я дал ему клятву.
Кругом снова была чернота, я опять завис вне пространства и времени. Пустота. Тишина. Голоса не слышны. Лишь один тихий звук, стук сердца, все громче и громче отдавался в моих ушах. Вспышка света.
Я очнулся на берегу пруда, лежа на песке, весь мокрый. Рядом что-то кричали отец и мать, сестренка рыдала. Я открыл глаза и приподнялся, силясь понять, что происходит. Папа тут же прижал меня к себе, плача и шепча мне на ухо:
- Живой. Слава богу, ты живой. Как же ты нас напугал.
Какое счастье, отец и сестра живы. Мне все привиделось?
Однако в доме на кровати в своей комнате я нашел дневник. Как доказательство того, что все случившееся не было ни сном, ни галлюцинацией. Как напоминание о нашем с Висенте договоре. Я никогда никому его не показывал.
С тех пор прошло немало лет. И каждый день своей жизни я посвятил тому, чтобы доказать в первую очередь самому себе, что я не чудовище. Возвращаясь домой одинокими холодными темными вечерами, я часто грущу. Тог
|
|
|
