 |
Глава 7 Руины Древних Храмов (80) 4 глава
|
|
|
|
Я оказываюсь в мрачном склепе, пол которого покрыт влажными каменными плитами. Посредине стоит столб, с которого свисают веревки и топоры. У основания столба ужасное змееобразное переплетение человеческих тел. Сначала я замечаю фигуру юной девушки с прекрасными красно-золотыми волосами: человек дьявольской наружности наполовину скрыт под ней, голова его откинута назад, тонкая струйка крови стекает со лба, два похожих демона бросились к ногам девушки и телу на полу. На лицах у них нечеловеческое выражение – это живое зло – мускулы у них тугие и мощные, а тела лоснятся, как змеи. Они лежат без движения. Девушка держит руку над глазом человека, скрытого под ней – он могущественнейший из троих – рука ее крепко сжимает удочку, которую она направляет в глаз дьявола.
Я прерываюсь, обливаясь холодным потом. Они хотели замучить девушку до смерти, но она защитилась силой крайнего отчаяния и сумела проткнуть глаз дьявола маленьким крючком. Если он двинется, она вырвет его глаз последним рывком. Ужас парализует меня; что случится? Голос говорит:
«Злой не может принести жертву, он не может пожертвовать глазом, победа с тем, кто может пожертвовать»[90]
Видение исчезло. Я увидел, как душа пала во власть бездонного зла. Сила зла несомненна, и мы не без оснований его боимся. Здесь не помогут ни молитвы, ни благочестивые слова, ни магические речи. Когда грубая сила приходит за тобой, ничто не поможет. Как только зло безжалостно овладевает тобой, ни отец, ни мать, ни правда, ни стена, ни башня, ни броня, ни защитные силы не помогут тебе. Бессильно и безнадежно ты падаешь в руки высшей силы зла. В этой битве ты совершенно один. Поскольку я хотел родить моего Бога, я также хотел зла. Тот, кто хочет создать вечную полноту, также создает вечную пустоту.[91] Нельзя предпринять одного без другого. Но если ты хочешь спастись от зла, ты не создашь Бога, все, что ты делаешь, прохладно и серо. Я хотел моего Бога ради благодати и бесчестья. А значит, я хотел и моего зла. Но я хотел, чтобы мой Бог был могучим и превзошел пределы счастья и блеска. Только таким я люблю моего Бога. И блеск его красоты также заставил меня испробовать самое дно Ада.
|
|
|
Мой Бог восходил на Восточном небе, ярче владыки небес, и принес новый день всем людям. Вот почему я хотел в Ад. Не захочет ли мать отдать свою жизнь за ребенка? Насколько проще было бы отдать мою жизнь, чтобы только мой Бог смог преодолеть мучения последнего часа ночи и победоносно прорваться сквозь красный туман утра? Я не сомневаюсь: я также хотел зла ради моего Бога. Я вступаю в неравную битву, потому что она всегда неравная и без сомнения безнадежна. Насколько ужаснее и отчаяннее была бы эта битва иначе? Но все должно быть и будет именно так.
Нет ничего более важного для зла, чем его глаз, ибо только через его глаз пустота может завладеть блестящей полнотой. Из-за того, что пустоте не хватает полноты, она жаждет ее и ее сияющей силы. И она пьет ее при помощи своего глаза, который способен воспринять красоту и незапятнанное сияние полноты. Пустота бедна, и если у нее не будет глаза, ее положение безнадежно. Он видит прекраснейшее и хочет поглотить его, чтобы испортить. Дьявол знает, что прекрасно, и потому он – тень красоты и следует за ней повсюду, ожидая момента, когда прекрасное и благодатное пытается дать жизнь Богу.
Если твоя красота прибывает, ужасный червь также будет надвигаться на тебя, поджидая свою добычу. Для него нет ничего священного, кроме глаза, которым он видит прекраснейшее. Он никогда не откажется от своего глаза. Он неуязвим, но его глаз ничто не защищает; он чувствителен и ясен, знаток в питии вечного света. Ему нужен ты, яркий красный свет твоей жизни.
|
|
|
Я осознаю пугающую демоничность человеческой природы. Я прикрываю глаза перед ней. Я выставляю перед собой руку, если кто-то хочет приблизиться ко мне, ибо боюсь, что моя тень падет на него, или его тень падет на меня, ведь я вижу демоническое и в нем, безвредном спутнике своей тени.
Никто не притронется ко мне, смерть и преступление затаились в ожидании тебя и меня. Ты невинно улыбаешься, мой друг? Разве ты не знаешь, что мягкое мерцание твоего глаза выдает ужасающее, чьим посланником ты, сам того не подозревая, являешься? Твой жаждущий крови тигр мягко рычит, твоя ядовитая змея неслышно шипит, пока ты, зная только о своей доброте, протягиваешь свою человеческую руку ко мне в приветствии. Я зная твою тень и мою, что следует и ходит с нами, и лишь ждет часа сумерек, чтобы задушить тебя и меня всеми демонами ночи.
Какая бездна кровоточащей истории отделяет тебя от меня! Я взял твою руку и смотрел на тебя. Я положил свою голову тебе на колени и почувствовал живое тепло твоего тела на себе, будто это было мое собственное тело – и внезапно ощутил скользкую петлю вокруг шеи, которая безжалостно душила меня, и жестокий удар молота вонзил гвоздь в мой храм. Ноги несли меня по мостовой, и дикие гончие глодали мое тело в пустынной ночи.
Не следует изумляться тому, что люди так отделены друг от друга, что больше не могут друг друга понять, что они развязывают войны и убивают друг друга. Скорее следует поражаться тому, что люди верят, будто они близки, понимают и любят друг друга. Две вещи предстоит открыть. Первая – это бесконечный провал, который отделяет нас друг от друга. Вторая – тот мост, который может соединить нас. Представляешь ли ты, сколько неожиданной животности может принести с собой человеческая компания?
[92]Когда моя душа пала в руки зла, она была беззащитна, и могла воспользоваться только слабенькой удочкой, ее силой вытягивать рыбу из моря пустоты. Глаз злого высосал всю силу моей души; осталось только это, только этот маленький рыболовный крючок. Я желал зла, потому что знал, что не смогу его избегнуть. Тот, кто не хочет зла, не имеет ни единого шанса спасти свою душу от Ада: чем дольше он остается в свете высших миров, тем вернее становится тенью самого себя, и душа его зачахнет в подземельях демонов. Таково действие противовеса – вечного ограничителя. Высшие круги внутреннего мира останутся для него недостижимыми. Он остается там, где был; в действительности, он даже сдает назад. Ты знаешь таких людей, и ты знаешь, как расточительно природа рассеивает человеческую жизнь и силу по бесплодным пустыням. Не стоит стенать об этом, иначе ты станешь пророком, и будешь стремиться искупить то, что не может быть искуплено. Ты не знаешь, что природа удобряет свои поля и людьми? Прими ищущего, но не выходи искать тех, кто сбился с пути. Что ты знаешь об их ошибке? Возможно, она священна. Не следует тревожить священное. Не смотри назад и ни о чем не сожалей. Видишь, что многие рядом с тобой пали? Чувствуешь сострадание? Но ты должен жить своей жизнью, и тогда останется хотя бы один из тысячи. Ты не сможешь задержать умирание.
|
|
|
Но почему моя душа не вырывает глаз злого? У злого много глаз, и потерять один все равно, что не потерять ни одного. Но если она сделала это, она полностью падет под заклятьем злого. Злой не может лишь принести жертву. Не следует ранить его, и прежде всего его глаз, потому что прекраснейшего не будет, если злой не увидит его и не возжелает. Злой – свят.
Пустота не может принести в жертву ничего, потому что она всегда страдает от нехватки. Только полнота может жертвовать, потому что она полна. Пустота не может пожертвовать голодом полноты, ибо не может отвергнуть собственную сущность. Потому нам тоже нужно зло. Но я могу принести свою волю в жертву злу, потому что ранее получил полноту. Вся сила втекает обратно в меня, потому что злой уничтожил мой образ о творении Бога. Но образ творения Бога во мне все еще не уничтожен. Я боюсь этого уничтожения, потому что оно ужасно, это неслыханное осквернение храмов. Все во мне восстает против этой безмерной мерзости. Ибо я все еще не знал, что значит дать жизнь Богу.
|
|
|
Глава 13 Жертвенное убийство [93]
Но это было видение, которого я не хотел, такой ужас, что я не хотел жить: Отвратительное чувство тошноты подкралось ко мне, и омерзительные вероломные змеи, извиваясь, медленно ползут в похрустывающем опаленном подлеске; они лениво и отвратительно вяло свисают с ветвей, завязанные ужасающими узлами. Я неохотно вхожу в эту мрачную и безотрадную долину, где кусты растут в сухих каменистых теснинах. Долина выглядит такой обычной, воздух ее пахнет преступлением, глупостью, трусливыми поступками. Мною овладевают отвращение и ужас. Я неуверенно иду по валунам, избегая темных мест, опасаясь наступить на змею. Солнце слабо светит в сером и далеком небе, а все листья пожухли. Кукла с отломанной головой лежит передо мной среди камней, в нескольких шагах впереди – маленький фартук, а дальше, за кустами, тело маленькой девочки, покрытое ужасными ранами, вымазанное в крови. Одна нога прикрыта чулком и туфлей, другая – босая, кроваво раздавленная, голова – где голова? Голова – каша из крови с волосами и белыми кусочками костей – среди камней, вымазанных мозгами и кровью. Взгляд мой захвачен этим ужасным видом – скрытая фигура, вроде как женская, спокойно стоит за ребенком; лицо ее покрыто непроницаемой завесой. Она спрашивает меня:
О.: «Что ты скажешь на это?»
Я: «Что я должен сказать? Словами этого не скажешь».
О.: «Ты понимаешь это?»
Я: «Я отказываюсь понимать такие вещи. Я не могу говорить о них, не приходя в бешенство».
О.: «Зачем впадать в бешенство? Ты можешь точно так же бесится каждый день, ведь такие и похожие вещи происходят постоянно».
Я: «Но обычно мы их не видим».
О.: «То есть знания того, что они происходят, недостаточно для того, чтобы разозлить тебя?»
Я: «Если у меня есть только знание о чем-то, все легче и проще. Ужас менее реален, если все, что у меня есть – это знание».
О.: «Подойди ближе и увидишь, что тело ребенка было вскрыто; вынь печень».
Я: «Я не прикоснусь к этому трупу. Если кто-нибудь увидит это, он подумает, что я – убийца».
О.: «Ты трус; вынь печень».
Я: «Зачем мне делать это? Это абсурдно».
О.: «Я хочу, чтобы ты удалил печень. Ты должен сделать это».
Я: «Кто ты, чтобы отдавать мне такой приказ?»
О.: «Я душа этого ребенка. Ты должен это сделать ради меня».
Я.: «Я не понимаю, но верю тебе и сделаю эту ужасную и абсурдную вещь».
Я вхожу в полость тела ребенка – она все еще теплая – печень еще крепко держится – я беру нож и отрезаю ее от связок. Затем вынимаю и держу в окровавленных руках перед фигурой.
О.: «Спасибо».
Я: «Что мне делать?»
О.: «Тебе известно значение печени, и ты должен совершить с ее помощью акт исцеления».[94]
|
|
|
Я: «Что нужно делать?»
О.: «Возьми часть печени от целой, и съешь ее».
Я: «Чего ты требуешь? Это абсолютное безумие. Это осквернение, некрофилия. Ты делаешь меня соучастником этого омерзительнейшего из преступлений».
О.: «Ты выдумывал ужаснейшие наказания для убийцы, которые могут искупить его действия. Есть только одно искупление: усмири себя и ешь».
Я: «Я не могу – я отказываюсь – я не могу принять на себя эту ужасную вину».
О.: «Ты причастен к этой вине».
Я: «Я? Причастен?»
О.: «Ты мужчина, и это совершил тоже мужчина».
Я: «Да, я мужчина – я проклинаю того, кто совершил это, за то, что он мужчина, я проклинаю себя за то, что я мужчина».
О.: «Так прими участие в этом, усмири себя и ешь. Мне нужно искупление».
Я: «Так пусть это будет ради тебя, раз ты душа этого ребенка».
Я преклоняю колени на камень, отрезаю кусок печени и кладу в рот. Тошнота подкатывает к горлу – слезы брызгают из глаз – холодный пот покрывает лоб – сладковатый вкус крови – я глотаю с отчаянным усилием – не получается – снова и снова – я почти теряю сознание – свершилось. Ужасное достигнуто.[95]
О.: «Благодарю тебя».
Она отбрасывает вуаль – прекрасная девушка с рыжеватыми волосами.
О.: «Так ты узнаешь меня?»
Я: «Ты странно знакома! Кто ты?»
О.: «Я твоя душа».[96]
[2] Жертвоприношение свершилось: божественный ребенок, образ создания Бога, убит, и я ел от жертвенной плоти.[97] Ребенок, то есть образ творения Бога, не только нес в себе мои человеческие стремления, но также воплощал все изначальные и элементарные силы, которыми сыны солнца обладали как неотчуждаемым наследием. Богу для сотворения необходимо все это. Но когда он уже создан и торопится в бесконечное пространство, нам нужно золото солнца. Мы должны восстановить себя. Но как создание Бога является творческим актом высочайшей любви, восстановление нашей человеческой жизни означает Низшее. Это великое и темное таинство. Человек не может совершить это самостоятельно, ему помогает зло, которое делает все за него. Но человек должен осознавать свое соучастие в деле зла. Он должен засвидетельствовать это признание, вкусив кровавой жертвенной плоти. Так он свидетельствует, что он – человек, познавший как добро, так и зло, и что он уничтожает образ творения Бога, лишая его жизненной силы, так отделяя себя от Бога. Это свершается для спасения души, которая является настоящей матерью божественного ребенка.
Вынашивая и рожая Бога, моя душа владела всей полнотой человеческой природы; она обладала изначальными силами, которые дремали в ней с незапамятных времен. Они без моей помощи вылились в создание Бога. Но жертвенным убийством я вернул себе эти силы и соединил со своей душой. Став частью живого узора, они больше не были дремлющими, они пробудились, активизировались, осветили мою душу божественным сиянием. Так она приобщилась к божественности. И потому поедание жертвенной плоти помогло в ее исцелении. Древние тоже указывали нам на это, когда учили пить кровь и есть плоть спасителя. Древние верили, что это приносит исцеление душе.[98]
Истин не много, их всего несколько. Смысл слишком глубок, чтобы уловить его иначе, чем в символе.[99]
Бог, который сильнее человека – кто он? Вы все еще должны испробовать божественный ужас. Как вы можете быть достойны наслаждения вином и хлебом, если не прикоснулись к черному дну человеческой природы? Потому вы лишь вялые и бледные тени, гордые своим мелководьем и широкими проселочными дорогами. Но шлюзы откроются, есть неизбежные вещи, от которых может спасти только Бог.
Изначальная сила – это сияние солнца, которое сыны его несли в себе эонами и передавали своим детям. Но если душа погружается в это сияние, она становится такой же безжалостной, как и Бог, ведь жизнь божественного ребенка, которую вы вкусили, станет в вас пылающими углями. Она будет гореть внутри ужасным, неугасимым огнем. Но несмотря на все мучения, вы не сможете оставить все, как есть, ибо оно не оставит в покое вас. Так вы поймете, что ваш Бог жив, а душа ваша странствует по безжалостным путям. Вы чувствуете, что в вас прорвался огонь солнца. Нечто новое прибавилось к вам, священное обещание.
Иногда вы перестаете узнавать себя. Вы пытаетесь справиться с этим, но оно сильнее. Вы пытаетесь установить границы, но оно заставляет вас продолжать. Вы пытаетесь ускользнуть, но оно настигает вас. Вы пытаетесь этим овладеть, но инструмент – вы; вы пытаетесь об этом думать, но мысли вам не подчиняются. Наконец, вами овладевает страх неизбежности, подкрадывающийся медленно и незаметно.
Спасения нет. Так вы приходите к пониманию того, что такое настоящий Бог. Вы начинаете придумывать умные трюизмы, предупредительные меры, тайные обходные пути, предлоги, зелья забытья, но все это бесполезно. Огонь горит прямо в вас. Ведущий заставляет вас идти.
Но путь этот – моя самость, моя жизнь, основанная на самой себе. Богу нужна моя жизнь. Он хочет идти со мной, сидеть со мной за столом, работать со мной. Более того, он хочет быть вездесущим.[100] Но я стыжусь Бога моего. Я хочу быть не божественным, а разумным. Божественное кажется мне иррациональным безумием. Оно раздражает меня как абсурдная помеха моей осмысленной человеческой деятельности. Оно кажется неподобающей болезнью, которая нарушила привычный уклад жизни. Да, я даже нахожу божественное ненужным.
Глава 14 Божественный глупец [101]
[102]
Я стою в высоком зале. Передо мной зеленый занавес между двух колонн. Занавес легко раздвигается. Я смотрю в маленькую углубленную комнату с голыми стенами. Сверху есть маленькое окно с голубоватым стеклом. Я ставлю ногу на лестницу, ведущую между колонн в эту комнату, и вхожу. В задней стене я вижу двери справа и слева. Словно я должен выбрать между правой и левой.
Я выбираю правую. Дверь открывается, я вхожу. Я в читальне большой библиотеки. В глубине ее сидит маленький худой человек хилого сложения, по-видимому, библиотекарь. Атмосфера напряженная – исследовательские амбиции – ученая заносчивость – ущемленное ученое тщеславие. Кроме библиотекаря я никого не вижу. Я иду к нему. Он отрывает взгляд от книги и говорит: «Что вы хотите?»
Я несколько смущен, потому что не знаю, чего на самом деле хочу. На ум приходит Фома Кемпийский.
Я: «Мне бы хотелось «Подражание Христу» Фомы Кемпийского».[103]
Он смотрит на меня несколько изумленно, словно не ожидал от меня таких интересов; он дает мне карточку для заполнения. Мне тоже кажется удивительным просить Фому Кемпийского.
«Вы удивлены, что я прошу работу Фомы?»
«Ну, да, эту книгу редко спрашивают, и я не ожидал от вас подобного интереса.»
«Должен признаться, я и сам несколько удивлен этим вдохновением, но недавно я наткнулся на отрывок из Фомы, который произвел на меня особенное впечатление. Не знаю даже, почему. Если я правильно помню, он говорил о проблеме Подражания Христу».
«У вас особенные теологические или философские интересы, или…»
«Вы имеете в виду – не хочу ли я прочитать ее для молитвы?»
«Ну, едва ли»
«Если я читаю Фому Кемпийского, то ради молитвы, или чего-то похожего, а не из научного интереса»
«Вы столь религиозны? Я и представить не мог»
«Вы знаете, что я крайне высоко ценю науку. Но в жизни есть такие моменты, когда наука тоже оставляет нас пустыми и слабыми. В такие моменты книга вроде этой значит для меня гораздо больше, потому что написана она от души»
«Но она несколько старомодна. В наши дни мы не можем быть столь погружены в христианскую догматику»
«Мы не можем покончить с христианством, просто отставив его в сторону. Мне кажется, в нем есть много больше, чем мы видим»
«Что в нем может быть? Это просто религия» / 98/99
«По каким причинам и, более того, в каком возрасте люди отбрасывают его? Предпочтительно в студенческие годы или даже раньше. Вы бы назвали этот возраст особенно разборчивым? И вы когда-нибудь изучали основания, по которым люди отбрасывают позитивную религию? Основания эти чаще всего сомнительны, например, утверждение, что содержание веры противоречит естественной науке или философии»
«По моему мнению, такое возражение не стоит сразу отбрасывать, несмотря на тот факт, что есть и лучшие причины. Например, я считаю недостатком религии отсутствие подлинного и должного чувства действительности. Кстати говоря, существует множество альтернатив возможности молиться, которая была утрачена в результате краха религии. Ницше, например, написал самую настоящую книгу молитв,[104] не говоря уже о «Фаусте».»
«Я думаю, это верно в некотором смысле. Но истина именно Ницше кажется мне чересчур взволнованной и провокационной – она хороша для тех, кому еще предстоит освободиться. Потому его истина хороша только для них. Я считаю, что недавно обнаружил, что нам также нужна истина для тех, кто загнан в угол. Возможно, что им нужна подавляющая истина, которая делает человека меньше и более обращенным внутрь»
«Простите, но Ницше и так предельно обращен внутрь»
«Возможно, вы правы с вашей точки зрения, но я не могу отделаться от чувства, что Ницше говорит тем, кому нужно больше свободы, а не тем, кто вступил в серьезную схватку с жизнью, кто страдает от ран и твердо придерживается действительностей»
«Но Ницше наделяет прелестным чувством превосходства над такими людьми»
«С этим я не могу спорить, но я знаю тех, кому нужно принижение, а не превосходство»
«Вы выражаетесь парадоксально. Я вас не понимаю. Едва ли принижение может быть желанным»
«Возможно, вы поймете меня лучше, если вместо «принижения» я скажу «смирение», слово, которое часто слышат, но в жизни с ним редко сталкиваются»
«Это тоже звучит весьма по-христиански»
«Как я говорил, в христианстве есть очень многое, что следует сохранить. Ницше слишком оппозиционен. Как все здоровое и долго длящееся, истина, к несчастью, держится среднего пути, который мы несправедливо отвергаем»
«Я и вправду не подозревал, что вы займете столь промежуточную позицию»
«А я и не занимал – моя позиция еще не вполне ясна и для меня самого. Если я и промежуточен, то определенно крайне необычным образом»
В этот момент слуга принес книгу, и я покинул библиотекаря.
Божественное хочет жить со мной. Мои попытки сопротивляться пропали втуне. Я спросил мышление, и оно сказало: «Возьми за образец того, кто показывает тебе, как жить с божественным». Нашей естественной моделью является Христос. Мы следуем его закону со времен античности, сначала внешне, а затем внутренне. Сначала мы это знали, а потом перестали знать. Мы сражались против Христа, мы низложили его, мы казались победителями. Но он остался в нас и управлял нами.
Лучше быть закованным в зримые цепи, чем в невидимые. Можно покинуть христианство, но оно тебя не покинет. Твое освобождение от него – заблуждение. Христос – это путь. Ты, конечно, можешь убежать, но тогда ты уже больше не будешь на пути. Путь Христа кончается на кресте. Потому мы сораспяты с ним в нас. С ним мы ждем смерти, чтобы воскреснуть.[105] С Христом нет живущему воскрешения, кроме как после смерти.[106]
Если я подражаю Христу, он всегда впереди меня, и мне не достигнуть цели иначе, как достигнуть ее в нем. Но так я превосхожу себя и время, в котором и через которое я тот, кто я есть. Так я наталкиваюсь на Христа и его время, которое создало его таким и никаким иным. И так я оказываюсь вне моего времени, несмотря на то, что жизнь моя протекает в нем, и я разделен между жизнью Христа и собственной, которая все еще принадлежит настоящему. Но если я подлинно постигаю Христа, я должен осознать, что Христос на самом деле жил своей собственной жизнь, не подражая никому. Он не следовал никакому образцу.[107]
Но если я так подлинно подражаю Христу, я не подражаю никому, я не повторяю ни за кем, а лишь иду своим путем, и больше не называю себя христианином. Сначала я хотел повторять за Христом и подражать ему, живя своей жизнью, но изучая его заповеди. Голос во мне возразил против этого и пожелал напомнить, что и мое время имеет своих пророков, которые сражаются против ноши, которой нас нагрузило прошлое. С пророками этого времени мне не удалось объединиться с Христом. Один требует нести, другой – отвергнуть; один требует подчинения, другой – воли.[108] Как мне думать об этих противоречиях в одном, не преступив в другом? То, что я не смог объединить внутри своего разума, скорее всего удастся прожить одно за другим.
И так я решил обратиться к низшей и повседневной жизни, моей жизни, и начать там, где стою.
Когда мышление ведет к немыслимому, время вернуться к простой жизни. Что не может решить мышление, решит жизнь, а что не решает действие, то остается мышлению. Если я возношусь к высшему и труднейшему с одной стороны и пытаюсь прибавить искупление, которое возносится еще выше, тогда истинный путь ведет не вверх, а в бездну, ведь только другое во мне выводит меня за мои пределы. Но принятие другого означает спуск к противоположному, от серьезности к смешному, от страдания к радости, от прекрасного к уродливому, от чистого к нечистому.[109]
Глава 15 Nox secunda [110]
Покинув библиотеку, я снова стою в вестибюле.[111] На этот раз я смотрю на дверь слева. Я кладу маленькую книгу в карман и прохожу в дверь; она открыта и ведет на кухню с большим очагом над печью. Посреди комнаты стоят два длинных стола, окруженных скамьями. Бронзовые кувшины, медные сковородки и другие сосуды расставлены на полках вдоль стен. У печи стоит большая толстая женщина – по-видимому, повариха, одетая в клетчатый фартук. Я приветствую ее немного изумленно, она тоже выглядит смущенной. Я спрашиваю: «Могу я здесь немного посидеть? Снаружи холодно, а мне нужно кое-чего дождаться».
«Пожалуйста, присаживайтесь»
Она вытирает стол передо мной. Не зная, чем заняться, я достаю Фому и начинаю читать. Поварихе любопытно, она тайком на меня поглядывает. Она частенько проходит рядом со мной.
«Простите, а вы не священник?»
«Нет, почему вы так решили?»
«О, я так подумала, потому что вы читаете маленькую черную книжку. Моя мать, упокой Господь ее душу, оставила такую же»
«Понимаю, а что это была за книга?»
«Она называется «Подражание Христу». Это прекрасная книга. Я часто молюсь с ней вечерами»
«Вы верно угадали, я тоже читаю «Подражание Христу»
«Не подумала бы, что человек вроде вас будет читать такую книгу, не будучи пастором»
«А почему бы и нет? Чтение соответствующих книг и мне пойдет на благо»
«Моя мать, благослови ее Господь, держала ее с собой на смертном ложе, и отдала ее мне перед тем, как умерла»
Пока она говорит, я рассеянно листаю книгу. Мои глаза падают на отрывок из девятнадцатой главы: «Праведные основывают свои намерения на милости Божьей, которой они во всем предпринимаемом доверяют больше, чем собственной мудрости».[112]
Мне приходит на ум, что Фома рекомендует интуитивный метод.[113] Я поворачиваюсь к поварихе: «Ваша мать была умной женщиной, и она правильно поступила, отдав вам эту книгу».
«Да, действительно, на часто утешала меня в трудные часы и всегда предоставляла добрый совет»
Я вновь погружаюсь в свои мысли: я считаю, что каждый может действовать по своему разумению. Это тоже может быть интуитивный метод.[114] Но то, каким прекрасный образом это делает Христос, в любом случае имеет особое значение. Я хотел бы подражать Христу – внутреннее беспокойство овладевает мной – что должно случиться? Я слышу странный шелест и жужжание – внезапно ревущий звук наполняет комнату как стая огромных птиц, бешено хлопающих крыльями – я вижу мечущиеся сумрачные человеческие формы и слышу бормотание множества голосов, повторяющих слова: «Дай нам молиться в храме!»
Я кричу: «Куда вы несетесь?» Бородатый мужчина с взъерошенными волосами и темными сверкающими глазами останавливается и поворачивается ко мне: «Мы странствуем в Иерусалим, чтобы помолиться в святейшей гробнице».
«Возьмите меня с собой»
[115]«Ты не можешь присоединиться к нам, у тебя есть тело. А мы мертвы»
«Кто вы?»
«Я – Иезекииль, и я анабаптист»[116]
«Кто эти люди, идущие с тобой?»
«Это мои братья по вере»
«Почему вы странствуете?»
«Мы не можем остановиться, мы должны совершить паломничество по всем святым местам»
«Что толкает вас на это?»
«Я не знаю. Но похоже, что мы не нашли покоя, хотя умерли в истинной вере»
«Почему же вам нет покоя, если вы умерли в истинной вере?»
«Мне всегда кажется, что мы, видимо, закончили жизнь не должным образом.»
«Интересно – почему так?»
«Мне кажется, что мы забыли нечто важное, что тоже было живым.»
«И что это было?»
«Ты хотел бы знать?»
С этими словами он приближается ко мне пугающе и страстно, глаза его сияют будто бы внутренним жаром.
«Освободись, демон, ты не прожил свое животное.»[117]
Повариха стоит передо мной с напуганным лицом; она взяла меня за руку и крепко сжала ее. «Ради Бога», - кричит она. – «Что с тобой такое? Ты на дурном пути?»
Я изумленно смотрю на нее и пытаюсь понять, где же я на самом деле. Но тут вламываются странные люди – и среди них библиотекарь – поначалу бесконечно изумленный и пораженный, а затем, злорадно смеющийся: «О, мне следовало догадаться! Скорей, зовите полицию!»
Прежде, чем я успеваю сообразить, меня сквозь толпу людей заталкивают в грузовик. Я все еще сжимаю в руках томик Фомы и спрашиваю себя: «Что бы он сказал по поводу этой ситуации?» Я открываю книгу, и мой взгляд падает на тринадцатую главу, где говорится: «Пока мы живем на земле, нам не избежать искушения. Нет совершенных среди людей, и нет таких святых, кто не подвергался искусу. Да, едва ли мы можем быть без искушения».[118]
Мудрый Фома, у тебя всегда наготове правильный ответ. Тот безумный анабаптист точно не владел таким знанием, иначе обрел бы покой в конце. Он также мог прочитать это у Цицерона: rerum omnium satietas vitae focit satietatem-satietas vitae tempus maturum mortis affert [пресыщение всем вызывает пресыщение жизнью – человек пресыщается жизнью, и подходит время смерти].[119] Это знание, очевидно, привело меня к конфликту с обществом. И справа, и слева от меня были полицейские. «Что ж», - сказал я им, - «теперь вы можете меня отпустить». «Да, это мы знаем», - сказал один, смеясь. «Сидите смирно», - сурово сказал другой. Так, мы, похоже, направляемся в сумасшедший дом. Это высокая цена. Но похоже, можно пройти и этим путем. Это не так уж странно, ведь тысячи наших ближних прошли этим путем.
|
|
|
