 |
Глава 7 Руины Древних Храмов (80) 8 глава
|
|
|
|
Я: «Так что это, скажи мне».
Θ: «Это не твое дело. Ты дерзок и надоедлив».
Я: «Пожалуйста, не воспринимай плохо мое любопытство. Недавно я слышал кое-что о магии, и это возбудило мой интерес к этой позабытой практике. А потом я пришел к тебе, потому что слышал, что ты понимаешь в черном искусстве. Если бы магии все еще учили в университете, я бы изучал ее там. Но последний магический колледж закрылся очень давно. Теперь ни один профессор ничего о ней не знает. Так что не будь чувствительным и скупым и расскажи мне немного о своем искусстве. В самом деле, ты ведь не хочешь унести эти тайны с собой в могилу, не так ли?»
Θ: «Ну, ты все равно лишь рассмеешься. Так зачем мне тебе что-то рассказывать? Пусть лучше все это будет похоронено вместе со мной. Это всегда можно открыть заново позднее. Это знание никогда не будет утрачено для человечества, ибо магия перерождается с каждым и в каждом из нас».
Я: «Что ты имеешь в виду? Ты считаешь, что магия действительно врождена человеку?»
Θ: «Если бы я мог, я бы, конечно, сказал, что да, это так. Но ты найдешь это смешным».
Я: «Нет, в этот раз я не засмеюсь, потому что я всегда удивлялся, что все люди во все времена и во всех местах имели одинаковые магические обычаи. Как ты видишь, я уже думал похожим образом».
Θ: «Что ты понимаешь под магией?»
Я: «Честно говоря, ничего или очень мало. Мне кажется, что магия — одно из бесполезных орудий людей, подчиненных природе. Я не нахожу в магии больше никакого реального смысла».
Θ: «Твои профессора, видимо, знают столько же».
Я: «Да, но что ты знаешь об этом?»
Θ: «Я бы предпочел не говорить».
Я: «Не будь столь скрытным, старик, или я решу, что ты знаешь не больше моего».
|
|
|
Θ: «Это как изволишь».
Я: «Твой ответ показывает, что ты определенно понимаешь в ней больше остальных».
Θ: «Потешный парень, какой же ты упрямый! Но что мне в тебе нравится, так это то, что твой разум тебя не удерживает».
Я: «Это действительно так. Когда я собираюсь нечто понять и познать, я оставляю свой так называемый разум дома и отдаю тому, что пытаюсь понять, дань сомнения. Я научился этому постепенно, потому что нынешний мир науки полон пугающих примеров противоположного».
Θ: «Тем самым ты приносишь себе большую пользу».
Я: «Надеюсь. Но давай не будем отдаляться от магии».
Θ: «Почему ты так озабочен познанием магии, если заявляешь, что оставил свой разум дома? Или ты не считаешь последовательность частью разума?»
Я: «Считаю — мне вижу, или, скорее, мне кажется, что ты весьма опытный софист, умело ведущий меня вокруг дома и обратно к двери».
Θ: «Тебе так кажется, потому что ты судишь все с точки зрения интеллекта. Если ты на время оставишь разум, ты также оставишь последовательность».
Я: «Это непростая проверка. Но если я хочу быть скольно-нибудь знающим, я, видимо, должен подчиниться твоей просьбе. Хорошо, я слушаю»,
Θ: «Что ты хочешь услышать?»
Я: «Не выпытывай. Я просто жду, пока ты что-то скажешь».
Θ: «А что, если я ничего не скажу?»
Я: «Ну, тогда я удалюсь несколько смущенным и буду думать, что ΘΙΛΗΜΟΝ — хитрая лиса, которой определенно есть чему меня научить».
Θ: «Этим, мальчик мой, ты уже узнал кое-что о магии».
Я: «Мне надо об этом подумать. Должен признать, это несколько неожиданно. Я считал магию чем-то другим».
Θ: «Ну, это показывает, насколько мало ты знаешь о ней и насколько неверно твое мнение».
Я: «Если это действительно, хотя это и так, я должен признать, что подходил к проблеме совершенно неверно. Из того, что ты говоришь, я заключаю, что эти темы не следуют обыденному пониманию».
|
|
|
Θ: «Как и магия».
Я: «Но ты меня совсем не отпугнул; напротив, я жажду слушать еще больше. То, что я знаю сейчас, в сущности, негативно».
Θ: «И так ты осознал вторую главную вещь. Прежде всего, ты должен знать, что магия — это отрицание всего, что можно знать».
Я: «И это, мой дорогой ΘΙΛΗΜΟΝ, знание, которое трудно переварить и которое причиняет немалую боль. Отрицание всего, что можно знать? Я полагаю, ты имеешь в виду, что ее нельзя познать, не так ли? Это превыше моего понимания».
Θ: «И это третье, что ты должен отметить как важнейшее: а именно, что тебе нечего пниманить».
Я: «Ну, должен признать, это ново и странно. То есть в магии совершенно нечего понимать?»
Θ: «Именно. Магия — это как раз все то, что ускользает от понимания».
Я: «Но как же тогда дьявол может быть тем, кто учит магии?»
Θ: «Магии нельзя ни научить, ни научиться. То, что ты пытаешься научиться магии — глупо».
Я: «Тогда магия ни что иное, как обман».
Θ: «Осторожно — ты снова стал мыслить».
Я: «Трудно существовать без разума».
Θ: «Именно такова магия».
Я: «Ну, в таком случае это тяжелый труд. Я заключаю, что для умения неизбежным условием является разучиться разуму».
Θ: «Боюсь, что так».
Я: «О боги, это серьезно».
Θ: «Не так серьезно, как ты думаешь. Разум приходит в упадок с возрастом, ведь он важное дополнение тех стремлений, что гораздо сильнее в юности, чем в старости. Ты когда-нибудь видел юных магов?»
Я: «Нет, маги общеизвестно стары».
Θ: «Видишь, я прав».
Я: «Тогда перспективы адепта плохи. Он должен ждать до старости, прежде чем испытает тайны магии».
Θ: «Если он оставит разум до этого, то сможет пережить нечто полезное и раньше»,
Я: «Это кажется мне опасным экспериментом. Нельзя отбросить рассудок без дальнейших проблем».
Θ: «Но и магом просто так не станешь».
Я: «Ты расставляешь проклятые ловушки».
Θ: «Чего ты хочешь? Такова магия».
Я: «Старый дьявол, ты заставляешь меня завидовать безрассудной старости».
Θ: «Ну-ну, юноша, который хочет стать стариком. И зачем? Он хочет научиться магии, но не осмеливается, чтобы сохранить свою юность».
Я: «Ты расставил ужасные сети, старый охотник».
Θ: «Возможно, тебе стоит обождать несколько лет с магией, пока волосы не поседеют и разум слегка ослабеет».
|
|
|
Я: «Я не хочу выслушивать твои насмешки. Глупым образом я попался в твои сети. Я не могу тебя понять».
Θ: «Но глупость может быть продвижением по пути магии».
Я: «Кстати говоря, чего ты вообще намереваешься достичь при помощи магии?»
Θ: «Я жив, как ты видишь».
Я: «Другие старики тоже живые».
Θ: «Да, но ты видел, как они живут?»
Я: «Ну, признаться, это не такое уж приятное зрелище. Вообще-то время и на тебе оставило свои следы».
Θ: «Я знаю».
Я: «Так в чем твое преимущество?»
Θ: «Оно не бросается в глаза».
Я: «Какое преимущество не бросается в глаза?»
Θ: «Я называю его магией».
Я: «Ты движешься по порочному кругу, дьявол тебя побери».
Θ: «Ну, это еще одно преимущество магии: со мной даже дьявол не совладает. Ты начинаешь понимать магию, так что я могу предположить, что ты для нее хорошо подходишь».
Я: «Спасибо тебе, ΘΙΛΗΜΟΝ, этого достаточно; я сбит с толку. Прощай!»
Я покидаю маленький сад и иду по улице. Люди вокруг стоят группами и украдкой посматривают на меня. Я слышу, как они шепчут за спиной: «Смотри, вот он идет, ученик старого ΘΙΛΗΜΟΝ'а. Он долго разговаривал со стариком. Он чему-то научился. Он знает тайны. Вот бы я умел делать то, что умеет он». «Замолчите, проклятые дураки», - хочу заорать я, но не могу, потому что и сам не знаю, научился ли чему-то. И поскольку я молчу, они еще больше убеждаются, что я овладел у ΘΙΛΗΜΟΝ тайными искусствами.
[211][2] [H1 142] Ошибочно считать, что есть магические практики, которым можно научиться. Магию понять нельзя. Понять можно только то, что согласуется с разумом. Магия согласуется с неразумностью, которую не понять. Мир согласуется не только с разумом, но и с неразумностью. Но как разум используют для того, чтобы понять мир, и то, что разумно в нем, достигает разума, так и недостаток понимания также согласуется с неразумностью.
Эта встреча магическая и ускользает от понимания. Магическое понимание — это то, что называют непостижимым. Все, что действует магически, непостижимо, и непостижимое часто действует магически. Непостижимые действия называют магическими. Магическое всегда окружает меня, всегда затрагивает меня. Оно открывает пространства без дверей и ведет ко входу, где нет выхода. Магическое и доброе, и злое, но и не доброе и не злое. Магия опасна, потому что согласующееся с неразумностью сбивает с толку, очаровывает и возбуждает; и я всегда первая жертва.
|
|
|
Где обитает разум, магия не нужна. Потому нашему времени больше не нужна магия. Только неразумным нужна она, чтобы восполнить нехватку разума. Но крайне неразумно сводить вместе разум с магией, потому что они не имеют друг к другу никакого отношения. Оба портятся, оказавшись рядом. Таким образом, те, кому недостает разума, впадают в излишества и равнодушие. Рациональный человек этого времени потому никогда не использует магию.[212]
Но все иначе для того, кто открыл хаос в себе. Нам нужна магия, чтобы получить или призвать посланца, и сообщение с непостижимым. Мы осознали, что мир включает в себя не только разум, но и неразумие; и мы также поняли, что на нашем пути нужны не только разум, но и неразумие. Это различие произвольно и зависит от уровня постижения. Но можно быть уверенным, что большая часть мира ускользает от нашего понимания. Мы должны одинаково ценить непостижимое и неразумное, хотя они не обязательно равны в себе; часть непостижимого, однако, только сейчас непостижима, а завтра может оказаться согласованной с разумом. Но пока ее не понимают, она остается неразумной. В той мере, в какой непостижимое согласуется с разумом, о нем можно успешно думать; но в той мере, в какой оно неразумно, чтобы открыть его, нужны магические практики.
Практика магии состоит в том, чтобы непостижимым образом делать то, что непонятно, понятным. Магический путь не произволен, ведь так он был бы понятным, он восходит из непостижимых оснований. Кроме того, неверно говорить об основаниях, ведь основания согласуются с разумом. Но и нельзя говорить о безосновательности, ведь вряд ли можно сказать об этом что-то еще. Магический путь исходит сам по себе. Если открыть хаос, появляется также и магия.
Можно учить пути, который ведет к хаосу, но нельзя научить магии. О ней можно только молчать, и это будет лучшим обучением. Это сбивает с толку, но такова магия. Где разум устанавливает порядок и ясность, магия вызывает беспорядок и недостаток ясности.[213] Для перевода непонимаемого в понятное действительно нужен разум, ведь понятное можно создать только с помощью разума. Никто не может сказать, как использовать разум, но он возникает, как только пытаются объяснить, что означает открытие хаоса.[214]
|
|
|
Магия — это способ существования. Если некто приложил все усилия, чтобы править колесницей, а затем заметил, что ею на самом деле правит более великий другой, появляется магическая практика. Нельзя сказать, каково будет воздействие магии, и никто не может знать этого заранее, потому что магия — это беззаконие, которое происходит без всякик правил и по случайности, так сказать. Но условием является то, что ее полностью принимают и не отвергают, чтобы посвятить все росту древа. Тупость тоже часть этого, она свойственна каждому, а также безвкусие, которое, возможно, является величайшей несуразицей.
Потому определенное одиночество и изоляция являются неизбежными условиями хорошего существования для одного и для всех остальных, иначе невозможно в достаточной мере быть самим собой. Неизбежна некоторая замедленность жизни, вроде остановки. Неуверенность в такой жизни может быть величайшим бременем, но я еще могу соединить две конфликтующие силы в моей душе и содержать их в подлинном браке до конца моей жизни, ибо мага зовут ΘΙΛΗΜΟΝ и жена его ΒΑΥΚΙΣ. Я содержу вместе то, что Христос держал отдельно и, следуя его примеру, остальные, ведь чем сильнее одна часть моего существа стремится к добру, тем дальше другая продвигается в Ад.
Когда месяц Близнецов закончился, люди сказали своим теням: «Ты есть я», ибо их дух уже вился вокруг как вторая личность. Так два стали одним, и с этим столкновением разразилось ужасное, а именно тот всплеск сознания, который называют культурой и который длился вплоть до времени Христа.[215] Но рыба указала тот момент, когда бывшее единым раскололось, согласно вечному закону противоположностей, на преисподнюю и высший мир. Если сила роста заканчивается, соединенное распадается на противоположности. Христос послал то, что внизу, в Ад, потому что оно стремилось к добру. Так должно было быть. Но разделенное не может оставаться разделенным вечно. Оно будет соединено снова, и месяц рыбы скоро закончится.[216] Мы полагаем и понимаем, что для роста нужно и то, и другое, и потому держим доброе и злое рядом. Поскольку мы знаем, что погрузиться слишком глубоко в доброе то же, что погрузиться в злое, мы держим их вместе.[217]
Но так мы теряем направление, и вещи больше не текут с гор в долину, а тихо растут из долины в горы. То, что мы больше не можем предотвратить или спрятать — это наш плод. Текущий поток становится озером и океаном, из которого нет истока, если только его воды не поднимутся паром до небес и не выпадут дождем. Хотя море — место смерти, это также место восхождения. Таков ΘΙΛΗΜΟΝ, укаживающий за своим садом. Наши руки были связаны, и каждый должен тихо сидеть на своем месте. Он невидимо поднимается и выпадает дождем в далеких землях.[218] Вода на земле — не облако, могущее пролиться дождем. Только беременные могут рожать, а не те, кому только предстоит зачать.[219]
[H1 146] Но на какую тайну ты намекаешь мне своим именем, о, ΘΙΛΗΜΟΝ? Воистину, ты влюбленный, однажды принявший Богов, странствовавших по земле, когда все остальные отказали им в крове. Ты тот, кто, сам того не подозревая, дал приют богам, и они отблагодарили тебя, превратив дом в золотой храм, а всех остальных уничтожил потоп. Когда вырвался хаос, ты остался в живых. Ты служил в святилище, когда люди втуне взывали к богам. Воистину, виживает влюбленный. Почему мы не видели этого? И когда же раскрыли себя боги? Именно тогда, когда ΒΑΥΚΙΣ решила приготовить уважаемым гостям единственного гуся, благословенная глупость: животное улетело к богам, которые раскрыли себя своим бедным хозяевам, отдавшим им последнее. Так я увидел, что любящий выживает, и он тот, кто, сам того не ведая, дает приют богам.[220]
Воистину, о, ΘΙΛΗΜΟΝ, я не видел, что твоя лачуга — храм, и что ты, ΘΙΛΗΜΟΝ, и ΒΑΥΚΙΣ служите в святилище. Эта магическая сила не позволит ни научить себе, ни научиться. Ее или имеешь, или нет. Теперь я знаю твою последнюю тайну: ты влюбленный. Тебе удалось соединить разъединенное, то есть связать Верх и Низ. Разве мы не знали этого уже давно? Да, мы знали, нет, мы не знали. Это всегда было так, и в то же время никогда так не было. Почему я должен был брести такими длинными дорогами, прежде, чем пришел к ΘΙΛΗΜΟΝ, если он собирался учить меня тому, что было общеизвестно веками? Увы, мы знали все с незапамятных времен, и все равно не знали, пока это не свершилось. Кто исчерпал тайну любви?
[H1 147] Под какой маской, о, ΘΙΛΗΜΟΝ, ты скрываешься? Ты не поразил меня как влюбленный. Но мои глаза открылись, и я увидел, что ты влюблен в собственную душу, тревожно и ревностно охраняющий ее сокровище. Есть те, кто любят людей, те, кто любят души людей и те, кто любят собственные души. Таков ΘΙΛΗΜΟΝ, приютивший богов.
Ты лежишь на солнце, о, ΘΙΛΗΜΟΝ, как змея, свернувшаяся спиралью. Твоя мудрость — мудрость змей, холодная, с долей яда, но в малых дозах исцеляющая. Твоя магия парализует и, таким образом, делает сильнее людей, бегущих от самих себя. Но любят ли они тебя, благодарны ли они тебе, любящий собственную душу? Или они проклинают тебя за твой магический змеиный яд? Они держатся поодаль, трясут головами и шепчутся вместе.
Человек ли ты еще, ΘΙΛΗΜΟΝ, или любящий свою душу не может быть человеком? Ты гостеприимен, ΘΙΛΗΜΟΝ, ты принял грязных странников в своей лачуге. Затем твой дом стал золотым храмом, и неужели я оставил твой стол, не насытившись? Что ты дал мне? Ты пригласил меня на ужин? Ты мерцал многоцветным и неразрешимым; ты не предался мне как добыча. Ты избегнул моей хватки. Я тебя не нашел. Ты все еще человек? Ты скорее змееподобен.
Я пытался ухватить тебя и вырвать это из тебя, ведь христиане научились почитать своего бога. И сколько времени пройдет, пока с человеком случится то же, что случилось с Богом? Я смотрю в бескрайние земли и ничего не слышу, кроме завываний, и ничего не вижу, кроме людей, поедающих друг друга.
О, ΘΙΛΗΜΟΝ, ты не христианин. Ты не позволил себе пожирать и не позволил пожирать мне. Потому у тебя не ни лекционных залов, ни залов с колоннами, наполненных студентами, стоящими вокруг и говорящими об учителе, впитывающими каждое его слово, как эликсир жизни. Ты не христианин и не язычник, а гостеприимный негостеприимный, приютивший Богов, выживший, вечный, отец всякой вечной мудрости.
Но покинул ли я тебя, не насытившись? Нет, я покинул тебя, потому что на самом деле был сыт. Но что же я ел? Твои слова мне ничего не дали. Твои слова предоставили меня самому себе и моему сомнению. И так я поглотил себя. И потому, о, ΘΙΛΗΜΟΝ, ты не христианин, что питаешь себя собой и заставляешь людей поступать так же. Это сильнее всего раздражает их, ибо ничто не отвращает человеческое животное сильнее, чем оно само. Потому они скорее будут есть всех ползучих, прыгающих, плавающих и летающих тварей, да, даже их собственного вида, прежде, чем отщипнут от самих себя. Но это питание действенно, и от него быстро насыщаешься. Потому, о, ΘΙΛΗΜΟΝ, мы встаем из-за твоего стола сытыми.
Твой путь, о, ΘΙΛΗΜΟΝ, наставительный. Ты оставляешь меня в целительной тьме, где мне нечего видеть или искать. Ты не свет, что сияет во тьме,[221] не спаситель, устанавливающий вечную истину и тем гасящий ночной свет человеского понимания. Ты оставляешь место для глупости и шуток других. Ты ничего не хочешь, благословенный, от других, вместо этого ты ухаживаешь за цветами в своем саду. Тот, кто нуждается в тебе, спрашивает тебя и, о умный ΘΙΛΗΜΟΝ, я полагаю, ты также спрашиваешь тех, от кого тебе что-то нужно, и ты платишь за то, что получаешь. Христос сделал людей жаждущими, ведь с тех пор они ожидают даров от своих спасителей, ничего не давая взамен. Давание столь же незрело, как и сила. Тот, кто дает, полагает себя сильным. Добродетель дарения — небесно-голубая мантия на плечах тирана. Ты мудр, о, ΘΙΛΗΜΟΝ, ты не даешь. Ты хочешь, чтобы сад цвел и чтобы все росло из самого себя.
Я славлю, о, ΘΙΛΗΜΟΝ, что ты не действуешь как спаситель, ты не пастырь, отправляющийся за отбившейся овцой, ведь ты веришь в достоинство человека, который не обязательно является овцой. Но если он окажется овцой, ты оставишь ему права и достоинство овцы, ведь с чего бы овце делаться человеком? Людей и так более чем достаточно.
Ты знаешь, о, ΘΙΛΗΜΟΝ, мудрость вещей грядущих, потому ты стар, о, такой древний, и как ты возвышаешься надо мной в годах, ты возвышаешься над настоящим в будущности, и длина твоего прошлого неизмерима. Ты легендарен и недостижим. Ты был и будешь, периодически возвращаясь. Твоя мудрость невидима, твоя истина неведома, вечно неистинная в любое отдельное время, но истинная в вечности, но ты выливаешь живую воду, от которой цветут цветы в твоем саду, звездную воду, росу ночи.
Чего тебе нужно, о, ΘΙΛΗΜΟΝ? Тебе нужны люди ради маленьких вещей, ведь все более великое и величайшее в тебе. Христос испортил людей, ведь учил, что они могут быть спасены только одним, а именно Им, Сыном Бога, и с тех пор люди вечно требовали великие вещи от других, особенно их спасение; и если овца где-то терялась, она винила пастуха. О, ΘΙΛΗΜΟΝ, ты человек, и ты доказал, что человек не овца, ведь ты ищешь величайшее в себе, и потому оплодотворяющая вода течет в твой сад из неистощимых кувшинов.
[H1 150] Одинок ли ты, о, ΘΙΛΗΜΟΝ, я не вижу окружения и спутников вокруг тебя; ΒΑΥΚΙΣ лишь твоя другая половина. Ты живешь с цветами, деревьями и птицами, но не с людьми. Не должен ли ты жить с людьми? Ты все еще человек? Ты ничего не хочешь от людей? Ты не видишь, как они держатся вместе и распускают слухи и детские сказки о тебе? Не хочешь ли ты выйти к ним и сказать, что ты человек и смертен, как они и хочешь их любить? О, ΘΙΛΗΜΟΝ, ты смеешься? Я понимаю тебя. Только что я вбежал в твой сад и хотел вырвать у тебя то, что должен был понять в самом себе.
О, ΘΙΛΗΜΟΝ, я понимаю: немедленно я превратил тебя в спасителя, который дает поглотить себя и связывает дарами. Таковы люди, думаешь ты; они все еще христиане. Но они хотят еще больше: они хотят тебя как ты есть, иначе ты не был бы для них ΘΙΛΗΜΟΝ, и они были бы безутешны, если бы не нашли для своих легенд носителя. Потому они тоже рассмеялись бы, если бы ты подошел и сказал, что смертен, как они, и хочешь их любить. Если бы ты так поступил, ты не был бы ΘΙΛΗΜΟΝ. Они хотят тебя, ΘΙΛΗΜΟΝ, а не другого смертного, который болеет теми же болезнями, что и они.
Я понимаю тебя, о, ΘΙΛΗΜΟΝ, ты настоящий влюбленный, ведь ты любишь свою душу ради людей, потому что им нужен царь, который живет из самого себя и не находится ни у кого в долгу за свою жизнь. Потому ты им нужен. Ты исполняешь желание людей и исчезаешь. Ты сосуд басен. Ты бы обесчестил себя, если бы вышел к людям как человек, ведь они рассмеются и назовут тебя лжецом и мошенником, потому что ΘΙΛΗΜΟΝ не человек.
Я видел, о, ΘΙΛΗΜΟΝ, эти морщины на твоем лице: некогда ты был юн и хотел быть человеком среди людей. Но христианские животные не любили твою языческую человечность, ведь чувствовали в тебе то, что им нужно. Они всегда искали меченого, и когда поймали его где-то в свободе, они заперли его в золотой клетке и отняли его маскулинную силу, так что он был обездвижен и сидел в молчании. Тогда они славили его и сочиняли о нем байки. Я знаю, они называют это почитанием. И если они не найдут подлинного, у них по крайней мере есть Папа, который занят представлением божественной комедии. Но подлинный всегда отрекается от себя, ведь он не знает ничего более высокого, чем быть человеком.
Ты смеешься, о, ΘΙΛΗΜΟΝ? Я понимаю тебя: тебе надоело быть человеком среди других. И поскольку ты подлинно любил быть человеком, ты добровольно спрятал это, чтобы быть для людей по крайней мере тем, что они хотели иметь от тебя. Потому я вижу тебя, о, ΘΙΛΗΜΟΝ, не с людьми, а лишь с цветами, деревьями и птицами и текущими водами, и это все рано не порочит твою человечность. Ибо для цветов, деревьев, птиц ты не ΘΙΛΗΜΟΝ, а человек. Но какое одиночество, какая нечеловечность!
[H1 152] Почему ты смеешься, о, ΘΙΛΗΜΟΝ, я не могу тебя понять. Но разве я не вижу голубой воздух твоего сада?Что за счастливые тени окружают тебя? Это солнце очерчивает голубых полуденных призраков вокруг тебя?
Ты смеешься, о, ΘΙΛΗΜΟΝ? Увы, я понимаю тебя: человечность для тебя совершенно поблекла, но для тебя восстала ее тень. Насколько более велика и счастлива тень человечности, чем сама человечность! Голубые полуденные тени мертвых! Увы, вот твоя человечность, о, ΘΙΛΗΜΟΝ, ты учитель и друг мертвых. Они стоят, завывая, в тени твоего дома, они живут под ветвями твоих деревьев. Они пьют росу твоих слез, они согревают себя добротой твоего сердца, они жаждут слов твоей мудрости, которые кажутся им полными, полными звуков жизни. Я видел тебя, о, ΘΙΛΗΜΟΝ, в полуденный час, когда солнце стоит выше всего; ты стоял, разговаривая с голубой тенью, кровь приливала к ее макушке и священное мучение омрачало ее. Я могу предположить, о, ΘΙΛΗΜΟΝ, кем был твой полуденный гость.[222] Как же я был слеп, какой я был дурак! Это ты, о, ΘΙΛΗΜΟΝ! Но кто я! Я иду своей дорогой, качая головой, и взгляды людей следуют за мной, и я остаюсь безмолвным. О, безысходное безмолвие! / [H1 153]
О, повелитель сада! Издали я вижу твое темное древо в сиянии солнца. Моя улица ведет в долину, где живут люди. Я странствующий нищий. И я остаюсь безмолвным.
Убийство тех, кто притворяются пророками — приобретение для людей. Если они хотят убийства, они могут убить своих ложных пророков. Если уста богов остаются безмолвными, каждый может слушать собственную речь. Тот, кто любит людей, остается безмолвным. Если учат только ложные учителя, люди убьют ложных учителей и обретут истину даже на пути своих грехов. Только после темнейшей ночи будет день. Так скрой огни и оставайся безмолвным, чтобы ночь стала темной и бесшумной. Солнце восходит без нашей помощи. Только тот, кто знает темнейшую ошибку, знает, что такое свет.
О, повелитель сада, твоя магическая роща сияла мне издалека. Я почитаю твое обманчивое одеяние, отец обманчивых огней. / [223] [Image 154][224]
Я продолжаю свой путь в сопровождении отлично отполированного стального клинка, закаленного в десяти огнях, осторожно упрятанного в моей мантии. Втайне под платьем я ношу кольчугу. Накануне вечером я воспылал любовью к змеям и разрешил их загадку. Я сел перед ними на горячих камнях у дороги. Я знаю, как ловко и жестоко поймать их, этих холодных дьяволов, хватающих зазевавшихся за пятку. Я стал их другом и играл на мягко звучащей флейте. Но я украшаю свою пещеру их ослепляющими шкурами. Идя своим путем, я подошел к красному камню, на котором лежит огромная переливающаяся змея. Поскольку теперь я научился у ΘΙΛΗΜΟΝ магии, я снова вынул свою флейту и сыграл нежную магическую песню, чтобы заставить ее поверить, что она — моя душа. Когда она была достаточно околдована, / [Image 155][225] {2} [I][226] я сказал ей: «Сестра моя, душа моя, что скажешь?» Но она ответила, льстиво и потому терпимо: «Я дам всему, что ты делаешь, порасти травой».
Я: «Это звучит успокаивающе, но сообщает не много».
З.: «Ты хочешь, чтобы я сказала много? Я могу быть и банальной, как ты знаешь, и удовлетвориться этим».
Я: «Это трудно для меня. Я считаю, что ты тесно связана со всем потусторонним,[227] со всем величайшим и необычным. Потому я думал, что банальность чужда тебе».
З.: «Банальность — часть меня».
Я: «Это было бы менее поразительно, если я бы сказал это о себе».
З.: «Чем более необычен ты, тем более обычной могу быть я. Для меня это настоящая передышка. Думаю, ты ощущаешь, что мне не нужно мучать себя сегодня».
Я: «Я чувствую это, и беспокоюсь, что твое древо больше не принесет мне никакого плода».
З.: «Уже беспокоишься? Не будь глупым и дай мне отдохнуть».
Я: «Я заметил, тебе нравится быть банальной. Но я не принимаю тебя близко к сердцу, мой дорогой друг, ведь я знаю тебя гораздо лучше, чем раньше».
З.: «Я начинаю узнавать тебя. Боюсь, ты начинаешь терять уважение».
Я: «Ты раздражена? Думаю, это совсем не обязательно. Я в достаточной мере осведомлен о близости пафоса и банальности».
З.: «Так ты заметил, что становление души идет змеиным путем? Ты видел, как быстро день становится ночью, а ночь — днем? Как покрытые водой и сухие места меняются местами? И все неравномерное попросту разрушительно?»
Я: «Я думаю, видел все это. Я хочу ненадолго прилечь на солнце на этом теплом камне. Возможно, солнце вынесет меня».
Но змея тихо подкралась ко мне и плавно обвилась вокруг моей ноги.[228] Прошел вечер и настала ночь. Я обратился к змее и сказал: «Я не знаю, что сказать. Котелки уже закипают».
[229]З: «Готовится ужин».
Я: «Тайная Вечеря, я полагаю?»
З.: «Союз со всем человечеством».
Я: «Ужасающая, сладкая мысль: быть и гостем, и блюдом за этим столом»[230]
З.: «Это было высочайшим наслаждением и для Христа».
Я: «Как святое, грешное, как все горячее и холодное перетекает друг в друга! Безумие и рассудок хотят обручиться, ягненок и волк мирно касаются друг друга боками.[231] Все это да и нет. Противоположности объемлют друг друга, смотрят глаза в глаза и перемешиваются. Они осознают свое единство в агонизирующем удовольствии. Мое сердце наполнено яростной битвой. Волны темных и светлых рек обрушиваются друг на друга. Я никогда такого не испытывал».
|
|
|
