 |
Часть третья. Дети проходных дворов.
|
|
|
|
"Дамы без ума от Саши, Саша без ума от дам,
В полночь Саша к ним приходит, а уходит по утрам..."
Виктор Цой. "Саша".
Декабрь 2000 года.
1.
– Алло. И что теперь? Андрей, а мне по фиг, я тебе уже говорил. Ну сами решайте, ладно? Мне это надоело. Слушай, ну отцепись ты от меня!
– Тальберг, мы тебе не мешаем, случайно? – поинтересовалась Анита Борисовна, вставая из-за учительского стола. Вид у преподавателя по русскому был такой, словно она вот-вот запустит в собственного ученика томом "Преступления и наказания".
– Да ни капельки, – Валька засунул мобильник в карман пиджака и, повернувшись к Шурику, одними губами прошептал: "Вот козел..."
Шурик только вздохнул: война Вальки с будущим отчимом продолжалась второй месяц и конца ей было не видно. Впрочем, Тальберга это не смущало. Он с не меньшим упорством цеплялся вообще ко всем – и к матери, и к школьным учителям, и к Шурику с Блэком.
Вот и теперь Валька смотрел на завуча с таким видом, будто Анита Борисовна, а не он "срывает учебный процесс". Класс затих в ожидании скандала. Кажется, именно этого Валька и добивался.
– Совсем охамел. Думаешь, если у тебя мама в банке работает, то тебе все можно?
– Ну, разумеется, – Валька еле заметно улыбнулся.
-- Блин, ну он вообще оборзел, – одобрительно выдохнул с соседней парты Женька Каховский.
Анита думала так же.
– Что, встать не можешь, когда с тобой учитель разговаривает? Или ты только за спиной способен гадости говорить?
– Ну, почему... Могу и всл...
– Молчать! Дневник на стол и... – Анита чуть не прибавила привычное "вон из кабинета", но потом сообразила, что официально урок закончился минут пятнадцать назад. Просто она сама, как всегда, застряла в учительской, а потом задержала класс, чтобы "вбить в головы этих дебилов" очередную порцию бреда про творчество Достоевского. Так что для умирающего со скуки десятого "А" малость приевшееся развлекалово "Тальберг против завуча" было чуть ли не подарком. Если, конечно, не считать того, что звонок-то уже прозвенел.
|
|
|
Валька подчеркнуто неторопливо выудил из рюкзака дневник и отнес его Аните. Сам развернул на нужной странице, разве что ручку не предложил, как секретарь на переговорах. Только шепчущемуся классу было не особенно заметно, что у Вальки слегка дрожат руки. Причем явно не из-за боязни схлопотать очередную пару. Тальберг с самого утра был на взводе.
– Ну что... За урок – единица, выше тройки в полугодии у тебя не будет, – как-то ласково произнесла завуч.
Тальберг равнодушно пожал плечами.
– Мама, как я понимаю, в школу опять не придет.
– Не придет, – подтвердил Валька.
– Ну, пускай хоть почитает на досуге, – красная ручка зашуршала по дневнику, – А я ей позвоню, вечером.
Валька кивнул. Кажется, все происходящее его полностью устраивало. Хотя нет, не все...
– Анита Борисовна, а вы не могли бы проставить время?
– Что? Валя, у тебя с головой все в порядке?
Кажется, Тальберг сейчас мог брякнуть "Нет, не все". И завуч об этом догадалась.
– Пожалуйста. "Двадцать седьмое декабря". Дата, подпись. Можешь еще у секретаря печать попросить.
– Зачем? Мне время нужно.
Анита Борисовна посмотрела на Вальку, как на буйнопомешанного.
-- На фиг ему время-то? – изумился Пашка.
– Тарханов! Тебе тоже написать? А то я могу. И замечание, и тройку в полугодии,– русичка глянула на часы, быстро чиркнула закорючку в валькином дневнике и с шумом его захлопнула.
|
|
|
– Так... Итоговые за полугодие я сегодня выставлю, вам их завтра Надежда Петровна объявит. Достоевского читать всем. После каникул пишем сочинение.
Валька, все еще топтавшийся у ее стола, скрестил руки на груди и независимо глянул на Аниту. "Как Наполеон", – подумал Шурик, вспомнив прочитанную летом "Войну и мир". Тот ведь тоже был невысокого роста.
– Все свободны, всех с Новым годом. Тальберг, а ты куда? Мы с тобой еще поговорим.
Выходя из класса с обоими рюкзаками, Шурик услышал вполне привычные вопли. "Помяни мое слово! Ты в этой школе учишься последнюю четверть!"
– Слушай, ну ты совсем без тормозов, – за полчаса, проведенных в рекреации напротив кабинета литературы, Шурик успел замерзнуть. Даже книжки под рукой не было, если не считать ненавистного Достоевского. – Чего она тебя столько мурыжила?
Валька передернул плечами и отмахнулся.
– Да шла бы она...
– Валь, а она правда матери настучит?
– Да, наверное... Саша, пойдем отсюда... – Тальберг меланхолично запихнул в рюкзак разлохмаченный дневник.
– Тебе сигарету дать? – поинтересовался Шурик, когда они вышли на крыльцо.
– А у тебя какие?
– Разные. Слушай, я у Людки "Пэлл Мэлл" стрельнул. Будешь?
– Ну давай, что ли...
Сейчас Тальберг сделает пару тяжек и швырнет сигарету в бурый сугроб. А табаком от него будет пахнуть еще долго, даже в лифте, когда Шурик неуклюже проведет языком по обветренным валькиным губам.
2.
В наступивших сумерках обледенелые берега Яузы напоминали обломки старой гипсовой повязки, которой укрывал искалеченную руку какой-нибудь Годзилла. Блэк стрелой носился между черными силуэтами худосочных березок, то задирая лапу, то складывая к ногам хмурого хозяина ценную добычу, навроде пустой пачки от презервативов. И кому, интересно, пришло в голову пользоваться гондонами в заснеженной лесополосе?
Шурик дотянул до самого горла вечно заедающую молнию куртки, пошевелил покрасневшими пальцами – свои перчатки он привычно отдал Вальке. А тот сунул их в карман, как будто поставил перед собой еще одну задачу: простудиться, заболеть и помереть перед Новым годом. Назло матери и ее будущему мужу.
|
|
|
– Валь, а на фиг тебе нужно было время?
– Чего? – у Вальки изо рта вылетело крошечное облачко пара, смешалось с табачным дымом.
– Ну, у Аннушки. Когда ты ее сегодня послал.
Тальберг хмыкнул. Убрал от лица светлую прядку, покрывшуюся еле заметным инеем...
– Саша, а ты не понял?
– Нет, – Шурик уже привычно почувствовал себе каким-то кретином.
– У меня на мобильнике время звонков высвечивается. То есть получается, что вся эта байда из-за того, что мне Андрей звонил. Я специально ей все входящие покажу, пусть сравнит.
– Валь... – в голосе Шурика слышался явный упрек. Но Тальбергу оно было до фонаря.
– А чего? Они завтра утром какой-то баланс сдают, а вечером его обмывают. Еще и пошлет Аниту на хуй, как не фиг делать...
– Валь, а вдруг тебя и правда из школы?
– А ни хрена. Пускай Андрей сам приезжает и разбирается, если все из-за него. Блэк! – Тальберг осторожно свистнул, а потом облизнул губы...
– Потрескаются ведь...
– Ну и? Тебе это не мешает.
Шурик только сглотнул. Но все равно попробовал расставить точки над "i".
– Валь, а ты не боишься, что Андрей... Ну, что он потом шухер устроит.
– Пфы... Он чего, самоубийца что ли? А если и устроит, то мне же лучше. Пускай покупает мне билет, а сам валит куда хочет.
– А мама?
– А чего... Думаешь, она со мной к отцу поедет? Хуй тебе.
В последнее время Тальберг не упускал случая, чтобы выругаться матом. По видимому, это тоже действовало на нервы седому и внешне спокойному как кремень Андрею Андреевичу. Впрочем, точно Шурик не знал. Маму Тальберга он за эти полтора месяца видел от силы раз пять, а ее будущего мужа, или, по валькиному выражению, "этого старого козла", и того меньше. Зато про родного отца и его вторую жену Шурик слышал довольно часто. И фотографии видел. Судя по всему, у этой Нонны на работе был комп с интернетом. Так что Валька почти каждый вечер настукивал очередную "электронку". Вот об электронном адресе Шурик и хотел спросить, но все забывал. А теперь вот вспомнилось.
|
|
|
– Валь... Слушай, а твой отец, он официально женат или так?
– Официально. Я вместе с ними в ЗАГС ездил...– Тальберг улыбнулся. Легко, по настоящему, а не так, как до этого.
Шурик с большим трудом избавился от очередного непристойного видения, включавшего в себя белое невестино платье, которое он аккуратно сдергивает с Вальки. Или наоборот, разрывает практически. Хотя на самом деле он до сих пор до жути боится сделать Тальбергу больно. Хорошо, хоть ладони потеть перестали. А то первое время его трясло как перед экзаменами.
– Валь, тогда почему она Лунькова? Или она отцовскую фамилию брать не стала?
– Да наоборот, - как-то недоуменно протянул Валька. А потом расхохотался. – Сашша... Блин, да ты не знаешь что ли? У меня мамина фамилия, девичья. Она ее и не меняла никогда. Они с отцом из-за этого, знаешь, когда первый раз поругались? В ЗАГСе во время свадьбы. Я тебе не рассказывал?
– Не-а, – выдохнул офигевший Шурик. Он, конечно, привык к тому, что у Вальки все не как у людей, но чтобы до такой степени. А Тальберг вдруг погрустнел. Так резко, будто в нем выключателем щелкнули.
– В общем, она папину фамилию никогда не брала. И меня на свою зарегистрировала, чтобы совсем как у деда было.
– А деда как тебя звали?
– Нет, меня как него. У нее... у мамы какой-то бзик на этом. Чтобы меня так назвать, и чтобы обратно вернуться. Она из-за этого за папу замуж и вышла, потому что он из Ленинграда.
Шурик помотал головой.
– Ни хрена не понимаю.
– Саша, ну ты чего... Это же, – Валька запнулся, – в общем, во всех учебниках есть. Короче, в самом начале войны был такой приказ, чтобы всех немцев выселить... то ли вообще из больших городов, то ли только из Ленинграда и Москвы, я не помню... И деда тогда тоже. Куда-то в Казахстан, под Кустанай. То есть всю семью, конечно. Он-то еще маленький был. Знаешь, мама мне потом говорила, ну... короче, когда я от нее уехал, в пятом классе... Что вот дедушка в одиннадцать лет из этого города уехал навсегда, а ты туда возвращаешься. Как будто кольцо замкнулось.
– Какое кольцо?
– А я знаю? Это она, наверное, просто так, чтобы я не сильно психовал...
Шурик судорожно кивнул, стараясь не вздыхать слишком громко. Как-то так получилось, что они с Тальбергом трепались про что угодно, кроме родителей. Да и то, в основном, не трепались, а молчали. Или шептались. Или занимались совсем другими вещами, когда о родаках, наоборот, лучше не думать. А сейчас Вальку как будто прорвало.
– Ты вот тот серый дом видишь?
|
|
|
– Ну да.
– Я когда маленький был, мы там с мамой жили. Однокомнатная квартира, дедушкина. Мы сюда переехали, к деду, а папа там остался. Так странно, мы тоже в августе переехали, как раз перед первым сентября. Я в этом году вспоминал, когда в школу первый раз собирался. Еще, ты знаешь... Они тогда еще не развелись по бумагам, и папа специально на первое сентября приехал, чтобы… Ну, как у всех было. А мне из-за этого в школу не хотелось, думаю, чего я на этих уроках сидеть буду, если папа вернулся. А он, оказывается, на один день, специально.
Шурик резко выдохнул, потом потянулся заледенелыми пальцами за пачкой сигарет. Огонек зажигалки чиркнул по ладони, но это, кажется, было не больно. Или больно? Шурик не заметил.
– А потом ей работу предложили, такую, чтобы все время по командировкам. Тогда как раз с деньгами было непонятно. А дедушка тогда уже умер, она меня одного бы и не оставила. Это же не такие командировки, как сейчас, а на месяц, на два. И не в Лондон, не в Берлин, а куда-то в Норильск. Или в Нефтеюганск, я не помню. В общем, она оттуда возвращалась не через Москву, а туда, к папе. Так смешно было, они меня по утрам с Нонной в школу собирали. Точнее, Нонка в институт всегда опаздывала, а мама нам бутерброды кромсала, одинаковые. Как будто Нонка моя сестра старшая, ты прикинь? – Валька почему-то смеялся. А потом опять оцепенел. – Они меня в том году все время уговаривали к маме вернуться. Такой дурдом был. Потом решили, что на фиг я буду в середине учебного года срываться. А летом мама квартиру купила. А то нам с ней в однокомнатной типа тесно. Чтобы я точно отказаться не мог.
– А папа?
– А чего папа? Им ведь тоже хочется...
– Чего хочется?
– Саша, ну ты тормоз... Ну, своего ребенка, родного.
– А ты им кто, двоюродный что ли?
– Да не двоюродный... Папе-то родной, а Нонке нет. А где они его заведут, если я за шкафом сплю? Они, по-моему, пока я у них жил, только в ванной на стиральной машине и трахались. Ну, может, еще утром, когда я в школе. Им-то на работу к десяти, а мне в лицей пилить через полгорода, – Тальберг снова запнулся. – Сашша, ты чего молчишь?
– Я не молчу... Я это самое...
Валька вдруг сдернул с головы меховой капюшон, глянул на Шурика почти с вызовом. А потом почему-то уткнулся лицом куда-то в шуркино плечо. Как будто хотел заплакать. Но не заплакал, а потерся носом. С куртки посыпались крошечные снежинки, больше напоминавшие манную крупу.
3.
Ядовито-зеленая мишура, украшавшая портрет Лобачевского, колыхалась на сквозняке. В коридоре с диким воем носились пятиклассники, которые, в принципе, должны были отмывать школу перед наступлением каникул. Последний в этом году урок алгебры плавно перешел в подведение итогов и прочую "раздачу слонов". Надежда Петровна умотала в учительскую за оставленными там дневниками, по привычке оставив дверь открытой – чтобы не сильно шумели.
Народ вяло обсуждал перспективы сегодняшнего традиционного "огонька". Вовка Драников водил ручкой по напечатанной на обложке тетради таблице умножения и осторожно подсчитывал количество "Очаковского", которое надо было втихаря заныкать в туалете. Подсчет велся в "литрилах" – то бишь, в единице измерения "литр на рыло". Людка крутила в пальцах пузырек с серебристым лаком, выслушивая очередную Юркину идею. Она, кажется, заключалась в том, чтобы пронести все бухло в пакете с людкиным вечерним платьем. Коробейникова утверждала, что пакет прорвется. Юрка клялся, что ни фига.
Валька с упорством, достойным лучшего применения, заштриховывал на парте большую карандашную надпись "Fuck you off " и попутно рассказывал о событиях вчерашнего вечера. Шурик осторожно кивал, пытаясь понять, что у него выйдет по английскому, "три" или "четыре".
– Можно подумать, ему это правда нужно. Я ему вчера так и сказал. А потом матери Анита позвонила, она в комнату ушла.
– Сильно ругалась?
– Да вообще нет. Я до двух часов ночи ждал, а потом срубился.
– Валь, – шепотом позвал Тарханов, – а ты Новый год где отмечать будешь, в Питере?
Валька резко обернулся и пожал плечами. Про Питер Пашка ляпнул зря, но он-то точно был не в курсе, что именно из-за этого чертового Нового года Тальберг упорно трепет нервы себе и матери.
Шурик, честно говоря, до вчерашнего вечера не мог понять, как можно в здравом уме отказываться от поездки в другую страну. И фиг с ним, что у англичан главный праздник не Новый год, а Рождество. Все равно же интересно.
А сейчас было как-то неудобно. Другое дело, что, в любом случае, в Москве Вальки не будет, даже если он сумеет отбиться от матери и ее Андрея. Уедет тогда к своим. И все, его даже не поздравишь по-человечески, разве что на мобильный позвонишь.
Но это тоже не выход. Была бы у Шурика своя мобила – можно было бы кидать эсэмэски. Почти разговаривать...
Тальберг провел карандашом по второй "f", а потом начал размазывать графит пальцем. Серебристо-серая пыльца впитывалась в кожу, Валька осторожно усмехался. Почти как вчера вечером, когда они тихонько сидели у Шурика в комнате. Точнее – не сидели, а лежали, пока никто не вернулся с работы. И Тальберг вчера точно так же фыркал, потому что ему было слегка щекотно. А потом в коридоре послышалось дребезжание звонка, и Валька начал торопливо застегивать джинсы, а Шурик – заправлять под ремень футболку.
– Саньчик, без пятнадцати на углу. Запомнил? – Тарханов привычно дернул Шурика за пиджак.
Шурик кивнул:
– Вот попалят нас с этим пивом...
– А ты ори про него погромче. Блин, это чем так пахнет-то?
Пахло лаком для ногтей. Людка Коробейникова неторопливо перемещалась от парты к парте и выводила на мутном бежевом пластике серебристые снежинки. Рудзиевская, ухватив кусок мела, превращала нарисованную на доске систему координат в еще одну снежинку – большую и нелепую.
– Валь, а ты идешь сегодня или нет? – Вовка Драников закончил свои расчеты.
– Да хрен его знает...
– Тогда, если чего – бухла возьми с собой. Мы без пятнадцати шесть на углу у детсада встречаемся. Тебе Санек покажет. Вы же с ним вместе будете, да?
Вовчик, разумеется, не имел в виду ничего такого. Понятно ведь, что, если люди живут в одном подъезде, то рано или поздно начнут вдвоем возвращаться из школы или еще как-то тусить. Хотя на "решетках" Валька появлялся нечасто. Да и сам Шурик в последнее время захаживал в дом со сберкассой от случая к случаю. Точнее – в те вечера, когда Валька был занят.
Шурик почти привычно подумал о том, что они с Тальбергом похожи на двух спецагентов, которым приходится маскироваться под обычных людей.
– Вместе, вместе, – отмахнулся Валька, проводя по запястью вымазанным в графите пальцем. А оно красиво было, почти как серебристые тени для глаз.
– Коробейникова, ты что делаешь? – вместе с дневниками Надежда Петровна приволокла из учительской большой нарядный пакет. Наверное, ее подловил в коридоре кто-то из родительского комитета.
Людка как раз нарисовала на парте особенно красивую снежинку.
– А оно отмоется потом, Надежда Петровна. Я ацетон из дома принесу, – успокоил классную Юрчик Матросов.
Надежда кивнула и начала распределять дневники.
– Так, Каховский уже уехал, ладно, я ему после Нового года отдам. Давайте по алфавиту, что ли...
Англичанка все-таки натянула ему "четверку". Шурик облегченно выдохнул и убрал дневник подальше.
Из кармана валькиного пиджака раздалось привычное завывание мобильника. Тальберг с отвращением глянул на экран. Потом сбросил вызов. Буквы на экране сложились в узнаваемое слово Kozel. Почти как марка пива.
– Чего ему надо? – осторожно прошипел Валька.
Шурик пожал плечами, наблюдая за тем, как от учительского стола медленно тащится Маринка Спивак. И при этом смотрит не в дневник, а на Шурика.
– Валь, ты там уснул, что ли? – теперь Пашка Тарханов тряс за плечо Вальку. – Сейчас ты, а потом я. Сань, тебе Маргарита четверку поставила? Может и мне тоже?
Вручая Тальбергу дневник, Надежда Петровна что-то негромко произнесла. Наверное, про вчерашний скандал. Но Валька, который на любое учительское слово отвечал пятью своими, почему-то вздрогнул и перекосился.
А вернувшись за парту, молча показал Шурику страницу. Вчерашнее замечание было перечеркнуто красной ручкой. Вместо обещанного трояка в полугодии стояла четверка.
Шурик осторожно присвистнул.
– Валь, она чего тебе сказала-то?
Валька снова вздрогнул и с трудом выдавил:
– "Скажи спасибо папе".
– Кому?
– Пацаны, сегодня точно квасим, – Тарханов размахивал дневником, как болельщик спартаковским шарфом. Шурик отмахнулся.
– Кому-кому... К ней Андрей приезжал, – Тальберг указал на пестрый пакет, – отмазать меня решил.
– И что теперь делать?
– А я знаю?
4.
Огромный сугроб, который намело у детсадовского забора, сейчас напоминал подушечку для иголок: из него во все стороны торчали пестрые полиэтиленовые пакеты и гитара Вовчика в черном чехле. С чехла улыбался Цой – порядком потертый и полинявший от стирок – Драников перешил этот портрет с окончательно порвавшийся майки.
– Сань, ну где вас черти носили, а? – из-под черного капюшона голос Драникова звучал особенно неприветливо.
– Можно подумать, что мы – последние, – лаконично отвертелся Валька.
Как будто в том, что они застряли в лифте, не было его вины.
Впрочем, ни фига не вины, наоборот… Сплошного удовольствия.
Днем, после того, как Надежда отпустила десятиклассников по домам, Валька неожиданно вручил Шурику свой рюкзак.
– Занеси к себе, а то я с ним мотаться не хочу…
– А куда мотаться-то? – уже привычно изумился Шурик. Но Тальберг в этот момент надавил кнопку мобильного:
– Андрей, я к тебе сейчас подъеду, выпиши пропуск.
Кажется, собеседник не возражал. Прежде, чем убрать мобилу в карман, Валька глянул время.
– Так… Час туда, час обратно. Саша, я к тебе зайду в полшестого, тогда вместе пойдем.
Шурик кивнул. По правде говоря, он не был уверен, что Тальберг захочет тащиться на этот школьный "утренник". А с другой стороны – не на "решетках" же им сидеть. У Шурика дома сегодня торчит отец, а у Вальки, скорее всего, еще ошивается домработница, которую Тальберг почему-то ненавидел.
– Ага. Я тогда пива куплю, будет от нас двоих.
– Если что – я позвоню, – Валька кивнул и направился в сторону метро. С таким же видом, как вчера к столу завуча. Можно подумать, что он Андрею морду бить собрался.
Звонок в дверь раздался без двадцати шесть. Шурик к тому моменту издергался настолько, что уже собирался скрутить крышку у общественной пивной "полторашки". Впрочем, если Тальберг сейчас не появится, Шурик тоже никуда не пойдет. Так и будет торчать в коридоре в обнимку с темно-коричневой пластиковой бутылью.
– Саша, у тебя вода есть? – Валька был жутко измотанный, но вполне спокойный. Видимо, он все-таки забежал к себе – переодеться. Потому как вместо осточертевших "приличных" брюк на нем были джинсы. И наверняка нормальная рубашка вместо белой. Под курткой не видно ни фига, а жаль….
Шурик недоуменно приволок с кухни графин с холодной кипяченой водой, а потом стоял и тупо смотрел, как Тальберг ее пьет. Сглатывает крупно и шумно, будто собака, не обращая внимания на то, как капли стекают по подбородку в серо-зеленый шарф.
– У тебя сушняк, что ли?
– У меня сейчас кофе из ушей полезет, мы с Андреем, наверное, целое ведро выпили.
– Как поговорили-то?
– Нормально, – Валька поставил полупустой графин на обувную тумбочку. – Потом расскажу.
– Да мы же не очень опаздываем, – попробовал убедить его Шурик.
– Валь, ты там за Саньком пригляди, а то он после выпускного чуть к соседям в дверь не позвонил, – ни с того, ни с сего сообщил отец, проходя из кухни в комнату с суповой тарелкой, полной семечек.
– Это еще кто за кем приглядывать будет, – отозвался Тальберг.
Он вообще как-то удивительно быстро сошелся с шуркиными родителями. "Совсем обычный мальчик и держится очень просто. А курточка у него дорогая, я такую на работе в каталоге одном видела", – сообщила мама примерно месяц назад, когда впервые застала Вальку у них в гостях. Впрочем, она еще чего-то спрашивала у Шурика про валькину квартиру и про то, кем Тальбергу приходится Андрей. Кажется, именно из-за Андрея Валька тогда и отсиживался у Шурика дома. Ну, или что-то в этом роде. Главное, что родители ничего не заподозрили и относились к Тальбергу как к Вовчику, Юрке или Женьку Каховскому. И в комнату к ним не лезли. Даже порадовались, что Шурик чуть ли не каждый день хватается за пылесос. А чего за него не хвататься, если на пыльном ковре и правда – не так удобно.
Сейчас ковер был чистый. Другое дело, что отец дома и ничего такого особенно серьезного не сделаешь. Но, Шурику, наверное, хватило бы, если бы они просто оказались наедине. Валька мог бы даже куртку не снимать, только расстегнул бы, и все…. И звякнул бы "болтами" и брючным ремнем. И привалился бы к изнанке двери, как будто для подстраховки, чтобы никто не вошел…
– Саша, мы опоздаем. Сергей Петрович, до свидания, – Тальберг уже выходил на лестницу, к лифту. Шурик завозился со шнуровкой "бульдогов", потом осторожно ухватил пакет с "полторашкой". Без десяти пять, хана…
Возле сугроба их ждал не только Вовчик. Рядом с ним почему-то топталась Маринка Спивак. Поддевала квадратным мыском сапога какую-то ледяшку. А рядышком привычно тискались Матросов с Коробейниковой. Людка облокачивалась об облезлый бетонный забор с таким видом, будто это – как минимум какая-нибудь пальма в Майами или мачта "Титаника". Юрчик мигал осоловелыми глазами и все время пытался набросить на темные людкины волосы свой шарф. Нелька Рудзиевская пялилась на них с откровенной завистью. Пялилась, по-видимому, давно – сигарета в ее руке успела отрастить длинный хвостик пепла и вконец зачахнуть.
– Да не, не последние, – нехотя признался Вовка. – Тарханов в овощной за газировкой побежал, а то эти, – Драников запнулся, глянул на девиц,– всю воду уже в школу отнесли.
Шурик деликатно зашуршал пакетом.
– Угу, давай сюда. Люд, куда пиво укладывать?
– Давай я положу, – Спивак начала рыться в большой сумке. Оттуда выглядывала мягкая черная ткань (наверное, то самое знаменитое платье Коробейниковой) и какая-то непонятная фигня в цветной фольге – что-то вроде больших, размером с кружку, конфет в пестрых фантиках.
– Это что еще? – Шурик даже присел на корточки, чтобы разглядеть поближе.
– Баночный компот, – презрительно отозвался Драников, – Они пиво пить не будут…
– От пива толстеют, – пояснила тощая Рудзиевская. – Там где зеленая фольга, там "Рулетка" и "Розовый пес", а где красная – "Магдалена" клубничная. У меня еще одна "Катерина" есть, на нее фольги не хватило. Валь, ты будешь?
Тальберг перехватил ядовито-малиновую банку, звякнул язычком, принюхался… Осторожно приподнял жестянку.
– Компот. Замерз и забродил, – над его верхней губой нарисовалась розоватая полоска…
– Не нравится – не пей, – Вовчик потянулся к банке с коктейлем, но Валька уже передал ее Шурику.
Обычная ледяная банка девятиградусной бурды. На запотевшей жести отпечатались полоски от пальцев. А запах не ягодный, а какой-то парфюмерный, как у Вальки в ванной, если кинуть в воду щепотку цветной соли из большой прозрачной коробки. Или скользкий шарик, напоминающий увеличенную во много раз икринку.
– Елизаров, хорош горниста изображать, мне не хватит, – Коробейникова лениво шла от забора, застегивая на ходу дубленку. Юрка почему-то растирал снегом щеки.
Шурик нехотя передал остатки "Катерины" дальше.
– О, Тарханов тащится, – Вовчик усмотрел среди выходящих из овощного знакомую фигуру, – сейчас пол-литровых апельсинчиков наделаем.
– Валь, у тебя усы остались, вытри, – предупредил Матросов. А Шурик вдруг сообразил, что при всех они с Валькой почти не разговаривают. Как будто боятся засветиться.
Тальберг кивнул, провел костяшками пальцев по губам. А потом вытащил из кармана куртки узкую белую пачку.
– "Вог"… – выдохнула Людка. – Валечка, дай сигарету, а?
– И мне…
Пачка пошла по рукам. Валька осторожно глянул на Шурика, а потом запустил пальцы в его нагрудный карман. Три слоя ткани, а только потом кожа. Но все равно, это было классно. И никто ничего не понял.
– Тальберг, ты где эти зубочистки надыбал? – Вовка независимо дымил "голден Явой".
– Какие у матери были, такие и увел, – огонь зажигалки плясал на ветру, Валька заслонял его ладонью, как будто грелся.
– Блин, холодно так... У меня все ноги синие, – с гордостью сообщила Спивак. Она, в отличие от Людки, переоделась в платье заранее. Под оранжевым светом фонаря маринкины ноги в лайкровых колготках напоминали упакованные в полиэтилен куски сырой курицы. Шурика слегка замутило.
– На "Фанту" не хватило, я "Тархун" принес, – заорал приближающийся Пашка.
– Ты теперь не Тарханов будешь, а Тархунов, – Валька неторопливо выдыхал дым. Все загоготали…
– А ты... "Валя Тальберг – это мальчик или девочка?", – окрысился Пашка.
Шурик слегка напрягся.
– "Валя Тальберг" – это диагноз. Передается половым путем, – Валька, кажется, не обиделся, а наоборот.
– Ша, мужики… Сейчас будет вам диагноз, если охранник нас попалит, – Юрчик скручивал горлышко у "Тархуна". – Будет кто?
– Холодно же, – отмахнулась Рудзиевская.
Юрка смотрел на пластиковую бутыль, как врач на пациента.
– Если полторашка, то, значит, одну треть надо, – меланхолично заметил Валька.
– Математик... Вы у себя в лицее тоже так? – Юрка осторожно выплескивал зеленую газировку в сугроб. Валька не ответил, зато остальные зашевелились.
– Уже много.
– Юрец, стоп…
Матросов вручил "Тархун" Людке, а потом перехватил у Вовки заныканную стеклянную бутылку.
– "Завалинка"… Блин, а на "Гжелку" не хватило?
– Может, тебе еще "Абсолют"? Валь, с тебя, кстати, тридцатка, мы скидывались…
Тальберг, не глядя, вытряхнул из кармана три мятых десятирублевки, вручил их Драникову. Тот их принял тоже не глядя: все наблюдали за тем, как Юрчик переливает в бутылку с "Тархуном" водку.
– Уф… Крышку не потеряли? – Юрка с облегчением зашвырнул пустую бутылку в снег.
– Зажигалкой хорошо бы припаять, – не менее спокойно отозвался Валька.
– А ты умеешь?
– Нет.
– И я не умею. И так сойдет. Давайте ее в пакет закинем, где пряники, охранник не заметит. Люд, ты чего там возишься?
Коробейникова перебирала содержимое "пивной" сумки. – Придурки! Ну как вы ее поставили? У меня тут сверху чулки кружевные…
– С подвязками? – поинтересовался Пашка.
– С подтяжками, – ревниво отозвался Матросов.
5.
-- Красная-красная кровь,
Через час уже просто земля.
Через два – на ней цветы и трава...
Дребезжащее эхо разносилось по полутемной рекреации и плыло куда-то дальше, в коридор. На лестнице монотонно гудела моргающая лампа. Этажом выше, где в кабинете химии праздновали свой последний школьный "огонек" одиннадцатиклассники, рычала какая-то англоязычная попса. В соседней рекреации печально подвывала группа "Тату" – там радовались жизни девятые классы.
Вовчик Драников сидел на подоконнике и привычно терзал гитару. Такая же тоска, как на "решетках", только тут не покуришь в открытую.
Шурик понятия не имел, что его так накроет.
На самом-то деле сперва все было нормально. Ну, так, как и полагается на всяких школьных "огоньках", экскурсиях и прочих тусовках, когда с одной стороны – об учебе думать не надо, а с другой – под присмотром классной тоже не особенно оттянешься. Но раньше Шурику подобные вещи нравились. Или, по крайне мере, его ничего не напрягало. А сейчас он постоянно чувствовал какую-то дурацкую неловкость – как в тот вечер, когда Валька впервые оказался у него в комнате. Шурику до жути хотелось, чтобы Тальберг как-то одобрил все происходящее. Ну, или, по меньшей мере, не сидел с таким видом, будто у них сейчас контроша по химии, а не встреча Нового года. Тем более, что Надежда Петровна время от времени уматывала в учительскую. Наверняка они там тоже провожали Старый Год. Причем чем-то более серьезным, чем холодная газировка.
На учительском столе привычно возвышалась пластиковая бело-зеленая елка: ее купил родительский комитет, когда они еще учились в пятом. Или в шестом? Но елке и невесть откуда взявшимся гирляндам, с логотипами жвачки и какой-то зубной пасты (тоже кто-то из родителей в свое время принес), Шурик обрадовался, как старым знакомым.
Лобачевский в рамке из зеленой мишуры снисходительно смотрел на царящую суету.
Когда они, удачно миновав охранника, наконец, появились в коридоре, Надежда Петровна подпирала дверь родного кабинета.
– Неля, Люда... Вам переодеваться надо? Тогда идите быстрее, а то скоро начнем.
Рудзиевская с Коробейниковой проскользнули в класс. Оттуда раздался легкий визг, а потом быстро затих. Видимо, девчонки визжали по инерции. Надежда с неодобрением оглядела алисоманский балахон Драникова, юркину косуху и серебристое лезвие, которое Пашка Тарханов таскал на руке вместо часов.
– Ну что же вы так? У вас такие девочки красивые, просто как модели, а вы в каких-то тряпках неглаженных.
– У нас это глаженное уже вот где... – Юрка чиркнул пальцем по шее. А Вовчик, смахивая с ободранных гриндерсов снег, добавил:
– А мы тоже модели... Тарханов – так точно последняя модель "Урала".
– А "Харлей" не хочешь? – оскорбился Пашка, давно уже сдвинутый на байкерах и "Ночных волках".
Валька просто усмехнулся и отступил в глубь коридора. Шурик, разумеется, за ним.
– Саша, а эта бодяга долго будет?
– Часов до девяти, наверное. Ну, хочешь, мы сейчас уйдем?
Тальберг пожал плечами. А под курткой у него, кстати сказать, была обычная джинсовая рубашка. Даже не очень мятая. Шурик ее прекрасно помнил – всю, от воротника до последней пуговицы.
– Ты мне ее можешь узлом завязать? – Тальберг прислонился к стене. Так же вызывающе и доверчиво, как сегодня в лифте. Ну не говорить же ему, что Шурик этот лифт видит во сне почти каждую ночь?
Шурик опустился на корточки. В коридоре было пусто – математичка ушла обратно в класс, и из-за стены немедленно донеслось – "Надеждпетровна, а у нас тут молнию зае-ело...". Пацаны отступили в туалет – прятать пакет с "газировкой" и сигареты.
Валька неторопливо вытягивал подол рубашки из-под ремня. У него было абсолютно спокойное лицо. И нереально холодная кожа на животе. И привычная родинка над темной впадинкой пупка.
– Саша, ну чего ты так сопишь?
Шурик выпрямлялся как можно медленнее, чтобы хоть на несколько секунд стать одного роста с Тальбергом. Честно говоря, шуркина долговязость им жутко мешала в лифте. Или на лестничной площадке. Или в кабинке макдональсовского туалета. Блин, у них когда-нибудь получится заниматься этим всем по-настоящему и без одежды?
Разумеется, все было прилично просто до оскомины. Парты, сдвинутые в букву "П", невинная газировка, ядовито-красные полукружья помады на пластиковых стаканчиках в руках девиц. Надежда раздала всем одинаковые наборы новогодних свечек. Каждую свечу обвивала восковая змея – символ наступающего года.
Валька постоянно смотрел время на мобильнике, как будто Новый год должен был наступить уже сегодня. И ведь ни о чем серьезном не спросишь – напротив них уселась Маринка Спивак и как-то многозначительно крутила серебристый шнурок на открытом платье. Вроде бы эта штука называлась "декольте". Или "корсет". Шурик всегда путал эти два слова.
&nb
|
|
|
