О том, как я рос в птичьем лесу и нашел спасательную шлюпку

В конце лета 1978-го мы отошли от всех этих трагических событий. Конечно, каждый из нас перенес их по-своему. Отъезд произошел не сразу, так что учебный год мне пришлось завершать в стенах старой школы. На летних каникулах мы уехали. Я помню, не хотел возвращаться в школу, так боялся позора, который на меня свалится из-за того, что сделал отец. У меня, как и у многих детей, перевернулось все с ног на голову, и где-то на глубинном уровне я винил себя в смерти отца. Я этого не осознавал и до сих пор не осознаю, но очень четко могу это объяснить. Все превратились в таких милых и понимающих людей. Учителя, доселе строгие и несносные, вдруг приняли во мне невыразимое участие. Такое ощущение, что суицид отца тронул всех в школе без исключения, пробудив в людях гуманность, которые перекинули ее на меня. Через 15 лет, когда я стану музыкантом мирового уровня, я больше узнаю об этом, но это уже другая история. Мне было безумно приятно внимание, в котором меня купали, поскольку я стал свидетелем того, чего и врагу не пожелаешь. В глубине души я понимал, насколько ужасна была та судьба, постучавшая в мою дверь. Насколько она была неотвратимо горька и жестока, что мой 12-летний рассудок оказался не способен принять совершенное моим родителем.

Летом 1978-го меня охватило то меланхоличное одиночество, которое станет неотъемлемой частью моего характера в будущем. Все летом я провел наедине с собой, покидая дом с рассветом и возвращаясь с лучами заходящего солнца. Массу времени я провел у моря… на том самом месте, куда я буду приходить после нервного срыва. Я буду просто сидеть, созерцать море и чувствовать невосполнимую пустоту, которую даже с отцом не мог связать. Одиночество давило мертвым грузом. Иногда я закидывал удочку и, что бы ни поймал, нес домой маме. Много времени проводил я на природе, просто гуляя и обращая внимание на тонкости мира ее: на различные особи рыб, которых я видел в лесной речке, или на мерцающую после дождя листву. На лоне природы я обрел дом. Кажется, что я чувствовал себя там защищенным. Я стал отшельником расы человеческой. Должно быть, я решил для себя, что люди – порождения не предсказуемые и от того не заслуживающие доверия. И все ж я, наверное, понимал, что хочешь – не хочешь, а мое будущее сопряжено с гомосапиенсами. Вот такие серьезные вопросы и мысли приходили в голову 12-летнего мальчугана.

Тем летом нашлось время и для АВВА с Beatles. Когда мама уходила на работу, я, бывало, оставался дома и ревел о потере отца. Это был беспомощный плач 12-летнего мальчика, угодившего в паучьи сети, единственным спасением из которых была музыка и природа. Как видите, мало что переменилось. Для меня это актуально и по сей день. Однажды, вспоминается мне, я сидел один дома и, перебирая струны органа, плакал. Так продолжалось несколько месяцев после смерти отца. И так появилась мелодия, которая известна каждому фанату Stratovarius. К той мелодии, исполненной мною на органе, я сочинил стихи на финском. Звучало это так: «Почему же, папочка, меня ты покинул, ведь тебя любил я». Эта мелодия является начальным проигрышем песни под названием «Destiny» в исполнении мальчикового хором из Cantores Minores… тот же хор пел и я. «Destiny» была записана спустя 20 лет. Это была самая первая вещь, которую я сочинил, хотя навряд ли я понял тогда, что «сочинил» что-то. Я играл и плакал, и в дальнейшем моя музыка будет насквозь пропитана скорбью.

Когда в 1978-ом лето помахало рукой, мы переехали в новое место, которое дословно в переводе с финского означает «Птичий лес». От прежнего дома нас отделяли какие-то 40 км, и жизнь начиналась с чистого листа. Раскинувшись посреди финской сельской местности, место было поистине живописное. Во дворе был плавательный бассейн, и у меня была своя комната. Из нее открывался волшебный вид. Всего лишь в паре шагов от моего окна возвышалось огромная старая береза, шелестящая листвой по подоконнику и соединяющая меня с природой. В комнате у меня стоял аквариум, тот, что подарил мне отец на день рождение за неделю до смерти. Я любил свою комнату. Я также всех сторонился, дверь в комнату оставлял закрытой. Я исследовал новое жилище, и многое в нем мне понравилось.

Довольно часто, без ведомой на то причины, по ночам я становился заложником страха. Он поселился во мне. Я всего пугался. Мне снились сны, в которых я летел высоко над миром, а потом резко падал. Я падал очень медленно и, касаясь ногами, достигал земли. Это прикосновение было настолько реально. Тогда весь ужас, происходивший несколько месяцев или год назад, был вытеснен из моего сознания. Бьюсь об заклад, они преследовали меня всю жизнь, хоть я напрямую их влияния и не ощущал. Возможно, страх был одним из них. Слезы прекратились, и на их место пришла жажда меланхолии, как я ее называю. Однако это чувство не имело цели. Я ни по кому не страдал. Просто я так себя чувствовал.

Друзей у меня не было. Потом до меня дошли слухи, что у нас в классе появился новенький, переехавший из Лапландии в деревню по соседству с Птичьим лесом. Его звали Мика. Он играл на фортепиано, и мы быстро сдружились. Словно это было предначертано. Его родители были крайне религиозны. Позже он рассказал, что его частенько избивали, когда он был поменьше за то, что часто рассуждал о Боге и религии, которая меня в тот момент нисколько не интересовала. Мне казалось, он пересказывал мне вещи, которые ему «втирали» предки. Но он почти не распространялся об этом, и я был рад. Мы вместе играли. Я играл на акустической гитаре, он – на «фоно». До сих пор помню, как мы впервые играли в его доме. Было так здорово. В итоге, мы стали выступать дуэтом на школьных балах и в других местах. Мы играли «каверы» на потребу публике. То, что мы играли вместе, нам доставляло бурю положительных эмоций. Через 7 лет он займет место первого клавишника в Stratovarius.

Тогда на слух мне попался коллектив, именуемый Shadows, который играл что-то типа инструментальной музыки, но на электрогитарах. Я буквально сох по ним. Их музыка будоражила и восхищала. А мелодии были яркими и запоминающимися. Поэтому я спросил у мамы, нельзя ли мне электрогитару. И вот в один прекрасный день мы пошли в магазин в Хельсинки, откуда я вышел со своей первой электрогитарой и небольшим усилителем. Марка гитары называлась «Ария», а вот усилителя марку – не помню. Я начал разучивать песни «Shadows» и очень скоро мог подыгрывать под записи. Музыка ворвалась в мою жизнь и заполнила огромную душевную брешь. Она сделала меня личностью. Я играл без остановки. Теперь моими главными идолами были ABBA, The Beatles и Shadows. И вот как-то раз я услышал по радио то, что окончательно и бесповоротно изменит мою жизнь. По радио я услышал «Smoke on the Water» от Deep Purple. Эти рифы были настолько божественны, что я потерял дар речи. Ничего подобного я не слышал в жизни. Я зафанател от Deep Purple и Rainbow, особенно от Ричи Блэкмора. Он стал моим кумиром. Настоящим героем. В 18 я должен был получить кое-какие отцовские сбережения. На эти деньги мама купила мне Fender Stratocaster серебряного цвета. Это случилось, когда мне было 14. Вскоре я жил только музыкой и игрой на гитаре. Еще летом я начал подрабатывать на семейном предприятии, откуда был уволен отец. Я перевозил вещи, которые люди покупали, со склада к ним домой с парнем, который водил небольшой грузовичок. Работа была та еще, поскольку мне приходилось таскать тяжелые холодильники и стиральные машины в дома, не оборудованные лифтом. И хотя таскали вдвоем, легче от того не становилось. Зато у меня появились карманные деньги, и я прикупил новую стереосистему и более крутой усилитель для гитары. Я парил на седьмом небе. Я начал брать уроки гитары раз в неделю. На них в основном преподавали джаз и все то, от чего меня воротило. И я штудировал теорию музыки и прочие направления. Я все еще играл с Микой в дуэте, только на электрогитаре. Я исполнил «Токката и Фуга дэ минор» Баха в церкви, и мою фотографию даже опубликовали в местной газете, нахваливая мою игру. В конце семестра на школьной вечеринке в присутствии 500 человек я сыграл ту же композицию. И я ни капельки не испугался. Не нужно быть Эйнштейном, чтобы понять, что гитара сделала меня человеком, которым я никогда не был. Она стала моей спасительной шлюпкой. Я рассказал ей мои самые сокровенные тайны, и она ответила преданностью. Она была тем, в чем я нуждался, чтобы легче было пережить события прошлого. Я был никем, пока не обрел гитару. Позже, правда, даже гитара не помогла мне обрести истинную личность. Цветок может пробиться сквозь асфальт. То же относится и к людям и тому, что мы таим внутри.

Так я рос в птичьем лесу, окруженный музыкой и природой. Об этом месте у меня сохранились самые теплые воспоминания, поскольку именно там пустила ростки моя музыкальная карьера. Целыми днями я практиковался, играл, слушал музыку. Отдыхал на природе и заботился о своем аквариуме. Я перечитал всего Конрада Лоренца о поведении животных и территориальности. Я отметил для себя, что животные не так уж сильно отличаются от нас. Моими любимыми телесериалами были «World War II», который я смотрел с недоверием. Я узнал, кто такой Адольф Гитлер, и сколько людей было убито и почему. Но это не укрепило мою веру в человечество. Я не понимал, как и зачем было убивать 80 млн. человек. Мне это представлялось абсолютной нелепицей. Я не понимал значение слова «границы», которые фактически существуют, чтобы оградить одни страны от нападения других. И несмотря на это, нападения все равно совершались. Поэтому эти самые границы надо было «защищать». Для этого придумали такую штуку, как армия. Чего я еще тогда не понимал, так это, зачем люди соглашались защищать эти границы. Тогда не знал я и о национализме. Но у меня уже начало формироваться неутешительное суждение о человечестве в целом.

В декабре 1980-го перед домом был застрелен один из моих кумиров Джон Леннон. Я был в школе, когда это произошло. Я не мог этого понять, мне было чертовски плохо, ведь я боготворил и сейчас боготворю Леннона. Он был хладнокровно застрелен в спину, когда вместе с женой входил под арку своего дома. 26 лет спустя я побывал на этом месте в Нью-Йорке, когда гастролировал с группой. Я стоял там и размышлял о том, что с ним случилось. Всего за несколько часов до убийства он дал свое последнее интервью. В разговоре с журналистом он зловеще спросил: «Что это, когда стреляет пацифист?» Я посетил парк «Клубничные Поля» рядом с его домом, видел бетонный мемориал «Imagine» и сотню собравшихся там людей, поющих его песни.

Так получилось, что я познакомился с людьми, которые интересовались той же музыкой, что и я. Мы образовали несколько групп и дали пару концертов. По-моему, было это в далеком 1982-ом. Одним из таких коллективов был Roadblock, и в нем пел первый барабанщик Stratovarius Туомо Лассила. Еще был Thunderbird. В основном мы играли каверы и мои песни, которые представляли собой «солянку» из Rainbow. Еще я понял, что, если ты играешь в рок-группе, на тебя западают девчонки. А, может, их привлекала твоя слава. Мне было лет 15, когда одна незнакомая девчонка звякнула мне домой и спросила, можно ли ей ко мне прийти. Я проблеял жалкое «да», и она пришла. У нее были длинные светлые волосы, и она была невысокого роста. Напротив-то меня. Она зашла и присела на диванчик. Я плюхнулся в кресло напротив нее с подушкой на коленке. Я чувствовал себя не в своей тарелке, не знал, что сказать и куда себя деть. Она обратилась ко мне: «Ты не очень-то разговорчив». А я: «Пожалуй, нет». Потом она объяснила мне, что каждое утро видела меня совершенно одного на автобусной остановке перед отправкой в школу, и что ей жаль меня. Я не помню, что бы видел ее раньше. Я поставил музыку и даже запомнил, что именно. Это был «Wanderer» Донны Саммерс, которую я иногда слушал. Через какое-то время она ушла. Мы обнялись и поцеловались у двери. Это было волшебно. Мой первый поцелуй. Больше я ее не видел.

В 1984-ом мне позвонили и предложили играть в Stratovarius. Я согласился. Личность во мне еще больше ожила. В году 1986-ом в Stratovarius пришел Мика, но он покинул группу еще до того, как мы подписали контракт с CBS. Я до сих пор не понимаю причину его ухода. Тайна, покрытая мраком. Мы не виделись 10 лет, но возобновили наше общение, когда я начал посещать курсы терапии, и не теряли друг друга из виду до лета 2005-го. В том году он попытался свести счеты с жизнью, выехав на встречку. Его определили в учреждение для душевнобольных. Я звонил ему туда. Прислал ему CD-плейер, музыку и книги. Он писал мне невнятные письма, в которых он говорил, что «хотел посвятить остаток дней своих служению Богу» и прочее в таком же духе. Я снова ощутил себя 14-летним подростком. Когда его выпустили, он вернулся к родителям. Я отдыхал в Дубровнике летом 2005-го, когда получил от него текстовое сообщение: «Как дела?» Я так и не ответил. И сожалею об этом. Через неделю он выбросился с балкона и мгновенно умер. Меня не пригласили на похороны, и я не удосужился сходить на его могилку. Боль раздирает меня в клочья. Он был очень сентиментальным парнем, глубоко раненный клыками жизни, а точнее клыками людей. И хотя он был клавишником мирового класса, он считал себя нулем. И когда эта половина поглотила его, его уже ничто не могло спасти. Я нисколько не сомневаюсь, что будь он жив сейчас, мы бы творили музыку вместе. Когда-нибудь я наберусь смелости и схожу к нему на могилу. Я очень по нему тоскую.