 |
Пределы исторических предвидений
|
|
|
|
§ 1. Понятие о неизбежности в современном представлении об исторических явлениях. Изменения, внесенные нау-
кой в наше современное мировоззрение. Понятие об эволюции и о неизбежности. Почему социология в современном ее
состоянии не может представить собой науку. Ее бессилие предвидеть события. Исторические предвидения были бы воз-
можны для ума, неизмеримо превосходящего человеческий. Полезность понятия о неизбежности явлений.
§ 2. Предвидение социальных явлений. Невозможность точно предвидеть социальные явления, хотя они и повинуются
известным законам. Наши предвидения — не более как гипотезы, основанные на аналогиях, и должны ограничиваться
лишь очень близким будущим. Наше общее неведение первоначальных причин всех явлений.
§ 1. ПОНЯТИЕ __________О НЕИЗБЕЖНОСТИ В СОВРЕМЕННОМ ПРЕДСТАВЛЕНИИ ОБ ИСТОРИЧЕСКИХ
ЯВЛЕНИЯХ
Вскоре нам придется изложить вкратце наши предположения относительно будущности социализма. Не лишним
будет предварительно исследовать, в каких пределах наука допускает эти предположения и с какими оговорками
можно их формулировать.
Как только успехи наук раскрыли перед человеком строй вселенной и правильную связь явлений, его общее
представление о вещах изменилось. Еще не так давно благожелательное Провидение направляло течение событий,
непосредственно руководило человеком, решало исход сражений и вершило судьбу империй. Как предвидеть Его
веления? Они были неисповедимы. Как оспаривать Его определения? Они были всемогущи. Перед Ним народам
оставалось лишь покорно преклоняться и смиренными молитвами стараться умилостивить Его гнев или произвол.
Новые мировоззрения, сложившиеся под влиянием научных открытий, освободили человека от власти богов,
|
|
|
когда-то созданных его воображением. Эти мировоззрения не даровали ему большей свободы, но показали ему, что
бесполезно пытаться влиять молитвами на непреклонное и неумолимое сцепление законов, управляющих вселен-
ной.
Дав нам некоторое понятие о последовательном ряде этих законов, наука познакомила нас с общим процессом
преобразования нашей планеты и с ходом развития, благодаря которому жалкие существа первых геологических
эпох пришли с течением времени к своей современной форме.
Когда законы этого развития были выяснены по отношению к отдельным существам, их попытались применить
и к человеческим обществам. Современные исследования показали, что и общества прошли через целую серию
низших форм, прежде чем достигли уровня, на котором мы их видим теперь.
Из этих исследований возникла социология: отрасль научных познаний, которая, быть может, и приобретет со вре-
менем прочное положение, но которой до сих пор приходилось ограничиваться лишь регистрацией явлений, но не
удавалось предугадать ни одного из них.
Именно вследствие этой неспособности предусматривать, социология не может считаться не только наукой, но
даже зачатком ее. Совокупность сведений заслуживает названия науки только тогда, когда она дает возможность
определять условия явления и, следовательно, позволяет его воспроизводить или, по крайней мере, предусматри-
вать заранее его осуществление. Таковы химия, физика, астрономия и, до некоторой степени, даже биология. Со-
всем не такова социология. Все, что она может сказать нам (и что даже не ею открыто), заключается в том, что
нравственный мир, подобно физическому, подчинен непреложным законам; то, что мы называем «случаем», есть
бесконечная цепь неведомых нам причин.
Но запутанность этих причин делает невозможным всякое точное предвидение. Не только предвидения, но про-
|
|
|
сто некоторого понимания социальных явлений можно достигнуть не иначе, как изучив в отдельности каждую из
действующих причин и исследовав потом их взаимодействие. Теоретически этот прием тот же, что применяется в
астрономии для определения пути светил. Когда количество взаимодействующих элементов очень велико, совре-
менная наука оказывается бессильной выяснить окончательный результат этого взаимодействия. Определить отно-
сительные положения трех тел, массы и скорости которых различны и которые действуют друг на друга — задача, в
150
продолжение долгого времени не поддававшаяся проницательности знаменитейших математиков.
Для социальных явлений существует уже не три причины, а целые миллионы причин, взаимодействие которых
нужно определять. Как же тогда предчувствовать окончательный вывод при такой запутанности? Чтобы получить
просто общие и краткие указания, не говоря уже даже о приблизительных выводах, нужно поступать как астроном,
который, пытаясь определить положение неизвестного светила по тем возмущениям, какие оно производит в дви-
жении светила известного, не гонится за тем, чтобы обнять своими формулами совокупное действие всех тел все-
ленной. Он пренебрегает второстепенными возмущениями, которые сделали бы задачу неразрешимой, и довольст-
вуется приблизительным решением.
Даже в самых точных науках приблизительные выводы суть единственные, которые может достигнуть наш сла-
бый ум. Но такой ум, о каком говорит Лаплас, «который в каждый данный момент распознавал бы все оживляющие
природу силы и взаимное положение населяющих ее существ, если притом он был бы достаточно обширен, чтобы
подвергнуть анализу все эти данные, такой ум в одной формуле мог бы выразить движения величайших тел вселен-
ной и легчайшего атома. Такому уму было бы все ясно: будущее, как и прошедшее, было бы у него как перед глаза-
ми».
Мы не знаем, появлялся ли хоть водном из миллионов миров, совершающих,свой безмолвный путь по небесно-
му своду, такой ум, о каком говорит Лаплас, ум, который мог бы прочесть в окружающем нас тумане происхожде-
ние человека, фазы его истории и тот час, когда для последних существ на нашем остывшем шаре наступит послед-
|
|
|
ний день. Не будем слишком завидовать такой прозорливости. Если бы книга судеб была открыта перед нашими
глазами, то самые могучие двигатели человеческой деятельности скоро были бы сокрушены. Те, которых Сивилла
античного мира посвящала в тайны будущего, бледнели от ужаса и устремлялись к священному источнику, влага
которого даровала забвение.
Величайшие умы — Кант, Стюарт Милль и новейшие психологи, например, Гумплович, утверждают, что если
бы психология личностей и народов была хорошо изучена, то мы могли бы предусматривать их действия. Но это
лишь значит высказывать, только в другой форме, ту же гипотезу Лапласа, т. е. предполагать известными элементы
слишком многочисленные, чтобы мы могли их знать, с взаимодействием слишком сложным, чтобы мы могли под-
вергнуть его анализу.
Итак, нам следует довольствоваться сознанием, что нравственный мир также подчинен известным законам, и
решительно отказаться от мысли знать последствия этих законов в будущем.
Это понятие о неизбежности, которое современная наука все более и более старается установить, не есть пустая,
совершенно для нас бесполезная теория. Оно, по крайней мере, приучает нас быть терпеливыми и позволяет при-
ступать к изучению социальных явлений с хладнокровием химика, анализирующего какое-нибудь тело или иссле-
дующего плотность газа. Оно учит нас точно так же не раздражаться событиями, идущими вразрез с нашими поня-
тиями, как не раздражается ученый при неожиданном результате произведенного им опыта. Философ не может
негодовать на явления, подчиненные неизбежным законам. Следует ограничиваться установлением этих явлений в
уверенности, что ничто не могло бы помешать их осуществлению.
§ 2. ПРЕДВИДЕНИЕ СОЦИАЛЬНЫХ ЯВЛЕНИЙ
Итак, социология должна ограничиваться регистрацией явлений. Каждый раз, когда ее приверженцы, даже самые
прославленные, такие как Огюст Конт, пытались вступить в область предсказаний, они ошибались самым плачев-
|
|
|
ным образом.
В особенности государственные люди, живущие среди политических событий и, казалось бы, более искусные в
наблюдении за их течением, менее всего умеют их предусматривать.
«Сколько раз, — пишет Фулье, — события опровергали предсказания пророков! Наполеон когда-то предсказал,
что Европа скоро будет оказачена. Он же предсказывал, что Веллингтон водворит в Англии деспотизм, потому что
этот генерал слишком велик, чтобы остаться обыкновенным частным человеком».
«Если вы даруете независимость Соединенным Штатам, — говорил не более прозорливый лорд Шельборн, —
солнце Англии закатится, и слава ее навсегда померкнет».
Берк и Фокс соперничали между собой в ложных предсказаниях относительно французской революции; первый
из них утверждал, что вскоре Франция «подвергнется разделу, как Польша»1. Мыслители всякого рода, чуждые
живой действительности, почти всегда оказывались более прозорливыми, чем простые государственные люди. Ведь
никто иной, как Руссо, как Голдсмит предсказали французскую революцию; Артур Юнг предвидел, что во Франции
после кратковременного периода всяких насилий и неистовства «наступит прочное благоденствие как результат
реформ». Токвиль за тридцать лет до самого события предсказывал, что южные штаты в Американской республике
сделают попытку к отделению. Гейне говорил за много лет вперед: «Вам, французам, следует бояться освобожден-
ной и объединенной Германии более, чем всего священного союза и всех казаков вместе взятых». Кинэ в 1832 г.
предсказывал перемены, происшедшие затем в Германии, предугадал роль Пруссии, угрозу, нависшую над голова-
1 Эдмунд Берк и Чарльз Фоке были членами вигов (партии аристократов и крупной буржуазии) и осуждали
Французскую революцию.
151
ми французов, и попытку железной руки вновь захватить ключи Эльзаса. И все это потому, что у большей части
государственных людей, поглощенных событиями настоящей минуты, близорукость делается естественным со-
стоянием.
Это действительно есть их естественное состояние, и не трудно понять, что философы, умеющие не поддаваться
интересам минуты, могут иногда высказывать очень верные предсказания. В своей вступительной речи во Француз-
ской академии Дешанель, бывший тогда президентом палаты депутатов, показал, насколько ошибочны могут быть
предсказания государственных людей и насколько точны предсказания философов.
В продолжение тридцати лет слепая дипломатия, направляемая еще более слепым императором, ничего не виде-
ла, ничего не понимала, не могла ничего предусмотреть. Цепляясь за неопределенные принципы, столь же ребяче-
|
|
|
ские, как принцип национальностей, она вызывала войны, вроде войны с Австрией за Италию, послужившей при-
чиной всех наших бедствий1. В течение этих тридцати лет простой философ Эрве совершенно ясно предвидел по-
следующие события.
За семь лет вперед он предсказал австро-прусскую войну 1866 г., а после Садовы2, когда крайне недалекие ди-
пломаты и журналисты радовались успехам Пруссии, которая, разгромив Данию и Австрию, готовилась сразить и
Францию, Эрве писал: «Не вступая в бой, Франция только что потерпела наиболее серьезное после Ватерлоо пора-
жение. Война между Францией и Пруссией неизбежна. Она будет внесена в самое сердце той или другой из этих
стран». Единственным еще не исполнившимся предсказанием этого мыслителя является поединок между герман-
цами и славянами.
Для того, чтобы предвидеть все это, конечно, был необходим лишь светлый здравый ум, а государственные лю-
ди принимают слишком близкое участие в текущих событиях, чтобы проявлять такой ум. Совсем недавно, во время
осады посольств в Китае, ни один из проживавших в Пекине дипломатов не предвидел грозивших им событий и
последовавшей затем войны3, дорого стоившей. Их интересовали гораздо больше вопросы этикета, чем то, что про-
исходило вокруг них.
Между тем, у них не было недостатка в предупреждениях, но они исходили извне, от лиц, мнение которых, оче-
видно, не могло приниматься в расчет, так как они не принадлежали к дипломатическому кругу. Тотчас после за-
хвата Киао-Чау, довершившего ряд нарушений прав Китая со стороны западных народов, морской офицер Л. де
Соссюр предсказывал в «Journal de Geneve», что «чаша вскоре переполнится и очень скоро разразится государст-
венный переворот, который, по всей вероятности, начнется с низложения императора».
Как бы то ни было, философ должен быть всегда довольно осторожен в своих предсказаниях, не идти в них да-
лее лишь очень общих указаний, выведенных главным образом из глубокого изучения характера рас и их истории, а
во всем остальном ограничиваться установлением фактов.
Оптимизм или пессимизм, какими мы окрашиваем установление фактов, представляют собой только известные
оттенки изложения, могущие облегчить эти объяснения, но не имеющие сами по себе никакого значения. Они зави-
сят только от темперамента и особенностей данного ума. Мыслитель, привыкший наблюдать неумолимое сцепление
вещей, в большинстве случаев придаст своей оценке событий пессимистическую окраску; оценка событий ученым, для
которого мир представляет собой лишь любопытное зрелище, будет иметь характер безропотной покорности всему
происходящему или равнодушия ко всему. Исключительно оптимистические представления о вещах и событиях
встречаются почти только у одних совершенных глупцов, избалованных судьбой и довольных своей участью. Но
если мыслитель, философ и, случайно, человек слабого ума умеют наблюдать, то их выводы относительно явлений
неизбежно будут одинаковы настолько же, как фотографии одного и того же памятника, снятые различными фото-
графами.
Подвергать суду уже совершившиеся события, устанавливать ответственность тех или других, расточая порица-
ния или похвалы, как то делают многочисленные историки, — занятие совершенно ребяческое, которым историки
будущего основательно будут пренебрегать. Сцепление причин, создающих события, гораздо могущественнее лю-
дей, принимающих в них участие. Самые достопамятные из великих исторических событий, например, падение
Вавилона или Афин, упадок Римской империи, реформация, революция, последние наши погромы — все это долж-
но приписывать не отдельным личностям, а целым поколениям. Картонный паяц, который, не подозревая сущест-
вования двигающих его нитей, порицал бы или восхвалял движения других паяцев, конечно, был бы совершенно не
прав.
Человеком руководит среда, обстоятельства и, в особенности, воля мертвых, т. е. те таинственные наследствен-
ные силы, которые в нем живут. Они управляют большей частью наших поступков и имеют тем большую силу, что
мы их не замечаем. Когда в редких случаях мы имеем свои собственные мысли, то они воздействуют разве лишь на
еще не родившиеся поколения.
Наши действия — наследие долгого прошлого; все последствия их скажутся только в будущем, которого мы
уже не увидим. Один только переживаемый нами период времени имеет для нас некоторую ценность, а между тем,
в жизни расы это такой короткий промежуток времени, что он не имеет почти никакого значения. Нам даже невоз-
1 Имеется ввиду сражение при Аустерлице в 1805 г.
2 Т. е. после разгрома австро-саксонской армии под городом Садова в 1866 г.
3 Имеется в виду китайско-французская война 1884–1885 г.г.
152
можно оценить действительную важность событий, происходящих перед нашими глазами, потому что влияние их
на нашу личную судьбу заставляет нас преувеличивать их значение. Эти события можно сравнить с маленькими
волнами, беспрестанно появляющимися и исчезающими на поверхности реки, и не влияющими на ее течение. Насе-
комое, унесенное на листочке и поднимаемое этими волнами, принимает их за целые горы и совершенно основа-
тельно боится их напора. На самом же деле влияние их на течение реки равняется нулю.
Основательное изучение социальных явлений приводит нас к следующему двоякому положению: с одной сто-
роны, эти явления управляются длинной цепью законов и, следовательно, могут быть предусмотрены высшим ра-
зумом, но с другой — такое предвидение в большинстве случаев недоступно таким ограниченным существам, как
мы.
Между тем человек всегда будет стараться приподнять завесу, скрывающую от него непроницаемое будущее,
даже сами философы не могут избежать этого тщетного любопытства. Но, по крайней мере, они знают, что их пред-
видения — только гипотезы, основанные преимущественно на аналогиях, заимствованных у прошлого, или выве-
денные из общего хода вещей и основных черт характера народов. Они знают также, что предвидения, даже самые
верные, должны ограничиваться лишь ближайшим будущим, и что даже в этом случае, по многим неведомым при-
чинам, они могут не оправдаться. Прозорливый мыслитель, изучая общее настроение умов, конечно, мог предви-
деть французскую революцию за несколько лет до ее начала, но как бы он мог предугадать появление Наполеона,
завоевание им Европы и империю?
Итак, научный ум не может выдавать за достоверные свои предвидения относительно состояния общества в да-
леком будущем. Он видит, что некоторые народы возвышаются, другие идут к упадку, а так как история прошлого
учит, что склонность к упадку почти никогда не прекращается, то он имеет основание сказать, что те, которые нача-
ли спускаться по наклонной плоскости, будут продолжать падать. Он знает, что учреждения не могут изменяться по
воле законодателей. а видя, что социалисты хотят совершенно расстроить всю организацию, на которой покоятся
наши цивилизации, он легко может предсказать катастрофы, которые последуют от этих попыток. Конечно, это
только очень общие предсказания, несколько приближающиеся к категории тех простых и вечных истин, которые
известны под названием общих мест. Самая передовая наука должна довольствоваться этими весьма недостаточ-
ными приближениями.
Что же, в самом деле, могли бы мы сказать о будущем, когда мы почти совсем не знаем даже того мира, в кото-
ром мы живем, и когда наталкиваемся на непроницаемую стену каждый раз, как только пожелаем узнать причину
явлений и исследовать действительность, скрывавшуюся за внешностью? Сотворены или не сотворены видимые
нами предметы, действительно ли они существуют или нет, вечны они или скоропреходящи? Оправдывается чем-
либо существование мира или нет? Обусловлены ли происхождение и развитие вселенной волей высших существ
или же управляются слепыми законами, той верховной судьбой, которой, по понятиям древнего мира, все должно
повиноваться: и боги и люди?
В мире нравственном наши сомнения ничуть не меньше. Откуда мы пришли? Куда мы идем? Все наши мечты о
счастье, справедливости и правде, иное ли что, как только иллюзии, созданные приливом крови к мозгу и совер-
шенно противоречащие убийственному закону борьбы за существование? Все эти опасные вопросы оставим под
сомнением, потому что сомнение граничит с надеждой. Мы несемся на удачу по волнам океана неведомых вещей,
которые становятся все более и более таинственными по мере того, как мы силимся определить их сущность. И
только изредка в этом непроницаемом хаосе загораются иногда на мгновения какие-нибудь огоньки, какие-нибудь
относительные истины, которые мы называем законами, когда они не представляются слишком скоропреходящими.
Нужно примириться с тем, что нам дано лишь знание этих неопределенностей. Правда, это ненадежные руково-
дители, но только они нам и доступны. Науке уже не приходится признавать других. Древние боги не дали нам
лучших. Конечно, они дали человеку надежду, но не они научили его извлекать пользу из окружающих его сил и
тем облегчать свое существование.
К счастью для человечества, оно не призвано искать побуждений для своих действий в этих недоступных и хо-
лодных областях чистой науки. Оно всегда нуждалось в чарующих иллюзиях и пленяющих галлюцинациях. Ни в
тех, ни в других никогда не было недостатка. Химеры политические, иллюзии религиозные, мечты социальные
всегда держали нас в своей деспотической власти. Эти обманчивые призраки были и вечно будут нашими властите-
лями.
С тех пор, как человек вышел из первобытного варварства, он в течение тысячелетий неустанно создавал себе
иллюзии, которым поклонялся и на которых созидал свои цивилизации. Каждая из них очаровывала его в течение
некоторого времени, но всегда наступал час, когда она теряла для него обаяние, и тогда он употреблял на ее разру-
шение столько же усилий, сколько потратил ранее на ее созидание. Теперь еще раз человечество возвращается к
этой вечной задаче, быть может единственной, которая может заставить его забыть жестокость судьбы. Теоретики
социализма только снова начинают трудное дело создания новой веры, призванной заменить веру древних веков, в
ожидании того времени, когда роковой круговорот вещей обречет и ее, в свою очередь, на гибель.
153
ГЛАВА ВТОРАЯ
БУДУЩНОСТЬ СОЦИАЛИЗМА
§ 1. Условия, в которых социализм находится в настоящее время. Краткий обзор благоприятных и неблагоприятных
условий развитию социализма. Социализм гораздо более является умственным состоянием, чем доктриной. Опасность
его заключается не в том, что к нему примыкает толпа, а в том, что он привлекает просвещенные умы. Социальные пере-
вороты начинаются всегда сверху, а не снизу. Пример французской революции. Состояние умов в момент французской
революции. Аналогия его с современной эпохой. Правящие классы теряют в настоящее время всякую веру в справедли-
вость своего дела. Обещания социализма.
§ 2. Что обещает успех социализма тем народам, среди которых он восторжествует. Мнения великих современ-
ных мыслителей. Они все приходят к одинаковым заключениям. Ближайшая судьба народов, у которых установится со-
циализм. Разложение общества и анархия скоро приведут к цезаризму. Гипотеза о мирном и постепенном водворении со-
циализма.
§ 3. Как мог бы социализм захватить управление страной. Современные армии и их умственное состояние. Гибель
любого общества неизбежна, если его армия обратится против него. Каким образом впали в анархию испанские респуб-
лики в Америке, благодаря деморализации их армии.
§ 4. Как можно успешно бороться с социализмом. Необходимость знать секрет его силы и слабости, равно как и ум-
ственный склад его приверженцев. Способы воздействия на толпу. Как гибнут общества, когда естественные их защитни-
ки отказываются от борьбы и усилий. Не понижение уровня умственных способностей, а ослабление характеров является
причиной гибели народов. Как погибли Афины, Рим и Византия.
154
§ 1. УСЛОВИЯ, В КОТОРЫХ СОЦИАЛИЗМ НАХОДИТСЯ В НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ
Мы пытались в этом труде определить главные факторы современной эволюции общества. Мы исследовали влия-
ние открытий и изменений в науке и промышленности, влияние сближения между народами, достигнутого посред-
ством пара и электричества, влияние изменений в образе мыслей и влияние многих других факторов. Человек, как и
все живые существа, не может жить, не приспосабливаясь к своей среде. Он приноравливается к ней посредством
медленного процесса развития, а не посредством насильственных переворотов. Так как причины, вызвавшие совре-
менную эволюцию, возникли слишком недавно, чтобы мы могли располагать каким-либо средством в точности
узнать, к чему они приведут, то мы могли указать лишь в общих чертах, каково должно быть влияние каждой из
них.
Мы указали пункты, в которых стремления социалистов совпадают с происходящей перед нами эволюцией об-
щества. Но такие совпадения встречались очень редко. Напротив, мы видели, что большая часть социалистических
теорий находится в явном противоречии с законами, управляющими современным миром, и что осуществление
этих теорий привело бы нас снова к низшим, давно уже пройденным ступеням цивилизации. Вот почему мы уста-
новили, что уровень современного положения народов на ступенях цивилизации определяется довольно точно сте-
пенью сопротивления их социализму.
Союз одинаковых интересов, единственная практическая форма солидарности, и экономическая конкуренция,
форма современной борьбы за существование, являются насущными потребностями настоящего времени. Социа-
лизм едва терпит первую и стремится совершенно упразднить вторую. Единственная власть, какую он признает, —
это власть народных собраний. Отдельная личность для него ничто, но уже только потому, что она — частица тол-
пы, она обладает всеми качествами и всеми правами. Психология же, наоборот, учит нас, что человеческая лич-
ность, входя в состав толпы, теряет большую часть умственных качеств, составляющих ее силу.
Пренебрегать союзами и желать уничтожения конкуренции, как это предлагает социализм, значит пытаться па-
рализовать могучие рычаги новейшего времени. Не в том дело, чтобы знать, благодетельна или вредна конкуренция;
следует доискаться, действительно ли она неизбежна, и, признавая ее такою, стараться примениться к ней.
Мы показали, что экономическая конкуренция, которая в конце концов сокрушила бы отдельную личность, на-
шла себе естественный, образовавшийся сам собой, без участия какой-либо теории, противовес в объединении оди-
наковых интересов. Союзы рабочих с одной стороны, союзы хозяев с другой, могут бороться с равными силами,
чего не могла бы сделать отдельная личность. Без сомнения, это только замена самодержавия одного лица самодер-
жавием многих, и ничто не дает основания думать, что второе будет менее тяжким, чем первое, даже кажется, что
обратное можно считать очевидным. Очевидно также, что коллективные тирании переносились всегда с наиболь-
шей покорностью. Никогда самый лютый тиран не мог бы себе позволить таких проявлений кровавого деспотизма,
какие безнаказанно совершали во времена революции темные безымянные комитеты, действовавшие во имя истин-
ных или воображаемых общих интересов.
Мы показали также, что, несмотря на полное противоречие между принципами социализма и данными совре-
менной науки, он обладает огромной силой вследствие стремления его принять религиозную форму. Тогда он явля-
ется уже не теорией, которую можно оспаривать, а настоящим догматом, которому нужно подчиняться, и власть
которого над душами неограниченна.
Именно по этой причине социализм — самая страшная из опасностей, когда-либо грозивших современному об-
ществу. Полное его торжество вполне возможно, и потому не будет бесполезным указать, что он даст народу, кото-
рый подчинением своей судьбы этому страшному властителю думает обеспечить свое благополучие.
Прежде всего припомним главные социалистические догматы и причины, могущие заставить принять их.
Не касаясь фантастических сторон бесчисленных программ теоретиков и рассматривая лишь их сущность и воз-
можность осуществления у некоторых народов того, что дается естественной эволюцией, мы найдем, что эти про-
граммы сводятся к четырем главным пунктам:
1. Уничтожение слишком большой неравномерности богатств посредством прогрессивных налогов и особенно
— достаточно высоких пошлин на наследство;
2. Постепенное расширение прав государства или, если угодно, той общины, которая заменит государство и бу-
дет отличаться от него лишь названием;
3. Передача государству земли, капиталов, промышленности и предприятий всякого рода, т. е. отчуждение их от
нынешних владельцев в пользу общины;
4. Уничтожение свободной конкуренции и уравнение заработной платы.
Очевидно, осуществление первого пункта возможно, и можно признать, хотя это еще совсем не доказано, что
попытка передавать каждому поколению в общине избыток богатств, собранных прошлыми поколениями, и тем
избегнуть образования денежной аристократии, иногда более тяжелой и гнетущей, чем старый феодальный строй,
представит некоторые преимущества или, по крайней мере, явится актом справедливости.
Что касается других положений и, в особенности, прогрессивного расширения прав государства, результатом
чего явилось бы уничтожение свободной конкуренции, а затем и уравнение заработка, то проведение их в жизнь
повело бы лишь к разорению страны, так как такие меры, несовместимые с естественным порядком вещей, поста-
155
вили бы допустивший их у себя народ в положение, явно не выгодное относительно его соперников, и вскоре заста-
вили бы его уступить им место. Мы не говорим, что этот идеал неосуществим, так как уже показали, что некоторые
народы все более и более стремятся к постепенному расширению роли государства; но мы также видели, что ис-
ключительно благодаря этому обстоятельству эти нации вступили на путь упадка.
Итак, мечта социалистов может еще осуществиться относительно этих разных пунктов, и именно по образцу,
указанному английским писателем Киддом:
«В наступающую эру неустанные и продолжительные усилия народов добиться социального равенства в борьбе
за существование, а также равенства политических прав вместо ограничения вмешательства государства неизбежно
вызовут постепенное распространение этого вмешательства почти во все стороны нашей общественной жизни.
Нужно ожидать, что это стремление к регламентации, к контролю, к ограничению прав богатства и капитала уси-
лится до того, что само государство возьмет на себя эти права во всех тех случаях, когда будет доказано, что остав-
ление их в частных руках идет вразрез народным интересам».
Социалистический идеал в совершенстве сформулирован в этих строках. Когда видишь, что такую программу
принимают просвещенные умы, то сразу постигаешь, какие успехи сделали идеи социалистов и какое они оказали
разрушительное влияние.
В этом особенно и заключается их опасность. Современный социализм — гораздо более умственное настроение,
чем доктрина. Он является столь угрожающим не вследствие сравнительно еще очень слабых изменений, проис-
шедших под его влиянием в душе народа, а вследствие произведенных им уже весьма значительных изменений в
душе правящих классов. Современная буржуазия уже не уверена в законности своих прав. Впрочем, она ни в чем не
уверена и ничего не может защищать; она поддается всяким россказням и трепещет перед самыми жалкими болту-
нами. Она лишена той твердой воли, той дисциплины, той общности чувств, которые служат связующим цементом
обществ, и без которых до сих пор не могло существовать ни одно человеческое сообщество.
Верить революционным инстинктам толпы — значит быть жертвой самой обманчивой внешности. Возмущения
толпы не что иное, как бешеные порывы одной минуты. Под влиянием свойственных ей консервативных инстинк-
тов, она скоро возвращается к прошлому и сама требует восстановления идолов, разрушенных ею в момент взрыва
своих страстей. История Франции уже сто лет как твердит нам об этом на каждой странице. Едва наша революция
окончила дело разрушения, как почти все, что она ниспровергла — учреждения политические и религиозные — все
было немедленно восстановлено под новыми названиями; только что отведенная в сторону река вновь потекла по
прежнему руслу.
Социальные перевороты никогда не начинаются снизу, а всегда — сверху. Разве нашу великую революцию про-
извел народ? Конечно, нет. Он никогда бы о ней и не думал. Она была спущена с цепи дворянством и правящими
классами. Эта истина многим покажется несколько новой, но она станет общепонятной, когда психология менее
элементарная, чем та, которой мы обходимся теперь, разъяснит нам, что внешние события всегда являются следст-
вием некоторых безотчетных состояний нашего духа.
Мы знаем, каково было в момент французской революции состояние умов, которое на наших глазах повторяется
вновь: трогательный гуманитаризм, который, начав идиллией и речами философов, кончил гильотиной. Это самое
настроение, с виду столь безобидное, в действительности столь опасное, вскоре привело к расслаблению и разложе-
нию правящих классов. Они не имели больше веры в себя и, как справедливо заметил Мишле, сами оказались вра-
гами собственного дела. Когда ночью 4 августа 1789 г. дворянство отреклось от своих привилегий и вековых прав,
революция свершилась. Народу оставалось лишь следовать в указанном ему направлении, и тут он, как всегда, до-
шел до крайностей. Он не замедлил отрубить головы честным филантропам, которые так легко отказались от само-
защиту. История не выразила к ним почти никакого сожаления. Однако они заслуживают снисхождения со стороны
философов, привыкших определять отдаленные причины наших поступков. В самом деле, могло ли еще дворянство
защищать те права, от которых оно так легко отказалось? Под влиянием теорий и речей, накопившихся за целый
век, верования постепенно изменились. Идеи, постепенно овладевшие правящими классами, приобрели, наконец,
такую власть, что их было уже невозможно оспаривать. Силы, создаваемые нашими бессознательными стремле-
ниями, всегда непреодолимы. Разум не знает их, а если бы и знал, то ничего не мог бы сделать против них.
А между тем эти темные и верховные силы и являются настоящими двигателями истории. Человек действует, а
они его направляют и часто — совсем наперекор самым очевидным его интересам. Эти-то таинственные нити и
двигали всеми этими блестящими марионетками, о слабостях и подвигах которых рассказывают нам книги. Благо-
даря отдаленности их эпохи, мы часто знаем лучше, чем знали они, самые сокровенные причины их действий.
Опасность настоящего момента лежит в бессознательной работе нашего духа, создаваемой различными влия-
ниями. Мы снова охвачены теми же чувствами болезненного гуманитаризма, который дал уже нам революцию,
самую кровавую в истории, террор, Наполеона, гибель трех миллионов людей и страшное нашествие, вызванное его
наследником. Какую услугу оказало бы человечеству благодетельное божество, которое уничтожило бы гибельную
расу филантропов и, уж <
