Третья психология: психология будды

В моей общине работали сотни психотерапевтических школ, а я занимался уничтожением их работы. Терапевты пытались изба­вить вас от проблем, а я — от терапии и терапевтов! Потому что терапия может дать лишь временное облегчение, помощь психо­терапевта очень поверхностна.

Зигмунд Фрейд познакомил мир с психоанализом. Его кор­ни—в анализе разума, и потому он ограничен рамками ума. Он ни на дюйм не выходит за границы ума. Наоборот, он погружается все глубже, копается в потаенных уголках разума, в подсознании, он пытается найти пути и средства, которые вернули бы разум к норме.

У фрейдистского психоанализа нет глобальных целей. Его цель проста — сделать человека нормальным. Но одной только нормальности мало. Быть нормальным не так уж трудно — это просто нормальное восприятие жизни и умение ладить с ней. Психоанализ не объясняет смысла жизни, не показывает ее значи­мости. Он не обеспечивает проникновения в подлинную сущ­ность вещей, не выводит за пределы времени и смерти. В лучшем случае, это просто полезное средство для тех, кто стали такими ненормальными, что уже не могут справиться с обыденной жизнью — не могут жить среди людей и работать, их психика расщеплена. Психотерапия приносит такому человеку определен­ную цельность — не полное единство, но лишь относительную спайку личности. Психоанализ снова связывает распавшееся в один пучок. Личность по-прежнему фрагментарна, ничто не сли­вается воедино, не рождается цельная душа. Человек становится не счастливым, а лишь чуть менее несчастным.

Психология помогает смириться с этим отсутствием счастья. Она помогает довольствоваться тем, что есть, и не просить боль­шего. В определенном смысле, это очень опасно для внутреннего роста, потому что он возможен лишь в том случае, когда в душе царит благое неудовлетворение. Человек пускается на поиски только тогда, когда недоволен текущим положением дел. Только тогда ему хочется подняться выше, приложить усилия и вырваться из грязи.

Юнг двинулся еще глубже в подсознание и дошел до коллек­тивного бессознательного. Это еще более мутные воды, большой пользы они не приносят. Ассаджиоли бросился в другую край­ность. Промахи психоанализа привели его к психосинтезу. Но основная идея осталась прежней, просто он подменил анализ син­тезом.

Психология будд — не анализ и не синтез. Это трансцендент­ность, выход за рамки ума. Это работа не в границах разума, а за его пределами. Выход за рамки—вот первоначальный смысл сло­ва «экстаз».

Если ты способен выходить за рамки собственного ума, отде­лять свою сущность от мышления, ты уже сделал первый шаг к психологии будды. И происходит чудо: когда выходишь за рамки ума, исчезают все связанные с разумом проблемы, потому что пропадает сам разум.

Психоанализ похож на подрезание листьев, но новые листья все равно вырастают. Психоанализ не отсекает корни. А психо­синтез —это приживление опавшей листвы, попытка вернуть ее на дерево, приклеить к веткам. Но это не поможет листку стать живым. Листок останется желтым, высохшим, уродливым, он будет не частицей дерева, а грубо налепленной заплаткой.

Психология будды отсекает те корни, которые вызывают нев­розы и психозы, которые расщепляют личность, превращают че­ловека в робота, механизм.

На психоанализ уходят целые годы, но человек все равно оста­ется прежним. Это попытка подкрасить ветхое здание, залатать прохудившуюся крышу, побелить хижину-развалюху- Но дом ос­тается таким же, он не меняется по существу. Психоанализ не преображает человеческое сознание.

Психология будды нацелена не на разум. Анализ, синтез мыш­ления ее не волнуют. Она просто помогает вырваться из объятий ума и взглянуть на него извне. И сам этот взгляд —уже преобра­жение. В тот миг, когда ты можешь рассматривать собственный ум как объект, ты отстраняешься от него, прекращаешь с ним отож­дествляться. Ты отходишь так далеко от него, что связывающие вас корни рвутся.

Почему они рвутся? Потому что вы сами подкармливаете свой разум. Отождествляясь с ним, вы придаете ему сил. Отстранив­шись от ума, вы прекращаете его подкармливать, и он просто гибнет.

Есть одна чудесная история, мне она очень нравится...

Однажды Будда шел по лесу. День выдался жаркий, и ему хоте­лось пить. Он сказал Ананде, своему старшему ученику: «Прошу тебя, Ананда, вернись назад. Мы проходили мимо ручья, это в трех-четырех милях отсюда. Принеси немного воды — вот тебе моя миска для подаяний. Я устал и мне хочется пить». В то время Будда был уже стар.

Ананда вернулся к ручью и увидел, что через него недавно переезжали телеги. Они взбаламутили ил, вода стала грязной, на поверхности плавала сухая листва. Пить эту воду уже нельзя было, и Ананда вернулся с пустыми руками. «Потерпи еще немного, — сказал он Будде. —Я пойду вперед. Я слышал, что где-то впереди есть большая река. Я наберу воды там».

«Принеси мне воды из того ручья»,—настаивал Будда.

Ананда не понял этого упрямства, но, если Учитель велит, уче­ник обязан покориться. Ананда понимал, как это глупо — опять пройти три мили туда и назад ради воды, которую нельзя пить, — но подчинился. Будда бросил ему вслед: «С грязной водой можешь не возвращаться. Если она еще грязная, сядь у ручья. Ничего не делай, не входи в воду, просто сядь на берегу, смотри и жди. Рано или поздно ил осядет, тогда и наполнишь миску».

Ананда ушел. Будда был прав: вода стала почти чистой, листья прибило к берегу, муть осела. Но она еще не стала кристально чистой, и Ананда сел на берегу. Он просто смотрел на текущую воду. Поток постепенно стал совершенно прозрачным. На обрат­ном пути Ананда танцевал от радости. Он понял, почему Будда был так настойчив. События несли в себе урок, и Ананда постиг его смысл. Он протянул Будде миску и поблагодарил Учителя, коснув­шись его ног.

«Что ты делаешь? Это я должен благодарить тебя за воду», — сказал Будда.

«Я понял,—ответил Ананда.—Сначала я рассердился. Я пытал­ся скрыть раздражение, но на самом деле сердился. Мне казалось глупым опять возвращаться к ручью. Но я усвоил урок. Именно это и нужно было мне в те минуты: посидеть на берегу ручья. Этот ручей — мой разум. Если бы я вошел в воду, то снова поднял бы муть. Если я буду вторгаться в свой разум, то лишь создам в нем больше шума, подниму на поверхность больше грязи. Сидя на бе­регу, я постиг этот урок. Теперь я буду сидеть рядом с собственным разумом. Я буду смотреть, как плывут по нему, словно листья, раз­ные заботы и тревоги, воспоминания и желания. Но я буду сидеть в стороне, безучастно. Я буду ждать, пока вода не станет чистой».

И это действительно произойдет само собой, потому что в ту секунду, когда ты садишься в стороне от своего разума, ты прекра­щаешь подпитывать его энергией. Это и есть настоящая медита­ция. Медитация — это искусство выходить за рамки ума.

Фрейд анализировал, Ассаджьоли синтезировал, а Будда гово­рил о медитации, созерцании.

Медитация, созерцание, наблюдение, свидетельствование — вот в чем уникальность третьей психологии. Психоанализ тут не нужен. Ты делаешь все сам. Вообще говоря, ты просто обязан де­лать все сам. Помощь не нужна, это простой процесс. Он стано­вится простым, достаточно только попробовать. Если не пробу­ешь, все кажется сложным. Многих людей отпугивает само слово «медитация». Они считают это чем-то невероятно трудным, требу­ющим усилий. Да, если не медитируешь, медитация действительно трудна и непонятна. Чем-то она похожа на умение плавать. Трудно удержаться на воде, если не умеешь плавать, но если умеешь, пла­вание кажется совершенно простым и естественным. Нет ничего проще плавания. Это даже не искусство, так оно естественно и непроизвольно.

Созерцайте собственный разум. Созерцая его, вы начнете соз­навать, что вы—не разум, а это уже начало переворота. Вас поне­сет все выше и выше. Вы уже не будете прикованы к своему уму. Разум похож на камень, он тянет вниз. Связь с ним держит тебя прикованным к земле. Это сила тяготения. Но стоит разорвать эту нить, как ты мигом возносишься в поле Будды. Тяготение над то­бой уже не властно, и ты взлетаешь в поле Будды. Этот подъем означает переход в мир левитации. Ты паришь невесомо, рвешься ввысь, а разум тянет тебя к земле.

Итак, дело не в анализе и синтезе. Дело в созерцании. Вот почему на Востоке не возникло никакой психотерапии вроде фрейдовской, юнгианской или адлеровской. На Западе их целая куча, а у нас — ни единой. Мы знаем, что психотерапия ничем не поможет. Она способна лишь помочь смириться со своими трав­мами, но исцелить их не в силах. Исцеление приходит, когда ты рвешь связь со своим разумом, отделяешься от него, прекращаешь с ним отождествляться, когда оковы спадают — тогда и приходит исцеление.

Выход за рамки ума — ют настоящая терапия, и не только психическая. Это относится не только к психологии, но и ко мно­гому другому. Это духовность. Эта терапия исцеляет все твое ес­тество. Разум —окружность, а не центр.

Существуют два вида методов развития. Можно добиваться духовного роста самостоятельно, а можно делать это в группе, примкнуть к какой-то школе. На Востоке всегда сосуществовали обе формы. Суфии, например, пользовались групповой формой. В Индии групповые формы тоже были, но не преобладали, как в суфизме.

Но западные люди ориентированы исключительно на коллек­тивную работу. На Западе сейчас столько групповых методов, сколько не было нигде на свете. В определенном смысле можно говорить, что Восток предпочитал индивидуальные усилия, а За­пад —коллективные. Почему случилось именно так и в чем разни­ца? И почему эта разница существует?

Коллективные методы могут существовать лишь в том случае, если эго уже стало бременем — таким тяжким, что оставаться в одиночестве мучительно. Вот тогда и становится важной группа, потому что в группе твое эго растворяется.

Если же эго не очень развито, помогут и индивидуальные ме­тоды. Можно уйти в горы и уединиться, либо работать самостоя­тельно, даже если живешь в ашраме рядом с Мастером: ты медити­руешь, все остальные медитируют, но каждый сам по себе.

Изначально индуисты не молились группами. Групповые мо­литвы появились в Индии с приходом ислама. Мусульмане молят­ся сообща, а индуисты всегда молились поодиночке. Даже в храм все ходили в одиночестве. Один на один — только ты и Бог.

И это возможно, если эго еще не дошло до того уровня, когда становится обузой. В Индии всегда были настроены против эго, оно считалось бесполезным. Эго росло, но оставалось размытым, неясным, а люди были скромными, неэгоистичными. Это не вершина развития, просто равнина. Ты эгоистичен, иначе нельзя, но не очень-то эгоистичен, так как знаешь, что это плохо, и все время себя одергиваешь. В определенных обстоятельствах это не полу­чается и эго раздувается, но в обыденной жизни оно представляет собой не холм, а равнину.

В Индии эго похоже на злость: если человека выводят из себя, он злится, если нет — не злится. На Западе эго стало величиной постоянной, чем-то естественным, как дыхание. Оно устойчиво, независимо от того, провоцируют тебя или нет.

И потому для западных людей очень полезна работа в коллек­тиве. Сливаясь с группой, намного легче отбросить свое эго. Это относится не только к духовности, но, например, и к политике. Некоторые явления возможны только на Западе. Фашизм мог по­явиться только в Германии, потому что это самая эгоистичная страна на Западе. С немецким эго не сравнится никакое другое.

Именно поэтому там был Гитлер — все так эгоистичны, что каждый стремится к слиянию с остальными.

Нацистские митинги, миллионы марширующих людей — в толпе легко затеряться, тебя словно нет. Ты стал самим маршем: гремят оркестры, кругом музыка и впереди—гипнотически обаятельный Гитлер. Все смотрят только на него, толпа бушует вокруг него, как океан, и каждый становится волной в этом море. Тебе хорошо, ты чувствуешь себя свежим, молодым, счастливым, забы­ваешь о всех тревогах, о своих бедах, об одиночестве и отчужден­ности. Ты не один. С тобой огромная толпа, ты — ее частица. Все личное, частное забывается. Впереди зажигается свет—и ты чув­ствуешь себя невесомым, ты паришь...

Гитлер добился успеха не благодаря какой-то утонченной фи­лософии. Его философия была полной чушью. Она была детской, незрелой. Нельзя даже сказать, что ему удалось убедить в ней не­мецкий народ. Убедить немцев очень трудно, потому что они не­вероятно логичны. Их мышление очень логично, сугубо рацио­нально. Их очень трудно в чем-то убедить, и можно не сомневаться, что Гитлеру это не удалось. Впрочем, он и не пытался. Он просто занялся массовым, коллективным гипнозом. Вот что их убедило!

Важно было не то, что он говорит. Важно было то, что они чувствовали, когда собирались толпой. А переживания были таки­ми невероятными, что их тянуло к этому человеку. Что бы он ни говорил — правду или ложь, логичное или нелогичное, умное или глупое,—за ним стоило идти. Немцам было так скучно наедине с собой, что они мечтали раствориться в толпе. Вот почему фашизм, нацизм и прочие формы коллективного безумия возможны толь­ко на Западе.

На Востоке подобное может случиться разве что в Японии, потому что японцы — восточная копия немцев. Япония — самая «западная» страна на Востоке. Японцы устроены примерно так же, и потому Япония воевала на стороне Германии.

Эти рассуждения относятся и к другим сферам — к религии, психологии. Всюду групповые медитации, причем долгое время — исключительно групповые. Когда вместе собирается сотня лю­дей... Это удивительно, особенно для тех, кто не знаком с западным мышлением... Они просто держатся за руки. Сотня людей просто сидят, взявшись за руки, ощущая друг друга, — и испытывают вос­торг.

У индийца такое восторга не вызовет. Он скажет: «Что за ерунда? Сесть в кружок и держаться за руки—ну и что? Чем тут восторгаться? Разве это может приносить блаженство? Мне кажется, при
этом можно ощутить только то, как потеют руки соседа».

Но на Западе люди берутся за руки — и их переполняет восторг. Почему? Потому что эго мешает им даже подержать другого человека за руку. Даже жены с мужьями за руки не держатся. Исчезло единство семьи, а это было проявление коллективного. 06щество раздробилось. На Западе сейчас нет общества как такового. Каждый сам по себе.

Я видел статистику: в Америке человек переезжает в другой город в среднем раз в три года. Сравним с жителем индийского поселка: не только он сам, но и вся его семья живет на одном месте сотни лет. Он сроднился с этой землей. Все знают его, он знает всех, все вокруг знакомо. Он не чужой, он не один. Он — часть поселка, его неотъемлемая частица. Тут он родился, тут и умрет.

А в Америке люди переезжают каждые три года. Это, пожалуй, самые неугомонные кочевники на свете, настоящие бродяги—ни дома, ни семьи, ни родного поселка, ни родины. Разве за три года успеешь пустить корни? Где бы ты ни оказался, ты всюду чужой. Вокруг толпы людей, но тебя с ними ничего не связывает. Все связи оборваны, тебе не с кем разделить свою тяжкую ношу.

Но, сидя в группе, касаясь друг друга плечом, вы становитесь частью общего. Когда вы прикасаетесь к чужой руке, беретесь за руки, просто лежите рядом или валитесь друг на друга кучей, вы ощущаете свое единство — и это вызывает религиозный восторг. Сотня людей танцует, касается друг друга, движется в одном ритме, сливается в одно!.. И когда они сливаются, вся сотня эго на не­сколько мгновений исчезает. Это слияние сравнимо с молитвой. Политики пользуются этим явлением в разрушительных целях. Духовность использует его в целях созидательных, потому что такое слияние может перерасти в медитацию.

На Востоке люди живут слишком близко друг к другу, и потому в поисках духовного пространства отправляются в Гималаи. Здесь слишком много общения, и людям не хватает одиночества, им надоедает не одиночество, а его отсутствие! Вот в чем разница.

Западный человек по горло сыт собой. Ему нужен мест, веду­щий к другим, ему хочется влиться в общество, объединиться с другими, чтобы забыть о самом себе. На Востоке люди по горло сыты обществом. Они живут в тесном общении, у них слишком много связей, им нужна свобода. И потому те, кто хотят освобо­диться, мечтают об одиночестве и уединяются в Гималаях.

Западный человек бежит навстречу обществу, восточный — прочь от общества. Вот почему на Востоке преобладают индиви­дуальные методы, а на Западе —коллективные.

А что делаю я? Я объединяю одно с другим. На первых шагах Динамической Медитации вы являетесь частью группы, а на по­следнем этапе остаетесь в одиночестве. Так и было задумано, по­тому что теперь мне не важно, где мы—на Востоке или на Западе. Восток встречается с Западом, Запад соединяется с Востоком. Ско­ро не будет ни Запада, ни Востока —только один, единый мир.

Это географическое деление существует слишком долго. Хва­тит. Технология уже разрушила все границы, границ больше нет, и мы делим мир на две части только по привычке. Это умозритель­ное деление. На самом деле разницы давно нет. Скоро не будет ни Востока, ни Запада —мир станет единым. Он уже единый. Умею­щие видеть давно это понимают.

Мне нужен был синтез коллективного и индивидуального. Сна­чала вы работаете в группе, а к концу остаетесь в одиночестве. Начинайте с общества и возвращайтесь к себе. Не бегите от об­щества. Живите в мире, но не покоряйтесь ему. Берегите свои связи с другими, но оставайтесь самостоятельными. Любите и ме­дитируйте, медитируйте и любите, не отдавая предпочтения чему-то одному. Мой подход — это любовь в сочетании с медитацией.

Все древние виды медитации придуманы на Востоке, но там никогда не думали о западных людях, просто не задумывались о них. Я создаю приемы, которые годятся не только для Востока.
Они предназначены для всех, и не имеет значения, откуда ты. Между восточной и западной традициями есть разница, а мышле­ние определяется именно традицией. Например, на Востоке люди
очень терпеливы. Их тысячи лет учили терпению, как бы трудно ни приходилось. Западный разум нетерпелив, и потому восточные методы для него не годятся.

Восточный ум приучен сохранять уравновешенность при ус­пехе и неудаче, в богатстве и нищете, болезни и здоровье, в жизни и смерти. Западные люди понятия не имеют об уравновешеннос­ти. Их разум все время возбуждается. Он возбуждается при успе­хе —человек чувствует себя так, будто взобрался на вершину ми­ра, у него возникает комплекс превосходства. При неудаче он впа­дает в другую крайность: воспринимает все вокруг как сущий ад. Он чувствует себя жалким, ни на что не годным, развивается ком­плекс неполноценности. Человек мечется.

Но в жизни бывает и то, и другое. Порой все вокруг чудесно, но иногда все кажется гадким. Ты то любишь, то ненавидишь. И разум западного человека покорен обстоятельствам. Он вечно чем-то терзается. Люди Востока научились... а это привычка, а не талант, это всего лишь подготовка, дисциплина, практический навык. По существу, разум у всех устроен одинаково, но мощная привычка помогает восточному уму поддерживать определенное равнове­сие.

На Востоке думают медленно, потому что спешить некуда. Жизнь идет своим чередом, все предопределено судьбой, и пото­му спешкой, скоростью ничего не добьешься. Что бы ни случи­лось, это просто предопределено. Нет смысла торопиться. Если чему-то суждено произойти, это произойдет—если не сейчас, то вскоре.

По этой причине на Востоке все происходит медленно. Кажет­ся, что вода в реке вообще застыла — течение такое медленное, что и не заметить. Кроме того, на Востоке привыкли думать, что каждый человек уже прожил миллионы жизней и еще миллионы жизней впереди, так что человеку отпущено не семьдесят лет, а намного больше —жизнь почти бесконечна. Спешить некуда, ведь у тебя еще куча времени, куда торопиться? Если не в этой жизни, то в следующей...

Разум западного человека стремителен, быстр, потому что у него есть только одна жизнь. Всего семьдесят лет — а успеть нужно очень много. Треть жизни уходит на сон, еще треть - на обу­чение, образование. И что остается?

Большую часть того, что остается, приходится тратить на рабо­ту. В итоге, если все подсчитать, результат будет поразительный: из семидесяти лет у нас есть всего-то лет семь на любимые заня­тия. Естественно, западный человек торопится, он мчится вперед, сломя голову, он так спешит, что забывает, куда, собственно, на­правляется. Он помнит только одно: надо торопиться. Он думает только о том, чтобы бежать побыстрее. И средства становятся целью.

Восточный ум воспитывается не так, как западный. Разрабо­танные на Востоке сто двенадцать видов медитации не учитывали особенностей людей Запада. Они не предназначались для Запада. О Западе в те времена вообще никто не знал. «Вигьян Бхайрав Тантра», где эти сто двенадцать видов медитации доведены до совершенства, была написана почти пять тысяч лет назад, а в то время не было еще ни западного человека, ни западного общества, ни западной культуры. Запад тогда был примитивным, варварс­ким, его вообще не стоило принимать в расчет. Весь мир сосредо­точился на Востоке, который тогда уже поднялся на вершины раз­вития, изобилия, цивилизованности.

Мои методы медитации разработаны в силу абсолютной необ­ходимости. Я хочу, чтобы различия между Востоком и Западом исчезли.

Со времени «Вигьян Бхайрва Тантры» Шивы — за все минув­шие пять тысячелетий! — никто не придумал ни одного нового метода. Но я видел разницу между Западом и Востоком. Я понимал, что ни один из существовавших методов не годится одновремен­но для обоих. Сначала западный и восточный ум следовало свести к сходному состоянию. Все приемы —Динамическая Медитация, Кундалини-медитация и другие — по сути своей катарсичны. Их основой является катарсис.

Вам нужно избавиться от скопившегося в голове мусора. Пока это не сделано, вы не сможете сидеть спокойно. Когда ребенку велят тихо посидеть в уголке, ему очень трудно усидеть на месте, его переполняет энергия. Это все равно что пытаться сдерживать вулкан! Если хочешь, чтобы ребенок посидел тихо, лучше так по­ступить: предложить ему раз десять пробежаться вокруг дома, а потом уже прийти и сесть в уголок.

И тогда он будет сидеть тихо. Тогда это возможно. Ему самому захочется присесть и передохнуть. Он устал, утомился, и теперь, сидя в уголке, ему не придется подавлять избыток энергии — он выплеснул ее, бегая вокруг дома. Теперь спокойствие дается легче.

Катарсис помогает выплеснуть наружу свое нетерпение, тягу куда-то бежать, поспешность и подавленные чувства.

Это необходимое условие. Иначе западный человек просто не сможет выполнить что-то вроде випасаны — просто сидеть молча, ничего не делать и слушать, как растет трава. Чтобы это услышать, нужно сидеть очень тихо и ничего не делать. Малейший шум может спугнуть траву.

Я всегда любил сады. Где бы я ни жил, я всегда разбивал рядом сад и лужайки. Так вот, пока я говорил, собравшиеся на лужайке люди часто вырывали всю траву... какая-то лихорадочная энергия. Если им нечего было делать, они просто срывали травинки. Я им говорил: «Если такое повторится, нам придется сидеть в комнате. Я не позволю вам губить мою лужайку».

И они какое-то время сдерживались и вроде бы даже начинали слушать меня, но потом опять машинально принимались срывать травинки. В общем, сидеть молча и ничего не делать — это не просто молчать и бездельничать. Вы можете оказать огромную услугу траве! Трава не может расти, когда ей мешают. Если не будете сидеть молча и смирно, то начнете срывать травинки.

Для западного мышления все эти методы совершенно необхо­димы. Но у меня была еще одна задача: мои приемы должны были подходить и представителям Востока. То мышление, для которого Шива описывал сто двенадцать методов медитации, уже исчез­ло —даже на Востоке. Запад оказал на Восток огромное влияние. Многое изменилось. Во времена Шивы никакой западной цивили­зации не было. Восток пребывал на вершине величия, его называ­ли «золотой птицей». Тут царили роскошь, изобилие. Восток дейс­твительно был велик.

Теперь все наоборот: Восток две тысячи лет был в рабстве, все на свете его эксплуатировали, сюда вторгались десятки культур, тут непрерывно грабили, насиловали, жгли... Теперь Восток ни­щий.

Триста лет британского господства полностью уничтожили индийскую систему образования, которая была очень особой. Но восточный разум заставили учиться на западный манер. Восточ­ную интеллигенцию превратили во второсортную западную. За­пад заразил нас своей спешкой, суетой, торопливостью, постоян­ными тревогами и заботами.

Если хотите увидеть настоящий Восток, взгляните на храмы Кхаджурахо или Конарака.

В одном только Кхаджурахо были сотни храмов, но осталось не больше тридцати. Почти семьдесят храмов были уничтожены исламом. Тысячи прекраснейших храмов с великолепными скуль­птурами были разрушены. Сохранилось лишь тридцать, да и то случайно — они стояли в густых лесах. Скорее всего, захватчики их просто не заметили.

Но британское влияние на индийское мышление было так ве­лико, что даже такой человек, как Махатма Ганди, требовал, чтобы и эти тридцать храмов замазали глиной и никто их больше не увидел. Подумайте о людях, которые выстроили эти сотни хра­мов... Должно быть, каждый строился несколько веков. Храмы так изящны, так пропорциональны и красивы, что ничто на свете с ними не сравнится.

Кроме того, храмы стояли не сами по себе. Сотни храмов озна­чают, что рядом был город, где жили тысячи людей. Иначе зачем столько храмов? Кто были эти люди? Они были уничтожены вмес­те с храмами,

Я считаю эти храмы образцом, потому что западному человеку тамошние скульптуры кажутся порнографией. Махатма Ганди то­же считал их порнографическими.

Индия многим обязана Рабиндранату Тагору. Именно он поме­шал Махатме Ганди и прочим политикам, готовым скрыть эти храмы от человеческих глаз. Рабиндранат Тагор сказал: «Какая глупость! Это не порнография, а красота!»

Грань между порнографией и красотой очень тонка. Обнажен­ная женщина или мужчина — это далеко не всегда порнография. Красивая женщина, красивый мужчины—это образчики красоты, здоровья, пропорциональности. Это самые совершенные творе­ния природы. Олени бегают голыми, но они прекрасны, никто не считает их наготу порнографией. Почему же в обнаженном чело­веческом теле так трудно увидеть такую же грацию?

В викторианскую эпоху в Англии были дамы, которые обматы­вали тканью даже ножки стульев, потому что «ноги нельзя обна­жать». Ножки стульев! Но это тоже «ноги», и потому голые ножки стульев считались неприличием, бескультурием. В ту же эпоху в Англии было целое движение, призывавшее одевать собак, когда тех выводили на прогулку. Никто не должен был ходить голым... словно порнография — это сама по себе нагота. Порнография кроется в голове, а не в теле!

Я сотни раз был в Кхаджурахо и не видел там ни единой пор­нографической скульптуры. Изображения обнаженного тела порнографичны только в том случае, если пробуждают твою сексуаль­ность. Это единственный критерий: порнография пробуждает сексуальность, половой инстинкт. Но с Кхаджурахо все иначе. Во­обще говоря, эти храмы создавались с совершенно противопо­ложной целью.

Они были созданы для медитации на любви между мужчиной и женщиной. И камень стал живым! Строители этих храмов были, пожалуй, гениальнейшими художниками на свете. Эти скульптуры созданы для медитации, это объекты медитации.

Медитирующие садились вокруг храма, созерцали скульптуры и следили за тем, не возникнет ли у них сексуальное желание. Это было испытание, проверка: отсутствие желания означало, что че­ловек может войти в храм. Скульптуры были только снаружи, на внешних стенах. Внутри храма не было никаких обнаженных статуи.

Человек должен был медитировать, очиститься до такой степе­ни, чтобы его не отвлекало сексуальное желание. Скульптуры на стенах были призваны не вызывать его, а вытеснять. Только тогда человек мог войти в храм. Если желание возникало, он не входил. Это стало бы святотатством — входить в храм с подобными мыс­лями. Это загрязнило бы атмосферу храма, стало бы оскорбле­нием.

Зодчие тех храмов создали прекрасные образчики литерату­ры. Восток никогда не подавлял сексуальность. До Будды и Маха-виры никто не подавлял половой инстинкт. Воздержание стало духовным подвигом только во времена Будды и Махавиры. Все мудрецы, авторы вед и упанишад были женатыми. У них были дети, они не придерживались обета безбрачия.

Не было тогда и тех, кто отрекался от мира. Мудрецы пользо­вались всеми удобствами, изобилием. Они жили в лесах, но учени­ки, цари, близкие люди снабжали их всем, чего только можно желать. В ашрамах, школах, лесных академиях была роскошная обстановка.

После Будды и Махавиры на Востоке зародилась отвратитель­ная традиция воздержания, подавления. А проникшее сюда хрис­тианство научило индийцев подавлять и все остальное. Триста лет христианства сделали восточный ум таким же подавленным, как и западный. Поэтому мои методы пригодны и для одних, и для дру­гих. Я называю их вводными методами. Они призваны уничтожать все, что может помешать вам погрузиться в глубокую медитацию.

Динамическая Медитация и Кундалини-медитация очищают, вы­пускают подавленное на волю, избавляют от суетливости, нетер­пения, спешки. После этого вы имеете право войти в храм.

Именно по этой причине я говорил о спокойном отношении к сексу, потому что, не признавая секс, человек не может избавить­ся от подавляемого. А я хочу, чтобы вы стали совершенно чисты­ми, естественными. Я хочу довести вас до того состояния, когда можно переходить к любому из ста двенадцати методов.

Вот почему я придумал свои медитации —это просто очища­ющие процедуры.

Кроме того, я пользуюсь западными терапевтическими прие­мами, потому что западное мышление и — под его влиянием! — восточное мышление слишком больны. Здравое мышление в на­ши дни — огромная редкость. Каждый страдает каким-нибудь не­домоганием, душевным расстройством, некоей опустошен­ностью, похожей на ноющую рану. Жизнь каждого человека напо­минает ночной кошмар. Все слишком беспокойны, все слишком боятся смерти —и не только смерти, но и самой жизни.

Люди живут полусонно, вяло, с прохладцей. Не полной жизнью, как грек Зорба, не на всю катушку. И виновато в этом больное мышление. Жить надо, вот я и живу. Любить надо, вот я и люблю. «Надо» то, «надо» это, вот я и делаю. В душе людей нет жгучего желания, призывающего делать то или иное.

Нет энергии, которая хлестала бы через край. Никто не риску­ет жить полной жизнью. Дух приключений исчез, а отсутствие здоровой рискованности указывает на болезнь. Тяга к приключе­ниям —вот критерий, потому что это тяга к неизвестности. Люди словно рождаются стариками. У них не бывает настоящей моло­дости.

Западные терапевтические приемы не обеспечивают духов­ный рост, но помогают подготовить нужную почву. Это не посев семян, а подготовка к севу. Но это тоже нужно. Поэтому я и прибе­гаю к терапевтическим приемам.

На то есть и другая причина: я хочу соединить Запад и Восток.

Восток развивал медитативные методы. Запад медитацией не занимался, но разрабатывал методы психотерапевтические. Что­бы заинтересовать западного человека медитацией, чтобы при­близить восточное мышление к западному, нужно взять что-то у одного и что-то у другого. Нельзя опираться исключительно на восточное, непременно нужно включить и что-то западное. И я обнаружил, что западная психотерапия очень полезна. Далеко она не заведет, но достаточно и того, на что она способна. Это тоже полезно. Когда добиваешься того, что может западная психотера­пия, можно переходить к медитации.

Западный человек должен почувствовать, что в итоговый результат, в окончательное слияние входит и что-то из его собственного опыта. Результат слияния не должен быть односторонним.
Тогда западный ум чувствует, что в нем тоже есть что-то важное. Вреда от этого не будет, только польза.

И я с огромным успехом пользуюсь терапией. Она помогли мне очистить естество множества людей, подготовить их к входу в храм медитации. Моя мечта —полное слияние Запада и Востока.
Земля одна, она должна быть единой не только политически, но и духовно.

Но некоторые полагают, что это просто хитроумная формат промывания мозгов. Нет, это нечто большее —это промываний разума, а не только мозгов. Мозги — это слишком материально, слишком поверхностно. Это просто механизм, которым пользуемся мышление. Мозги-то промыть легко, как и любой прибор: раз­бираешь да смазываешь. Но когда грязью забито само мышление когда оно наполнено подавленными желаниями и уродливыми мыслями, гадость быстро образуется и в мозгах. К тому же я вообще не понимаю, что плохого в промывании. Помыться никогда не вредно. Я верю в химчистку. Устаревшими методами мытья я не пользуюсь.

Конечно, многие люди чувствуют себя обманутыми, когда у них отбирают разум, ведь это единственная ценность, какая у них есть. Но обида возникает лишь в самом начале. Когда извлекаешь их разум, отбираешь его, они вдруг замечают, что под мышлением зарыты настоящие сокровища. Разум —просто стекляшка, в нем, как в зеркале, отражаются настоящие драгоценности, но сам по себе он ничего не стоит. А это сокровище, скрытое под мышлени­ем, — ваша подлинная сущность.

Но зеркальные отражения обманчивы. Человек думает, будто реально само отражение. И пока не уберешь это зеркало, пока не лишишь его разума — а это и есть медитация, состояние отсутс­твия ума... Когда убираешь стекляшку, человек может увидеть не просто отражение сокровища, а саму драгоценность—свое естес­тво.

⇐ Предыдущая45678910111213Следующая ⇒

Поделиться: