Января 1872. В два часа по встрече Нового года. 4 глава

КНЯЗЯ Сергия

Александровича; главной же начальницей — Софья Ильинишна Ермакова. Ее тоже застали в приюте, и никогда не забыть мне чувств при виде всех этих крошек — мальчиков и девочек, детей наших павших героев. У каждого последняя мысль, верно, была об остающихся сиротах — и вот здесь они призрены и воспитываются. И

К&К Ж6 заботятся о них! Везде такая чистота, изящество; пища такая хорошая; при нас они обедали вместе со своими воспитательницами; показывали наперерыв свои тетрадки, пели «Боже, Царя храни» и разные детские песенки, вроде «Ох, батюшка, не могу», «Петушок, Золотой Гребешок»; двое пели привезенную из дома песню «О воле». Трогательны рассказы Ермаковой о детях, как они исправляются, — о двух малютках Оглоблиных из Смоленска, детях капитана, привезенных матерью (один был точно дикарем, теперь — как все). Двое из детей приготовляются уже к поступлению в военную гимназию. Прочие все — такие ма- лыши; но как стройно поют!

И трехлетние, пищащие, точно комары, поют очень правильно — учатся петь под фортепьяно; показывали еще комнатную гимнастику; казачка Варя (из Ростова-на-Дону), черноглазая девочка лет восьми, была образцовой. Дай Бог процветания этому приюту. В высшей степени отрадно видеть, что дети людей, умерших за Отечество, не бросаются на произвол судьбы. <...>

По приезде домой, наскоро переодевшись, отправился к Великой княгине. Кажется, минута в минуту поспел в четверть седьмого. Были еще барон Остен-Сакен, Саблер, сын княгини (младший), дочь и какая-то дама, и еще в золотых эполетах кто-то; застал всех уже за закуской. Великая княгиня встретила очень приветливо, сама подала тарелку и предложила икры; обед весь был постный и, конечно, превосходный, блюд в семь; но мне едва удавалось отведывать каждого блюда — нужно было удовлетворять вопросам; рассказал о Хидеёси, о харакири; на вопрос княжны, мягки ли японцы; и прочие. После обеда барон Остен-Сакен прочел немецкие стихи, поданные ему княгиней; все похвалили, а я похлопал глазами. Княгиня спрашивала, много ли жертвуют нн Храм, — сказал: «Совсем мало». Должно быть, собирается сама пожертвовать; при прощании сказала, что до отъезда в Японию еще увидимся. Сидели после обеда в Красной Гостиной, обитой шелком; на стене — большая картина Архангела Михаила, освещенная двумя лампами. Княжна, по-видимому, — очень простая и милая; князь — молодой офицер, серьезно высматривающи й. Минут <через> тридцать пять после обеда княгиня, княжна и князь, вставши и раскланявшись, ушли к себе. За обедом мне пришлось сидеть по правую руку княгини, между ею и княжной. В разговоре все время держались русского языка.

27 января 1880. Воскресенье

Утром с отцом Исаиею отправились в Мраморный дворец к Обедне. По приезде он стал совершать проскомидию, а я осматривал дворец; ротонда, где посредине — яшмовая ваза, направо — парадная столовая (зала, где на хорах певчие спевались к Литургии), налево — семейная комната, несколько зал с книгами и коллекциями монет и медалей, сад и белая зала, где посреди — орган (и каждую пятницу бывают концерты), модели судов, разных машин, пушек, оружие (плеть, которою разбойник убивал до смерти, штык, которым в Риме часовой убил бешеного быка, и прочее), вещи, поднесенные Великому князю, — два гусара, кадет со штурвалом (серебряные группы), каменные пресс-папье и прочее до бесконечности. В церкви — частицы Животворящего Креста, разных мощей, камней от Гроба Господня и Божией Матери, крест из дерева, срезанного самим Великим князем в Палестине, палец Святой Мученицы Марины, в день которой в 1857 г. Великий князь спасся при крушении; маленькая молельная посредине церкви с множеством молитвенников на аналоях и сиденьями для Великого князя и Александры Иосифовны. В церкви были сам Константин Николаевич и его дети — Константин и Димитрий; Великая княгиня больна рожею на лице и ноге. На Великой Эктении поминали Царскую Фамилию до детей Великого КНЯЗЯ Константина Константиновича; на Великом Выходе — до Наследника с детьми, как и везде. Певчие — хороши; иконопись — строго византийская. После службы, продолжавшейся час с четвертью, мы с отцом Исайей выпили по чашке кофе в семейной. Илья Александрович Зеленый звал на будущее воскресенье, чтобы представить Великим князьям. Заехали к Ивану Василь-евичу Рождественскому — поздравить его с Ангелом, где застали Чистовича и Нильского; к Жевержееву, где наверху закусили икрой и сардинками; к Протоиерею Парийскому, у Рождества на Песках, который ждал меня обедать, пригласив и серебряных дел мастера Груздева; он у двух женщин своего прихода на Миссию выпросил тридцать пять рублей, которые тут же и сдал мне. В восьмом часу пришел Александр Николаевич Виноградов; вызывается, даже на свой счет, при предполагаемом жалованье, взять техника-живописца в Японию; зашел вновь приехавший чередной Архимандрит отец Аркадий Филонов (смоляк), сосед.

В восемь с Виноградовым отправились к графу Путятину, где я и ночевал, вечером долго проговорив с Ольгой Евфимовной по поводу письма к ней ее духовника отца Ювеналия, довольно сердитого по поводу ее желания ехать в Миссию.

31 января 1880. Четверг

Утром принесли пожертвование из Екатерининской на Васильевском Острове церкви, куда я третьего дня заходил и где, упавши в воротах, разбил колено. <...> Дмитрий Дмитриевич повез облачения на выжигу или поправку в Новодевичий мо-настырь. <...> Вечером получена записка от Тертия Ивановича Филипова с извещением, что «дело в Государственном Совете кончилось благополучно».

1 февраля 1880. Пятница

Утром, в половине восьмого, был у Владыки с вчерашней запиской Тертия Ивановича о благополучном окончании дела в Государственном Совете и с планом византийского храма Дмитрия Александровича Резанова. Застал его за кипою бумаг с пером в руке. На извещение, что дело прошло в Государственном Совете, и на последнюю славянскую фразу в записке Тертия Ивановича Владыка улыбнулся; видимо, ему приятно было. Когда показал план Резанова, дал мне нагоняй, так что пот выступил у меня. «Бескорыстным трудом можно пользоваться только тогда, когда прямо можно употреблять его на доброе дело — а тут молодой человек трудился для ничего; оставил бы план свой здесь — быть может, и осуществится когда-нибудь». На мое возражение, что может осуществиться и в Японии, когда, например, крестится император, — «Гордость это; Бог может наказать за нее; нужно молиться Богу». На просьбу поблагодарить от его имени Резанова сказал: «Это можно». На донесение, что пять ящиков с иконами укупорены, сказал: «Что ж не взял иконы Варвары Петровны?» (Базылевской), и обещался прислать их ко мне. Задумался я по приходе от него. «Гордость» — но в чем? Между тем слова Владыки нужно ценить — предостережение и урок. <...>

3 февраля 1880. Воскресенье

Утром, увидавшись в комнатах отца Исаии с новгородским Протоиереем Орнатским и в аллее — с Новгородским Преосвященным Варсонофием (приехавшими ко дню Ангела Владыки), направился с отцом Исайей в Мраморный дворец. После Обедни, в комнате пред церковью, Великий князь Константин Николаевич очень ласково расспросил «о деле»: «Скоро ль посвящение; ужель назовут немецким? Каким путем опять в Японию?» И сказал, чтобы не уезжать, не увидевшись с ним. Потом Дмитрий Константинович пригласил на завтрак (Константин Константинович был на службе). Пред завтраком Илья Александрович показал комнаты Великих князей — небольшие, но, конечно, изящно убранные; койки — железные, очень просты. С половины завтрака Дмитрий Константинович должен был уехать с Ильей Александровичем на концерт. Я остался наконец с одним гофмейстером — Грейгом (братом министра финансов) и проговорил о Миссии и Японии, пока готов был экипаж, на котором и доехал до Инженерного Замка (виделся еще во Дворце с героем Шестаковым, который припомнил знакомство со мной в Хакодате). От Феодора Николаевича получил письмо, в котором отец Анатолий извещает о покраже у него 500 ен. Вернулся в Лавру ко Всенощной, которая длилась два часа в Крестовой; певчие пели превосходно, особенно ирмосы и «Всяк мужеский пол...» <...>

4 февраля 1880. Понедельник.

День Именин Высокопреосвященного Исидора

Только что кончилась Литургия (одиннадцать часов утра), совершенная Высокопреосвященным, ныне восьмидесятилетним старцем, Исидором в сослужении Преосвященного Варсонофия Старорусского, шести Архимандритов, новгородского Протоиерея и трех иеромонахов (всего служащих было двенадцать). Я был в числе служащих. Литургия совершалась в Крестовой церкви; началась в восемь часов. Невыразимое умиление, невольно слезы просятся на глаза — видеть благоговейное служение

маститого Иерарха и помышлять, что это, конечно, последняя

Литургия, совершенная с ним, в день его Ангела. После Литургии был молебен Пресвятой Богородице и Преподобному Исидо-ру; после многолетия ему, разоблачившись, в мантии, он вышел благословлять народ.

В четыре часа

Сейчас с обеда от Митрополита. Обед был на девяносто пять персон (по восемь рублей на каждого, кроме вин; прислуга и посуда — официантские). Был весь Святейший Синод, Обер-Прокурор, Зуров (немного опоздавший), старейшие профессора Академии, семинарское и училищное начальство, главные лица по Синодальному Управлению, двадцать два Архимандрита, немало почетных Протоиереев и прочих. Обед начали в два часа. Видел в одном фокусе собранное все главное по Церкви Русской. До обеда Владыка был с главными гостями в гостиной, прочие толпились в зале. Во время обеда Владыка провозгласил здоровье «Императора, Императрицы и всего Царствующего Дома» — кое-кто слабо вскрикнул «Ура!». Потом Обер-Прокурор сказал тост за Владыку, пропели «Многая лета»; затем Владыка — «За Членов Святейшего Синода» (тоже «Многая лета»); последний тост сделал Владыка за гостей — опять пропели «Многая лета». Кофе и ликер разносили, когда встали из-за стола; за столом же после шампанского подавали еще «Токайское» (венгерское). По выходе из-за стола гости почти тотчас же стали прощаться. <...>

6 февраля 1880. Среда

Утром пришел старик Вишняков, портной; должно быть, больше по привычке или для говору, хочется, чтобы и я не ушел от его рук; обещался заказать ему хороший подрясник. В начале девятого часа отправился к Николе Морскому, чтобы побыть у Яхонтова, который встретил очень радушно; его супруга — тоже. Когда показывал мне свой кабинет, подана была ему телеграмма; оказалось — приказание Митрополита отслужить благодарственный молебен по случаю избавления Государя от опасности при новом покушении вчера вечером. Здесь я только что и узнал об этом покушении (уже пятом) на жизнь Государя — злоумышленники хотели взорвать Государя во время обеда (причем восемь человек из караула убито и сорок пять ранено);

 

 

и;||)ыв был из подвала, взорвал над ним находящуюся дворцовую мфнульную, но над караульной находящуюся царскую столо- ную немного только повредил; Государь на этот раз почему-то hi медлил к обеду на двадцать минут, почему опасность его нисколько не коснулась; взрыв был в двадцать минут шестого часа и такой сильный, что весь дворец потрясся. Все эти подробности и слышал уже в речи Митрополита на молебне в Исаакиевском соборе, куда отправился из Никольского собора по осмотре с отцом Яхонтовым прекраснейших икон в Алтаре Нижней церкви, и также по осмотре Верхней церкви — удивительно роскошно отделанной... Дорогой в Исаакиевский собор купил бюллетень о пчерашнем покушении (десять копеек листок) и газеты, где в • Новом Времени» глухо сказано, будто вчера был взрыв газо- нмх труб в Зимнем дворце; бюллетень же — уже перепечатка из «11равительственного Вестника». В Исаакиевском соборе собрались на молебен три Митрополита, четыре Архиерея, несколько Архимандритов (я в том числе) и духовенство собора. Народу было почти полный собор. Вышедши на амвон, Митрополит Исидор, со слезами на глазах, едва удерживаясь от рыдания, сказал краткую речь, начав: «Вот, братия, новое ужасное несчастие посетило нас», и затем рассказал, как злоумышленники вчера произвели взрыв. Упомянув, что Государь почему-то опоздал к обеду, Владыка сказал: «Но вера напоминает нам: "Ангелам своим заповесть о тебе, хранити тя". Они и удержали его». Во время речи оба Митрополита стояли полуобращенные к говорившему. Из священнослужащих Оболенский (Протодиакон) и отец Вениаминов пытались плакать; из молящихся некоторые плакали, особенно женщина, стоявшая за мной. <...>

8 февраля 1880. Пятница

На обратном пути от графа заехал к Груздеву — серебрянику, а по приезде домой сдал посланным от него для поправки серебряные и прочие ризы с икон, кадила, кресты и прочее. Зашел отец Феодорит, афонский Архимандрит, которому Высокопреосвященный Исидор велел передать икону Преподобного Исидора Пи- лусиота в благословение Афону; взамен ее отец Феодорит прислал мне вчера еще две иконы, писанные на Афоне. Он-то и постригал на Афоне моего бывшего келейника Михайлу и очень огорчился, когда я сообщил ему, что Михайла во Владивостоке уже женился. Пришел на секунду секретарь Владыки показать бумагу о награждении Орденом Владимира Третьей Степени. В двенадцатом часу зашел цензор, отец Иосиф, чтобы вместе ехать в Университет на публичный акт. Приехали во время молебна в Университетской церкви — благодарственного. Служил университетский Протоиерей Солярскии и профессор Василий Гаврилович Рождественский; певчие были киевские, в числе которых я заметил и Бережницкого. Молодежь толпилась везде массами, но церковь далеко не была полна молящимися; впрочем, стоявший около меня — видимо, студент — молился очень усердно. По окончании молебна, на котором превосходно было спето «Тебе, Бога, хвалим», все собрались в университетской зале, которая битком и наполнилась публикой и студентами. Хоры вокруг всей залы также полны были студентами. В зале прямо против входа, между двумя колоннами,— огромный портрет Императора; перед ним, подковой, — красный стол, отверстием обращенный к публике (для профессорского персонала Университета, с приколотыми бумажными надписями, чье место); посредине — зеленый стол, на котором приготовлены были золотые и серебряные медали и за которым сидели самые почетные посетители (на этот раз — Преосвященный Гермоген и попечитель Учебного Петербургского Округа князь Вяземский); затем следовали сначала кресла (плетеные), потом стулья — для публики. В полукружии между красными столами и зеленым, немного в стороне, направо от входа, стояла кафедра. Вошедши, все встали, и певчие на хорах пропели «Коль славен», после чего, когда сели, вышел профессор и с кафедры прочел (очень торопливо) отчет о времени с восьмого февраля 1879 по восьмое февраля 1880. Сначала — об утратах лиц за смертию, потом — хозяйственную часть и учебную; преподавательский персонал — из девяносто одного человека, тогда как по штату положено восемьдесят три; студентов ныне — больше восьмисот человек, между тем как в 1861 было менее четырехсот; показано было на доске в рисунке, как шло постепенное возрастание, за исключением времени от 1871 до 1875, когда черта не возвышалась; тут же четыре черты показывали процентное содер- жнние студентов четырех факультетов. В заключение сказано о I hi Потах профессоров вне их прямых обязанностей — в «Журнале Министерства Народного Просвещения» и прочих. По прочтении | спета профессор Ламанский прочел речь о причинах силы турок м 1'!нропе в четырнадцатом — семнадцатом веках. Латиняне тогда угнетали Православный Восток, Византийский же престол был слаб защищать; поэтому и сами греки, и сербы, <и> болгары скорее; желали турок в Европе, чтобы иметь защиту против Запада, и прочее. Ламанский, смачивая горло водой, читал свою речь очень одушевленно, но довольно монотонно, и сидевшие налево от меня генералы погрузились в сладкую дремоту. По окончании речи, щедро награжденной аплодисментами, вышел профессор Фамин- цын и прочитал, кто из студентов и какими сочинениями заслужили золотые и серебряные медали. Это была самая интересная часть Акта. Говорилось, с какими девизами и какого достоинства сочинения были поданы, причем читалась рецензия их. Девизы были характерные; на вторую золотую медаль с начала чтения было сочинение с девизом «Дела не испортишь — мастером не будешь»; еще девиз — «Полюби нас черненькими»; и прочие (так и н чтении было). Сколько внушающей, трогательной скромности показывают такие девизы! Первую золотую медаль получил Владимиров, которого в рецензии расхвалили донельзя — «Виден на- нык к юридическому мышлению», и прочее; приличный молодой человек — скоро вышел, получил медаль из рук Преосвященного Гермогена и сделал наклонение головы, ушел за массу студентов; второй сделал поклон потом профессорам; следующие подражали ему. Больше всех аплодировали первой золотой медали по физи- ко-математическому факультету — как видно, за трудность самой темы (что-то о равновесии твердых тел при разных состояниях жидкостей, причем приведены были формулы из высшей математики); весело было смотреть на получение одной серебряной медали двумя студентами за сочинение, как видно, написанное вместе; мило они вышли и получили медаль, передав друг другу, при рукоплесканиях и улыбке их самих. Аплодисментами награждены все получившие медали — семнадцать человек. Пред окончанием пропето было с хор киевскими певчими «Боже, Царя храни!». Вяло пропето и прослушано. <...> Вернувшись домой, сходил в баню, чтобы вылечиться от скопившейся простуды и боли в правом боку.

9 февраля 1880. Суббота

Вчера получено было восемь писем по городской почте. Между прочим, конфиденциально, — НенарокомоваобЕвфимии. Идосих пор не дает покою этот господин! Поехал утром по письму Барсова в Знаменскую церковь за пожертвованием. Много и хорошего — Евангелие, хотя и бронзовое, утварь. Староста — рыжий, видно, из простых. Вернувшись домой, вместе с встреченным Дмитрием Дмитриевичем, застал запись, а потом и самую личность Ивана Васильевича Махова. Курьезный господин, хвастун во все сани; отец Митрофан, библиотекарь, между тем прислал из библиотеки проповеди Никанора. Чай — для Махова и отца Митрофана. Акафист, читанный самим Владыкой Исидором; я поспел только к Евангелию. Страх Новодевичьего Монастыря быть взорванным девятнадцатого февраля и наказ чрез Дмитрия Дмитриевича взять миссийские вещи. Около двух часов — завтрак у Михаила Дмитриевича Свербеева по приглашению Катерины Дмитриевны Свербеевой. Господин из Варшавы — отзыв самого Государя: «Один поляк — хорошо, два — заговор, три— один доносит». Бледная Марья Вячеславовна, Ж6Н& Михаила Дмитриевича. На Всенощной был в Крестовой. После Всенощной прочел фельетон в «Новом Времени», сегодняшний, — «Религиозное врачебноведе- ние и адвокатура» (о Почетном Члене Академии, Евгении Попове, и цензоре, отце Иосифе).

10 февраля 1880. Воскресенье

Никогда не был в таком скверном расположении духа, как сегодня целый день. Этот дурак Степан вчера вечером жарко натопил обе печи и закрыл трубы рано, отчего я ночью угорел, и если бы не проснулся в первом часу и не открыл на всю ночь окно, то, быть может, и совсем не проснулся бы. Утром в шестом часу пошел гулять по аллее на морозе, чтобы проветрить угар, — тем не менее голова болела целый день. На Обедню пошел в Николаевскую Единоверческую церковь; пение — странное; на «Достойно» выходят оба клироса на средину церкви; сообразно было бы выходить на «Тебе поем» (или, как у них, «Поем Тя»); для дьякона на амвоне небольшое четвероугольное возвышение, мешающее ходить священнослужащим; для поклонов в землю — подручники, мешающие молиться; проповедь из Иоанна Златоуста по- славянски дьякон полупел (по новости, впечатление — довольно хорошее), как будто отчитывают покойника; перед причастием дают крест целовать и выходят с чашей на край амвона — нехорошо; в конце Обедни, давая крест, священник прежде каждого перекрестит крестом. Был молебен за Царя; на молебне певчие стояли посредине церкви и пели весь канон. После Богослужения священник Алексей Петрович Соловьев пригласил к себе на закуску и обещал из церкви сделать пожертвование в Миссию. После я отправился в Гуслицкую часовню просить на Миссию (уж как же опротивело это попрошайничество, притом так ма- лоплодное!). Главного иеромонаха отца Гедеона не застал — карточку оставил. Зашел в Казанский собор приложиться к иконе Божией Матери. Оттуда — в Певческую Капеллу на духовный концерт. Был и Феодор Николаевич с Ольгой Петровной, Яхонтов, Лебедев (Петр Александрович, кажется), завсегдатель концертов — на том основании, что и сам, мол, композитор. Пели, как всегда, чудно; впрочем, Бахметевское все; скучно. Возвращаясь, не нашел места в карете, поэтому взгромоздился на карету и оттуда глазел на гуляющих по Невскому. Вернувшись голодный, пообедал объедками от обеда Дмитрия Дмитриевича и Степана, напился зеленого чаю. Следует ехать к Посьету и Путятину. Но никуда не поеду — надоело! Умереть бы или в Японию.

13 февраля 1880. Среда

<...> В десять часов Дмитрий Александрович Резанов принес фотографии своего плана византийского храма. Прекрасней-ший молодой человек; жаль, что в их семействе — двое больных (младший брат его и сестра; оба — в чахотке). <...> В восьмом часу отправился к графу Путятину, чтоб передать Ольге Евфи- мовне фотографии плана Резанова в слабой надежде, что авось либо старик граф будет побужден собирать на Храм, — тогда бы, конечно, план Резанова мог быть осуществлен.

15 февраля 1880. Пятница

<...> Послушал рассказы отца Наместника в секретарской; охотник рассказывать он. Вернувшись к себе, застал Ивана с ко-робкой книг и вещей от графини Ольги Евфимовны и получил приглашение от соседа, отца Евгения, выпить стакан чаю, пос-ле чего взял от него сегодняшний «Голос», где напечатан «Указ Правительствующему Сенату об учреждении в Санкт-Петербурге Верховной Распорядительной Комиссии по охранению государственного порядка и общественного спокойствия, с назначением Главным Начальником оной графа Лорис-Меликова, которому и дана совершенно диктаторская власть». О temporal

16 февраля 1880. Суббота

Какая мелочь событий! Дотянувши до вечера, едва помнил, что было с утра. Такая мерзкая, отвратительная жизнь может быть только при неимении настоящего дела. Для чего я тяну здесь изо дня в день? И сам скучаю и бездельничаю, и в Японии по Церкви идет расстройство и ждут меня. Форма заела. Старье, рухлядь все в России; не диво, что и бунтуют. О, как многое нужно переменить и улучшить! Не живем и действуем мы — прозябаем! А тут паника, сумбур... Не диво! Э-эх! Горько, обидно, жалко! Лесть, гнусность, чаянье живой воды везде между строк... Сегодняшние газеты стоит сохранить для воспоминания потом. Потянем лямку...Утром — отец Исайя, с крестом... Он пригласил на Акафист, который будет читать сам Владыка. Побыл у Щурупова и сказал, что Владыка не позволил вынести придел в церковь. После обеда ходил по иконным лавкам, чтобы найти икону Святого Феодора Тирона для подарка завтрашнему имениннику Феодору Николаевичу; не нашел, и потому купил в Гостином икону Тихвинской Божией Матери в серебряном окладе, довольно благолепную (за десять рублей). Проходил все время пешком в холодной рясе, так как была оттепель. На Всенощной был в Крестовой; продолжается часа два с половиной; «На реках Вавилонских» пели хоровое — не особенно понравилось. Как все поздравляют с Владимиром Третьей Степени — вот нашли-то радость! Вернувшись, читал накупленные сегодня газеты. Скверно в России! И скоро ли будет лучше?

18 февраля 1880. Понедельник

Единственное счастие человека на земле — в труде, сообразном с его наклонностями и собственным выбором. Сегодня день был солнечный, прекраснейший; я — совершенно здоров; при всем том, несносно проскучал и был несчастен целый день. Утром пошел пройтись по Невскому, купил газет и сыру. В газетах — льстивая галиматья или полуприкрытая злонамеренность. Пошло как все! После обеда, отдыха и чая, от нечего делать пошел осматривать Лаврский собор. Некоторые картины — высокохудожественны, но кое-что есть слишком реально; например, на правой стороне — снятый со Креста Спаситель, при Нем — сетующая Богоматерь с руками, воздетыми к Небу, и Иоанн Богослов, показывающий Ангелу рану на Левой Руке Спасителя; Спаситель здесь изображен просто в виде окоченевшего трупа, поразительно верного природе, но немыслимого о Богочеловеке, в Котором уже на Кресте началось преображение смертного естества нашего в бессмертное и невообразимо прекрасное, что видно было в излиянии из ребра крови и воды — факте, не приложимом к простому мертвецу. На правой стороне собора, у Алтаря, Снятие со Креста — гораздо лучше; кстати, рана в ребре на первой иконе — в правом боку, на второй — в левом (художнические вольности!). Обошел потом кладбище и посетил моих милых ангелов на могилах Константина и Леонида Десим... ангел первого — молится, второго — с беспечнейшею улыбкою смотрит на Небо. Завернул к отцу Иосифу, цензору, чтобы попросить что-нибудь для чтения,

и получил последний номер «Христианского Чтения» (январь и февраль 1880 года); за чтением его и убил остаток дня. Потом схо- j дил к Всенощной в Крестовую церковь, так как завтра назначен в служение в Исаакиевский собор. После зашел на Всенощную в собор, там еще читали кафизмы, когда в Крестовой кончилась. Простоял, пока прочитали Евангелие, и вернулся к себе. Ныне, в десятом часу, когда пишу сие, величественный трезвон возвещает, что Всенощная и в соборе кончилась. В ознаменование завтрашнего торжества Владыка Исидор отдал приказание во всех петербургских церквах отслужить сегодня Всенощную со звоном к ней в шесть часов. В Лавре даже иллюминована была колоколь- > ня плошками. Народу, впрочем, очень мало было — как в Крес- ] товой, так и в соборе. Завтра Владыка и все Члены Святейшего Синода служат молебен в Зимнем дворце. В Исаакии же — два Викария и Архимандриты.

19 февраля 1880. Вторник

Восшествие на Престол и Двадцатипятилетие Царствования Государя. В девять часов вместе с отцом Евгением, соседом, и от- 1 цом Николаем, Архимандритом Римским, в лаврской карете по- | ехали в Исаакиевский собор. Дорогой видели множество флагов и приготовления к иллюминации. В соборе встретили приятели- I гимназисты Пятой гимназии — Соколов, Нефедьев, Храповиц- кий; все в соборе — как дома; Соколов вызвался держать митру у меня, Нефедьев был книгодержцем у Викария Варлаама, Хра-! повицкий — посошником у главного Преосвященного, Викария Гермогена. Владыка Исидор, и все Члены Святейшего Синода поехали на молебен в Зимний дворец, и Литургию в Исаакиевском соборе совершали оба Викария и все наличные Архимандриты (всего четырнадцать митр) и Протоиереи Исаакиевского собора. Я стоял первым Архимандритом, и Храповицкий со своим дели- I катным и едва слышным «Тише, отец Николай», когда я спешил 1 пройти в Алтарь, чтобы благословить начало Литургии, показал, 1 что он знает подробности Исаакиевского ритуала так, что может j учить новичков. Мрачно в Исаакие, жалость смотреть на незри- I мые плафоны, расписанные гениальными художниками и про- j падающие даром; печально было мыслить пред самым началом I

11огослужения, что кто-то на молебне в Почтамте, во время самого молебна, вел себя неприлично (за что, впрочем, тут же был арестован); грустно было знать, что первейшие иерархи не могли быть па служении в первейшем российском соборе только из-за того, чтобы быть там, где предполагалась опасность «Хозяину России»; при всем том, тепло и свободно молилось как-то (быть может и потому, что скромные Викарии не стесняли своим присутствием). I [евчие (два хора — митрополичий и исаакиевский) пели неподражаемо, особенно «Тебе поем» и «Достойно» (оба хора — вместе на солее, при управлении Львовского); такой силы и полноты в исполнении в свете нет нигде, конечно, и только в Исаакие, и при таком пении можно постигнуть всю грандиозность Православного Богослужения! Между прочим, тронула меня молитва посошни- ка Храповицкого; первого посошника видел молящегося усердно. Проповедь говорил Янышев. Голосовые средства — первые в России; при всем том, когда он обращался в противоположную сторону, слов нельзя было разобрать, несмотря на то, что я стоял на солее и внимательно слушал. Невольно приходит мысль о непрактичности больших соборов. Ныне, по словам Протодиакона Оболенского, было не менее шестнадцати тысяч в соборе (а могут быть двадцать две тысячи) — из них половина не могла слышать проповеди. Конечно, не слышно было всего Богослужения, кроме пения певчих. Проповедь — односторонняя, как и вся журналистика, и вся гомилетика, и вся неоткровенная речь нынче. Люди говорят вполовину не то, что думают. Пункты в памяти: «Долг» — буду иметь проповедь печатную... Способ произношения: десять лет тому назад я слышал и видел Янышева на кафедре и меня до слез тронуло — теперь мне иногда было смешно; у нас в Японии тоже жестикулируют при проповеди — и кажется гораздо естественнее. Голоса такого (для такого собора) еще нет в Японии; себя самого я никак не осмелюсь поставить на Исаакиевской кафедре вместо Янышева, но Янышева ни в каком случае я не пожелал бы на японской кафедре — первый Яков Дмитриевич Тихай убил бы своим сарказмом. Нет; неестественно, искусственно (не к делу) рьяное тыканье руками в землю — когда речь не о земле, хлопанье по воздуху — когда воздух ни в чем не причастен. Чтобы заинтересовать публику (согласен), Иван Леонтьевич Янышев — хорош (все же особенность, невиданность, кипение на кафедре); но истинная, живая, от сердца и души, естественная проповедь все еще ждет для себя выразителей в России. Явись неистовый проповедник католичества (вроде Савойяра, или Сайяра, леший их разберет, — я слушал и видел его в бытность в Академии), Илья Леонтьевич Янышев мог бы быть противовесом ему — «Мол, и в нас — тоже», сказал бы православный, мало смыслящий в Православии по духу. Да простит мне Бог — тысячекратные комбинации нашей достоуважаемой матери, Церкви Русской, совсем не могут идти в параллель с прямым положением Церкви Японской; но мне казалось во все время слушания проповеди, что мы с Павлом Ниццума сказали бы совершенно иную проповедь, более полезную слушателям, чем проповедь мною слышанная. <...>

⇐ Предыдущая234567891011Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: