 |
Про тестостероновую бабу, известку и крокодила в яблоках
|
|
|
|
Тетерева Ольга, 3 курс, з/о
Хроника продавца улыбок
Про тестостероновую бабу, известку и крокодила в яблоках
В октябре нас стало пятеро: Рита-Зверита, Веруня-Зверуня, Ирина-Зверина, Лена и я. И все мы были очень хорошие, когда спим зубами к стенке. Кроме Веруни. Эта и во сне ни единого доброго слова проскрипеть не могла. Ни о ком. Никакого ласкового слова, даже матерного.
Такой человек просто. Поверьте. Я объективна.
Эх, как же ее описать? От нее и покойник взвыл бы, она и святого бы, да даже шаолиньского монаха… Да вообще! А, я не знаю, как сказать. В общем, я решила воткнуть ей в шею ножницы. Вспыхнула таким желанием.
Но, разумеется, так никогда этого и не сделала по ряду причин.
Во-первых, в сентябре-то их было четверо, а я лежала пустая и грустная дома на диване, а когда становилось уж совсем плохо, то и на полу. Во-вторых, вскоре я поняла, что Вера хоть и тяжелый человек, но очень смешной, а еще очень несчастный. Ну а в-третьих, я конечно же не думала о ножницах и шее всерьез. Мне просто нравилось это иногда представлять, точнее, это происходило помимо моей воли. Холостой голодный щелчок клинков, – я хватаю ножницы со стола, блеск стали, – резко разворачиваюсь, звук при погружении такой… Нет, я не хочу представлять, какой он.
В свою защиту могу сказать только, что она сама виновата.
К примеру, первое яркое воспоминание о ней такое: она врывается в мастерскую, полная подростковой дури и энергии, хохочет и ни с того ни с сего начинает лупить Риту по спине здоровенной сумкой. На Рите эффектная кофточка: спереди закрытая, а спина голая. На спине две такие большие бесстыдные родинки, а Вера по ним шарах! шарах! шарах! шарах!..
|
|
|
Я стою, открыв рот, и мне кажется: они сейчас заплачут. Или оторвутся, улетят куда-нибудь и потеряются среди лоскутков на столе. А Рита разворачивается, возмущенно орет, поднимает ногу, насколько позволяет узкая юбка-карандаш, и метится каблуком в обидчицу. Хочет, наверное, попасть в рот хохочущий, громогласный, похабно хлопающий жирно намазанными губами, но достать может разве что до колена. Вот какое дикое воспоминание.
Злобы не было, одно лишь пацанячье озорство. Такое озорство у тетки предпенсионного возраста большая, думается мне, редкость. Соревновательность в ней тоже была пацанячья, уверенность в собственной неотразимости и незаменимости – бронебойная, а за всем этим страх оказаться ненужной, выброшенной, списанной в утиль. Вот какая она была. Голос звонкий, веселый, утренний, насмешливый. А глаза – птичьи, черные и острые, такие глаза, чтобы просто смотреть и ничего не выражать. Бойкая толстая тетка, будто с вечера намыленная, да так и не сполоснутая.
«Вы можете на меня обижаться, но я как говорила все, что думаю, так и буду говорить», – любила повторять Зверуня.
– Ты вот, – сказала она мне, – должна постричься и перекраситься в светлый цвет.
– Вот еще, – возмутилась я. Намыленная баба велела мне перекраситься.
– Ну и ходи, как чумичка. Как ты не поймешь: выглядеть так, как ты, значит известку жрать!
Я захохотала, мне это понравилось. Она была права. Если разобраться, от недальновидности и упрямства все проблемы. Не хочешь играть отведенную тебе роль на все сто, – жри известку. А можно ведь придать себе такой облик, чтобы с тобой захотели работать. Так все делают, куда ни глянь. Зачем обязательно выпячивать свои проблемы, да? И намекать: ну-у, я немножко странная, но вы ко мне привыкнете. Зачем все это, да? Это усложняет задачу: продавать, оказывать услуги, улыбаться, привлекать, больше продавать услуг и улыбок, больше приносить прибыли себе и другим, вкуснее кушать, дороже одеваться, общаться с дорого одетыми и вкусно кормлеными людьми, дружить с ними, проникать в их миры, души, кошельки и т. д.
|
|
|
Но я-то не чувствую себя продавцом услуг. Это ложь, что я продавец услуг, я не смирюсь с этим никогда. Я же, мать вашу, художник, поэтому мне не нужно выглядеть продавцом улыбок и услуг.
– Ритка, держи ее, а я постригу! – заорала Вера.
Но Рита только левую бровь приподняла да правым глазом стрельнула.
Вскоре я научилась правильно взаимодействовать со Зверуней. Единственное средство против нее – орать в ответ, обвинять ее тысячекратно, если она в чем-то начинает обвинять, гнать напраслину самозабвенно до тех пор, пока она от несправедливости не ахнет, пока от удивления не плюхнется на табурет. В общем, это дорогое средство: чтобы совладать с нею, надо было озвереть, прямо озверолиться, утратить лик художника и человека. Обнаружив во мне такую способность, она сделалась деликатнее. Ненадолго, но она старалась. Мало-помало опять начала зверунить, такая уж натура. Переломным в наших отношениях стал интимный случай. Да, я, она и интимный случай.
Среди бела дня она напала на меня с сантиметром в руке и воплем:
– Я хочу измерить твою талию!
– Ну уж нет! – возразила я, и началась борьба. – Вы… – говорила я, пикала я, пищала, дышала, смеялась, – вы ведете себя, как мужик! Сколько же в вас этого… тестостерона! Да вам бриться надо!
– Как мужик?! Как мужик? Ну, сейчас я тебе покажу! Радуйся, что я как мужик!
– Вот еще! Мы с вами не в женской колонии, чтобы я этому радовалась.
Я вполсилы отпихивала, она азартно напирала. Тогда я потеряла терпение и сильно толкнула ее в грудь. И случилось страшное: моя рука увязла в рыхлой этой тетеньке, глубоко провалилась в нее, и это меня потрясло. Я и не представляла, что бывают такие мягкие и глубинные люди! Зверуня застыла на месте, прислушиваясь к ощущениям. «Я случайно взболтыхнула в ней живое!» – с ужасом подумала я. Мы притихли. Она прерывисто дышала, но быстро опомнилась, снова вступила в битву, правда уже вяло, без прежнего куража.
– Да отвалите уже от меня, – я разозлилась. – Я устала от сумасшедших дома и на улице. Могу хоть поработать спокойно?
|
|
|
Удивительно, но ее это проняло, она немного подумала и ушла курить.
Работать со мной в паре она отказалась. Почему именно, я так и не узнала. Риту она тоже не любила, но ей причину сообщила:
– Лично против тебя я ничего не имею, но работать с тобой вместе не могу потому, что ты армянка, а я нацистка.
Рита проглотила со снисходительной улыбкой. И мы стали работать с Ритой вместе. Она была великолепна. Она громко-громко включала радио и начинала танцевать и петь, когда уставала. А иногда, если они с мужем до утра делали ребенка, Рита приходила на работу усталая, телесная и мягкая и ложилась спать на жесткий раскроечный стол. Я ее обожала, как олицетворение семейственности, как домовитую, но деловитую и амбициозную хомячиху.
Ее мир был мне чужим и оттого интересным. В Ереване, рассказывала она, на новогодний стол люди готовы потратить столько, что русскому человеку и в страшном сне не приснится. Вот, допустим, кто-то запустил в соцсети фото жареного крокодильчика, цена которому тысяча баксов, и Ритины ереванские родичи повелись, как дети малые.
– Кто не подаст крокодила на стол, тот уважать себя перестанет. В этом году у всех будет крокодил на столе.
– С яблочком во рту? – интересовалась я.
– Посмотрим!
По большей части, Рита жила уютной, домашней жизнью, но зачастую бурной: то праздники на нее нападали, то загадочные хвори.
«Почки, почки, – шептала она в трубку. – У меня почки… Так больно».
Или она звонила и говорила бодро, но слегка удивленно:
«Ты представляешь, вчера на «скорой» доставили в больницу, у меня сгнила часть кишечника. Да-а, я сама не знаю, как это получилось. Так больно».
Забавная она была, Зверита, но личные интересы всегда ставила на первое место и даже не могла этого скрыть. Слово «взаимовыручка» было ей неизвестно. Первобытный эгоизм был в ней настолько крепок, что не поддавался никакой ретуши современного лживого этикета. Не желая выходить на работу, она придумывала причины одна страшнее другой.
«Я не приду, – трагическим шепотом, – у меня муж обжег себе глотку кипятком». Обжег глотку кипятком! Как? Ну как?! – думали мы. Это звучало так страшно, что не поверить – кощунство одно. Как?
|
|
|
Я попробовала представить: вот этот ее муж кривоногенький, лысоватый и с вечной улыбочкой Джоконды на лице скидывает тоненькие ножки с дивана, заправляет в тапочки и шаркает на кухню, наливает стакан кипятка и – хлоп! – опрокидывает себе в рот. Или как? Я так и не узнала.
Беременный автобус
Ирина-Зверина… я должна ведь и о ней рассказать? Хотя вовсе и не должна. Но она ассоциируется у меня с целым автобусом беременных дев, едущим из Анталии в Москву. Через Черное море напрямик. Мне представляется малюсенький автобус с одной дверкой, подпрыгивающий на кочках, похожий на одушевленное существо, как из мультика.
В общем, Ирина. Это голова подростка и угрюмое, отягощенное местами тело домохозяйки в джинсах и толстовке. Она принадлежала к тому поколению женщин, которые учили меня правильно держать иголку в руке и надевать наперсток на средний палец. Наперсток носят на среднем, если кто не знал.
«Ну-ка, девочки, на какой палец надели наперстки?! Поднимите все руки в наперстках, чтобы я видела. Кто надел на указательный, линейкой по рукам получит!»
Да на! Фак ю, мастер производственного обучения Мария Матвевна, фак ю, система, фак ю, государственная программа образования с резиновыми ломтями коровьей печени и холодной гречкой в бесплатной столовке, фак ю, мир, солнце, люди!
Эх, какие же мы были неблагодарные, злые и глупые.
Я отвлеклась. Это потому, что Ирина-Зверина работала мастером производственного обучения в том же учебном заведении, где конструированию и шитью обучалась я, только задолго до меня.
В свободное время она шила подушки из лоскутков, кургузые, тяжелые и жесткие, как мешки с землей. (Рита клала их под голову, когда ложилась спать на раскроечный стол.)
У Ирины была зависимость: муж. У мужа тоже была, только другая: алкоголь. Ирина испытывала постоянную нужду поддерживать с мужем голосовой контакт. Без его унылого бухтения в ухе она делалась нервной, хватала телефон, набирала и беспардонно резала тишину и комфорт ржавым сильным голосом, не подходящим к подростковой голове: «Ми-ила-ай! Ты чо там? Все выжрал-то? Ай нет? Еще за одной пойдешь? Ботинки-то не напяливай, в шнурках запутаешься, в тапках иди». Матом ругалась она безобразно, громко, откровенно и бесталанно. Лене, хозяйке ателье, это не нравилось, но она не могла уволить Зверину, потому что двадцать пять лет назад та плясала у Лены на свадьбе. И хорошо плясала.
Примерно в то время беременный автобус и пересек Черное море.
|
|
|
На лицо Ирина тогда выглядела сущим младенцем, а тело имела подростковое, но в придачу к этому диплом о высшем образовании и большое желание учить других шить и правильно надевать наперсток.
Люди того времени, думается мне, были куда наивнее нынешних. Всему верили, всё им в диковинку было. Директриса учебного заведения, куда устроилась Ирина, заключила договор с каким-то турецким модным домом. И такой удачей это всем показалось. Модный дом на турецком берегу! За морем!
Лучшие старшекурсницы, выпускницы и преподавательницы были собраны, отутюжены, экипированы наперстками, иглами, булавками, тесьмой, отрезами на платья, погружены в автобус и увезены во Внуково. Или в Домодедово. Не важно. Главное, что для обмена опытом.
И да, говорила Ирина, турецкое оборудование удивило русских девушек, привыкших к прямострочке двадцать второго класса и бескомпромиссному отечественному оверлоку, грубому, но честному, на котором с одинаковым успехом можно обметать и ковер, и байковую пижаму. Турецкое оборудование было куда изощреннее и разнообразнее. Словом, опыт из земли турецкой был таки вывезен, и немалый. Другое дело, что для его сбора модельершам-конструкторшам пришлось почему-то работать на фабрике обычными швеями-мотористками. Никаких тебе модных показов, вспышек фотокамер, никакого тебе глянца, брызг шампанского, ничего такого, Наташа. Станок тебе вместо мечты, Наташа, в помощь, строчи от рассвета до заката.
Но не роптали. Наивные были. И трудолюбивые. Сперва за работу платили хорошо: больше, чем на аналогичных московских фабриках, потом стали платить меньше, за последний месяц вообще не заплатили. Контракт был расторгнут, генеральные представители сторон остались недовольны сотрудничеством, а сами стороны вроде бы ничего так, смущенно улыбались. Обратно вернулись не все, тем не менее, вернувшихся оказалось больше, чем уехало. Вот такая загадка, да. Некоторые были беременны. Фабрика отказалась оплачивать самолет, но родная директриса выделила деньги на автобус. Сели и поехали, из Анталии пунктиром в Стамбул. Едут-едут, жара, степь, мусор кругом, в автобусе дышать нечем, задницы болят, головы ломит, пальчики тонкие, натруженные на фабрике, иголками исколотые, не чувствуют ничего…
– Но Черное же море! Его как, на корабле преодолевали? – тупо спрашиваю я Ирину и представляю человек тридцать беременных простых русских женщин: светлые ситцевые платья, косы русые по пояс и ниже, шали на плечах, ручки на животиках. Глядят синими глазами с причала, как юркие турки, туркие юрки закатывают, заталкивают однодверный автобус на корабль.
Ирина мне не ответила. Просто почему-то не ответила. Я так и не узнала, как преодолели море. И не знала этого до сего момента, когда пишу это. Я сейчас посмотрела карту и, к стыду своему, обнаружила, что Турция – не такой уж махровый полуостров, как мне казалось прежде. Она и с Болгарией граничит, и с Грузией. Ишь какая, на Саудовском полуострове, как на стульчике сидит, а присосочкой к Европе притянулась, хитренькая. Так что можно и по суше. Вот так, наверное, и поехали вдоль побережья в Москву. И больше уже меняться опытом не ездили, поумнели.
А уволить Ирину Лене все же пришлось. Из-за Зверуни. Это она соблазнила Ирину на левачок. Они приняли заказ мимо кассы, деньги поделили, а Лена узнала.
Тогда у Веруни и Ирины произошел откровенный вечерний разговор:
– Кто-то из нас должен уйти, – тихо и честно сказала Вера, – ты или я. Мне бы хотелось остаться. У тебя хоть муж, помощь, а я, а у меня… эх.
Ирина взяла вину на себя и покинула здание.
Порой Вера воровала денежки, вымогала у клиентов чаевые, а одного дяденьку… да, это за гранью добра и зла, у одного дяденьки она хотела посмотреть «колбаску».
Только представьте себе: вот, допустим, вы прелестный успешный мужчина, приходите в очень дорогое ателье в центре Москвы, в треснувших по седалищному шву брюках, прикрывая зад папочкой для бумаг, и начинаете по незнанию преувеличивать возникшую проблему. Да оно и понятно: всякому неприятно, когда в прореху на брюках исподнее в ромашку выглядывает.
– Ой, спасите-помогите, брюки порвались, а мне сейчас на важную встречу, срочно надо, тили-тили, трали-вали, заплачу, сколько скажите.
И вот вы остаетесь в своих смешных трусиках в примерочной сидеть, нервничать, а очаровательная Рита схватила брючки лопнувшие, строчканула раз, строчканула два для крепости, и готово. Да еще по стрелочкам утюжком прошлась, освежила, пылинку последнюю сдула. Вы надеваете их тепленькими, улыбаетесь, спрашиваете, сколько должны за срочность.
И тут будто с вечера намыленная, да так и не сполоснутая баба вылезает из-за ширмочки, птичьими глазами глядит и заявляет: «Да вы лучше колбаску покажите». Это ужасно, ужасно, я знаю, ужасно смешно и дико и кажется неправдой, но да, да, это так и было. Просто поверьте.
Такая была Вера, очень одинокая, всю молодость растратившая черт знает на что, так и не сумевшая запасти к осени жизни своей ресурсов для беззаботной жизни и регулярной плотской любви.
Лена была к ней лояльна. Да она ко всем была лояльна. Мне, к примеру, она разрешила приходить на работу в любое время, когда я высплюсь. Главное: заранее согласовать с коллегами. Я приходила к двум. Мне это нравилось. Могла ли я, еще в сентябре лежа простуженным депрессивным клубком на кухонной кушетке, пока в кастрюльке на плите молоко обращается в черные несмываемые кружева, мечтать о таком? «А, приходи, когда хочешь». Да это моя воплотившаяся мечта, приходить, когда хочу.
Если бы еще работа не была связана с продажей услуг, я была бы абсолютно счастлива. Продавать услуги я не люблю, но терпела и старалась не особо-то сходить с ума. Когда клиентов не было, я писала в дневничок. Иногда выходило забавно. Вот одна из записей:
«Угодила вчера в трамвай высокого этикета. На каждой остановке заходило человека три людей и человека четыре бабушек. Люди торопливо садились на свободные места, оглядывались, ласково вскакивали и разве что по лицам не гладили всевозможных бабушек, уступая им насиженное. На некоторых остановках заходили только бабушки. Тогда молодые и относительно молодые вскакивали и сажали новых бабушек. А когда молодые и относительно молодые кончились на сидячих местах, тогда уж более-менее крепкие бабушки стали уступать места дряхлым. Те отряхивались, открякивались, отмахивались, хорохорились, но садились.
В этой этикетической волоките остались неприкосновенными только два мальчика лет четырнадцати: они увлеченно обсуждали новую серию аниме, сами вставать не хотели, а побеспокоить их никто не решился, потому что у одного из них было лицо натуральной домохозяйки лет сорока.
А я стояла себе с горечью покинутого сна во рту и думала: а чем, собственно, дева на каблуке отличается так уж сильно от бабушки? В чем их схожесть? И мысленно загибала пальцы. Стоять неудобно, а порой и больно – раз. Неустойчивость и травмаопасность в транспорте – два. Нежелание стоять – три. Горечь во рту – четыре. Да единственное преимущество девы на каблуке перед бабушкой в том, что дева может быть не на каблуке завтра. А бабушка уже навсегда бабушка.
«И потому мы все трепещем перед трагичностью старости», – подумала я, качаясь в конце трамвайчика и поглаживая взглядом бабульи загривки. И была вознаграждена за свои милые мысли, потому что мы в этот момент как раз ехали мимо церкви. Каждому понятно, что каноническая бабушка и церковь это как кот и мохеровый потный свитер. Конечно же бабушки начали креститься, проезжая мимо церкви. Любо-дорого смотреть. Каждая бабушка по три раза. Я пыталась сосчитать всех перекрестившихся бабушек, чтобы умножить на три, но сбилась.
Днем получила хороший заказ, похвалив задницу клиентки. Она говорит:
– Я не знаю, похудела я или поправилась, но вещи стали сидеть лучше.
– Просто у вас попочка оформилась, – сказала я и покрутила в руках два невидимых апельсина. До сих пор не понимаю, как я могла такое сказать. Кажется, это сказал мой рот, а сама я ни при чем. Мне нравится так думать.
Но клиентке это очень понравилось, она сделала хороший заказ. Вот так-то: хочешь денег, хвали чужие зады.
Вечером ничего не могла делать. Кризис настал, глубокий и тошнотный. Кризис веры в карьеру продавца услуг. Внезапно. Тут постою, там посижу, вот и весь прок от меня. И вдруг пришла благая мысль: пиво!
– Что? – спросила я себя строго. – Но у тебя же нет денег.
– Ну и что, укради, воспользуйся кредиткой, мне плевать, хочу пива.
Выбегала я с работы в десять с единственной мыслью: успеть в магазин до одиннадцати, успеть, успеть. Цокотом и топотом пронеслась по улице, уличный саксофонист стал играть тише, толпы расступались предо мной.
А у метро драка в двух локациях, и некоторые зеваки меланхолично глядят. Первая локация драки прямо возле входа в метро. Там один на земле лежал, два били, а сверху нависала женщина и говорила тому, кого бьют: «Ну что же ты делаешь? У меня же сын твоего возраста». Вторая локация шагах в тридцати, там один другого, лежащего на асфальте, месил кулаками и кувыркал, как котлетку.
Мне хоть и было любопытно, но я вихрем обогнула опасность и ворвалась в метро. Было пусто, только пожилая аморфная женщина в жилете с надписью «Полиция» сидела в будке. Я решила ее позабавить и сказала: «Там у вас драка». Она внезапно вырвалась из внутреннего мира, тревожно округлила рот буквой «о», бровьми дернула, тело ее повелось в сторону выхода, а ноги и зад так и остались припаянными к горизонтальным плоскостям пола и стула.
Что она сделала дальше, не знаю, потому что я уже прошла через турникет. Конечно, я не могла не подумать при этом, что эдак можно было бы отвлечь тетеньку и пройти бесплатно, но только в старые времена. Теперь уже все намного сложнее. Даже профессиональным прыгателям через турникеты воткнули палки в колеса, то есть поставили специальные штуки высокие на турникеты, что и негде теперь уцепиться, чтобы перепрыгнуть.
Когда я была уже на эскалаторе, драка в виде одной из сторон догнала меня. Победили они или проиграли, неизвестно, но были они красноморды, помяты и радостны. Они бежали вдвоем вниз и с такой живостью, радостью и восхищением обсуждали что-то, как девушки обсуждают приключения с погонями, огнями, залпами шампанского и прочими лас-вегасами.
В вагоне я наступила в лужу розовой, разметанной по полу колбасной блевоты и усмехнулась. Потом совершала переход с мыслью: «пиво-пиво, успеть» и вдруг увидела… его.
Лысого мужика в оранжевой жилетке на голое тело. На голое тело. Он резко выделялся среди глубоко осенней пожухло-одетой толпы, он сидел в будке, на которой написано «Дежурный у эскалатора справок не дает», и он был в оранжевой жилетке на голое тело. И я подумала: «Да Боже мой! Какие же мы русские люди!» с ударением на слово «русские», как на качественное прилагательное.
Потом я ехала и глядела на время. Жевала жвачку. Измаялась, весь вкус вытянула из нее, аж зубы зачесались. Вышла из вагона, шарик жвачки скатала в пальцах и ждала, когда смогу выкинуть. А на эскалаторе передо мной девушка встала и сумка на плече. Да такая, что в нее все, что хочешь, можно положить, хоть баскетбольный мяч. А хозяйка и не заметит. Растопыренная сумка, без застежки, с двумя ручками на плечо.
– Положи ей жвачку, пусть знает, – велела я себе.
– Да ну нет, зачем же.
– А что? Слабо тебе?
– Не слабо. Просто ей будет неприятно, когда она ее найдет. А если она размажется и перепачкает что-нибудь, вообще будет проклинать того, кто сделал такую гадость.
– Тебе слабо.
– Не слабо.
– Тогда положи ей в сумку жвачку. Если ты сейчас не сможешь этого сделать, значит, ты не способна ни на какую дерзость и ничего в жизни никогда не сможешь. Будешь вечным продавцом услуг. Ничего не сможешь в жизни! Ничего!»
Да… Вот такие меня посещали настроения. Полный внутренний раздрай. Мне периодически хотелось оставить работу, но я не могла решиться. Мне очень нравилась моя начальница и я боялась ее разочаровать.
|
|
|
