 |
Первое лирическое отступление
|
|
|
|
Андрей Макаревич
Занимательная наркология
Андрей Макаревич
Занимательная наркология
Комментарии Марка Гарбера
Введение
В этой книге я не буду касаться массы принципиальных и не имеющих пока ответа вопросов. Что, например, заставляет человека, которому в жизни дано достаточное количество вполне конкретных удовольствий (не будем их перечислять, ладно?), втянуть свою лапку за пределы дозволенного. И, кстати, по поводу дозволенного ‑почему это страны и государства разрешили или даже монополизировали часть этих наслаждений и нещадно карают своих граждан за попытку приобщиться к другой, запрещённой, части, и чем это мягкая калифорнийская трава опасней какой‑нибудь уренгойской водки низшей ценовой категории и почему человек проводит свою жизнь с дымящейся палочкой в зубах, и кашляет, и бьёт себя в чахлую грудь и кричит, страдая, что не может с этой палочкой расстаться, а сам, гад, просто не желает прерывать удовольствие, которое он от этой вонючки получает, – других радостей мало? Что, в конце концов, начиная с древнейших времён, вынуждает человека тем или иным способом пытаться расширить своё сознание – такое, что ли, узкое? Япросто хочу рассказать о своём опыте, который небогат и крайне субъективен, – но этим‑то он и ценен, правда? А вы сравните его со своим, если таковой, конечно, имеется. Если нет – эта книга для вас совершенно бесполезна. Мои поздравления. Читайте журнал «Здоровье». А чтобы труд мой не выглядел исключительно литературным, я попросил известного нарколога, моего старого товарища и лечащего врача Марка Гарбера дать научные комментарии относительно описываемых продуктов и событий. Надеюсь, это расширит наш с вами угол зрения.
|
|
|
Андрей Макаревич
Предложение моего друга, пациента и коллеги по нередким алкогольным возлияниям, выступить в роли бесстрастного эксперта‑нарколога, изначально поставило меня в тупик. Что‑то в этом есть ханжеское – этакий врач‑вредитель, спаивающий больного, с другой стороны – подвижническое желание автора в поисках истины ставить опыты на себе заслуживает, согласитесь, уважения. В результате неподдельный интерес к предмету, равно как и разбередившие душу рассказы и сентенции автора, не всегда, кстати, бесспорные, заставили‑таки взяться за перо. Итак, оставьте дилетантские представления о том, что алкоголь – это бутылка на столе. Алкоголь – это химическое соединение, естественным образом присутствующее в организме человека как продукт метаболизма – то есть нормального обмена веществ, а вовсе не обязательно в результате употребления алкогольных напитков. Мало того, оказалось, что алкоголь, присутствующий в крови в свободной форме, – так называемый эндогенный этанол, весьма чутко реагирует как на изменения внешней среды, так и на внутреннее состояниеорганизма, являясь тонким барометром психоэмоционального состояния. В середине 80‑х годов в лаборатории психоэндокринологии Московского НИИ психиатрии были поставлены эксперименты по изучению изменения уровня эндогенноэтанола. Выяснилось, что приём транквилизаторов вызывает повышение уровня алкоголя в организме вдвое. То же самое наблюдалось при глубокой медитации – таким образом, глубоко расслабленный человек как бы «слегка выпивает». Но самое удивительное, и здесь мы подходим к нашему предмету изучения, ритмические звуковые колебания, вводящие в транс – шаманский бубен, громкая ритмичная музыка, приводят к существенному повышению уровня эндогенного этанола. Предположительно, восприятие звуковых воздействий происходит через активацию одного из древнейших пигментов – меланина. Наивысшая концентрация меланина отмечается в коже и нервной ткани, происходящих из одного зародышевого материала. Меланин обладает фото‑и фонореактивным эффектом, то есть способен трансформировать световую и звуковую энергию в химическую. Все вышеперечисленное важно для понимания восприятия внешнего воздействия алкоголя в разных обстоятельствах, что мы и будем обсуждать ниже. Самый низкий уровень эндогенного этанола отмечается при депрессиях и у хронических алкоголиков, то есть природа просит добавить недостающего компонента. А теперь представим себе музыканта, подвергающегося указанному ритмическому воздействию практически постоянно. Естественно, после прекращения воздействия уровень внутреннего алкоголя понижается и… сами понимаете, что следует за этим. Так что рок‑музыкантов, особенно ударников (в прямом смысле), следует отнести к алкогольной группе риска. Впрочем, и гитаристы, к которым относится автор, недалеко от них отстоят. Сам факт написания этой книги говорит за себя. Хочу упомянуть, что наряду с алкоголем в организме есть и свои собственные наркотики – эндорфины и энкефалины, выполняющие функции гормонов удовольствия. Следуя тем же закономерностям, что и эндогенный этанол, они так же могут стимулировать внешнее пополнение. Примеров тому много, но это уже другая история и к предмету нашего исследования отношения не имеет.
|
|
|
Марк Гарбер
О водке
Водка, без сомнения, самый главный напиток среди напитков. По моему разумению, во всяком случае. Знаете почему? Потому что она абсолютно рациональна. Водка направлена на решение одной‑единственной вашей задачи – сделаться пьяным (в какой степени – уже ваше дело). Все остальные напитки, созданные человечеством, стыдливо прикрываются фиговым листочком вкусовых достоинств. Водка сама по себе – невкусная (давайте не будем врать себе). Вкусная водка – это водка наименее противная. И по‑настоящему она вкусна только в сочетании с правильной закуской. Однажды в Америке хозяева, видимо, хотели продемонстрировать нам на приёме духовную близость и пили с этой целью водку, навалив в неё льду, отхлёбывая маленькими глоточками и похваливая. Мне стало дурно от одного этого зрелища, хотя, согласитесь, выдержка их заслуживала всяческих похвал. Жизнь российского человека вне водки немыслима. Это глубинная связь, замешанная и на физиологии, и на мистике. Можете себе представить зимнее сибирское застолье с пельменями и бутылочкой «Шардоннэ»? Древнюю, доводочную Русь я себе рисую крайне смутно. Что, например, заменяло боевые сто грамм? Медовуха, что ли? Прекратите. Мы просто многого не знаем. И всё же наше поколение вышло на водку не сразу. Юные хипповые годы прошли под флагом порт‑вейна, и это отдельная история. Попробовать водку впервые довелось в седьмом классе (нынешние‑то молодые небось поразвитее будут). Я пришёл к своему однокласснику Мишке Яшину, а у родителей его собрались какие‑то гости, и нас усадили за стол. Папа Мишки был поэт, и компания его, видимо, отличалась свободой взглядов. Во всяком случае, нам предложили водки. Мне было тринадцать лет, и в этом возрасте я больше всего боялся показаться неловким, поэтому сделал вид, что всё нормально – водки так водки. Помню, что было очень невкусно и потом немножко туманно. В общем, повторить эксперимент желания не возникало. Удивительное дело! Несколько раз в жизни приходилось по разным причинам прекращать выпивать – на время. Если срок превышал недели две, то первая выпитая рюмка водки вызывала в точности те же детские ощущения. Правда, проходили они быстро. В общем, водка не пошла. Да и примеров у меня перед глазами не было – дома практически не пили, мать – вообще, а отец – по советским праздникам с гостями и очень немного – для веселья. Бабушка, помню, в сухое вино сыпала сахар и размешивала – любила сладенькое. Так что алкогольного воспитания в семье я не получил. В девятом классе папин товарищ по работе взял меня на зимнюю рыбалку. Я грезил рыбалкой, а ездить было не с кем – отец мой совсем был к этому делу равнодушен, хотя рвение моё уважал. Мы встретились ночью на Савёловском вокзале – поезд шёл на Углич. Оказалось, что компания довольно большая. Мужики в зипунах с ящиками неповоротливые, как космонавты, с грохотом загрузились в тёмный плацкартный вагон и скинулись по рублю – проводнику. Билетов никто не брал. Поезд тронулся, мужики стали кучковаться по трое, у меня спросили: «Будешь?» Я даже не понял, что они имеют в виду, но не мог же я сказать «нет» – я же был настоящий рыбак! Пришлось выдать ещё рубль, и стало ясно, что сейчас будем пить водку – на троих. Я сильно заробел – на троих это вам не рюмочка в гостях за столом, но скорее откусил бы себе язык, чем признался этим огромным дядькам, что я, скажем, не готов или мне не очень хочется. Достали водку, стаканы, домашние бутерброды, плавленый сырок «Дружба», порубили колбасу прямо на ящике. Мне протянули стакан – почти полный! Омертвев от ужаса, я выпил его, не отрываясь, и понял, что жую сырок пополам с фольгой. Этап употребления прошёл, слава Богу, достойно, но я со страхом ждал последствий – должно было развезти. Дальше получилось смешное – развезло всех, кроме меня. Заплетающимися языками, не очень слушая друг друга, они шумно травили в пространство обычную рыбацкую небывальщину, а я тихо сидел, смотрел на них и удивлялся – что сделалось за пятнадцать минут с этими крепкими мужиками, – что касается меня, то мне стало очень тепло, но с головой ничего не случилось – видимо, от страха. Сила духа победила. Яне очень помню ощущения перехода с портвейна на водку, хотя предполагаю, когда это произошло – году в семьдесят девятом, когда мы вдруг попали из московского подполья в гастрольную жизнь – поезда, гостиницы, дворцы спорта, огромное количество новых знакомых и друзей – артистов. В этой среде господствовали водка и коньяк, и мы радостно с головой ушли в новые ощущения. Хотя помню – гораздо раньше, семьдесят третий, третий курс Архитектурного, ноябрьская слякоть, пять остановок на метро – Парк культуры, Кропоткинская, Библиотека имени Ленина, Проспект Маркса, Дзержинская, в вагоне битком, спишь стоя, держась рукой за поручень, «Осторожно, двери закрываются», насквозь бегом через Детский мир вверх по улице Жданова, звонок уже прозвенел, в вестибюле пусто, слава Богу, первая пара – история искусств, это на втором этаже, в тёмном зале со слайдами, твоего опоздания не заметили, на кафедре – профессор Косточкин, он говорит – «римлянинин» и «пиршествО», мучительно хочется спать, некуда положить голову и всё‑таки спишь, и римлянинин на пиршестве назойливо ломится в твой сон, перемена, сигарета «Прима» в туалете, она сырая и противная, и всё вокруг серое, сырое и противное, и проснуться до конца нет никакой возможности, и тут рядом оказывается Борька Соловьёв, он большой и добрый, и говорит тихим басом: «Может, под полпервого?» – и в жизни сразу появляется небольшая, но совершенно ясная цель, и мы выбегаем из института в осеннюю мерзость, но это уже ничего, бежать недалеко – метров сто вниз по Жданова, а там на углу – кафе «Сардинка», а почти напротив – винный, и Борька уже взял чекушку, и мы спускаемся в «Сардинку» – она в полуподвале, и там ровно столько народу, сколько надо, – не много и не мало, за столиками сидят, а очереди – никакой, и мы берём по полпорции первого – солянки мясной, она в мисочке из нержавейки, горячая, ярко‑оранжевого цвета и в ней плавает долька лимона, и два стакана (знаете, сколько граней на гранёном стакане? Двадцать шесть!) и садимся за пластиковый столик, и разливаем чекушку пополам, и это ровно столько, сколько надо, и восхитительно выпиваем, и заедаем невероятно вкусной солянкой, и мир обретает гармонию. Дома у меня хранится бутылка водки «Русская» образца начала восьмидесятых. Она большая, зелёная, кривоватая, с алюминиевой нашлёпкой‑бескозыркой, и этикетка на неё наклеена кривовато, и этикетка очень некрасивая. Подозреваю, что и водка внутри ужасная. Яникогда этого не узнаю – я не буду её открывать. Это для меня послание из той жизни, в которой мы были молоды и совершенно по‑другому веселы. Потому и пить могли что угодно. Эту бутылку мне подарил ведущий программы «Пока все дома» Тимур Кизяков, а он нашел её у какой‑то бабки в глухой деревне – видимо, брали в запас, да дед помер. Вообще это страшная редкость – потому что на том отрезке жизни страна выпивала всё, что удавалось купить, причём немедленно. Когда в восемьдесят первом году я увидел в доме молодого артиста Театра на Таганке Лёни Ярмольника бар, я чуть не сошёл с ума – в доме стоят невыпитые напитки! Тут же я попытался завести свой бар, и долгое время ничего не получалось – к утру с помощью друзей содержимое бара всегда заканчивалось, это и служило сигналом к прощанию. Но это так, к слову. Самые чудовищные водки страна производила именно в восьмидесятые, и если в Москве это было ещё не очень заметно, то, скажем, в городе Горьком при всём желании пить это было нельзя – наш барабанщик Валерка Ефремов, химик по образованию, на вкус определял процент бензола, и доза его приближалась к смертельной. Существовали способы домашней очистки – с помощью активированного угля и марганцовки. И то и другое бралось в аптеках и быстро исчезало из продажи. Через уголь водку надо было процедить, а марганцовку просто засыпать в бутылку и поставить в тёмное место. Водка против ожидания не розовела, зато на дно оседали жуткие бурые лохмотья. Не знаю, что там из неё вычленялось, я не химик, но смотреть на эти лохмотья и представлять их внутри себя было страшно. В годы горбачевской антиалкогольной истерии качество водки дошло до пика – видимо, она редко бывала настоящей. Что же мы тогда только не пили! Ядаже занимался самогоноварением, и не без успеха, но это тоже отдельная тема. Вот удивительно, водка – это всего лишь пищевой спирт и чистая питьевая вода, и чтобы водка стала невыносимой, надо либо одно, либо оба этих условия не выполнить. Так, видимо, долгие годы и поступали, и хорошие водки появились уже недавно – лет десять назад, причём сразу в большом количестве и в самых неожиданных местах. Помню, приехали мы в Якутск, и вдруг на стол выставили десятка полтора разных местных водок – и «Кедровая», и «Таёжная», и «Охотничья», и какая‑то ещё, и одна лучше другой. Или в Ростове, где хозяин, светясь от гордости, провёл нас по небольшому своему заводику такой чистоты, что казалось – мы в операционной, и показал, как он фильтрует свою водку не один раз, а семь – через специальные травы и тот же активированный уголь, а потом наутро мы тщетно ловили в своих головах отголоски похмелья – а его не было. И ещё масса таких радостных встреч и открытий. Воистину природа берёт своё. Получение истинного удовольствия от водки совсем не обязательно связано с картиной заснеженного леса, ощущением мороза, хрустящего репчатого лука, подмёрзшего сала и чёрного хлеба, хотя эта примитивная картина близка к совершенству. Во‑первых, возьмите хорошую водку. Проверенно хорошую, это совсем не обязательно самая дорогая. Открою производственную тайну – страшилки семи‑десятых‑восьмидесятых по поводу того, что водку делают из опилок и отходов нефтяной промышленности – всё‑таки чушь. Спирт для водок бывает трёх видов – зерновой, или так называемый «Люкс», картофельный для водок попроще, и мелассовый – из отжимок сахарной свёклы, совсем простой. «Люкс», конечно, лучше, но знаю я совсем неплохие водки из картофельного спирта, а они – совсем в невысоких ценовых категориях. Так вот, не надо какого‑нибудь «Кауфмана» за полторы тысячи – это для идиотов, не знающих, куда девать свои деньги. Я давно заметил, что, если, скажем, в ресторане поставить среди прочих два столика, где всё то же самое будет в три раза дороже, и честно об этом объявить, – там будут сидеть люди. Ярмарка тщеславия неистребима. Так вот, возьмём хорошую водку и поставим её в холодильник. Ни в коем случае не в морозильник! Охлаждённая до минус пятнадцати, загустевшая, как масло, водка никакого отношения к водке уже не имеет, и, кроме ожога гортани, никакой радости вы от неё не получите, как молодецки не крякай. Водка должна быть именно охлаждена – до лёгкого запотевания бутылки. Далее – компания. Лучше, если она не очень большая и состоит из дорогих и близких вам людей мужского пола, понимающих толк в водке. Один, пусть даже очень хороший человек, пьющий вино или коньяк испортит вам весь праздник. Повод – совсем не обязателен. Напротив, он, на мой взгляд, сильно вредит. Он придает вашему празднику какую‑то дополнительную, навязанную извне ценность. На фиг нужно! Ваша встреча – это уже праздник. И поверьте – если вы не договаривались о ней за три дня, а вдруг решили выпить полчаса назад – праздник будет не в пример ярче. Счастье – внезапно. Теперь – закуска. Рекомендую несколько радикальных вариантов. Правильное сало. Если вы достанете его из морозилки, порежете тоненько острым ножом – при верно выбранной толщине ломтики будут слегка заворачиваться (гениально сказала Людмила Сенчина – «сало должно быть мягкое, но твёрдое») и прямо на этой дощечке подадите к столу и ещё на неё положите несколько очищенных зубчиков чеснока. А рядом – хрен, горчица и бородинский хлеб – под это дело можно выпить очень хорошо и много. Хотя истинное счастье даёт первая и главным образом вторая рюмка. Здесь очень важно глубинное ощущение времени – я имею в виду интервал между ними. Он не измеряется секундомером и может варьироваться от полутора до четырёх минут в зависимости от коллективного состояния. Если вы в хорошей компании – это чувство не подведёт. Человек, который, выпив первую рюмку, заводит длинный рассказ или, не дай Бог, подняв вторую, затягивает многоступенчатый тост, – дилетант, он глух к происходящему, гоните его к чёртовой матери. После первой – тишина. Прислушайтесь к себе. Слышите, как открываются потайные дверцы, как побежал ток по стылым проводам? Теперь посмотрите в глаза друзьям. Видите – с ними то же самое? И в момент открытия последней дверцы выпивается вторая. На отрезке жизни между второй и третьей наступает пик гармонии с миром, и если бы человечество нашло способ это состояние удержать – вопрос вечного счастья был бы решён. Увы, после второй всегда следует третья, и это просто хорошо, но уже не божественно, и пошла задушевная беседа, и с дальнейшим употреблением степень задушевности ее растет, а высота полета, увы, падает, и я начинаю половинить. Конечно, если вы гедонист, то предложенный способ выпивания под сало слишком для вас концептуален, и существует масса способов разнообразить стол. Это несколько уведёт нас в сторону от чистоты ощущений, но добавит вкусовых радостей. В этом случае рекомендую солёные (только не маринованные!) огурцы – бочковые, хрустящие, средней величины, квашеную хрустящую же, не слишком кислую капусту (кислая – для щей, тоже, кстати, под водочку восхитительная вещь). Вообще, закусывать супчиком – отдельная ветвь культуры, солёные грибы – лучше всего белые грузди и рыжики с репчатым луком и сметаной (ну, не люблю всё маринованное!), селёдочка, только не из консервной банки или нарезки в целлофане! Не поленитесь приобрести целую, а лучше две больших слабого посола селёдки, расстелите на столе газету (с ней потом легко убираются потроха вместе с запахом), снимите с селёдки шкурку (если селёдка хорошая – сходит как перчатка), отрежьте голову, выньте потроха, не вздумайте выбросить икру или молоки. Дальше мои вкусы и вкусы так называемого культурного человечества расходятся. Человечество рекомендует, разрезав селёдку вдоль, вынуть из неё косточки. Я же скажу – ни в коем случае. Вкус измученной чужими пальцами селёдки меняется не в лучшую сторону, структура тканей разрушается. Представляете – жаркое лето, терраса, арбуз, а кто‑то выковырял из него зёрнышки. А плевать? Так что просто порежьте рыбу поперёк на кусочки по 1,5 – 2 сантиметра, уложите в селёдочницу, припорошите репчатым красным луком, полейте пахучим деревенским подсолнечным маслом, дайте постоять. Поверьте – с косточками гость разберётся сам, это вопрос его интимных отношений с селёдкой, не надо им мешать. А картошечка уже сварилась, и тут её надо слить, подержать с открытой крышкой на огне ещё полминуты, чтобы выпарились остатки воды, кинуть туда кусок сливочного масла и горсть мелко порезанного укропа, опять накрыть крышкой, нежно потрясти и уже тогда подать к столу. Дальше пойдёт само. Это мой способ получения счастья. В принципе водку можно пить под что угодно, кроме, пожалуй, варенья и мороженого. Однажды мы с БГ закусывали водку чистым кетчупом – больше просто ничего не нашлось, и это было великолепно. На мой взгляд, очень важна дозировка, то есть размер рюмки, и точность интервалов приёма. Мой глоток – 40 граммов, я в этом смысле среднестатистический человек. Такую рюмку я и выбираю. Знаю я мужиков с пастью более разработанной, говоря митьковским языком, для них существуют стаканчики по 75 и даже по 100 граммов. Яне сторонник единоразового приёма на троих, этот способ был вызван конкретными историческими военно‑полевыми условиями, и эффект от него гораздо более грубый. Хотя мой товарищ Заборовский исповедовал следующий метод: налить стакан, выпить его залпом, тут же закусить горячим супом – скажем, борщом, и потом уже не добавлять. В общем, можно, конечно, гвозди и микроскопом забивать – это личное дело каждого. Но мне кажется, что это какой‑то индивидуалистический метод, в компании он неприменим, потому что все двери вышибает одновременно, ты замыкаешься на себе и всё равно не в силах уследить за красотой мира и тебе не с кем её разделить. В общем, это не моё. К тому же, если в этот момент вокруг тебя все пьют постепенно – малыми дозами, то через полчаса не выдержишь, присоединишься к ним, а тебя уже отбросило вперёд, ты пролетел самые красивые места, и впереди пустыня. Знаете, чем отличается пьющий человек от алкоголика? Пьющий знает, что, определённым образом выпив, он получит радость. И он её получает. Алкоголик помнит, что радость была. И выпивает в ожидании ея. А ея нет. И он выпивает ещё. Тщетно! И ещё, и ещё. Нету! Клиника, ледяные руки врачей, онанизм, сифилис, смерть. Понимаете, куда я клоню?
|
|
|
|
|
|
|
|
|
Странно, но факт, водка появилась не в России. Процесс перегонки с получением спирта впервые был открыт… арабами в VI‑VII вв. нашей эры. Собственно, само слово «алкоголь» имеет арабские корни и означает «одурманивающий». А первую водку изготовил арабский врач Парес в 860 году. Использовалась она в медицинских целях. Перегонка вина осуждалась, потому что в Коране есть запрет на употребление алкоголя. В Европе первая перегонка сахаросодержащей жидкости была сделана итальянским монахом‑алхимиком Валентиусом. Слово «алхимия» означает по‑арабски «из Кема». Кемом называли Египет. Сегодняшнее слово «химия» имеет то же происхождение. Попробовав продукт, полученный по новой технологии, Валентиус решил, что получил эликсир, «делающий старика – молодым, утомленного – бодрым, грустного – веселым». А на Руси в это время пили именно квас и медовуху. При этом ими можно было «догнаться». Перебродивший хлебный квас становился бражкой. Видимо, его вымораживали, то есть спиртосодержащие фракции оставались, а вода превращалась в лед. Представляете содержание сивушных масел в этом напитке? В 1386 году генуэзское посольство привезло в Москву первую водку («Aqua Vitae» – «живая вода»). Она использовалась исключительно как лекарство. Вскоре, однако, народ понял, что к чему, и пьянство стало повальным. Царским указом было запрещено пить в непраздничные дни, позднее, в 1533 году, была введена государственная монополия на производство водки и продажу в «царевых кабаках». В 1755 году Екатерина II разрешила дворянам, в зависимости от титула и заслуг, производить и продавать свою водку без пошлин. Вот вам и прообраз будущего «Фонда спорта» и других благотворительных беспошлинных торговцев алкоголем и табаком. Русский химик Т.Е. Ловиц предложил в 1789 году очищать водку от сивушных масел древесным углём, а создатель периодической таблицы химических элементов Д. И. Менделеев в своей диссертации «О соединении спирта с водой» предложил пропорцию в 40% содержания спирта как оптимальную. На основе его рекомендаций правительство России в 1894 году запатентовало «Московскую особую водку» как русскую национальную водку. Сегодня Польша, Финляндия и Россия борются за право называться родиной водки. Не та мать, что родила, а та, что воспитала. Никто не рискнет изъять из русской застольной традиции водку как основополагающий и цементирующий продукт. И если видит человек на столе солёные огурчики, помидорчики, лучок, селёдочку с картошечкой, то рука помимо собственной воли начинает нащупывать где‑то рядом непременно находящуюся рюмку с этим «невкусным» и таким любимым напитком.
Самогон
Первое воспоминание, связанное с этим словом, – мне, наверно, лет пять, и моя няня Нина берёт меня с собой в свою родную деревню – Шавторка, Рязанская область. Самогон – это то, что дают вместе с едой, правда, только мужчинам. Мутное в стакане, нехорошо пахнет. Несмотря на принадлежность к мужчинам – отказался. Гнали его из бурака – белой кормовой свёклы. Кстати говоря, распространённое весьма мнение, что, мол, раньше в деревнях меньше пили – коммунистическая агитка и чушь собачья. Пили в деревнях всегда по‑чёрному – и при совке, и при царе Горохе, и сейчас пьют. И ничего тут не поделаешь. Попробовать самогон впервые довелось уже на первом курсе института, когда нас с другом Борькой Соловьёвым занесло, уже хороших, на какую‑то свадьбу – дело было в подмосковных Вербилках. Не помню, как самогон пился, помню только, что впервые испытал с некоторым удивлением эффект явного двоения в глазах. Причём наслаждался этим эффектом лёжа на дороге с железным люком под головой и наблюдая за звёздами, и Борька Соловьёв долго и безуспешно пытался меня поднять. Утра не помню – видимо, ничего хорошего не было. В середине семидесятых самогоноварение в нашей довольно, как я понимаю, продвинутой среде стало модным. Толчком к этому послужила следующая история. Мне позвонили и пригласили в члены жюри (!) на диспут, посвященный молодым поэтам. Не знаю почему я поехал. Дело происходило в каком‑то клубе какого‑то института где‑то у чёрта на рогах. Народу собралось немного, а поэты оказались замечательные – человек шесть юношей и девушек. Я запомнил двоих – Сергея Гандлевского и Бахыта Кенжеева. Вёл мероприятие отвратительно активный комсомолец. Ребята почитали стихи, не очень вписывавшиеся в советские нормы тех лет, а потом должно было последовать обсуждение. В общем, всё это сильно напоминало гэбэшную провокацию. Студенты вставали по очереди и несли какую‑то ахинею, поэты молча утирались. Когда до меня дошла очередь, я сказал, что никто, видимо, не спросил у авторов, насколько им интересно это слушать, так что, может, лучше сказать им спасибо за стихи и отпустить? Удивительно, но на этом всё и закончилось. Мы познакомились на выходе, и в процессе совместного распития портвейнов в течение последующих двух часов на какой‑то детской площадке сильно сблизились. Потом мы ехали с Гандлевским в пустом вагоне последнего поезда метро. Гандлевский уже тогда был бородат и печален. С печалью он и поведал мне, что чем бы он ни пытался заняться вне дома – его всегда в результате забирали в милицию. Рассказывая это, он старался отвинтить от стены табличку с надписью «стоп‑кран» – мне в подарок, так как я имел неосторожность сообщить ему, что я всякие такие таблички собираю. Через секунду двери с шипением раскрылись, в вагон вошли два милиционера и деловито забрали поэта – я даже пикнуть не успел. Помню его усталый обречённый взгляд в раме окна вагона.
Через несколько дней Бахыт Кенжеев позвал меня в гости на большое поэтическое сборище. Я взял с собой Маргулиса, и мы долго думали, покупать бутылку или нет – всё‑таки поэты. Я настоял на том, что интеллигентней будет не покупать, и оказался идиотом, потому что первое, что спросил Бахыт, открыв нам дверь: «Принесли что‑нибудь?» Из гостиной доносился гвалт, видимо, у них только что всё кончилось. Жил Бахыт в каких‑то диких новостройках, магазином рядом и не пахло. Видя наше отчаянье, он быстро провёл нас на кухню, даже не дав снять пальто, и плотно прикрыл дверь. На столе появился штатив из школьного кабинета химии, спиртовка, большая стеклянная колба и стеклянный же змеевик – витая трубка внутри прозрачного цилиндра, очень красивая вещь. Далее из кухонного шкафа поэт достал две бутылки с тёмно‑бурой жидкостью и надписью «Морилка» на синей этикетке. Оказалось, что Бахыт немного химик и спасается от статьи за тунеядство, работая лаборантом на химфаке МГУ. Он быстро и профессионально слил морилку в колбу, присоединил змеевик и зажёг спиртовку. Процесс первой возгонки занял несколько минут. После этого оставшаяся бурда из колбы полетела в раковину, а на её место была перелита получившаяся уже совершенно прозрачная жидкость, в которую Бахыт кинул несколько можжевеловых шишечек, вынутых из потайного мешочка, и возгонка повторилась. На выходе уже ждала пустая бутылка из‑под джина «Gordons». Бахыт отлично знал пропорции – бутылка получилась полной. После чего нас отвели в гостиную, представили гостям как великих рок‑музыкантов андеграунда, которые принесли с собой флакон настоящего английского джина. Поэты восторженно заахали, джин тут же разлили по стаканам. Пробовал я его, признаться, с некоторым трепетом. Говорят, что тот, кто побывал на советской колбасной фабрике и видел все тайны производства своими глазами, никогда потом колбасу не ест. Но поэты вокруг нахваливали напиток, я глотнул и понял, что, наверно, никогда бы не заметил подвоха, если бы не был в курсе. Процесс моментального получения продукта в домашних условиях потряс. Слово «продукт» здесь не очень точное. Всё жидкое делилось на три категории:
– "Монополька" – всё, официально произведённое страной для реализации.
– "Хищёнка" – вынесенное тайком с работы либо с места производства.
– "Изделие" – как любовно и уважительно звучит!
Так что в данном случае речь идёт об изделии. Что касается хищёнки (и, кстати, колбасного производства) – бытовал, в частности, термин «жидкая колбаса». По технологии в элитные сорта твёрдокопчёных колбас должен был добавляться коньяк. Да кто ж его туда выльет? Коньяк сливался в целлофановую кишку для упаковки колбасы, предварительно завязанную с одной стороны. После чего она завязывалась с другой стороны, аккуратно обматывалась вокруг торса под одеждой и проносилась на волю мимо бдительного вахтёра. Так вот, я стал интересоваться технологиями. К тому же морилка в виде исходного материала всё‑таки пугала – от самого слова веяло смертью. Старший брат Юрки Борзова, Иван, гнал самогон из томатной пасты. На этом пищевом продукте я и остановился. Брался двадцатилитровый эмалированный бак, туда отправлялась томатная паста (стоила – копейки) и сахар (пропорций, ей‑Богу, не помню). Всё это дело доливалось водой и несколько дней бродило, пуская по квартире лёгкий аромат бражки. После чего покупалась или бралась у родителей скороварка. Удивительное детище советской промышленности – герметически закрывающаяся кастрюля. Без оборонки явно не обошлось. На её паровой вентиль надевалась трубка, ведущая к змеевику. Резины следовало избегать, она оставляла неприятный запах. Очень хорошо шли всякие медицинские трубочки от капельниц. После чего оставалось подать в змеевик проточную воду из крана для охлаждения и поставить скороварку с перебродившим суслом на медленный огонь. Через несколько минут из змеевика начинала бежать тоненькая струйка – первач. Тут же он, как правило, и выпивался – во славу производства, благо скорость поступления абсолютно соответствовала оптимальной скорости потребления. Напиток был вкусный уже сам по себе, приятно отдававший бражкой, а ведь его ещё можно было настаивать (если, конечно, хватало силы воли). Я очень любил на кофейных зёрнах. Рецепт был открыт случайно, в ходе экспериментов. Кофейный аромат как таковой изделию не передавался – возникал эффект, когда вроде чем‑то очень знакомым пахнет, а чем – непонятно. Я много раз выигрывал споры – так никто и не отгадал на чём. К недостаткам процесса надо было отнести его утомительную протяжённость – приходилось следить за аппаратом, вовремя менять сусло в скороварке, прочищать клапан. Однажды я отвлёкся – работа происходила, естественно, ночью – упустил момент, и кастрюля рванула. Паровой клапан вылетел, как пуля, и раскалённая густая томатная дрянь с восхитительным свистом ушла в потолок, где и повисла причудливыми сталактитами. По счастью, я находился в соседней комнате и не получил ожогов. На этом закончил с самогоноварением – впереди было ещё столько неизведанного.
Как я уже писал, виноделие – вещь древняя, а вот создание крепких алкогольных напитков – явление относительно молодое. Поэтому в древности на Руси пили бражку, а вот полноценный процесс перегонки стал известен лет 600 назад. Известно, что самогон можно делать из чего угодно, но так уж повелось, что в разных странах свой самогон! В Российской империи это был хлебный самогон – водка, которую унаследовали Польша, Финляндия, а сегодня и новые прибалтийские члены ЕС. В самостийной Украине прижилась горилка – вариация на ту же тему. Туманный Альбион, точнее, Шотландия и Ирландия, отличились в производстве солодового самогона – виски, распространившегося вместе с джином на все бывшие английские колонии. В Соединенных Штатах была кукуруза – и на свет появился бурбон, на Карибских островах тростниковый сахар сделал главным напитком ром, а мексиканская агава дала текилу. Так что все крепкие напитки когда‑то были самогоном. Потом они стали стандартизироваться – то есть производитель гарантировал одинаковое качество независимо от того, какую бочку или бутылку распечатывал покупатель. Так великий Д.И. Менделеев нашёл оптимальную крепость для водки. Известные ныне марки виски, текилы, рома, джина также прошли вековую проверку качества. Наша самогонка была, таким образом, оставлена истинным патриотам змеевиков, бросающих вызов монополиям государств и всемогущих брендов. Это то самое «Изделие», о котором говорит автор. В нашей стране безусловным руководителем кружка «умелые руки» можно назвать Егора Кузьмича Лигачева, подтолкнувшего М.С. Горбачева к принятию «сухого закона». Что до Егора Кузьмича – то у меня был личный опыт визита в город Томск, где он был первым секретарем Обкома КПСС за полгода до начала всесоюзной компании. Уже тогда Егор Кузьмич начал принудительную борьбу с зелёным змием. Чтобы купить водку, люди стояли всю ночь. В ресторане при гостинице, где мы остановились, пустые столы были сдвинуты в угол, а музыканты в тапочках мялись на сцене, что‑то репетируя. На естественный вопрос: «Открыт ли ресторан?» – официантка ответила, не вставая со стула: «А вы что, пельмени‑то с фантой есть будете? Пельмени без водки только собака ест». В городе была разлита злоба. Это чувствовалось везде. Было такое впечатление, что объявили траур. Когда в этот эксперимент втягивали всю страну, врачи очень просили не идти на безумный шаг, который ни к чему хорошему привести не мог. Что касается жизни врачей‑наркологов в период сухого закона‑то «жаловаться» не приходилось. Что греха таить, «хищёнки», то есть спирта и водки, было достаточно. Для научных целей выписывались любые приборы, основным параметром которых было максимальное потребление спирта. Приборы эти так никогда и не запускались, но спирт, как расходный материал, под них получали исправно. Это была валюта, которая творила чудеса. Ещё одним клиническим способом хищения были так называемые БАРСы – большие апоморфинорвотные сеансы – форма условно рефлекторной терапии, при которой больному предлагалось выпить стакан водки, а потом вводили рвотное средство – апоморфин. На курс полагалось 3 литра водки! Больным, в лучшем случае, давали понюхать ватку со спиртом, остальное шло в дело. Надо ли говорить, как персонал клиники был благодарен изобретателю метода. Мой кабинет находился рядом с процедурной, которая использовалась для БАРСов. Медсестра долго гремела бутылками и стаканами, создавая атмосферу выпивки, а потом, когда больным становилось дурно, хорошо поставленным голосом кри
|
|
|
