Поучительная история про Чикаго, Мика Джаггера и сухое вино

Поверьте, я рассказываю эту историю совсем не ради вздорного бахвальства – типа «ах, с какими людьми связала меня жизнь». Напротив, если есть возможность не знакомиться со всякими западными звёздами, я её использую. Просто очень хорошо представляю себе, как где‑нибудь в Луганске ко мне подводят робеющих ребят из местной группы, я улыбаюсь, жму им руки, слушаю их рассказ про то, как они росли на наших песнях, испытывая внутри мучительное безразличие и к ним и к тому, что они там делают, – голова занята собственным сегодняшним концертом и кучей своих проблем. Знакомиться надо на равных. Но дело в том, что история эта здорово вписывается в контекст нашего повествования. В общем, после 25‑летия «Машины», которое прошло в виде мощного семичасового сейшена на Красной площади, мы ощутили крылья за спиной и решили в следующем году дать новый виток этому делу. Происходило это, стало быть, в девяносто четвёртом. Мне позвонил Тёма Троицкий и сказал, что его приятель, английский режиссёр, дружен с Роллингами, и есть возможность вытащить их на Красную площадь. Мало того – мы должны с ним и с этим режиссёром на днях лететь в Чикаго, чтобы встретиться с Джаггером и обсудить всё с глазу на глаз. "Хороший может получиться день рождения «Машины»! – подумал я и с радостью согласился. Этим же вечером мы встретились с Тёминым англичанином – его звали Джо Дорден‑Смит, и он в своё время снял ставший культовым фильм‑концерт «Роллинг Стоунз» в Гайд‑Парке – памяти Брайана Джонса. У Джо оказалась милейшая русская жена, что сильно облегчало общение. Было очень странное ощущение – когда явная сказка вдруг начинает вторгаться в реальность. С завистью гляжу я на молодое поколение – они напрочь лишены всяческих пиететов, и им что Ван Хален, что Рома Зверь, да последний, может быть, и полюбимее. Они не жили за ржавой железной стеной, не проводили ночи, пытаясь расслышать далёкий голос Джаггера через монотонный хрип советских глушилок – дай им Бог здоровья. Для нас же (для меня, во всяком случае) Битлы и Роллинги всё равно остались немножко жителями какой‑то волшебной планеты, на которой нам никогда не побывать, и ничего с этим чувством уже не поделать. И вот через два дня мы летим к Роллингам! Нам заказаны билеты и забронированы номера в знаменитом отеле «Риц Карлтон», где живут «Роллинг Стоунз»! Не помню уже, как получилось, что Троицкий летел сам по себе, а я – с Джо. Кажется, из‑за наших гастролей. Я встретился с Джо в Шереметьево, на нём не было лица. «Всё отменяется!» – с ужасом подумал я. Нет, ничего не отменяется, просто вчера у Джо украли пиджак вместе с паспортом, он сделал невероятное – за один день выправил в посольстве новый документ, но в нём отсутствует российская въездная виза – а значит, и выпустить его из России никак невозможно. Я упал на колени перед самым главным пограничником и – Джо выпустили. Ну где ещё, в какой другой стране? Всю дорогу до Чикаго я не спал. И так и сяк представляя себе предстоящую беседу с Роллингами, к тому же по пути выяснилось, что мы ещё и приглашены на концерт – он как раз будет в Чикаго завтра в рамках тура «Woodoo Lounge». В общем, в «Риц Карлтон» я приехал в состоянии крайнего нервного истощения. Мы встретились с Тёмой, и Джо повёл нас в чей‑то номер – по‑моему, концертного менеджера «Роллинг Стоунз». Я прижимал к груди видеокассету со съёмкой нашего концерта на Красной площади – чтобы дать какое‑то представление о том, как всё это выглядит и что мы вообще не врём. Из разговоров с Джо получалось, что Роллинги клюнут на такое престижное место, он, Джо, снимет про это фильм, а у нас получится отличный день рождения, так что все оказывались при своём интересе. Накануне в Москве я с диким трудом перевёл видеозапись из PALa в американский NTSC, из‑за чего она потеряла процентов 70 качества, но выхода не было – я очень на эту кассету надеялся. В комнате сидело несколько человек, мы вежливо поговорили ни о чём, и вдруг вошёл Мик Джаггер – точно такой, как на картинках. Если посмотреть сбоку – совсем плоский. Он даже не вошёл, а как‑то втанцевал в комнату – грациозно и стремительно. Я понял, что мы пожали друг другу руки, и с ужасом осознал, что не понимаю ни слова из того, что Мик говорит, – я не мог пробиться через его акцент. Троицкому это как‑то удавалось, а Джо вообще спасал ситуацию – его английский я понимал как русский. Ещё минут двадцать мы безуспешно пытались включить видик – похоже, с момента открытия гостиницы им никто не пользовался. И вот на экране появился родной силуэт Исторического музея, наша сцена и море народа. Звука мы так и не добились, но это было не важно – Джаггера интересовали не мы, а Красная площадь и зрители на ней. «Сколько народу там было?» – спросил он. «Около трёхсот тысяч», – ответил я. (До сих пор точное количество неизвестно, так как билетов не продавали – вход был свободный, но эту цифру мне назвали милиционеры – они разбивали собой зрителей на квадраты и знали, сколько было квадратов и сколько в среднем людей в каждом). «Больше, чем в Вудстоке!» – восхитился Джаггер. «Билеты были дорогие?» Узнав, что концерт был бесплатный, он сказал: «Ну, и мы тогда сыграем бесплатно». Ух, какое у меня было хорошее настроение! Потом Джаггер предложил спуститься в ресторан поужинать. Почему бы и нет, чёрт возьми? Мы вышли из номера, дошли до лифта – по дороге попалась молодая горничная, которая, увидев Мика, чуть не упала в обморок – видимо, не вся гостиница была в курсе, кто у них там живёт, – и спустились в ресторан, где Мику Джаггеру и Артёму Троицкому в вежливой форме сказали, что мы, конечно, всё понимаем и преклоняемся перед вашим талантом, но в ресторане отеля «Риц Карлтон» следует появляться в пиджаке и ботинках, и никак иначе. Мик был в майке и кроссовках, а Тёма в каком‑то свитерочке. Я по наитию надел в Москве пиджак – совершенно непонятно с чего. Надо сказать, что Джаггер не стал закатывать истерику на манер наших звёзд – «Да вы знаете, кто я такой? А ну, директора гостиницы сюда!», а, напротив, мило посмеялся, мы поднялись в номер, и он достал из шкафа два пиджака, один из которых надел на себя, а другой – на Тёму, и, убедившись, что пиджак впору, тут же его ему и подарил. Не буду вас донимать деталями – рассказ этот, повторяю, не про знакомство с Миком Джаггером. В общем, за столом нас было шесть человек. Было заказано – салат из свежих овощей с креветками, баранина на рёбрышках и – бутылка хорошего белого вина. Ужин прошёл весело – мы обменивались смешными гастрольными историями и удивлялись, насколько какие‑то вещи похожи. Остальные Роллинги были тут же в ресторане, но сидели за разными столами – каждый со своей компанией. Они производили впечатление сухоньких старичков, а Кейт Ричард – ещё и мёртвого сухонького старичка. Когда меня подвели к нему, и я пожал ему руку, было ощущение, что в этой руке вообще нет костей. «Как он будет играть завтра?» – подумал я. На их фоне Джаггер выглядел просто орлом. В общем, ужин закончился, мы получили жёлтые бэджики с пятнистым чучелом, дающие право на проход всюду, а также билеты на завтрашний концерт с местами в центре, и Джаггер попросил после концерта зайти к нему в номер. С головой, полной счастливой ерунды, я добрёл до своей комнаты, зарылся в перины и проспал почти сутки – проснулся практически к концерту. Концерт происходил на стадионе. Город Чикаго вообще напоминает мне по архитектуре Выставку Достижений Народного Хозяйства, а стадион был просто оттуда – абсолютное торжество сталинизма, с какими‑то статуями невероятно мясистых быков и мощными фигурами колхозников, то есть, видимо, ковбоев, героев капиталистического труда. Впрочем, был этот стадион в меру велик и потому уютен, а на поле, между прочим, располагался партер – никакой стоячки. Было страшно интересно ходить за кулисами и смотреть за приготовлениями к концерту – там существовало несколько концентрических кругов допуска, шатёр с выпивкой и закуской для журналистов, целая столовая для обслуживающего персонала – сотни полторы людей сновали туда‑сюда, каждый был занят чем‑то своим, и в воздухе висело нервно‑торжественное ожидание – как перед запуском космического корабля. Самих Роллингов видно не было – только маленький седой Билл Уайман курил с кем‑то около урны. В качестве разогревающей команды играл не кто‑нибудь, а Ленни Кравиц. Он отлично отработал где‑то час, правда, явно не на полной мощности звука и при довольно скромном освещении, и, закончив, демонстративно прошёл через весь партер к пульту звукорежиссёра – слушать Роллингов. Яне буду описывать вам концерт. Зачем вам это? Прошло десять лет, и все, кому было интересно, это уже видели. Могу только сказать, что последнюю песню, конечно, «Satisfaction», я досматривал из‑за кулис, и длиннющий лимузин стоял с заведённым мотором прямо у спуска со сцены, и в какой‑то момент живая музыка незаметно перешла в фонограмму, и мокрые Роллинги кубарем скатились со сцены прямо в машину, она рванула с места и вылетела в открытые ворота. А в зале ещё никто не понял, что произошло. После концерта Джаггер нас не принял. Нам сказали, что он неважно себя чувствует, и просил зайти завтра. Назавтра мы улетали и зашли к нему перед самым отъездом. Я поблагодарил его за концерт. «Это был самый худший концерт за весь тур», – огорошил меня Мик. Я начал возражать (мне, правда, очень понравилось), но Мик сказал, что я не видел других концертов и не могу сравнивать. «Я не мог бегать!» – сокрушался он. «Я приказываю ногам – бегите! – а они не бегут! Зачем я только пил накануне вино!» Я не сразу понял, что он имеет в виду полтора бокала белого сухого, которые он выпил с нами накануне вечером.

Милостивые государи! Господа и дамы, поклонники и поклонницы! Вы, уверяющие себя и друг друга, что тамошние рок‑н‑ролльщики (уж «Роллинг Стоунз»‑то!) сначала упьются, обдолбаются в дым, а потом уже выходят дарить своё искусство людям! За всех в мире не поручусь, но рассказ мой – чистая правда от слова до слова. И не надо путать имиджевые штучки и действительное положение вещей. Вообще степень ответственности за своё дело у тамошних звёзд прямо пропорциональна их энергетике на сцене – в этом я убеждался многократно. Кто‑нибудь скажет, что она прямо пропорциональна их гонорарам. Не думаю – во всяком случае, если провести финансовый чудо‑эксперимент с нашими артистами, лучше попадать в фонограмму они не станут. Может быть, Мик Джаггер и работает лучше всех в мире, потому что даже три глотка сухаря за сутки до концерта могут ему помешать? Остальные события не имеют отношения к нашей теме и малоинтересны. Мик своей рукой написал нам бумагу, из которой следовало, что «Роллинг Стоунз» обещают приехать к нам с концертом на Красную площадь будущей весной. Храню эту записку как память – аукционная, между прочим, вещь. Мы улетели, потом выяснилось, что ничего Мик не решает, а решает его менеджер, всплыл малоприятный мистер по имени Майк Коул и сообщил, что концерт, конечно, может быть и бесплатный – для зрителей, но миллион долларов придётся заплатить. Причём вперёд. Мы вывернулись наизнанку и нашли‑таки сумасшедшего бизнесмена, готового потратить свой миллион на такое дело (были же люди в девяносто четвёртом!), но переговоры затянулись, и Роллинги всё равно не приехали, найдя какое‑то идиотское объяснение – у вас, дескать, война в Чечне. Приехали они через несколько лет по другому приглашению и не на Красную площадь, а в Лужники, и никакая Чечня им не помешала. Бог с ними. Я не об этом. Я о бокальчике сухого вина накануне концерта. А? Что касается «Машины» – у нас была своя алкогольная история. В давние годы, в нелегальные времена любой сейшн был праздником. Поэтому, естественно, выпивалось, но основная часть выпивалась всё же после сейшена, а перед концертом – чуть‑чуть, для куража, или, как говорили, «для завода». С семьдесят девятого года мы отправились в бесконечные гастроли, и сейшены превратились в концерты – приятную, но всё‑таки работу. Наши глотки не выдерживали гастрольного графика (понедельник‑пятница по два концерта в день, суббота‑воскресенье – иногда по три). Я ещё не имел никакого авторитета и не мог запретить продавать третий концерт – публика ломилась, а директора программы изумлялись – мы ж для вас стараемся, вам бабки не нужны, что ли? Так вот, глотки садились, и коньяк в небольших количествах был просто необходим (рюмка перед первым концертом, ещё одна перед вторым). Коньяк – грузинский или армянский – три звёздочки – повсеместно продавался в артистическом буфете за кулисами дворцов спорта. Я настолько насобачился, что замечал недолив в два‑три грамма и выигрывал все споры с барменами, какими бы честными у них ни были глаза. Однажды в городе Волгограде за три минуты до третьего звонка, покупая в буфете две по пятьдесят себе и Кутикову, я заметил вслух, что уже пятый раз оплачиваю это удовольствие, а то, что у Кутикова в концертных штанах нет кармана для денег, так это не причина. Гордый Кутиков, опорожнив рюмку, повернулся к буфетчице и произнёс: «Будьте добры, сто пятьдесят лучшего коньяку для моего друга!» Впечатлённая буфетчица подала мне почти полный стакан. Я принял его залпом и сообщил, что не могу уйти, не ответив другу. Пришлось и Сане махнуть сто пятьдесят. К этому моменту звонки уже отзвенели, в зале сняли свет, и публика послушно заревела. На сцену я вышел легко – как обычно. Первая песня называлась «Возникает из недопетости…», и я пел её один под гитару в луче пушки. Ко второму куплету случилось страшное – я понял, что не могу координировать все свои действия, потому что приходится одновременно делать массу вещей – зажимать аккорды левой рукой (в нужной последовательности!), правой – перебирать струны в строго определённом порядке и при этом петь, попадая в ноты и не путая слова. Я покрылся холодным потом. От ужаса я, кажется, выдавил весь коньяк через поры, и к последнему куплету стало легче. Не люблю коньяк до сих пор.

Ну вот, яркое подтверждение известной присказки: «Что русскому хорошо, то немцу смерть». Конечно, держать спортивную форму и быть готовым выложиться на сцене – непросто, и требует соблюдения спортивного режима. Здесь мы затрагиваем важный вопрос индивидуальной толерантности – то есть способности пере‑работать определённый объем алкоголя без существенного вреда для поведения и здоровья. Даже не представляю себе, что может один бокал сухого вина сделать с человеком, чтобы на следующий день страдать от него. Можно предположить, что кумир автора и миллионов в юности страдал запоями. В этом случае и одной рюмки достаточно, чтобы «запустить процесс». Организм требует продолжения банкета, и отказ от этого предложения вызывает встречные забастовочные действия: сегодня бегать не хочу. Алкоголиком человек не перестает быть, даже если не пил 30 лет – биохимия изменена. И это не вина, а беда. Надеюсь всё же, что описанный эпизод – проявление индивидуальной непереносимости – когда в организме отсутствует или снижено содержание алко‑гольдегидрогеназы. В этом случае даже небольшая доза алкоголя вызывает неадекватные последствия. Что касается коньяка, выпитого с Кутиковым, – случай обычный. К слову – о коньяке. В городе Коньяк, на реке Шарант, недалеко от Бордо, в XV веке шла активная торговля белым вином, которое покупали большей частью голландцы для дальнейшей перепродажи. При хранении и транспортировке вино портилось, и голландцы, которые производили «aqua vitae» – водку, – привезли в Коньяк перегонные аппараты, чтобы делать винный концентрат. Он не портился, его потом можно было разбавлять водой. Так получали бренди – от голландского «branwin» – жженое вино. Бренди хранилось и перевозилось в дубовых бочках. Одна из партий особо долго не востребоваласъ. Когда попробовали хранившийся в них напиток, оказалось, что он приобрел отличные вкусовые качества. Так родился коньяк, который обязан быть родом только из одного из 6 районов вокруг города Коньяк. Всё остальное – бренди. Коньяк – коварный напиток, расширяющий сосуды и быстро достигающий мозга. Расширенные мозговые капилляры повышают внутричерепное давление, алкоголь, попавший в клетки мозга с примесью сопутствующих ароматических углеводородов, нарушает текущие процессы и восприятие. Если в это время не петь, то все «нормально». Петь лучше до «удара» или после него, когда мозг адаптируется к новой реалии. Знаю, что таких случаев было много, но они просто не запоминаются, потому что все «отлично прошло».

Немного о смешении

Расхожая теория относительно того, что пить следует что‑нибудь одно (в течение конкретного отрезка времени) и избегать смешений напитков, в общем и целом, верна. Если вы наметили себе прямой и пологий спуск с горы и ваша основная задача – оказаться внизу целым и невредимым – так и поступайте. Но если ваша задача – получить удовольствие от путешествия, как можно больше увидеть и испытать, – не стоит быть таким прямолинейным. Конечно, извилистые окольные пути могут таить опасности, и если вы не обладаете знаниями и опытом, а главное – лишены чутья, рисковать не стоит. Пейте что‑нибудь одно – своё любимое. Помните, что было со Стёпой Лиходеевым, который после водки пил портвейн? То‑то. Сказать по правде, я и сам долгие годы исповедовал моногамную картину употребления. Во‑первых, помнился горький юношеский опыт смешения по нужде, то есть от весёлой безысходности. Тошнило страшно. Во‑вторых, это происходило оттого, что количество употреблялось непомерное – в этом случае, действительно, с пути лучше не сворачивать. Но вот что интересно – если рассмотреть полотно праздничного обеда – русского, европейского – не важно, здесь картины совпадают – мы увидим, что моногамией тут и не пахнет. В самом начале полагался аперитив – у нас обычно настоечка, у них – виски, джин, потом водочка под холодные закуски и суп, белое вино под рыбные блюда и красное – под мясо, и в качестве даджестива, то есть на десерт, – ликёры, портвейн, коньяк. Как наборчик? Я не говорю уже о культуре коктейлей – не моё развлечение, в принципе, но не будем отмахиваться от факта существования. Думаю, такая программа в идеале не предполагала обильного выпивания – еда сильно преобладала над питьём. А если не удерживались – ну что ж, видимо, нажирались и страдали с утра и гоняли Прошку за рассолом. Многолетнее изучение процесса и ряд опытов, поставленных на себе, позволяет мне сделать несколько выводов, которыми буду рад поделиться. Если уж вы рискуете пойти на смешение, то соединяйте однокорневые напитки, то есть напитки, получаемые из одного исходного продукта. Кстати говоря, популярная в народе версия, согласно которой крепость напитков по мере употребления должна только возрастать, в моих опытах подтверждения не получила. Дело не в крепости. То есть, если вы пьёте сухое вино, получаемое, как известно, из винограда, можете добавить в меню коньяк, изготавливаемый из того же продукта. Хорошо впишется сюда граппа. Но водку, созданную из злаков, я бы не рекомендовал, а виски – ячменный напиток – испортит вам весь праздник. Кстати о виски – знатоки рекомендуют пить его не со льдом, а слегка разбавляя обыкновенной водой – негазированной, естественно. Казалось бы – гадость. А вы попробуйте! Вполне допустим в небольших количествах портвейн, мускат и мадера, но не увлекайтесь напитками, содержащими сахар, – основные неприятности грядут от него.

Особенно это касается ликёров – классическая ликёрная рюмка по объёму приближается к напёрстку. А больше и не надо. Если честно – вообще ликёров не надо, не царское это дело. Виски, как ни странно, отлично сочетается с пивом, хотя, казалось бы, с пивом вообще ничего не сочетается. В основе обоих напитков лежит ячмень, и этим всё сказано. Это, кстати, давно подметили японцы, которые, возвращаясь с работы, выпивают шкалик вискаря, полируют кружечкой пива, и тысячными толпами нестройно маршируют в караоке – я нигде больше не видел такой равномерно бухой и позитивно настроенной толпы. Несколько особняком стоит водка. Если вы подвержены порочной привычке запивать, а не закусывать водку (ужас, по‑моему) – рекомендую запивать её квасом. К тому же лёгкая естественная газированность кваса может в сочетании с водкой дать милый и причудливый эффект. С портвейном водку пить действительно не надо – классик прав. Сентенция «водка без пива – деньги на ветер» отдаёт брутальным средневековьем, эти развлечения не для меня. Некоторые любят, когда молотком по голове. Все эти знания, так и просящиеся в таблицу, – ничто перед способностью ощущать движения тонких материй, пронизывающих наше существование. Движения эти постоянны и непредсказуемы, и тому, кто чувствует их, открыты бескрайние поля наслаждений. Истинный мастер в этой области – мой друг Борис Гребенщиков. Несколько раз, имея под рукой неограниченный выбор компонентов, мы пускались с ним в интереснейшее путешествие, и я доверялся ему целиком. Скажем, начиналось всё с бутылки отличного красного французского винтажного вина. Когда бутылка иссякала, Боря внимательно слушал пространство и уверенно сообщал, что именно сейчас отменно пойдёт вискарь, но хорошо, если это будет двадцатипятилетний Macallan. Я не спорил. Минут через сорок лёгкую тяжесть от Macallan'a предлагалось устранить с помощью охлаждённого шампанского Dom Perignon 1986 года и – о чудо, это работало. Закончиться всё это могло под утро абсентом, только, разумеется, настоящим, пражским, и, поспав часа два, мы расставались в прекрасной физической и духовной форме без малейших признаков похмелья. Не знаю, в чём тут дело, – действительно ли в тончайшем ощущении момента или вообще в личной ауре БГ – ни с кем другим я бы в такую авантюру не пустился, а если бы и пустился – кончилось бы всё катастрофой. Поэтому описанные события – ни в коем случае не руководство к действию. Надеюсь на ваш здравый смысл – вы же не пойдёте сигать с крыши, насмотревшись на акробатов в цирке. Минздрав предупреждает.

Когда идет речь о смешении напитков, подразумеваются не их вкусовые качества или производимый пьянящий эффект, а их способность вызвать утром тяжелую головную боль и прочие мучения. Автор справедливо отмечает лучшую сочетаемость напитков, производимых из одного исходного продукта. Особенно если и продукт, и напиток – качественные. Однако давайте проанализируем, почему смешение вызывает столь неоднозначное состояние потом. В основе этого неприятного явления лежит способность этилового спирта повышать проницаемость гематоэнцефалического барьера – некоего условно совокупного комплекса мембранных факторов, обеспечивающих особую устойчивость мозговых структур к проникновению в них чужеродных элементов. При употреблении алкоголя молекулы этанола образуют бреши в гематоэнцефалическом барьере, и в них без труда проникают ненужные гости – токсические продукты, присутствующие в напитках, сивушные масла и т.д. В этом случае, если концентрация алкоголя невысока, проницаемость не нарушается. Так что умеренное употребление вина практически не сказывается на мозговых процессах. С другой стороны, крепкие, но лучше очищенные напитки вызывают существенное изменение показателей проницаемости мембран. Понятно, что если сначала принять крепкое зелье, а потом запить чем‑то полегче, то в мозг хлынут все продукты недоочищенных слабых напитков. Уж лучше наоборот: пусть по крови сначала погуляют эти сивушные масла и выделятся почками и печенью, а уже затем сделать дыры в гематоэнцефалическом барьере. Отсюда известная мудрость – повышай градусы, а не понижай. По поводу запивания квасом. Не уверен, что есть серьезное отличие от запивания другими слабоалкогольными напитками (в квасе, в зависимости от рецепта, до 5% алкоголя), а примеси неконтролируемы. Но вот опохмеление квасом, безусловно, дело правильное. Квас раньше готовился на грубом ржаном хлебе и содержал весь комплекс витаминов В. Именно этим объясняют редкие случаи синдрома С.С. Корсакова – алкогольного полиневрита – у алкоголиков, похмелявшихся до революции в массе своей именно домашним квасом. Остальные ощущения относятся к индивидуальной переносимости того или иного продукта. Кто‑то может выпить бесконечно много виски, но и одна рюмка рома вызывает страшную головную боль. Многие любят текилу за утреннюю мягкость и сочетаемость с другими напитками, что отчасти объясняется сочетанием соли и лимона, традиционно дополняющих эту выпивку. По поводу ураганных смешений имени Бориса Гребенщикова могу сказать как свидетель, что объяснения этому я не нахожу. Это из области НЛО и экстрасенсов. Могу лишь подтвердить, что выпивается немерено, а голова не болит. Хорошо было бы создать портативный аналог Б.Г., позволяющий при его включении выпивать всё подряд, не думая о последствиях. Коммерческий успех гарантирован.

Культура флэта

Флэты возникали, как правило, с приходом тепла, когда родители друзей перебирались на дачу. Обычно они уезжали с пятницы по воскресенье, отчаявшись зазвать с собой так внезапно повзрослевшего сына. Тогда вдруг возникал ФЛЭТ, то есть свободная от предков («предки» – не говорили, говорили – «парэнты») территория, пригодная для распития алкогольных напитков с представителями противоположного пола, то есть с ГЕРЛАМИ. Лихорадочно звонилось герлам, покупались напитки (в Москве это называлось «кир» или «дринк», в Питере – «бухалово»). Тут каждый покупал что мог, и компания собиралась обязательно большая и разношерстная. Циничный расклад типа «сколько комнат – столько пар» в голову ещё никому не приходил, да и свинство это было бы – лишать друзей радости флэта. Герлы были случайные (все!), так как постоянных подруг ни у кого не водилось, да и водиться не могло, никому не приходило в голову тратить на них время – ухаживать, что ли? Поэтому герлы осторожничали и часто ЛАЖАЛИ, то есть крутили динамо – обещали приехать, а сами ехали на какой‑нибудь другой флэт. Несоскочивших уговаривали взять с собой подружек, как правило, жутких – у каждой красивой герлы было минимум две некрасивые подруги – для оттенения её красоты. Впрочем, после второго стакана и перевода освещения в интимный режим разница между ними становилась практически незаметной. Сейчас я понимаю, что герлы в свои пятнадцать лет были гораздо опытнее нас, и если мы всё ещё мучились проблемой первого соития, то у них эта проблема была, как правило, уже решена, причём с более зрелыми представителями класса мужчин, поэтому глумились они над нами, собаки, страшно. Портвейн на определённой стадии давал юношам крылья, начинались жаркие неумелые приставания, которые ничем не кончались, не считая тянущих болей в области гениталий. В лучшем случае удавалось пообжиматься с некрасивой подружкой красивой герлы в тёмной ванной и даже расстегнуть ей верхнюю пуговку, но в этот момент красивая громко сообщала из коридора: «Лена, я ухожу! Ты идёшь или остаёшься?» Лена вырывалась из объятий, тяжело дыша и застёгивая пуговку, вылетала в коридор и исчезала из твоей жизни навсегда. К этому моменту дринк безнадёжно кончался и если до этого не скинулись и никто не сбегал (до 19.00!), то происходили посягательства на родительские запасы (если таковые имелись). Иногда происходили удивительные вещи. Однажды таким образом была обнаружена бутылка яичного ликёра «Адвокат». Пить жёлтое густое никто не захотел, и тогда один будущий химик предложил сварить ликёр в кастрюльке с целью отделения желанного спиртуоза от яичной дряни. В процессе кипячения всё получилось ровно наоборот – спирту‑оз улетучился, а на дне осталась совсем уже густая субстанция, напоминающая тесто. В отчаянии мы напекли из неё блинчиков, которые никто есть не стал. Съели их потрясённые родители, вернувшиеся с дачи на следующий день. В случае же «скинуться и сбегать» тоже иногда возникали забавные ситуации. Скинуться, понятно, было делом святым, благо, как правило, кидать было уже нечего, а вот бежать никому не хотелось – вставать, расплёскивая и зря расходуя портвейновое тепло, расплывшееся по телу, толкаться в жутком магазине за пять минут до закрытия – эту картину сейчас описывать бессмысленно, сочтут плохим фантастом. Но был среди хипповой братии один чувак (не буду называть его имени – вдруг жив?), который с готовностью вызывался сбегать. Правда, часто ему не везло – на обратном пути одна из бутылок билась. Он переживал, предъявлял битое стекло, и никому ничего такого не приходило в голову, пока однажды чисто случайно всё не раскрылось. А делал он вот что: по дороге из магазина задерживался на лестничной клетке, заходил за лифт, доставал из сумки миску и марлю, осторожно бил бутылку над марлей, на которой оставались осколки, выпивал из миски винище, складывал осколки в авоську, напускал на себя грусть и возвращался на флэт. Его долго били. Когда я недавно рассказал эту историю своему приятелю, он недоверчиво подумал и сказал: «А зачем миска и марля? Неужели нельзя было просто выпить из горла, а потом разбить флакон?» А нетронутая пробка? Эх, темнота… По окончании бардака флэт убирался неумелыми юношескими руками, утраты маскировались – рюмки расставлялись в серванте иным порядком, чтобы количество разбитых не бросалось в глаза. Отпитые родительские напитки доливались водой и чаем. У папы нашего Японца Кавагое (а он был совсем уже настоящим японцем) на видном месте хранилась эксклюзивная бутылка виски «Сантори» какой‑то неимоверной выдержки. Мы с Японцем отпивали по чуть‑чуть и доливали туда чай, пока не заметили, что никакого виски в этом чае уже нет. Спустя пару лет папа‑японец сильно удивился. Конечно, все разрушения замаскировать не удавалось. Я лично помню, как после субботнего бардака в квартире моих родителей на стене, оклеенной светло‑жёлтыми обоями, осталась чья‑то жирная девичья пятерня – прямо над диваном, на который её хозяйку, видимо, пытались завалить. Пятерня не совпадала с моей ни размером, ни формой, я обречённо ждал скандала, всё равно тупо стоял на своём (моя, и всё!) и в результате даже ушёл из дома на двое суток. По истечении коих, впрочем, вернулся. Были, конечно, флэты более долгоиграющие – я знал таких два. Принадлежали они, как правило, дипломатам, исполнявшим свой нелёгкий дипломатический долг вдали от родины, и их элитные московские квартиры временно переходили под ответственность их дочек. Интересно – всегда дочек! Видимо, сыновей этого возраста оставлять одних боялись, а дочек – нет. Зря, зря… Флэты были роскошные, и помимо возможности дринкануть и потискаться, в них присутствовала масса прочих соблазнов – проигрыватели иностранного производства с сумасшедшей акустикой, фирменные диски, всякие заморские штуки. Иногда удавалось вскользь приобщиться к настоящей американской сигарете или, скажем, джину (рассказов потом было!). Публика на этих флэтах собиралась более изысканная и не настолько случайная (правда, это касалось только мужской половины), иногда там даже завязывались знакомства. В остальном, впрочем, происходило ровно то же самое. Непревзойденным специалистом по выявлению таких флэтов и внедрению в число их постоянных посетителей был Кутиков. Он‑то и брал меня иногда с собой. Так что сиживали за столами, не беспокойтесь.

Как известно, выпивание – занятие общественное. Конечно, алкоголику в состоянии тяжелой абстиненции компания не нужна. Но в остальных случаях – это процесс глубоко социальный. Исторически совместное употребление спиртного за трапезой было важным элементом общения. Человечество создало специальные заведения, где в отсутствии иных помещений, чтобы не беспокоить семью, люди могли насладиться горячительным и закусить в своё удовольствие. Так сложилось, что, с одной стороны, развивались постоялые дворы, превратившиеся позднее в гостиницы, дававшие кров и еду вместе с выпивкой, с другой – трактиры – то есть стоящие «у тракта» прообразы будущих точек общественного питания на дорогах. В этих заведениях всегда наливали. Интересна история пабов – одних из самых ярких представителей профильного алкогольного направления. Когда‑то пиво варили все. В каждой семье было своё пиво. Ходили друг к другу в гости и пробовали. У кого‑то получалось лучше. Молва шла по округе, и самые успешные начинали продавать свои изделия, специализируясь уже исключительно на производстве веселящего. Пабы становились центрами культурной, общественной и политической жизни. Это были естественные клубы. Кстати, высокие табуреты были придуманы давно, чтобы излишне выпивший у стойки посетитель обозначил своим падением максимально принятую дозу. В России в 1533 году был открыт первый «царев кабак», где продавалась государственная водка. К концу века водка продавалась только в «царевых кабаках» – была введена государственная монополия на производство и продажу спиртного. Какое это имеет отношение к флэту? Прямое. Чтобы выпивать, надо где‑то собраться. В советское время рестораны были слишком дорогими и формальными, рюмочные и котлетные закрыли, пивзалы и пивбары были слишком шумными и не располагающими к процессу задушевного выпивания. Это были скорее алкогольные фаст‑фуды – «закидался и домой». Поэтому каждая социальная группа в условиях тотальной алкогольной зависимости всей страны искала и находила свою неповторимую замену кабаку и пабу. Безусловно, абсолютную пальму первенства здесь держит «кухня». Люди, переехавшие в 60‑х из комму палок и бараков, обнаружили у себя пятачок «свободной земли», где можно было, не вставая с табуретки, дотянуться до плиты и холодильника, на котором стоял приемник ВЭФи шипел иностранными голосами антисоветские откровения. Эти кухни и выпитое на них были катализаторами самиздата и диссидентского движения. Простому бытовому задушевному пьянству на кухнях тоже было очень уютно. Следующим по популярности местом я бы назвал гаражи. Гаражи вообще. У человека могло не быть машины и гаража, но выпивать у гаражей – это другое. Это изолированный мир, куда не ворвется чужак. Если же гараж был своим – это давало возможность практически владеть трактиром. У рачительного хозяина конечно же были стаканы, а в погребе гаража хранились соленья и другая закуска. У особо удачливых в гараж вмещалась еще половинка старого дивана (на всякий случай). То время, которое мужчины проводили в гаражах, не объяснялось одним лишь низким качеством автомобилей. Это было алиби – возможность бежать из семейного быта на остров свободы. А вот эстетствующая молодежь, проживавшая в больших квартирах с модной, нечеловечески дорогой музыкальной аппаратурой, имела флэт. Как правило, предполагалось, что родители – дипломаты или иные «выездные». Это обеспечивало и пустую квартиру, и классную музыку. Экзотические напитки из обязательного бара тоже были немым подтверждением причастности к красивой заграничной жизни, казавшейся недостижимым раем. Отсюда и лексика – флэт, дринк, герла… Относительно герлов – то есть девушек: флэт был тем местом, где было можно всё. Всё, что удастся. Потому что других мест не было. Ну, разве что дома в отсутствии родителей или в турпоходе. Так что в этом плане – секса в СССР не было. А на флэте – был. Потому что флэт – это был не СССР, это была виртуальная западная территория, на которой творилось, что и должно было твориться на Западе, – секс, рок‑н‑ролл и наркотики, в наше целомудренное время успешно заменявшиеся самой разнообразной выпивкой. Всё поклонение Западу потом рассыпалось в один миг, но тогда… Я ещё раз могу сказать, что ничто не разрушало социализм с такой силой, как алкоголь, дававший иллюзию стремления к свободе.

Пельменная

Вы помните, господа, что такое пельменная?

Нет, я не имею в виду первые ночные пельменные начала перестройки – вроде бы для таксистов, – про них отдельный разговор. Нет, я – про обычную пельменную семидесятых, коих в нашей безбрежной тогда стране было – сколько их было? Пельменная в России – больше чем пельменная. Как вы переведёте это слово иностранцу? Дамплин хаус? Не смешите меня. Пельменная – абсолютная модель мира – со своей эстетикой, запахами, хамством, нечаянной добротой, сложной структурой взаимоотношений человеческого и божественного. Вся советская держава – одна большая пельменная. Помните дверь? Она облицована каким‑<