Мариэтта Шагинян – публицист и писатель

Мариэтта Шагинян как журналистка известна нам прежде всего как мастер очерка. Очерк считается “королем” художественно-публицистических жанров, но с точки зрения подготовки его – он один из самых трудоемких. И это действительно так, поскольку написать хороший очерк журналист сможет только в том случае, если он уверенно владеет разными методами отображения действительности, существующими в его ремесле. При подготовке очерка мало, например, суметь найти подходящий предмет выступления, успешно собрать материал, проанализировать его. Надо еще и соответственно переосмыслить информацию и воплотить ее в действительно очерковую форму. Природа очерка такова, что в нем могут быть “пересечения” самых разных жанров – репортажа, очерка, зарисовки, корреспонденции, что свидетельствует о жанровой свободе, подвижности очерка, позволяющей автору при условии композиционного, стилистического и сюжетного единства материала вести разговор непринужденно, меняя тональность повествования и ритмику изложения.

Важно отметить, что М. Шагинян, увлеченно отдаваясь газетной работе, никогда не считала основной своей задачей лишь наблюдать жизнь, но всегда стремилась ее исследовать. Жанр очерка она ценила именно за его передовую, “разведочную роль” - ведь он “неизбежно связан с изучением новой действительности”. Очерк также учит журналиста искать “проблемный узел”, считает М. Шагинян, находить важное, решающее “скрещение событий и действий”. Самый жанр исключает для художника возможность отстранения от происходящего.

Работа над очерком включала у Шагинян много этапов. Обычно, приезжая в новое место, о котором она заранее узнавала, что могла, писательница брала подшивку местных газеты - областной, районной, многотиражки - за месяц-два и просматривала их, делала заметки. Потом, определившись, шла на местность, разговаривала с людьми, изучала технику, ее особенности, условия работы.

За первым “внедрением”, в предмет, как отмечала Шагинян, следовала правило: по возможности перещупать местность своими ногами, переглядеть вещи своими глазами. Никому не передоверять ни единого звена своей работы, все сделать самому. Интересно, что печатной машинке и авторучке писательница предпочитала школьное перо и возила с собой любимую чернильницу, переписывала все от руки, делала десятки вариантов и особенно часто переписывала начало произведения.

Мариэтту Шагинян иногда упрекали в слишком вольном обращении с материалом, в том, что ее очерки порой включали в себя некоторые художественные преувеличения или неточности. Но очерк в любом случае представляет из себя художественно-публицистическую модель реального мира, причем окружающая действительность в нем должна не просто фиксироваться, а изображаться зримо, в образах. Вот здесь и таится мнимое противоречие. Как можно зримо, в картинах воссоздать конкретный эпизод, не наблюдавшийся лично самим журналистом? А этот эпизод нужен, потому что он ярко раскрывает определенную черту характера человека или одну из граней проблемной ситуации. Очеркист может и должен допускать частичную творческую вольность, поскольку его фантазия ограничена привязкой к конкретному действию, к реальным людям.

Очеркист не выдумывает эпизоды, не переиначивает реальные факты, не ставит своего героя в центр события, к которому тот не имел отношения. Ему дано право домысливать детали. Очеркист, придерживаясь фактической основы, Моделирует своим воображением картину “кусочка жизни”.

Сошлемся в пользу домысла на авторитетное высказывание К. Паустовского, известного не только художественными произведениями, но и мастерскими очерками: “…факт, поданный литературно, с опусканием ненужных деталей и со сгущением нескольких характерных черт, освещенный слабым сиянием вымысла, вскрывал сущность вещей во сто крат ярче и доступнее, чем равдивый и до мелочей точный протокол”[14].

Свои соображения относительно домысла убедительно изложил во вступлении к книге “Суть дела” А. Аграновский (все его очерки, вошедшие в несколько книг, изданных в разные годы, публиковались на страницах газеты “Известия”): “А как же с правом на домысел? Споров о “допустимой степени художественного обобщения” было у литераторов множество. Что ж, я думаю, в очерке она может быть любая. И в этой книге – наперед предупреждаю читателей – я не стремился во что бы то ни стало тупо следовать за фактом. Но путаницы, обмана быть не должно. Не следует вымысел выдавать за правду, а факты объявлять вымыслом. В книге П.П. Вершигоры “Люди с чистой совестью” есть партизанский разведчик, который свои донесения неизменно делил на три части: “Видел сам. Слышал. Предполагаю.” Вот так примерно и надо работать”[15].

Без “слабого сияния вымысла”, без домысла деталей и творческой интерпретации фактического материала создать настоящий очерк, целиком отвечающий функциональному назначению художественной публицистики невозможно.

Мариэтта Шагинян была одновременно как талантливым публицистом, автором множества статей и очерков, так и большим писателем, автором рассказов, романов и даже крупных трилогий. И в связи с этим интересно проследить, как работа журналиста сказалась на ее писательском творчестве.

Газета была основным профессиональным заработком Шагинян. Когда она была начинающим литератором, то думала, как и многие другие, что “газетная работа губит писателя, сушит, не дает пробиться к большому художественному полотну”[16]. Но газета отнюдь не помешала ей стать писателем, напротив, газетная работа послужила в определенном смысле неоценимым подспорьем в ее писательском труде.

По словам Шагинян, работа в газете имеет для писателя исключительное значение: писатель воспитывается на быстром и частом нравственном контакте с народом, переживаемом всегда очень сильно. Книга приносит этот опыт гораздо медленнее и менее непосредственно, а газета дает пережить его сразу. Но, кроме нравственного чувства профессии, газета может дать и дает очень серьезные уроки литературного мастерства.

Места в газете мало. Место диктует размеры статьи. Заданный размер приучает к гибкому соотношению материала и темы, к острому навыку пропорциональности. Очень многое дает пространственное чувство газетного листа, объема статьи; уменье композиционно построить материал по принципу хорошей шахматной партии: дебют - миттельшпиль - эндшпиль; отобрать нужное из огромного количества собранного.

Многие газетные работники знают еще одну особенность своей работы. Обычно они проходят все стадии воплощения статьи в печати: правят ее с редактором, снова и снова перечитывают корректуру в гранках, в верстке; казалось бы, материал должен оскомину набить, знаком чуть ли не наизусть. Но вот вышла чистая газетная полоса; как электрический ток, дотронулась до вас реакция читателей на статью. И вы эту статью снова перечитываете, прочитываете глазами своих читателей, как совершенно свежую и новую для вас. И при этом происходит своеобразный рикошет - отданное вами начинает давать вам ответно, в чем-то учит вас, на какую-то долю продвигает вперед ваше собственное сознание.

Газетная работа заставляется писателя накапливать такие резервы знаний, которые не только воплощаются в газетной статье, но и могут позднее пригодиться при создании художественного произведения. Газетная работа учит обобщениям, а это необходимо для писателя. Ведь для того, чтобы создать подлинное произведение литературы, надо уметь выводить из всей пестроты действительности общие закономерности, улавливать характерные черты времени. Оперативная газетная работа дает писателю чувство сопричастности к тому, что совершается в каждом уголке страны.

В статье “Школа газеты” Мариэтта Шагинян вспоминала о нескольких уроках, преподнесенных ей газетной работой. Один из них – это урок, который она получила от академика Павлова. Произошло это так.

В 1935 году в Ленинграде проходил международный Физиологический конгресс, и Шагинян послали реферировать его. Это была трудная и ответственная работа. Шагинян должна была показать достижения советской науки, физиологии и биологии. Она написала за 16 дней 17 статей, что выглядело весьма хорошо проделанной работой, и даже получила выписку из протокола редакции “Правды” с благодарностью. Но, как потом оказалось, она “допустила огромный ляпсус, который заметил только один человек на конгрессе – И. П. Павлов. Ляпсус был научный, - с этой точки зрения статьи мои были на “пять” с плюсом, а ляпсус был художественный”[17].

Павлов вообще не любил газетчиков и журналистов, и называл их не иначе как “брехуны”. …. Первым заданием Мариэтты Шагинян была поездка в Колтуши, в знаменитую лабораторию под Ленинградом, где Павлов проводил свои опыты над собаками. После поездки журналистка написала всем понравившийся очерк, который появился в “Правде” буквально на следующий день, так как всю ночь Шагинян сидела на телефоне и диктовала его. Но Павлов, почитав очерк, сказал одно слово: “Набрехала”.

Дело в том, что в самом начале статьи было поэтическое описание дороги в Колтуши, включившее в себя цветы по обочинам дороги. А цветов по этой дороге не было и быть не могло, так как это была искусственная трасса – асфальт и немного приподнятый холм, засеянный обычной травкой. Шагинян вспоминала, что когда ей передали замечание Павлова, она припомнила каждую деталь этой дороги и поняла, с какой точностью должен создаваться образ. Образ “может быть выдуманным, но выдумать его надо так, чтобы он был убедительным. Если бы цветы там могли быть, то не было бы никакого нарушения художественной правды в том, что я их туда посадила. Это требование художественной точности, высказанное мне величайшим ученым нашей эпохи, стало для меня подлинным литературным уроком”[18].

Ботаника вообще не была сильным местом Шагинян. В книге “Дневник писателя” она вспоминает такой случай: “Всюду в эстонских записях я говорила о “голубых коврах цветущего можжевельника”, и только милая работница Тартуского архива поправила меня, сказавши, что можжевельник цветет весной, а в августе, когда я ездила, цвел не можжевельник, а вереск. Я тотчас всюду исправила можжевельник на вереск, но голубой ковер остался. В редакции “Известий” литературный секретарь указал мне и на это. Вереск цветет не голубыми цветами, а розовыми! Ездившая со мною сестра подтвердила, что ковер был розовый, а не голубой. И пришлось опять править, не только в статье, но и во всем дневнике. Я была так загипнотизирована собственным убеждением, что вижу можжевельник, что просто не увидела действительного цвета, временно на него ослепла.”[19]

Из этих двух примеров можно судить, насколько увлекающимся человеком была Мариэтта Шагинян. При всей ее внимательности к деталям она могла увидеть не то, что было в реальности, а тот образ, который уже был заранее создан в воображении. Но газетная работа учит писателя полагаться не на свое воображение, а на то, что он видит в окружающей действительности, и зачастую это оказывается полезным уроком для литератора.

Кроме того, работа в газете может явиться и определенной школой собственно писательского мастерства – уроком стиля и композиции. Шагинян писала, что именно газета во многом отучила ее от подражания, характерного практически для любого начинающего писателя. “Синтаксис, взятый с чужого плеча, не может органически передать накопленное другим писателем содержание. Это полезно знать начинающим, проходящим, как через детскую корь, через подражательный период. Это знание смолоду, вдобавок укрепленное начавшейся работой фельетонистом в газете, очень сократило, почти на нет свело, подражательный период моего собственного писательства”[20]. Газетный фельетон являлся школой для многих больших писателей. В газете выросли Диккенс и Бальзак, Чехов и Булгаков. Сама Шагинян писала, что “газета приучает к структурности формы, если работать в ней долго и с открытыми глазами. Урок ее начинается с жесткого требования объема – не больше, не меньше, укладывайся. Он продолжается процессом укладки в нужный размер…. Постепенно научаешься в газете секрету действенности печатного слова: умению правильно вовремя подводить к кульминации и не мусолить эту кульминацию излишне долго и многословно”[21]. Но газетная работа влияет и на выработку писателем своего собственного неповторимого литературного стиля. “Чуть ли не ежедневно говоря с современниками, газетный фельетонист не смеет давать своему – по сути разговорному – языку остывать, как салу на сковороде, он должен быть текучим, почти устным”[22].

Сама Мариэтта Шагинян видела своеобразие своего стиля в присущем ее писательской манере тяготении к строгой “графичности” словесного рисунка, которую она предпочитала “живописной” манере публицистов и писателей другого типа. Однако, читая произведения Шагинян можно заметить, что писательница воспринимает окружающий мир во всей полноте, во всей его многогранности, и в ее повествовании отражается все - краски, звуки, пластичность форм и движение. Видимо, под “графичностью” Мариэтта Шагинян подразумевала динамику своих произведений. Ведь не секрет, что для художника-графика, в отличие от живописца, очень важной является именно способность передать в линии движение изображаемого предмета или существа.

Применение детали писательницей всегда многопланово. Внешние подробности делают изображение объемным, служат и характеристике героев, и помогают воссоздать дух времени во всей неповторимости реальных черт, присущих той или иной эпохе. Деталь у М. Шагинян исторически и социально конкретна, остра, графически или красочно выразительна. И главное - динамична: она всегда выражает движение времени. Писательница дорожит каждой исторической подробностью быта, нравов, стремясь точно запечатлеть во всей его неприкосновенности определенный момент народной жизни. В пейзаже, в облике городов улавливает ход истории. Время для Мариэтты Шагинян неизменно открывается в движении, как образ корней, завязи, зерен будущего в настоящем и даже в прошлом. Тема времени - это, по ее определению, и тема “дальней цели”, труда, своими результатами уходящего вперед, в грядущее.

Глава II