География, достопримечательности, религии, народы 46 глава

На следующий день я отвез Викрама и Летти в аэропорт. Они улетали в Лондон, где собирались повторить церемонию в присутствии родителей Летти. Молодая жена пошла звонить родителям, чтобы сообщить об их вылете, а Викрам воспользовался возможностью поговорить со мной по душам.

– Спасибо тебе за паспорт, старик, – ухмыльнулся он. – Конечно, не такое уж несмываемое пятно, эта гребаная датская судимость за наркотики, но от головной боли из‑за нее ты меня избавил, йаар.

– Да ну, ерунда.

– И за доллары тоже спасибо. Без тебя по такой цене мы бы их не приобрели. Так что я твой должник и найду способ вернуть тебе долг, когда мы вернемся.

– Брось, не думай об этом.

– Знаешь, Лин, тебе тоже надо остепениться, йаар. Не хочу каркать и все такое, но ты катишься к какой‑то пропасти, старик. У меня плохие предчувствия. Я говорю тебе это просто по‑дружески. Я ведь люблю тебя, как брата. Я… я думаю, тебе надо остепениться.

– Остепениться…

– Да, старик. Это самое главное в нашем деле, йаар.

– В каком деле?

– Ну, в той гребаной игре, в которой мы все участвуем. Ты ведь мужчина. Мужчина должен прочно стоять на ногах. Не хочу лезть в твои личные проблемы, но грустно смотреть, что ты этого не понимаешь.

Я рассмеялся, но он продолжал озабоченно хмуриться.

– Лин, мужчина должен найти хорошую женщину и завоевать ее любовь. А потом заслужить ее уважение. А потом дорожить ее доверием. И так должно быть долгие годы, пока они живут, пока не умрут. Вот в чем вся соль. Это самая главная вещь на свете. Для этого мужчина и существует, йаар. Мужчина становится мужчиной только после того, как он завоюет любовь женщины, заслужит ее уважение и сохранит ее доверие, а без этого он не мужчина.

– Скажи это Дидье.

– А что Дидье? К нему это тоже относится, только он должен завоевать любовь хорошего парня, а не женщины, вот и все. Это относится ко всем нам. Что я хочу тебе сказать: хорошую женщину ты уже нашел. Карла хорошая женщина, старик. И ты заслужил ее уважение, блин. Она сама говорила это мне пару раз – о холере и всем остальном в джхопадпатти. Ты буквально нокаутировал ее этим своим служением Красному Кресту. Она уважает тебя! Но ты не дорожишь ее доверием. Ты не доверяешь ей, Лин, потому что ты не доверяешь себе самому. И я боюсь за тебя, старик. Потому что без хорошей женщины такой человек, как ты – как мы с тобой, – только нарвется на крупные неприятности, и больше ничего, йаар.

К нам подошла Летти с озабоченным видом, но обожание в глазах Викрама растопило ее сердце.

– Объявили посадку, нам пора идти, – сказала она мне с печальной улыбкой, от которой почему‑то щемило сердце. – Лин, дорогой, возьми это в подарок от нас обоих.

Она протянула мне свернутый узкий кусок черной ткани около метра длиной. Развернув его, я увидел карточку с какой‑то надписью.

– Это повязка, которая была у меня на глазах на крыше поезда, где Викрам сделал мне предложение. Мы хотим, чтобы ты сохранил ее на память о нас. А на карточке адрес Карлы. Она прислала нам письмо из Гоа – она переехала в другое место. Мы написали адрес на тот случай, если тебя это интересует. Счастливо тебе, дорогой. Береги себя.

Я помахал им вслед, радуясь за них. Однако я был слишком занят работой и подготовкой к свадьбе Прабакера, чтобы обдумывать совет Викрама. А посещение Ананда в тюрьме отодвинуло эту проблему еще дальше, и голос Викрама затерялся в хоре противоречивых суждений, мнений и предупреждений. Но теперь, вернувшись со свадьбы Прабакера, я развернул черную повязку с карточкой и вспомнил все, сказанное Викрамом, слово в слово. Я сидел и курил; тишина была такой глубокой, что я слышал шорох ткани, скользившей у меня между пальцами. Соблазнительных танцовщиц с их украшениями и бубенчиками торжественно усадили в автобус, уплатив им дополнительное вознаграждение, а две пары новобрачных отправились на такси в скромный, но уютный отель на окраине города. Там они имели возможность в течение двух суток наслаждаться радостями любви в интимной обстановке, прежде чем продолжить это занятие прилюдно в трущобной скученности. Викрам и Летти были уже в Лондоне, где готовились повторить свои обеты, которые для моего друга‑ковбоя значили очень много. А я сидел в одиночестве в своем кресле, не доверяя ей, по выражению Викрама, потому что не доверял себе. Наконец я погрузился в сон, и кусок ткани выскользнул у меня из рук вместе с карточкой.

После женитьбы трех моих друзей в моем сердце образовалась пустота, и в течение трех следующих недель я пытался заполнить ее любой работой, какая подворачивалась под руку, и любыми сделками, какие мог придумать. Я слетал с очередной партией паспортов в Киншасу, остановившись, согласно полученным инструкциям, в гостинице «Лапьер». Это довольно убогое трехэтажное строение находилось в переулке, параллельном главной улице Киншасы. Постель была чистой, но пол и деревянные стены создавали впечатление, что их сколотили из досок, отодранных от старых гробов, выкопанных после захоронения. В номере витал непобедимый могильный запах, который, смешиваясь с затхлым влажным воздухом, оставлял во рту трудно определимый, но определенно удручающий вкус. Я пытался отбить его, поглощая бельгийский виски и куря одну за другой сигереты «Житан». Коридор патрулировался крысоловами, таскавшими за собой прыгающие мешки, набитые пойманными животными. Поскольку шкаф и комод уже были заняты колонией тараканов, я развесил свою одежду, туалетные принадлежности и все прочие вещи на крюках, предусмотрительно вбитых повсюду, где они могли держаться.

В первую же ночь меня разбудили выстрелы, прозвучавшие прямо за моей дверью. Что‑то тяжелое упало – по‑видимому, чье‑то тело, – затем послышались шаркающие шаги, и что‑то тяжелое куда‑то поволокли. Схватив нож, я открыл дверь и выглянул. В дверях трех других номеров тоже стояли люди европейской наружности, сжимавшие в руках пистолеты и ножи. Посмотрев друг на друга и на кровавый след, тянувшийся вдоль коридора, мы как по команде молча закрыли двери.

После Киншасы я побывал с такой же миссией на острове Маврикий, в городе Кьюрепайп, где отель был не в пример удобнее и спокойнее. Назывался он «Мандарин» и с дороги, серпантином поднимавшейся через классический английский парк, выглядел со своими башенками как шотландский замок. Интерьеры, однако, были выдержаны в стиле китайского барокко – отель недавно приобрела семья из Китая. Сидя под бумажными фонариками и огромными изрыгающими пламя драконами, я поглощал китайскую брокколи со сладким горошком, шпинат с сыром и чесноком, лепешки из соевого творога и грибы в соусе из черной фасоли, любуясь из окна зубчатыми замковыми укреплениями, готическими арками и садом, утопающим в розах.

Я должен был встретиться с двумя индийцами, переселившимися сюда из Бомбея. Они приехали за мной на желтом «БМВ». Не успел я забраться на заднее сидение и обменяться с ними приветствием, как водитель резко сорвал машину с места с риском сжечь шины, и меня отбросило в самый угол. На скорости, раза в четыре превышавшей разумные пределы, визжа и скрежеща на поворотах, автомобиль летел минут пятнадцать по извилистым проселкам. Когда костяшки моих пальцев, вцепившихся в спинку сидения, совсем побелели, мы ворвались в какую‑то тихую пустынную рощу, где перегретый мотор выключили, и он, позвякав и постонав, замолк. В машине воцарилась тишина, насыщенная парами рома.

– О’кей, давай книжки, – сказал водитель, обернувшись ко мне.

– С собой у меня их нет, – огрызнулся я сквозь сжатые зубы.

Мои попутчики посмотрели друг на друга, затем на меня. Водитель поднял черные, как ртуть, очки на лоб, продемонстрировав мне свои глаза. Судя по их виду, он вымачивал их по ночам в стакане коричневого уксуса.

– У тебя нет книжек?

– Нет. Я несколько раз пытался сказать вам это, пока мы неслись в эту долбаную рощу, но вы все время повторяли «Спокойно! Спокойно!», не слушая меня. Надеюсь, теперь все спокойны?

– Я совсем не спокоен, приятель, – заявил тот, что был пассажиром. В его зеркальных очках я увидел свое отражение. Оно мне не понравилось.

– Это идиотизм! – бросил я, перейдя на хинди. – Нестись неизвестно куда и зачем со скоростью свихнувшегося бомбейского лихача, будто на нами гонятся копы! Паспорта у меня припрятаны в этом вонючем отеле. Мне надо было убедиться, что вы действительно те долбоебы, за которых себя выдаете. А теперь я убедился, что вы действительно долбоебы и мозгов у вас не больше, чем у двух мух, совокупляющихся на яйцах бродячего пса.

Они оба уставились на меня, подняв очки. Симптомы тяжелого похмелья на их лицах растворились в улыбках.

– Где, черт побери, ты научился говорить так на хинди? – спросил водитель. – Охренеть можно, йаар. Ты говоришь, как всамделишний бомбейский ублюдок. Просто фантастика!

– Да, это впечатляет, блин, – согласился другой, покачивая головой.

– Покажите деньги! – рявкнул я.

Оба засмеялись.

– Что за смех? Я хочу видеть деньги.

Пассажир поднял сумку, стоявшую у его ног, и открыл ее. Она была набита неизвестными мне купюрами.

– Что это за дерьмо?

– Деньги. Деньги, приятель, – ответил водитель.

– Это не деньги, – сказал я. – Деньги зелененькие, и на них написано «In God We Trust» [135] И еще на них должен быть портрет умершего американца, потому что деньги выпускаются в Америке. А это не деньги.

– Это нормальные деньги, которыми все пользуются на Маврикии, – проворчал пассажир, оскорбленный недоверием к его валюте.

– Эти бумажки не имеют хождения нигде, кроме Маврикия, – фыркнул я, вспомнив уроки Халеда Ансари. – Это неконвертируемая валюта.

– Конечно, конечно, баба, – улыбнулся водитель. – Но мы договорились обо всем с Абдулом. У нас в данный момент нет долларов, они все пошли на другие сделки. Поэтому мы расплачиваемся местной валютой. Ты сможешь обменять их на доллары по дороге домой.

Я старался дышать медленно, чтобы сдержать рвущееся из меня возмущение. Посмотрел в окно. Вокруг нас бушевал какой‑то зеленый пожар: высокие деревья такого же цвета, как глаза Карлы, качались и трепетали на ветру. Кроме них, никого и ничего не было видно.

– Ладно. Давайте посчитаем. У меня десять книжек по семь тысяч баксов за штуку, итого семьдесят тысяч. Если принять курс по тридцать маврикийских рупий за доллар, то получается два миллиона сто тысяч рупий. Неудивительно, что понадобилась эта громоздкая сумка. Прошу простить меня за тупость, джентльмены, но где, по‑вашему, я могу, обменять, на фиг, два миллиона рупий, не имея обменного сертификата?

– Это не проблема, – тут же откликнулся водитель. – У нас есть свой парень на обмене. Первоклассный специалист, йаар. Он обменяет деньги для тебя. Мы об этом уже договорились.

– Замечательно, – улыбнулся я. – Поехали к этому парню.

– Тебе придется ехать к нему без нас, – захохотал пассажир, – в Сингапур!

– В Синга‑ хренов ‑пур?! – вскричал я.

Мое долго сдерживаемое возмущение наконец вырвалось на свободу.

– Не расстраивайся так сильно, – успокоил меня водитель. – Мы договорились с Абдулом. Его это не беспокоит. Сегодня он позвонит тебе в отель. Вот тебе карточка. Просто по дороге домой ты заглянешь в Сингапур… Ну да, ну да. Он не совсем по дороге, но если ты сначала заглянешь туда, а потом полетишь домой, то он окажется по дороге, не прав ли я? Когда ты сойдешь с самолета в Сингапуре, тебе надо будет найти этого парня – его адрес на карточке. Он меняла с лицензией, человек Кадера. Он обменяет тебе рупии на доллары, и ты тоже не будешь беспокоиться. Без проблем. Ты даже получишь за это отдельное вознаграждение, вот увидишь.

– О’кей, – вздохнул я. – Раз вы договорились с Абдулом, поехали обратно в отель.

– В отель! – скомандовал сам себе водитель, снова закрывая очками свои мишени для метания «дартсов».

– В отель! – повторил пассажир, и желтый «Экзосет»[136]понесся по кривой дорожке обратно.

В Сингапуре все прошло без сучка без задоринки, и я извлек из этого незапланированного путешествия немало полезного. Во‑первых, я завел очень ценное знакомство с нашим сингапурским агентом, уроженцем Мадраса по имени Шеки Ратнам. Во‑вторых, я узнал, как осуществляется беспошлинная контрабанда фото‑ и кинокамер и электронного оборудования из Сингапура в Бомбей.

Отдав доллары Абдулу Гани и получив свои комиссионные, я отправился в отель «Оберой» на встречу с Лизой Картер, впервые за долгое время более или менее довольный жизнью и уверенный в себе. Хандра, охватившая меня после свадьбы Прабакера, вроде бы, наконец отпустила меня. Я благополучно слетал в Заир, на Маврикий и в Сингапур, нигде не возбудив ни малейших подозрений. Живя в трущобах, я влачил существование за счет маленьких комиссионных, добытых на сделках с туристами, и из документов у меня был лишь скомпрометированный новозеландский паспорт. Не прошло и года, как я переселился в современную квартиру, мои карманы были набиты неправдено добытыми деньгами, а дома лежало пять паспортов, выписанных пяти разным владельцам, и в каждом из них была вклеена моя фотография. Передо мной открывались широкие горизонты.

Отель «Оберой» находился в Нариман‑пойнт – на ручке золотого серпа, образованного Марин‑драйв. В пяти минутах ходьбы были станция Чёрчгейт и фонтан Флоры. Еще за десять минут можно было добраться до вокзала Виктории и Кроуфордского рынка, а если пойти в другом направлении, то до Колабы и Ворот Индии. «Оберой» не так часто встречался на открытках, как «Тадж», но компенсировал отставание в паблисити своим неповторимым характером и вкусом. К примеру, его музыкальная гостиная с искусным освещением, баром и толково продуманными укромными нишами была настоящим шедевром оформительского искусства, а пивной бар с полным основанием претендовал на звание лучшего бомбейского заведения этого рода. Войдя в полутемный пышно задрапированный пивной зал, я после яркого дневного света не сразу обнаружил Лизу, сидевшую за столиком с Клиффом де Сузой, Чандрой Мехтой и двумя девушками.

– Надеюсь, я не слишком опоздал, – произнес я, поздоровавшись со всеми за руку.

– Нет, что ты, это мы все пришли слишком рано, – отозвался Чандра Мехта громовым голосом, разнесшимся по всему помещению.

Девушки покатились со смеху. Их звали Рита и Гита. Они были начинающими актрисами, стоявшими на самой первой ступеньке своей карьеры и мечтавшими поскорее забраться выше, и ланч в компании признанных мастеров заставлял их захлебываться от восторга, граничившего с паникой.

Я сел на свободный стул между Лизой и Гитой. На Лизе был красный, как расплавленная магма, пуловер, поверх него черный шелковый жакет, внизу, как водится, юбка. Топ из серебристого спандекса и белые брюки Гиты плотно обтягивали ее фигуру, позволяя по достоинству оценить все ее анатомические особенности. Это была хорошенькая девушка лет двадцати с длинными волосами, увязанными в хвост. Ее руки теребили салфетку на столе, то сворачивая уголок, то разворачивая. У Риты была аккуратная короткая стрижка, которая гармонировала с ее небольшим личиком и внешностью маленького сорванца. На ней была желтая блузка с вызывающим вырезом и голубые джинсы. Клифф и Чандра были в костюмах – возможно, им предстояла какая‑то ответственная встреча.

– Умираю от голода, – жизнерадостно произнесла Лиза, однако под столом так сильно стиснула мою руку, что ее ногти впились в мою кожу.

Эта встреча была очень важна для нее. Она знала, что Мехта собирается подписать с нами контракт по всей форме, после чего мы будем заниматься кастингом уже официально, на правах партнеров. Лизе очень хотелось заключить этот контракт, который был бы документально закрепленной гарантией ее будущего.

– Давайте наконец есть! – воскликнула она.

– А что, если я сделаю заказ для всех нас? – спросил Чандра.

– Ну что ж, если ты собираешься платить за всех, я не возражаю, – засмеялся Клифф, подмигнув девушкам.

– Конечно, – согласился я. – Действуй.

Он подозвал официанта и, отстранив предложенное меню, объявил свой выбор: на первое суп‑пюре с мукой и яйцами, затем ягненок, приготовленный в молоке с бланшированным миндалем, цыпленок, запеченный с кайенским перцем, тмином и манговым маринадом, множество гарниров и салатов и, в заключение, компот‑ассорти, рисовые шарики в меду и жидкое мороженое.

Слушая этот длинный и обстоятельный перечень, я понял, что ланч предстоит капитальный. Я расслабился, пустившись в обсуждение блюд и прочие приятные разговоры.

– Ты так и не сказал, что ты думаешь по этому поводу, – озабоченно обратился Мехта к де Сузе, нарушив атмосферу беспечности.

– Ты придаешь этому слишком большое значение, – отмахнулся де Суза.

– Ха! Слишком большое значение! Если десять тысяч человек кричат под окном твоего офиса, что тебя надо убить, трудно не придавать этому значения.

– Они же угрожали не тебе лично, Чандрабабу.

– Не мне лично, но я вхожу в число тех людей, с которыми они хотят расправиться. Тебя‑то это напрямую не касается, согласись. Твоя семья приехала из Гоа. Ваш родной язык конкани, а конкани очень близок к маратхи. Ты говоришь на маратхи не хуже, чем на английском, а я в этом чертовом языке ни в зуб ногой. А ведь я родился здесь, йаар, и мой папа тоже. У него целая сеть предприятий в Бомбее. Мы платим здесь налоги. Мои детишки ходят в здешнюю школу. Вся моя жизнь связана с Бомбеем. А они кричат «Махараштра для маратхов» и хотят выгнать нас из дома, где мы жили испокон веков.

– Попробуй взглянуть на все это с их точки зрения, – мягко посоветовал ему Клифф.

– Я должен взглянуть на свое выселение и на лишение меня всего, что я имею, с их точки зрения? – бросил Мехта с таким возмущением, что люди за соседними столиками обернулись на него. Он продолжил чуть тише, но с неменьшей страстностью: – Я должен взглянуть на свое убийство с их точки зрения?

– Дорогой мой, не рычи на меня, я не собираюсь тебя убивать, – взмолился де Суза. – Я люблю тебя не меньше, чем моего троюродного шурина. – Мехта рассмеялся, девушки с облегчением подхватили смех, довольные, что возникшее за столом напряжение разрядилось. – Я вовсе не хочу, чтобы кто‑нибудь пострадал, и тем более ты. Но нужно встать на их точку зрения, чтобы понять, чем они недовольны. Махараштра – их родной штат, маратхи – родной язык. Их отцы и деды, все их предки жили здесь бог знает сколько времени – три тысячи лет, а может, и больше. И они видят, что все предприятия, все компании принадлежат выходцам из других штатов, и все лучшие рабочие места достаются им же. Они не могут смириться с этим. И мне кажется, у них есть свой резон.

– Но ведь полно мест, где могут работать маратхи, – возразил Метха. – Почтовое ведомство, полиция, школы, государственный банк и другие учреждения. Однако этого им мало. Эти фанатики хотят выпереть нас из Бомбея и Махараштры. Но поверь мне, если им это удастся, они потеряют значительную часть денег, талантов и мозгов, благодаря которым здесь все создано.

Клифф де Суза пожал плечами.

– Возможно, они готовы уплатить эту цену. Я, коненчо, не поддерживаю их, но мне кажется, что люди вроде твоего деда, который приехал сюда из Уттар‑Прадеш без гроша в кармане и завел здесь крупное дело, кое‑чем обязаны нашему штату. Люди, владеющие всем, должны поделиться с теми, у кого нет ничего. Ты называешь их фанатиками, но они хотят, чтобы другие услышали их – ведь в том, что они говорят, есть доля истины. Понятно, что они озлоблены и обвиняют во всех бедах тех, кто приехал сюда из других мест и нажил здесь состояние. И ситуация все больше обостряется, дорогой мой троюродный шурин. Бог знает, к чему это приведет.

– А ты что скажешь, Лин? – обратился ко мне за поддержкой Мехта. – Ты приезжий, но поселился здесь надолго и говоришь на маратхи. Что ты думаешь об этом?

– Я выучил этот язык в маленькой деревушке Сундер, – ответил я. – Жители ее говорят на маратхи, на его просторечном варианте. Хинди они знают плохо, а английского не знают совсем. Махараштра – их родина вот уже две тысячи лет, как минимум. Пятьдесят поколений их предков возделывали здесь землю.

Я помолчал, давая другим возможность вставить замечание или задать вопрос, но все внимательно слушали меня, не забывая и о еде. Я продолжил:

– Когда я вернулся в Бомбей вместе со своим другом, гидом Прабакером, я поселился в трущобах, где он живет еще с двадцатью пятью тысячами таких же, как он, в большинстве своем приехавших из разных деревень Махараштры. Они бедны, и каждая тарелка супа достается им ценой тяжкого труда. Повседневное существование для них – это терновый венец. Наверное, им трудно примириться с мыслью, что люди со всех концов Индии живут в комфортабельных домах, в то время как они ютятся в лачугах и умываются из дренажных канав в столице своего родного штата.

Я занялся тем, что было у меня на тарелке, ожидая реакции со стороны Мехты. Она последовала через несколько секунд:

– Но послушай, Лин, это ведь не вся правда. На самом деле все гораздо сложнее.

– Да, я согласен. Все не так просто. В трущобах живут не только махараштрийцы, но и люди из Пенджаба, Тамилнада, Карнатака, Бенгалии, Ассама и Кашмира, и не все из них индусы. Среди них есть сикхи и мусульмане, христиане и буддисты, парси и джайны. Проблема не сводится к положению махараштрийцев. Бедняки, как и богатые, прибыли со всех концов Индии. Проблема в том, что бедняков слишком много, а богачей очень мало.

– Аррей бап! – воскликнул Мехта. – Святой отец! Ты несешь тот же бред, какой я постоянно слышу от Клиффа, йаар. Он неисправимый долбаный коммунист.

– Я не коммунист и не капиталист, – улыбнулся я. – Я эгоист. Мой лозунг: «Пошли вы все подальше и оставьте меня в покое».

– Не слушайте его, – вмешалась Лиза. – Трудно найти человека, который сделает для тебя больше, чем он, если ты попал в беду.

Наши глаза на миг встретились, и я почувствовал одновременно благодарность и укол совести.

– Фанатизм – это противоположность любви, – провозгласил я, вспомнив одну из лекций Кадербхая. – Как‑то один умный человек – мусульманин, между прочим, – сказал мне, что у него больше общего с разумным, рационально мыслящим иудеем, христианином, буддистом или индусом, чем с фанатиком, поклоняющимся Аллаху. Даже разумный атеист ему ближе, чем фанатик‑мусульманин. Я чувствую то же самое. И я согласен с Уинстоном Черчиллем, сказавшим, что фанатик – это тот, кто не желает изменить свои взгляды и не может и зменить тему разговора.

– Так давайте не будем фанатиками и сменим тему, – рассмеялась Лиза. – Клифф, я всей душой надеюсь, что ты поведаешь нам все подробности романтической истории, произошедшей на съемках «Кануна»[137]. Что там случилось?

– Да, да! – возбужденно вскричала Рита. – И расскажите об этой новенькой девице. О ней ходят такие скандальные слухи, что просто страшно произнести вслух ее имя. И еще, пожалуйста, об Аниле Капуре[138]! Я люблю его до самозабвения.

– И о Санджае Датте[139]! – вторила ей Гита, вся дрожа от одного упоминания этого имени. – Это правда, что вы были на вечере, который он устроил в Версове? Господи, я отдала бы все на свете за то, чтобы побывать там! Расскажите, расскажите нам обо всем этом!

Воодушевленный этим лихорадочным любопытством, Клифф де Суза принялся пересказывать байки из жизни болливудских звезд, а Чандра Мехта украшал их орнаментом из щекочущих нервы сплетен. Постепенно стало ясно, что Клиффу приглянулась Рита, и Чандра перенес все свое внимание на Гиту. После долгого совместного ланча планировался долгий совместно проведенный день и не менее долгая ночь. Оба деятеля индийской кинематографии предвкушали эту перспективу, и их рассказы и анекдоты принимали все более сексуальный характер. Рассказы были забавны и порой довольно причудливы. При одном из очередных взрывов хохота в зал вошла Кавита Сингх. Я представил ее хохочущей публике.

– Прошу простить за вторжение, – хмуро произнесла Кавита, – но мне надо срочно поговорить с Лином.

Было видно, что она чем‑то обеспокоена.

– Садись, поговорим здесь, – предложил я, все еще под впечатлением от анекдота. – Всем будет интересно послушать об этом деле с сестрами.

– Я не по поводу этого дела, – сказала Кавита, не присаживаясь, – это касается Абдуллы Тахери.

Я тут же встал и вышел вместе с Кавитой в маленький холл, сделав знак Лизе подождать за столом.

– Твой друг Тахери в большой опасности.

– Что случилось?

– Я слышала краем уха разговор в отделе уголовной хроники «Таймса». Полиция охотится за Абдуллой. Сказали, что дан приказ стрелять без предупреждения.

– Что?!

– Они хотят схватить его любой ценой. Предпочтительно взять его живым, но они уверены, что он вооружен, и при его попытке применить оружие приказано пристрелить его, как собаку.

– Но почему? В связи с чем?

– Полагают, что Сапна – это он. У них якобы есть конфиденциальная информация и даже доказательства. По крайней мере, они уверены, что это так, и намерены арестовать его сегодня же. Возможно, это уже произошло. Когда дела принимают серьезный оборот, с бомбейской полицией шутки плохи. Я уже два часа ищу тебя.

– Он – Сапна? Чушь, – бросил я.

Но я знал, что это не чушь. Это могло быть правдой и многое объясняло, хотя я и не понимал, как именно. Но было слишком много неясностей, связанных с Абдуллой, у меня возникало слишком много вопросов, которые я не удосужился задать вовремя.

– Чушь или не чушь, но таковы факты, – обреченно пожала плечами Кавита. Голос ее слегка дрожал. – Я искала тебя повсюду, пока Дидье не сказал мне, что ты здесь. Я знаю, что Тахери твой друг.

– Да, он мой друг, – ответил я и вспомнил вдруг, что разговариваю с журналисткой.

Уткнувшись взглядом в темный ковер под ногами, я пытался привести в порядок свои мысли, крутившиеся, как песчинки, подхваченные смерчем. Я поднял голову и встретился с ней глазами:

– Спасибо тебе, Кавита. А теперь извини, мне надо идти.

– Послушай, – произнесла она мягко, – я сразу составила репортаж об этом и продиктовала его по телефону. Если он появится в вечерних новостях, то копы, возможно, будут действовать осторожнее. Между нами, я не думаю, что это Абдулла. Я не могу в это поверить. Он мне всегда нравился, я была даже немного увлечена им, когда ты впервые привел его в «Леопольд». Возможно, это увлечение еще не совсем прошло, йаар. Я не верю, что он Сапна и что он совершил все эти чудовищные убийства.

Она ушла, улыбнувшись мне сквозь слезы. Вернувшись к нашему столику, я извинился за то, что вынужден покинуть их, и, не пускаясь в объяснения, снял сумочку Лизы со спинки стула и приготовился отодвинуть его.

– Лин, тебе и вправду необходимо уйти? – разочарованно протянул Чандра. – Мы же еще не обсудили вопрос о кастинговом контракте.

– Ты что, действительно знаком с этим Тахери? – спросил Клифф с оттенком обвинения в голосе.

Я посмотрел ему в глаза твердым взглядом:

– Да, а что?

– И к тому же ты уводишь с собой очаровательную Лизу, – надул губы Чандра. – Двойная потеря для нас.

– Я слышал о нем много разного, йаар, – гнул свое Клифф. – Как ты с ним познакомился?

– Он спас мне жизнь, Клифф, – ответил я чуть резче, чем мне хотелось бы. – При первой же нашей встрече в притоне Стоячих монахов.

Открывая дверь для Лизы, я оглянулся на компанию за столиком. Клифф и Чандра шептались о чем‑то, склонившись друг к другу и не обращая внимания на обескураженных девушек.

Около мотоцикла я рассказал Лизе обо всем. Она заметно побледнела, но быстро взяла себя в руки и согласилась со мной, что прежде всего надо съездить в «Леопольд». Абдулла мог быть там или мог оставить для нас записку. Лиза была напугана, я почувствовал этот страх в ее руках, когда она обхватила меня на мотоцикле. Я гнал мотоцикл, лавируя между медленно ползущим транспортом, полагаясь на инстинкт и удачу, как это делал Абдулла. В «Леопольде» мы нашли Дидье, целеустремленно напивавшегося до потери пульса.

– Все кончено, – пролепетал он заплетающимся языком, наливая себе новую порцию виски из большой бутылки. – Все кончено. Они пристрелили его час тому назад. Все только об этом и говорят. В мечетях Донгри уже молятся по усопшему.

– Откуда ты знаешь? – потребовал я. – Кто тебе сказал?

– Молятся по усопшему! – пробормотал он, уронив голову на грудь. – Дурацкая напыщенная фраза. Как будто можно молиться по кому‑то еще! Все молитвы – это молитвы по усопшим.

Я схватил его за лацканы рубашки и встряхнул. Официанты, привязавшиеся к Дидье не меньше моего, наблюдали за мной, размышляя, не пора ли им вмешаться.

– Дидье! Послушай меня! Откуда ты знаешь? Кто тебе сказал? Где это произошло?

– Полиция была здесь, – проговорил он вдруг очень четко и ясно. Он поднял голову и внимательно поглядел мне в лицо своими бледно‑голубыми глазами, словно всматривался во что‑то на дне пруда. – Они хвастались этим Мехмету, одному из совладельцев заведения. Ты знаешь его. Он иранец, как и Абдулла. Кое‑кто из копов, окопавшихся на колабском участке напротив, участвовали в засаде. Говорят, они окружили его в переулке около Кроуфордского рынка. Они окликнули его и велели сдаваться. Они сказали, что он стоял совершенно спокойно в своей черной одежде, а его длинные черные волосы развевались на ветру. Копы долго и детально описывали это. Странно, не правда ли, что они так подробно говорили о его волосах и одежде? Как ты думаешь, Лин, что бы это значило? Потом… потом они сказали, что он вытащил два пистолета и стал стрелять в них. Они тут же открыли ответный огонь. Они сказали, в него попало столько пуль, что все его тело было изуродовано. Они буквально разорвали его на части.

⇐ Предыдущая41424344454647484950Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: