 |
Мы с тобой покидаем античный мир. Со времени первых греческих философов прошла почти тысяча лет. Теперь перед нами христианское средневековье, которое также продолжалось около тысячи лет. 2 глава
|
|
|
|
– Давно было пора.
– Обрати внимание, что Августин первым из известных нам философов вовлекает в систему своих взглядов историю. Борьба между добром и злом ни в коей мере не была чем-то новым. Новым было то, что она разыгрывалась в истории. Здесь у Августина почти не прослеживается неоплатонизм. Здесь он опирается на линейное представление об историческом процессе, которое выражено в Ветхом Завете. По Августину, история необходима Господу для воплощения Царства Божьего, для воспитания человека и уничтожения зла. Исторические события зависят от Божественного промысла, который видит в них средство «образования рода человеческого» и «как бы по возрастам» ведет человечество «к пониманию вечного и невидимого», то есть к спасению.
София посмотрела на часы.
– Уже восемь, – сказала она. – Мне скоро пора уходить.
– Сначала я расскажу тебе о втором великом средневековом философе. Давай посидим на улице, а?
Альберто встал со скамьи и, сложив ладони вместе, направился по главному проходу к дверям. Вид у него был такой, словно он молится Богу или размышляет над духовными истинами. София последовала за ним: у нее же не было выбора.
По земле еще стелился тонкий слой тумана. Солнце давным-давно взошло, но пока не до конца пробилось сквозь утреннюю дымку. Мариинская церковь стояла на краю старинной части города.
Альберто уселся на скамейку перед храмом. София подумала о том, что будет, если кто-нибудь пройдет мимо. Даже просто сидеть на лавочке перед церковью в восемь утра было довольно странно, что же говорить о том, чтобы сидеть в обществе средневекового монаха?…
– Сейчас восемь часов, – продолжил свою речь Альберто. – После Августина миновало около четырехсот лет, наступил долгий учебный день. С восьми до десяти образованием полновластно ведали монастырские школы. С десяти до одиннадцати были организованы первые латинские школы при кафедральных соборах, а около полудня – первые университеты. Одновременно возводились грандиозные готические соборы. Эта церковь тоже построена в XIII веке, то есть в период, называемый зрелым средневековьем. В этом городе не нашлось средств для строительства большого собора.
|
|
|
– Он тут был не нужен, – вставила София. – Терпеть не могу пустых церквей.
– Огромные соборы возводились не только затем, чтобы вмещать больше прихожан. Они воздвигались во славу Господа и призваны были сами служить своеобразной литургией. Но в период зрелого средневековья происходили и другие события, имеющие особый интерес для нас, философов.
– Расскажи!
– Начало ощущаться арабское влияние из Испании. У арабов на протяжении всего средневековья принято было изучать Аристотеля, а с конца XII века образованные арабы стали посещать Северную Италию – по приглашению тамошних властителей. Таким образом люди узнали о многих сочинениях Аристотеля, которые со временем были переведены с греческого и арабского на латынь. Это вызвало новую волну интереса к проблемам естествознания, а кроме того, заново подняло вопрос о соотношении христианского откровения с греческой философией. В решении естественно-научных проблем никто не пошел дальше Аристотеля. Всех, однако, интересовало: когда слушать «философа», а когда придерживаться исключительно Библии? Ты следишь за моей мыслью?
София коротко кивнула, и монах продолжал:
– Крупнейшим и важнейшим философом зрелого средневековья был Фома Аквинский, который жил с 1225-го по 1274 год. Родившийся близ захолустного городка Аквино (между Римом и Неаполем), он стал преподавателем университета в Париже. Я называю его философом, но он был также богословом. Собственно говоря, в те времена особой разницы между философией и теологией не было. Совсем коротко можно сказать, что Фома Аквинский «обратил в христианство» Аристотеля, как на заре средневековья Августин «обратил в христианство» Платона.
|
|
|
– Тебе не кажется смешным обращение в христианство философов, живших за много веков до Христа?
– Пожалуй. Но под «обращением в христианство» двух великих греческих философов мы имеем в виду лишь толкование их взглядов таким образом, что в них перестали видеть угрозу христианскому учению. Про Фому Аквинского говорят, что он «взял быка за рога».
– Я не знала, что философия имеет отношение к бою быков.
– Фома Аквинский был в числе тех, кто попытался соединить философию Аристотеля с христианством. Принято говорить, что он создал синтез веры и знания – и сделал это, углубившись в философию Аристотеля и поймав его на слове.
– Ага, вот почему «взял быка за рога». К сожалению, я почти не спала, поэтому боюсь, тебе придется мне кое-что разжевывать.
– Согласно Фоме Аквинскому, утверждаемое разумом или философией вовсе не обязательно должно вступать в противоречие с тем, что подсказывает нам христианское откровение или вера. Весьма часто тезисы христианства и философии совпадают, поэтому можно с помощью разума прийти к тем же истинам, о которых написано в Библии.
– Как это возможно? Неужели разум подсказывает нам, что Бог сотворил мир за шесть дней? Или что Иисус был сыном Господа?
– Нет, подобные истины мы в состоянии познать лишь через веру и христианское откровение. Но Фома Аквинский считал, что существуют также «естественные богословские истины», под которыми он подразумевал истины, познаваемые как с помощью христианского откровения, так и с помощью изначально присущего нам, или «естественного», здравого смысла. Примером такой истины может служить существование Бога. Иными словами, Фома видел два пути к Господу: один – через веру и откровение, второй – с помощью разума и чувственных восприятий. В действительности более надежен из этих двух путей первый, поскольку опора только на разум нередко ведет к заблуждению. Суть же взглядов Фомы Аквинского в том, что философия, скажем, Аристотеля вовсе не обязательно должна вступать в противоречие с христианским учением.
|
|
|
– Значит, мы можем опираться либо на Аристотеля, либо на Библию и это будет безразлично?
– Нет-нет. Аристотель лишь частично продвинулся вперед, так как не был знаком с христианским откровением. Однако частичное продвижение вперед не означает заблуждения. К примеру, не будет неверным сказать, что Афины находятся в Европе, хотя это будет недостаточно точно. Если в книге говорится об Афинах лишь как о европейском городе, не мешает открыть учебник географии, из которого ты узнаешь более полную истину: Афины – столица Греции, небольшой страны в юго-восточной Европе. Если повезет, тебе сообщат и кое-что об Акрополе, не говоря уже о Сократе, Платоне и Аристотеле!
– Но первые сведения об Афинах тоже были правильны.
– Совершенно верно! Фома Аквинский и стремится доказать существование одной-единственной истины. Когда Аристотель указывает на некий факт, который наш разум признает истинным, факт этот не противоречит и христианскому мировоззрению. Многие истины можно постичь с помощью разума или органов чувств, и именно такие истины проповедует Аристотель, описывая жизнь растений и животных. Другие истины раскрыл нам Господь через Библию. Однако эти два вида истин нередко перекрывают друг друга. По многим вопросам Библия и здравый смысл говорят нам в точности одно и то же.
– Например, что Бог существует?
– Именно. Аристотелева философия предусматривала существование Бога (или первопричины), который запустил все природные процессы. Но Аристотель не описывает Бога сколько-нибудь подробно, так что в этом отношении нам приходится полагаться на Библию и проповеди Иисуса Христа.
– А так ли уж точно, что Бог есть?
– Разумеется, о его существовании можно спорить. Тем не менее и сегодня большинство людей сходится во мнении, что человеческий разум не может доказать отсутствие Бога. Фома пошел дальше, утверждая, что может на основе философии Аристотеля доказать существование Бога.
– Не слабо.
|
|
|
– По словам Фомы, с помощью разума мы можем также познать, что все вокруг нас имеет «первопричину». Иными словами, Бог открывается людям как через Священное Писание, так и через разум, почему можно говорить о существовании «теологии откровения» и «естественной теологии». Так же обстоит дело и в области морали. Библия показывает нам, какой образ жизни Бог считает правильным для нас. Но, помимо этого, Господь наделил нас совестью, позволяющей «естественным» образом различать добро и зло. Итак, есть «два пути» к высоконравственной жизни. Мы можем знать, что нельзя совершать дурные поступки в отношении ближнего, даже если не читали в Писании: «во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними». А все-таки вернее всего следовать закону, изложенному в Библии.
– Кажется, я разобралась. Это примерно так же, как мы узнаем о грозе – и по молнии, и по раскатам грома.
– Правильно. Даже если мы слепы, мы слышим гром. И даже если глухи, узнаём грозу по молнии. Разумеется лучше всего и слышать, и видеть. Но зрительное и слуховое впечатления не противоречат друг другу, а, напротив, служат взаимным дополнением.
– Понимаю.
– Позволь мне привести еще один пример. Предположим, ты читаешь роман… скажем, «Викторию» Кнута Гамсуна…
– Кстати, я ее читала…
– Тогда можно ли сказать, что, прочитав роман, ты узнаёшь кое-что и об его авторе?
– По крайней мере я узнаю о существовании писателя, который его сочинил.
– А еще что?
– Что у него довольно романтический взгляд на любовь.
– Итак, читая эту книгу (плод творческих усилий Гамсуна), ты получаешь некоторое представление и о характере писателя. Но ты не ожидаешь найти в ней личностные сведения об авторе. Скажем, можешь ли ты вычитать из «Виктории», в каком возрасте писатель сочинил роман, где он жил и сколько у него было детей?
– Конечно, нет.
– Зато ты можешь найти такие сведения в биографии Кнута Гамсуна. Лишь в биографии – или автобиографии – ты имеешь возможность ближе познакомиться с автором как личностью.
– Что верно, то верно.
– Подобным же образом складываются отношения между творениями Господа и Библией. Только в окружающей природе мы можем найти свидетельства существования Бога. Пожалуй, на основе наших наблюдений мы сумеем заключить, что ему нравились цветы и животные, иначе он бы их не создал. Но сведения о Господе как личности мы находим лишь в Библии… то есть в его «автобиографии».
– Хитрые ты приводишь примеры…
– Гммм…
Альберто впервые сидел в задумчивости, не отвечая.
– Это как-то связано с Хильдой? – вырвалось у Софии.
– Нам даже точно не известно, существует ли она.
|
|
|
– Но мы то и дело нападаем на ее следы. Открытки и шарф, зеленый бумажник, носок…
Альберто кивнул.
– Похоже, их подкидывает Хильдин отец. Но пока что мы знаем только одно: кто-то посылает нам почтовые открытки. Хорошо бы он написал несколько слов и о себе. Впрочем, ко всему этому мы еще вернемся.
– Уже двенадцать. Мне обязательно надо быть дома до окончания средневековья.
– Я завершу беседу рассказом о том, как Фома Аквинский взял на вооружение философию Аристотеля во всех областях, где она не противоречит богословию, – то есть его логику, его теорию познания и, самое главное, его натурфилософию. Ты помнишь Аристотелеву восходящую лестницу жизни, от растений и животных к человеку?
София кивнула.
– Уже Аристотель считал, что эта лестница указывает на Бога, который создал массу всего сущего. Такая схема легко совмещалась с христианской доктриной. Согласно Фоме, бытие идет по восходящей – от растений и животных к людям, от людей к ангелам и от ангелов к Богу. Человек, подобно животным, обладает телом с органами чувств, но у него есть также «рассуждающий» ум. У ангелов нет такого тела с органами чувств, а потому их разум действует незамедлительно, мгновенно. Им не нужно размышлять, как это делают люди, не нужно переходить от одного умозаключения к другому. Им известно все, что может знать человек, однако им не требуется приобретать эти знания шаг за шагом, как делаем мы. Не обладая телом, ангелы никогда не умирают. Их нельзя назвать вечными, подобно Богу, поскольку в свое время они тоже были созданы Господом; при этом у них нет тела, от которого их можно отделить, поэтому они бессмертны.
– Звучит удивительно.
– Над ангелами же восседает Бог, София. Он способен одновременно видеть и знать все на свете.
– Значит, он видит сейчас и нас.
– Возможно, он видит и нас. Но не «сейчас», ибо для Бога не существует времени, которое существует для нас. Наше «сейчас» не соответствует Божьему «сейчас». Если для нас проходит несколько недель, вовсе не обязательно столько же времени проходит и для Бога.
– Какой ужас! – воскликнула София и тут же прикрыла рот рукой. Впрочем, Альберто лишь молча смотрел на нее, и девочка продолжала: – Я получила новую открытку от Хильдиного отца. Он написал нечто подобное: дескать, если для Софии проходит неделя или две, совершенно не обязательно, что столько же времени проходит для нас. Ты сказал почти то же самое про Бога!
Лицо под коричневым капюшоном исказилось гримасой.
– Постыдился бы!
София не поняла, что имел в виду Альберто. Возможно, ничего особенного. Тем временем он продолжал:
– К сожалению, Фома Аквинский перенял у Аристотеля и его взгляд на женщин. Может быть, ты помнишь, что, по мнению Аристотеля, женщина представляет собой несовершенного мужчину, а дети наследуют лишь отцовские качества. Ведь женщина – существо пассивное и воспринимающее, тогда как мужчина – активное и воздействующее. Согласно Фоме, такие мысли гармонируют со словом Библии, в частности с рассказом о сотворении женщины из ребра мужчины.
– Бред!
– Следует добавить, что наличие у млекопитающих яйцеклеток было доказано только в 1827 году. Неудивительно поэтому, что раньше главная формообразующая и животворная роль в оплодотворении отводилась мужчине. Важно, однако, подчеркнуть и другое: Фома Аквинский считал женщину второстепенной по отношению к мужчине исключительно как природное создание. Душа же ее равноценна мужской душе. На небесах царит равенство полов просто-напросто потому, что там между ними нет телесных различий.
– Слабое утешение. Неужели в средние века не было ни одной женщины-философа?
– В средневековье религиозная жизнь находилась в основном в ведении мужчин. Впрочем, это не значит, что тогда не было женщин-мыслителей. Можно, например, назвать Хильдегарду Бингенскую…
София изумилась.
– Она имеет какое-нибудь отношение к Хильде?
– Не перебивай! Родившись в 1098 году, Хильдегарда с детства воспитывалась в монастыре, а затем сама стала аббатисой монастыря, построенного ею в долине Рейна, близ Бингена, где и умерла в 1179 году. Будучи женщиной, она тем не менее читала проповеди и заявила о себе как писатель, врач, ботаник и естествоиспытатель. Вероятно, ее жизнь может служить примером того, что в средневековье женщины нередко отличались более приземленным, более практичным, более научным подходом к бытию, чем мужчины.
– Я спросила, имеет ли она отношение к Хильде.
– В прежние времена и христианство, и иудаизм воспринимали Бога не только в виде мужчины. У него была и женская ипостась, или «материнская натура». Ведь женщина тоже была создана по образу и подобию Господа. В греческом языке эта женская сторона Бога называлась София. Имя «София» (или «Софья») означает «мудрость».
София грустно покачала головой. Почему никто раньше не рассказал ей об этом? И почему она никогда не спрашивала?
– В средние века, – продолжал Альберто, – София, или материнская сторона Бога, играла определенную роль в иудаизме и в греко-православной религии, но на Западе ее забыли. И тут, откуда ни возьмись, эта Хильдегарда, которая уверяет, что София является ей в видениях – в золотистой тунике, убранной драгоценными камнями…
София поднялась со скамьи. Подумать только, София являлась Хильдегарде в видениях…
– Может быть, и я являюсь Хильде.
Она снова села. Альберто положил руку ей на плечо.
– Нам нужно найти выход из создавшегося положения, но не сегодня. Уже почти час. Тебе пора обедать, а Средневековье подходит к концу, уступая место Новому времени. Скоро я пришлю за тобой Гермеса для следующей лекции, об эпохе Возрождения.
Странный монах встал и направился к церкви. София осталась сидеть: ее не отпускали мысли о Хильдегарде и Софии, о Хильде и другой Софии. И вдруг она встрепенулась, вскочила на ноги и закричала вслед учителю философии в монашеской рясе:
– А в средневековье не было какого-нибудь Альберто?
Он чуть замедлил шаги и, обернувшись, сказал:
– У Фомы Аквинского был знаменитый учитель философии по имени Альберт Великий…
Затем, преклонив голову, Альберто скрылся в дверях Мариинской церкви.
Софии захотелось узнать больше, и она тоже вернулась в храм… но там царила пустота. Не провалился же ее наставник сквозь пол…
По дороге к выходу внимание девочки привлекло изображение Девы Марии. София подошла рассмотреть образ поближе и вдруг заметила под глазом Богородицы капельку влаги. Неужели слеза?
София опрометью бросилась из церкви к Йорунн.
ВОЗРОЖДЕНИЕ
…о божественный род в человечьем обличье…
Когда запыхавшаяся София прибежала к Йорунн, стояла за калиткой своего ярко-желтого дома. Часы показывали почти полвторого.
– Тебя не было больше десяти часов! – воскликни ла Йорунн.
– Меня не было больше тысячи лет, – покачала головой София.
– Где ты пропадала?
– На свидании со средневековым монахом. Классный мужик!
– Ты с ума сошла! Полчаса назад звонила твоя мама.
– Что ты ей сказала?
– Что ты вышла в магазин.
– А она что?
– Велела тебе позвонить, когда придешь. С моими родителями вышло хуже. Около десяти они заявились к нам с горячим шоколадом и булочками, смотрят – а одна постель пустая.
– И как ты это объяснила?
– Представь себе мое положение. Сказала, что ты ушла домой, потому что мы поссорились.
– Тогда надо срочно помириться. И еще твои родители не должны несколько дней разговаривать с моей мамой. Как ты думаешь, мы сможем это обеспечить?
Йорунн пожала плечами. В следующий миг в саду показался ее отец. Он был одет в комбинезон и катил тачку. Похоже, он задумал сегодня разделаться с прошлогодней листвой.
– А, наши Туппен и Лиллемур [32], – приветствовал девочек отец Йорунн. – Ну вот, я выгреб все листья, заслонявшие окошко в подвал.
– Отлично, – подхватила София. – Значит, мы сможем иногда пить шоколад у окна, а не в койке.
Йорунн вздрогнула, ее отец натянуто улыбнулся: в Софииной семье принято было вольнее обращаться с языком, чем в доме финансового советника Ингебригтсена с супругой.
– Извини, Йорунн. Просто мне захотелось тоже поучаствовать в операции прикрытия.
– Ты что-нибудь расскажешь?
– Если проводишь меня домой. Мой рассказ не предназначен для ушей финансовых советников и великовозрастных Барби.
– Вот злюка! Думаешь, распадающийся брак, в котором один из супругов спасается бегством в дальние моря, лучше?
– Не лучше. Просто я сегодня почти не спала. А еще у меня есть подозрение, что Хильда наблюдает за нами и видит все происходящее.
Девочки уже двинулись по направлению к Клёвервейен.
– Ты хочешь сказать, она ясновидящая?
– Может, да. А может, и нет.
Йорунн вся эта таинственность явно не доставляла удовольствия.
– Все равно непонятно, почему ее отец шлет идиотские открытки в заброшенную лесную хижину.
– Да, тут есть некоторая неувязка.
– Так ты не хочешь рассказать, где была?
И София рассказала. Более того, она рассказала Йорунн и о загадочном курсе философии – взяв с подруги торжественное обещание, что все это останется между ними.
Девочки долго шли молча.
– Мне это не нравится, – сказала Йорунн уже на подходе к дому три по Клёвервейен.
Остановившись у ворот, она жестом дала понять Софии, что собирается обратно.
– Никто и не требует, чтоб нравилось. Философия – не безобидная настольная игра. Тут вопрос стоит серьезнее: кто мы такие и откуда ведем происхождение. По-твоему, нас достаточно учат этому в школе?
– На такие вопросы все равно никто не знает ответа.
– Нас даже не учат задавать такие вопросы.
На кухонном столе Софию ждала традиционная субботняя каша. Мама не стала придираться к тому, что дочка не позвонила от Йорунн.
После обеда София захотела поспать, признавшись что у Йорунн почти не сомкнула глаз. Это было в порядке вещей, когда она ночевала в гостях.
Прежде чем лечь, София остановилась перед большим зеркалом в бронзовой раме, которое сама повесил на стенку. Сначала она видела только свою бледную, уставшую физиономию, потом за ней возникли размытые контуры еще одного лица.
София тяжело вздохнула. Не хватает, чтоб ей начала мерещиться всякая чертовщина.
В зеркале четко отражались ее собственные бледные черты в обрамлении темных волос, годившиеся для одной-единственной прически – естественно ниспадавих прямых прядей. Но под ее лицом проглядывало изображение другой девочки.
И вдруг незнакомка принялась быстро подмигивать обоими глазами. Казалось, она подает сигнал, что действительно находится по ту сторону зеркала. Это продолжалось всего несколько секунд. Потом девочка исчезла.
София села на кровать. Она не сомневалась, что в зеркале было отражение Хильды. Однажды она уже видела ее – мельком, на ученическом билете в Майорстуа. Это явно было то же самое лицо.
Странно, что загадочные вещи всегда происходят с ней в состоянии крайней усталости. Позже приходится спрашивать себя, не нафантазировала ли она все.
Сложив одежду на стуле, София забралась под одеяло – и мгновенно заснула. А когда заснула, ей приснился удивительно ясный и яркий сон.
Она стояла в большом саду, спускающемся к красному лодочному сараю. Возле сарая сидела на причале светловолосая девочка и смотрела вдаль, на море. София подошла к ней и села рядом. Незнакомка не замечала ее. «Меня зовут София», – решила представиться она. Вторая девочка не видела и не слышала ее. «Значит, ты слепая и глухая», – сказала София. Незнакомка и тут осталась глуха к ее словам. И тут до них донесся чей-то голос, прокричавший: «Хильдемур!», после чего девочка вскочила и припустила к дому. Значит, она все же не была ни глухой, ни слепой. От дома навстречу девочке бежал мужчина средних лет, в военной форме и голубом берете. Девочка кинулась ему на шею, а он схватил ее в объятия и закружил в воздухе. Только теперь София заметила на краю мостков, там, где сидела незнакомка, цепочку с золотым крестиком. София взяла ее… и проснулась.
София посмотрела на будильник: она проспала около двух часов. Она села в постели, и ей вспомнился удивительный сон. Он и теперь стоял у нее перед глазами отчетливо и ясно, словно был не сном, а явью. Во всяком случае, София была уверена, что и дом, и причальные мостки, которые она видела во сне, где-то существуют. Кажется, похожая картинка висела в Майорстуа? Как бы то ни было, София не сомневалась, что девочка из сна была Хильдой Мёллер-Наг, а мужчина – ее вернувшимся из Ливана отцом. Он был немного похож на Альбер то Нокса…
Когда София встала и принялась застилать постель, то нашла под подушкой золотую цепочку с крестиком. На обороте креста были выгравированы три буквы: «ХМН»
Разумеется, София не раз находила во сне ценные вещи, но ей впервые в жизни удалось захватить такую вещь с собой.
– Негодяй! – вырвалось у нее вслух.
Она так разозлилась, что, открыв шкаф, швырнула красивую цепочку туда, где уже лежали шелковое кашне, белый гольф и ливанские открытки.
В воскресенье Софию разбудили к завтраку с горячими булочками и апельсиновым соком, с яйцами и итальянским салатом. Мама редко вставала по выходным раньше ее, но в таких случаях считала для себя делом чести сначала приготовить плотный завтрак, а уж потом будить Софию.
За едой мама сказала:
– По саду все утро бегает чужая собака, чего-то рыщет у старой изгороди. Ты не знаешь, что ей нужно?
– Знаю, – ответила София и тут же прикусила язык.
– Она что, и раньше бывала у нас?
София поднялась из-за стола и подошла к окну, вы ходившему в просторный сад. Так она и думала. Около лаза в Тайник лежал Гермес.
Что ответить маме? Она не успела ничего изобрести, прежде чем мама встала рядом.
– Так ты говоришь, собака уже приходила сюда?
– Она закопала в саду косточку и теперь пришла за своим сокровищем. У собак прекрасная память…
– Возможно. Из нас двоих ты лучше разбираешься в психологии животных.
София лихорадочно соображала, что делать дальше.
– Я отведу ее домой, – сказала она.
– Выходит, ты знаешь, где она живет?
Девочка пожала плечами.
– У нее наверняка есть ошейник с адресом.
Через несколько минут София уже была в саду. При виде нее Гермес помчался навстречу и, бешено виляя хвостом, подскочил, чтобы лизнуть девочку в лицо.
– Гермес, хороший мальчик, – сказала София. Она знала, что мама стоит у окна. Только бы пес не полез в Тайник! Но Гермес направился к дорожке перед домом и, пройдя по ней через лужайку, принялся наскакивать на ворота.
Когда они закрыли за собой калитку, Гермес по-прежнему бежал на два-три метра впереди Софии. Они долго кружили между особняками предместья. В это воскресное утро София с Гермесом были отнюдь не единственными прохожими. Многие вышли на прогулку целыми семьями. София даже завидовала им.
Время от времени Гермес отбегал понюхать какую-нибудь собаку или предмет, лежавший на обочине, однако стоило Софии приказать ему: «Ко мне!», как он возвращался.
Вскоре они миновали заброшенный выгон для скота, большой стадион и детскую площадку и вышли в более цивилизованные места. По широкой асфальтированной улице с троллейбусным движением они продолжили путь к центру города.
Когда они добрались туда, Гермес перебежал главную площадь, Стурторгет, и двинулся по Хиркегатен. Они попали в старинную часть города с большими усадьбами конца прошлого века. Время приближалось к половине второго.
Они попали на другой конец города, где София бывала очень редко. Она только помнила, что в детстве ходила в гости к старой тете, жившей на одной из этих улиц.
Вскоре они дошли до небольшой площади между городскими усадьбами. Как ни удивительно, старинная площадь носила название Нюторгет, Новая площадь. Сам город ведь тоже был старинный, основанный еще в средние века.
Возле дома номер четырнадцать Гермес подождал, пока София откроет двери. Девочка разволновалась, у нее засосало под ложечкой…
В подъезде висели зеленые почтовые ящики. К одному из ящиков верхнего ряда была прилеплена открытка со штампом почтальона о том, что адресат неизвестен. Открытка была адресована: «Хильде Мёллер-Наг, Нюторгет, 14»… Дата на штемпеле гласила: 15 июня. До этого срока оставалось еще две недели, однако почтальон явно не обратил на это внимания.
София сняла открытку с ящика и прочитала:
Дорогая Хильда! София сейчас идет к учителю философии. Ей скоро будет пятнадцать, тебе же пятнадцать лет исполнилось вчера. Или сегодня, Хильдемур? Но если сегодня, то должен быть уже поздний вечер. Впрочем, наши часы не всегда идут одинаково. Одно поколение старится, другое расцветает. А история идет своим чередом. Тебе не приходило в голову, что историю Европы можно сравнить с человеческой жизнью? В таком случае древние века станут как бы детством Европы, а долгий период средневековья – учебой в школе. И вот наступает эпоха Возрождения, когда длительная учеба осталась позади и юная Европа рвется поскорее окунуться во взрослую жизнь. Вероятно, Ренессанс можно назвать пятнадцатилетием Европы. Сейчас, дитя мое, середина июня, а значит… «жизнь божественно прекрасна! О, как славен этот мир!» [33]
P. S. Жаль, что ты потеряла золотой крестик. Тебе пора научиться лучше следить за своими вещами.
С приветом, папа – который, можно сказать, почти приехал.
Гермес уже поднимался по лестнице. София, захватив с собой открытку, двинулась следом. Ей пришлось бежать, чтобы поспеть за радостно вилявшей хвостом собакой. Они миновали второй этаж… третий, четвертый, пятый. Отсюда вела наверх другая, узенькая, лестница. Не на крышу ли они собрались? Тем не менее Гермес полез дальше и остановился только в конце узкой лестницы, около дверцы, которую он принялся царапать когтями.
Вскоре изнутри донеслись шаги. Дверца распахнулась, и перед Софией предстал Альберто Нокс. Сегодня он был не в рясе, а в другом историческом костюме: белые чулки до колен, широкие красные панталоны и желтый кафтан с пышными рукавами. Он напомнил Софии джокера из карточной колоды. Если она правильно поняла, это было типичное платье эпохи Возрождения.
– Шут! – бросила София, одновременно отодвигая Альберто в сторону и проходя в квартиру.
Бедный учитель философии не впервые становился жертвой обуревавшего ее страха пополам со смущением. Помимо всего прочего, София разволновалась из-за открытки, которую обнаружила в подъезде.
– Не надо горячиться, дитя мое, – сказал Альберто, закрывая дверь.
– А вот и почта. – София протянула ему открытку таким жестом, словно возлагала вину за это послание на него.
Прочитав открытку, Альберто только покачал головой.
– Он все больше наглеет. Мы для него вроде аттракциона, которым он развлекает в день рождения свою дочь.
|
|
|
